Метко пущенной стрелой проклятая энергия устремилась из желудка к руке, пощекотала локоть и запястье невидимым оперением, сверкнула наконечником на кончиках пальцев. А Мегуми успел лишь широко распахнуть глаза, но отрывисто, нервно сглотнуть – уже нет.

Сглотнул он после.

После того, как проклятая энергия беспорядочно разметалась вокруг пальцев Сукуны, точно древесная щепа. И не задела Мегуми.

– Это что ещё такое? – сердито выдохнул Сукуна и встряхнул рукой, хмуро уставился на ладонь, как если бы в линии жизни мог прочесть ответ на свой вопрос.

Ответа, конечно же, не нашлось. Но мягкой кошачьей шерстью льнули к коже остаточные ощущения сердцебиения Мегуми, тепла его груди, и отголоски собственной проклятой энергии. Сочетание приятное, но…

Нелепица какая-то.

То есть сначала обратная техника едва-едва восстановила его тело из тех останков, которые подготовила Ураюме; позже следует сделать ей строгий выговор: она бы ещё мешок костяной муки приволокла вместо трупа, мозаику «собери себя сам», немыслимо! А теперь и врождённая техника отказывается подчиняться – доколе будет длиться эта череда несчастливых совпадений?! Что происходит?!

Согнув пальцы и вонзившись когтями в ладонь, Сукуна вновь гневно встряхнул кулаком и повернулся к Мегуми.

– Рассечение!

Но поздно, поздно, поздно!

Потому что мальчишка уже сориентировался и, быстро пригнувшись, в последнее мгновение ухитрился увернуться от лезвия. Он ударил Сукуну кулаком в живот и тут же рванулся из хватки. А Сукуна не пошатнулся, но инстинктивно вцепился когтями крепче – и рукав церемониального кимоно с фрагментом воротника остался в его ладони шёлковой змеиной кожей. Мегуми же уронил себя в тень, и пущенное вслед лезвие срезало прядь его волос, рассекло ухо, но до горла уже не достало. Сукуна в спешке подорвался с места, а Мегуми выкатился из тени под его ногами, врезался и самим собой сшиб на пол.

Борьба была яростной и ожесточённой, но не продлилась долго.

Вцепившись во взлохмаченные волосы, Сукуна рывком подтащил Мегуми к себе, подмял его и всеми четырьмя руками пригвоздил к полу. Мегуми же норовисто взбрыкнул, заломил брови, а затем вдруг странным неподвижным взглядом уставился на Сукуну в упор. Его губы дрогнули в слабой, недоброй ухмылке. Сукуна не удержался – он же никогда не мог – и, расслабив одну руку, кончиками пальцев тронул его улыбку, прижался к ней подушечками; ногтями он задел крыло носа, и выдыхаемый воздух щекотно коснулся кожи. А Мегуми выпростал руки и вдруг крепко обнял его за шею.

Словно и он, он тоже захотел проститься. Украсть мгновения сердцебиения Сукуны напоследок, как сам Сукуна до этого крал его.

– Мегуми, – в смятении пробормотал Сукуна, пальцами выводя контур его губ.

А Мегуми вытянул шею, носом потёрся о его висок.

– Нуэ, – с колючим смешком прошептал он ему на ухо, а Сукуна тут же резко отстранился, будто бы удар в грудь получил.

Он резанул техникой позади себя и быстро обернулся, потому что помнил об этой уловке, – но нет. Нет, нет, нет: гигантские крылья не сносили стену, когти не выламывали потолок, а руки Мегуми, замершие на весу, не были даже соединены. Подловил! Этот щенок! А Мегуми расхохотался: зло, лающе, словно бы зашёлся в приступе нездорового кашля и никак не мог остановиться, – и вдруг влажно, судорожно всхлипнул. Но когда Сукуна вернул взгляд мальчишке, то смеха тот не оборвал. На дне его глаз сверкнуло мимолётное болезненное торжество; сверкнуло и исчезло – и ничего, кроме чернеющей ненависти, не осталось.

Кроме отчаянной решимости.

Кроме страха.

Его ресницы трепетали; склеенные влагой, маленькими узкими треугольниками они высились над покрасневшими веками. Висок и ухо заливала кровь, понемногу вымачивала волосы. На шее часто пульсировала жилка.

А у Сукуны, ох, сжалось сердце.

– Мегуми, – зачем-то позвал он снова. Ладонью он обнял щёку мальчика, прижался к ней, тёплой, бархатистой, и мучительно скривился. – Ничего не выйдет, напрасно ты пытаешься отсрочить неизбежное. Прими смерть от моих рук с честью… Пожалуйста, Мегуми.

И Сукуна наклонился к нему снова, губами прижался к его губам. А Мегуми сорвано вздохнул и обмяк в его хватке – с тем чтобы сразу же провалиться в тень; губы Сукуны столкнулись с полом. А Мегуми уже выскочил откуда-то сзади, с силой прыгнул ему на спину – тупой болью прошибло между лопаток, а выбитый воздух взметнул мелкие пылинки; теперь и лбом Сукуна нелепо ударился о пол и содрогнулся всем телом. Яростно взревел. Да что этот наглый мальчишка-шаман себе позволяет?!

– Мегуми! – резанул он когтями пол, вывернул завитки древесной стружки и поднял голову.

Чтобы вовремя заметить, как Мегуми уже ловко перескакивает через него и бросается к выходу; ха, не выйдет, мальчишка! Молниеносно подняв себя на ноги, Сукуна переместился к сёдзи и сгрёб мальчика за шиворот. Мегуми же дёрнул себя за пояс, рванул его прочь и вывернулся из кимоно – одеяние осталось у Сукуны в руках. Встряхнув тканью, Сукуна зарычал и непримиримо шагнул вперёд.

А в кимоно тут же на скорости влетела Химера.

Грудью врезавшись в его, могучий зверь опрокинул Сукуну на пол. Громадные лапы заскребли по животу и бёдрам, добавили новых царапин напольному покрытию. А Сукуна захрипел от боли и запоздало сгруппировался под тяжёлой тушей. С силой он вцепился твари в шею, другой парой рук ударил её в бока: пропорол когтями шкуру и выломал рёбра – плеснуло кровью, резануло её свежим запахом, а горячие внутренности грузно, влажно вывалились на него. Его рот на животе вонзился зубами в собачью лапу. Гончая взвыла и заметалась в хватке. Облитая индиговым шёлком, в переливах золотого, острая морда устремилась к горлу Сукуны и продрала ткань клыками. Кимоно вымокло от слюны, потемнело крупным пятном, а морда уже прорвалась через шёлк, лязгнула зубами у подбородка. Сукуна лязгнул зубами в ответ – и гончая воспламенилась в его руках, расплескалась красными языками и взвилась болезненным визгом. Небрежно замотав шикигами в ткань, Сукуна на ощупь свернул ему шею и швырнул, ещё пылающего, в стену.

Химера всхрапнула и рассыпалась лиловыми искрами и пеплом. Прожжённое кимоно свернулась у стены опустевшей шелухой.

А Сукуна, придерживая ладонью разодранный живот, медленно поднялся. Но перед собой он уже никого не увидел: похоже, воспользовавшись суматохой, Мегуми самим собой вышиб каркас сёдзи, разорвал бумажные полотна и выскочил из комнаты.

– А ну вернись, паршивец! – раскатисто взревел Сукуна и неторопливо, всё ещё держась за живот, направился следом. – Никому его не трогать: испепелю заживо! Мальчик только мой!

Вот как оно получалось.

После ритуала перевоплощения Мегуми пришёл в себя раньше Сукуны, что ж, пусть так, это временное преимущество его не спасёт. Нестрашно. Повсюду проклятия Кендзяку, да и Ураюме поблизости – у него нет ни шанса улизнуть незамеченным. Но азарт понемногу заставлял кровь бурлить, жаждать погони; охоты на самую желанную добычу. Мальчик хочет поиграть перед смертью, что же, Сукуна не прочь удовлетворить его маленькую прихоть.

Он и сам был полон предвкушения.                            

Полон желания провести время с удовольствием – да ещё с каким!

Вот какого прощания по-настоящему заслуживает Мегуми: великолепной кровавой охоты, может быть, яркого, достойного сражения под конец; с полной самоотдачей, так, как Сукуна не старался даже ради Шестиглазого, – а не пустых разговоров. Слова никчёмны, они стираются со временем, но поступки и их последствия – никогда. Мегуми умрёт, неся в душе ненависть к Сукуне. Увы, едва ли там найдётся место для чего-то другого. Едва ли что-то другое уцелело. И отчего-то хотелось хохотать до боли под рёбрами, или опустошить пару-тройку деревень, или сердце самому себе вырвать и размозжить в ладони: на этот раз по-настоящему, без сомнений.

Если бы только это могло помочь.

Если бы от проклятой любви могло помочь хоть что-то.

Но смерть устраняла многие сложности: она рушила планы противникам, она безжалостно выкашивала их армии и ломала боевой дух соратникам. Даже Сильнейшие склоняли перед ней головы и трепетали в благоговении. Смерть могла уничтожить и любовь. Должно получиться. Должно.

Должно.

Сукуна миновал одну комнату, вторую. Прислушиваясь к теням, улавливая их скольжение за своей спиной, Мегуми он тем не менее не замечал: тот благоразумно на глаза не показывался. Он прятался, бесшумно пробирался вперёд, а Сукуна шёл по следу его проклятой энергии не таясь.

Обратная техника постепенно соединяла повреждённые ткани, закрывала глубокие царапины, оставленные когтями гончей, и беспорядочно роняла завихрения проклятой энергии – а тени рябили на полу, плескались, как потревоженные мальками волны на мелководье, и словно бы выхватывали её у Сукуны из-под ног.

Это Мегуми крал его проклятую энергию и понемногу копил силы.

Хорошо придумано, Фушигуро Мегуми! Сукуна не препятствовал, но широко, клыкасто улыбался и испытывал кипучую гордость: его Мегуми не был таким, как Шестиглазый; он не пренебрегал никакими способами, чтобы спастись – и принимал проклятую энергию Сукуны, не брезгуя ею. Мальчишка зубами глотку Сукуне перегрыз бы, будь у него такая возможность – и, может быть, Сукуна эту возможность ему предоставит. Ощущения должны быть незабываемыми! А после он перегрызёт горло мальчику сам, напьётся его крови, ароматной и насыщенной на вкус, и наконец утолит изнуряющую жажду.

Воспоминание обещает стать сокровенным.

Но вот след Мегуми дал резкий поворот, и Сукуна с удивлением спустился по каменным ступеням в подземный этаж. Что же, любопытно. Хочет ли он спрятаться или принять бой – ничто из этого не было бы для Мегуми благоразумным решением. Бегство – единственное, на что он мог надеяться. Но только что он самолично загнал себя в тупик, потому что выход – вот он, за спиной Сукуны. И нет ни окон, ни стен, которые можно выломать. А передвижение в тенях поможет лишь отсрочить гибель, но не предотвратит её: едва ли Мегуми так быстро сумел освоить и вертикальное перемещение, а это означало, что тени этажом выше ему неподвластны и сбежать через них он не сумеет.

И этой тонкости владения техникой Сукуна мог бы научить его. Но… что же. Не всем желаниям суждено сбыться, не так ли?

Сукуна замедлился. Ладонью он повёл по стене, когтями оставляя зарубки и высекая мелкие искры, и негромко запел. Незатейливый мотив, протяжное монотонное гудение голоса и никаких слов. Пусть Мегуми слышит, как он приближается, как его голос становится громче и выразительнее, и растит в своём птичьем сердце страх. Пусть будет готов столкнуться с Сукуной лицом к лицу. Принять поражение.

И наконец лишиться жизни.

Сукуна неспешно миновал купальню, лишь мельком заглянув в комнату и развесёло хмыкнув самому себе: разбитое зеркало так и не заменили, и тёмное древесное полотно смотрелось провалом в стене, окном в чёрное ничто. Но осколки уже были сметены и не серебрились на полу. Пятна крови также были оттёрты дочиста. Узнаётся скрупулёзная работа Ураюме, определённо.

Задвинув сёдзи, Сукуна направился дальше.

Подземный этаж заканчивался тюрьмой для проклятий, и именно в эту сторону вёл прерывистый след проклятой энергии Мегуми.

– Заблудился, малыш? Отсюда нет выхода, – протянул Сукуна и стряхнул с когтей бетонное крошево. – Ну же, Мегуми, покажись, я начинаю скучать!

Утолщённые, обитые листами стали стены слабо поблёскивали в тусклом свете, а тени хищно таились в углах, выглядывали из-под запертых дверей и копошились у дальних стен открытых камер. Словно готовились напасть все разом; да где уж им, против Короля-то проклятий! Центральное помещение было просторным, подходящим как для медитаций, так и для тренировочных сражений с проклятиями, а по периметру его окружали камеры поменьше. На полу у входа виднелось давнее, засохшее пятно крови.

Раздался негромкий шорох, и Сукуна оторвался от созерцания бурого следа и взглядом безошибочно отыскал крошечную сгорбленную фигурку в одной из камер.

Полностью сокрытая тенью, чёрная по контуру силуэта, она, фигурка, обхватывала себя за плечи, дрожала и вяло шевелилась. Разочарованно причмокнув губами, Сукуна направился к ней. Он переступил порог камеры и бегло осмотрел дверной проём, но защитные руны были инактивированы – ха, как будто они могли бы удержать Сукуну! Как будто Сукуну могло удержать хоть что-то! Смех, да и только. Накопив в ладони пригоршню проклятой энергии, он швырнул её в Мегуми, но намеренно чуть выше – лезвие врезалось в стену над темноволосой макушкой, осыпало её металлической стружкой, а сам мальчик вжал голову в плечи и задрожал сильнее.

Сукуна остановился.

Нахмурился и разом подобрался; посерьёзнел.

Нет.

Что-то было не так. Мегуми не мог бы сдаться так легко, он скорее безоружным на Сукуну бросится, чем будет зажиматься в углу и трястись от страха; безусловно, он был слабым человеческим ребёнком – люди слабы все без исключения, такова их природа, – но никогда не трусом.

Ещё один шорох, но уже позади себя, более громкий и сопровождаемый скрежетом проржавевших дверных петель, Сукуна уловил почти с удовольствием. Крутанувшись на месте, быстро, неразличимо человеческому глазу, он широко расставил руки в готовности. Обнажил клыки.

Точно такая же фигурка, как та, что ютилась у стены дрожащим осиновым листом, стояла в дверном проёме. Но не дрожала. Осыпанная рассеянным светом, как будто бы оттенком сливающаяся с металлической серостью – как будто сам Мегуми был сложен из таких же листов, какие утолщали стены, выточен из их жёсткого профиля и заполирован до матового блеска, – она перекрывала собой выход. Взгляд Мегуми был пасмурным, но внимательным и настороженным. Но в данный момент Сукуну занимало не выражение его лица, отнюдь: взглядом он жадно прикипал к обнажённому торсу, к линиям мышц и проступающим контурам рёбер; копил густую слюну под языком. Угловатые мальчишеские плечи хотелось медленно, вдумчиво трогать губами, изучать рисунок мелких родинок, чтобы позже подняться выше и вонзиться зубами под подбородок – и рвать, трясти головой, точно одичалое зверьё, и вытаскивать зубами куски солоноватой сладости. Поглощать их не разжёвывая.

Красное на металлически-сером смотрелось бы утончённо. Ещё лучше, уместнее – на лице Сукуны, обильно пачкая его губы и заливая отметины на подбородке длинными потёками.

Улыбка Сукуны сделалась шире. А Мегуми нахмурился, как если бы уже заглянул ему в голову и сумел прочесть мысли.

– Кангю! – лающе прохрипел он и тут же шагнул назад, освобождая место своей тени.

Его пальцы вспорхнули, сложились в печать, которой ранее на памяти Сукуны он не пользовался; которой не знал, ха! Сукуна же позволил себе мгновение полюбоваться ими, их изящной гибкостью, силой и ветвлением вен под полупрозрачной кожей – а затем просвет камеры оказался затенён: черношкурый Неотступный бык выдохнул клубы пара, копнул пол копытом и понёсся на Сукуну. Способный к передвижению исключительно по прямой, собственную неповоротливость он нивелировал чудовищной силой. И очевидно намеревался снести Сукуну с ног, втоптать его в пол мощными копытами.

Этому приёму Мегуми научился уже будучи пленённым Сукуной. Ай да мальчишка!

В тесной камере не было места для манёвра, так что Сукуна располосовал пространство перед собой, пустил линию огня по потолку, а сам ладонью ударил в пол. Каменную кладку под ногами тряхнуло, она взорвалась крупными фрагментами, подбросила быка и вломила рогами в пылающий потолок. Проскользнув между широко расставленных копыт, Сукуна спиной упал на пол.

Сложил руки в печать уже сам.

– Фуга! – Трескучая огненная стрела устремилась быку в незащищённый живот – и рассыпалась снопом искр, потому что Мегуми развеял технику до того, как потерял и этого шикигами.

А Сукуна оттолкнулся от пола всеми четырьмя руками и подбросил себя в воздух. Он метнулся вперёд, к Мегуми – и не добрался до него. Потому что его всего вдруг захлестнуло, затянуло узлами и рвануло к дальней стене. Он едва не упал на колени: со всех сторон его петлисто опутали лягушачьи языки, крепко скрутили. Та фигурка у стены, которую он ошибочно принял за мальчика, распалась на крылатых лягушек-шикигами и стреножила его собой. Запястья, лодыжки, даже горло и крест-накрест – грудь, были оплетены скользкими подвижными путами. Сукуна небрежно, размашисто встряхнул руками и высвободился без труда. Но когда он вернул взгляд Мегуми, то заиндевелые глаза в обрамлении густых ресниц стали последним, что он увидел: с громким лязгом мальчик захлопнул обитую свинцом дверь. Тени залегли в истёртые руны, дописали их самими собой, и магическая вязь вспыхнула. А собственная проклятая энергия вдруг ощутилась твёрдой, неподвижной, как древесный брусок, неподвластный внешним воздействиям.

Линия огня на потолке погасла.

Сукуна оказался запечатан в темнице для проклятий.

Вот так просто, так глупо. Он попался, позволил заманить себя в ловушку, словно безмозглое проклятие четвёртого ранга; и попался – кому?!

Саданув ладонью по стене, но не с целью высвободиться, Сукуна взметнулся в камере и разбито расхохотался. А собственный смех отразился от стен, усилился многократным эхом и словно бы сотряс камеру и изнутри, и снаружи.

Сукуна ударил техникой в дверь, и та задрожала, выгнулась уродливой вмятиной. Теперь вместо узких смертоносных лезвий из-под его пальцев выходили лишь шишковатые конгломераты проклятой энергии. Тьфу, смотреть тошно! А Мегуми, похоже, уже добрался до выключателя – в камере погасла единственная лампа. С непривычки тьма показалась кромешной и плотной; она выела глаза, забила уши комковатым и обрушилась на затылок невидимой тяжестью. Взметнувшись в камере повторно, кулаками Сукуна заколотил в дверь, а темнота под его ногами вдруг стала текучей, подвижной, как разлитая смола, – и он провалился по колено. Его бёдра обхватили теневые руки и потащили вниз.

За теневой завесой не выжить никому, даже Королю проклятий.

Ах, этот мальчишка!

– Нет-нет, Мегуми, не спеши! – взревел в потолок Сукуна, и ударил ладонями по смолистой темени.

Рассыпчатым облаком дохнуло пламя, отбросило отсветы на стены и потолок, самого Сукуну объяло красным. А тени затрепетали в страхе и отступили. Огонь же устремился к выходу, окатил контур с рунами и выжег его.

– Думаешь, сможешь удержать меня за какой-то жалкой дверью? – Крепкого удара ногой хватило, чтобы снести её с петель. – А, Мегуми?!

Объятый клубами дыма, Сукуна грузно вывалился из камеры. Он был готов устремиться в погоню и достать мальчишку одним мощным рывком через пространство, – но нагонять никого не потребовалось.

– А я никуда и не спешу. – Лезвие пронзило ему рёбра, раскроило грудную клетку и вырвалось с влажным треском. – Но я смог переключить твоё внимание на запертую дверь, так что ты сосредоточился на ней и забыл обо мне.

– Я никогда не забывал о тебе, Мегуми, – мягко улыбнулся Сукуна, и из его рта хлынула кровь, мелкими брызгами обдала мальчику лицо и шею.

Разрезанный мечом, пояс кимоно струящейся лентой упал к ногам. Полы распахнулось, а свежая кровь выплеснулась на живот, отдельными брызгами достала и до пола.

Дыхание сделалось рваным, свистящим и непоследовательным, забурлило в горле и рассечённых тканях, а Сукуна машинально сунул руку в грудь и сжал повреждённое лёгкое когтями. Боли не было – она пришла позже, когда Мегуми отскочил к стене, побледнел и вдруг самому себе зажал ладонью рот. Когда на короткое мгновение отвёл взгляд.

Похоже, он не ожидал, что сумеет так глубоко достать Сукуну.

О, наивное дитя, если бы он только знал!

Но вот Мегуми мотнул головой, поморщился и часто заморгал, словно один вид раненого Сукуны причинял ему мучения. Это стоило ему драгоценных секунд. Сукуна упал на пол; как гигантский паук, оставляя кровавые отпечатки ладоней, на четырёх руках он мгновенно подобрался к нему и схватил за лодыжку, дёрнул к себе. Меч выскользнул из рук Мегуми, ударился о пол с жалким звяканьем и отъехал к стене.

Всё случилось настолько стремительно, что мальчик не успел оказать сопротивления.

Помня о прошлых ошибках, Сукуна перевернулся на спину и усадил его на себя; парой рук он схватил его за запястья и развёл в стороны, второй – за колени. Вонзил когти и насильно удержал. Мегуми же оказался обездвижен на нём, словно бы распят его руками – и не было в жизни Сукуны зрелища захватывающее и прекраснее.

Но кровь из глубокого разреза выплёскивалась с каждым вдохом и выдохом, вымачивала штаны Мегуми. А Сукуна с неудовольствием захрипел и отпустил одно колено; подсунул ладонь мальчику под задницу. Мегуми же дёрнулся, напрягся и вдруг распустился мраморными красными пятнами на лице и шее.

– Что с тобой? – выдохнул он и серьёзно, как-то даже презабавно нахмурился.

– А что со мной? – игриво оскалился Сукуна.

– Я видел, каким ты был в битве с Ёродзу и… – Мегуми сглотнул ком в горле, нервно повёл плечом. – Сатору. Обладая силой всего нескольких пальцев, ты противостоял проклятому яду, одновременно с этим смеялся и вёл себя непринуждённо. А теперь не можешь закрыть даже простой порез. Что с тобой?

Сукуна недовольно крякнул и завозился под ним. Что же, мальчик тоже заметил, что с его проклятой энергией творилось что-то неладное. И пусть. В этом не виделось ничего непоправимого.

Позже он разберётся и с этим.

– Думаешь, легко перевоплощаться в трупе? – расплылся в широкой улыбке Сукуна. – Но на что ни пойдёшь, чтобы ещё раз увидеть тебя, а?

– В зеркале не насмотрелся?

Смех выплеснулся из груди вместе с бурлящей кровавой пеной. Сукуна сел, а Мегуми скатился ему на бёдра и покраснел ещё гуще. Очаровательно.

Очаровательно.

– А с тобой что, Мегуми? – склонившись к его тёплому рдеющему уху, проурчал Сукуна. – Я был в тебе глубже, чем можно вообразить: я трогал твоё сердце, прикасался к твоей душе, я видел тебя и снаружи, и изнутри – всего, до последнего воспоминания. А сейчас я всего-то придерживаю тебя за задницу.

– И я был бы благодарен, если бы ты перестал, – процедил Мегуми. – Пожалуйста.

Сукуна разочарованно убрал ладонь, но провёл пальцами между ягодиц напоследок – Мегуми дрогнул ресницами, коротко форсировано выдохнул, но больше никак не выказал своего недовольства. Сукуна же устроил ладонь на его пояснице, когтями задел обнажённую кожу, а Мегуми сжал губы, напрягся струной. Красные пятна перетекли на плечи. Уши вспыхнули ярче.

Сукуна съел бы его здесь и сейчас, как самый желанный десерт.

Но вместо этого он положил его ладони к себе на плечи и отпустил запястья.

Обнял всеми четырьмя руками и прижал к себе.

И нежно, плотно приник губами под рассечённым ухом, языком собрал подсохшую кровь. Он медленно целовал раскрасневшуюся шею, грудь, макушкой тёрся о подбородок Мегуми. Зубами Сукуна задевал его кожу, опьянённый ощущением живого тока крови под ней. Так близко, так восхитительно близко! Мегуми же вонзил ногти в плечи, коленями сдавил его бока. Он не пытался высвободиться, но и не отвечал на ласку – и лишь безмолвно принимал её. А Сукуна не обманывался его молчанием: он чувствовал, как звонко колотится его сердце, как Мегуми подрагивает и словно бы становится горячее, жёстче в его руках; наконец отогревается. Уткнувшись носом ему под подбородок, Сукуна вдохнул запах и мягко прихватил зубами кожу – и вот же оно: вонзи клыки глубже, рвани на себя, давай! Испей его крови, как давно собирался, проглоти его последний вдох и насыться им – не оставь от него ничего. Уничтожь и его, и свою безграничную любовь! Не медли!

Сбрось оковы и освободи себя наконец!

Но Мегуми наверняка закричит. Он попытается вывернуться, отбиться: ему будет больно и страшно; он испытает ужас, наполнится отчаянием, как тьмой в момент вытеснения душой Сукуны – и погибнет с отпечатком испуга на лице. А его сердце на вкус окажется чрезмерно терпким из-за обилия адреналина в крови. У Сукуны от одних мыслей об этом отчего-то мороз между лопаток залёг рыбьей чешуёй. Блядь, да не нужна ему боль Мегуми, не нужна его кровь! И не хотел бы он видеть, как его кости натягивают кожу и пропарывают её красными остриями обломков. Не хотел бы становиться свидетелем его смерти!

Ох.

Нет. Довольно размышлений.

– Что, даже не будешь молить о пощаде? – с обречённым вздохом поинтересовался Сукуна и спустился ниже, языком мягко, настойчиво принялся выглаживать контур ключицы.

– И многих ты пощадил? – с сухим смешком зацепился ногтями за его волосы Мегуми.

Сукуна невесело рассмеялся ему в плечо.

– С годами становишься сентиментальным, Мегуми. Может, в этот раз я сделал бы исключение?

– Ты знаешь слово «сентиментальность», – с отчуждённой нежностью провёл ладонью по его затылку Мегуми. – Похвально. Может, знаешь ещё одно?

– О нет, только не начинай про свои концепты!

– «Милосердие».

Сукуна замер.

А Мегуми опустил руку и неестественно ровным голосом продолжил:

– Я неоднократно успел убедиться, что ты хорошо разбираешься в видах пыток, Сукуна.

Сукуна настороженно кивнул: это было правдой, бесспорно, но…

– А с меня уже хватит. Пожалуйста. – Он вернул ладонь и крепко прижал его голову к себе. Сам щекой прижался к его затылку. – Просто убей, как собирался. Не нужно... Этого всего.

Его сердце всё так же трепетало, отбивало частый ритм, но не было в нём ничего птичьего. Никогда. Это Сукуна ошибся, как ошибался непростительно часто, когда дело касалось Мегуми: это было сердце молодого хищника, готового к битве насмерть, к гибели с честью – но никогда не жертвы. С угрюмым ворчанием Сукуна выпрямился и заглянул мальчику в лицо. Провёл ладонью по его лбу, легко взъерошил волосы. А в глазах у Мегуми выстилалась усталость, какая-то выцветшая боль, от которой у самого Сукуны снова защемило сердце.

Надо точно его вырвать.

– Десять секунд. – Он убрал все четыре руки и опустил их на пол. – Не успеешь выбраться из поместья за десять секунд, я найду и убью тебя. Больше никаких игр, Мегуми.

Мегуми недоверчиво уставился на него.

– Время уже пошло.

Он быстро вскочил с колен, взъерошенный, вымазанный кровью Сукуны – он не остался, ха, конечно же, он не остался, – и исчез из поля его зрения. А Сукуна закрыл глаза, потому что смотреть больше было не на что, и весь обратился в слух. Он сидел неподвижно и не поворачивал головы. Но слышал лёгкие шаги позади себя, звон подбираемого меча. И тишину, воцарившуюся после. Выжидающую, натянутую и рождающую ключевое решение. Словно Мегуми остановился в сомнении, взглядом упёрся Сукуне в выступающую косточку шейного позвонка и взвесил рукоять меча в ладони.

Удар в спину, пронзающая боль, скребущая о кости холодным железом, – ничего из этого не последовало. Только звучание частых удаляющихся шагов.

А Сукуна зажмурился, сокрушённо уронил голову и вздохнул – ну и что это за мальчишка? Как с ним вообще иметь дело?! Сам он непременно ударил бы в спину, подгадав момент выраженной слабости, потому что иногда одолеть более сильного противника можно было исключительно грязно, исподтишка. А Мегуми удрал. Не воспользовался предоставленным шансом. Может быть, Сукуна надеялся, что он ударит – потому что тогда сам Сукуна сумел бы закончить всё здесь и сейчас. И не отыскал бы в своём сердце сожалений.

Разомкнув веки, он бесстрастно взглянул на разгромленную камеру содержания проклятий. Похоже, он оказался заточён в такой же, но намного, намного раньше: задолго до того, как успел осознать поимку сам. А выбраться так и не сумел.

Король проклятий, н-да?

Сукуна оскалился и пропустил воздух через крепко сжатые зубы, сцедил его, как делал всегда, когда оказывался на грани смерти и едва мог терпеть боль.

С места он поднялся через пятнадцать секунд.

***

Мегуми он настиг у входа.

Просто появился перед ним, толкнул ладонью в грудь, а Мегуми едва успел отпрянуть и уйти с траектории полёта лезвия. Техникой рассекло подвешенный к потолку труп, срезало полтела, и грязным осклизлым мешком тот рухнул на пол. В стене осталась зарубка, по контуру очерченная бурой кровью. Но Мегуми не дрогнул и не обернулся на звук. Он смотрел только на Сукуну. Его лицо застыло, а в глазах потемнело, сверкнуло чем-то острым и разбитым, но он быстро взял себя в руки и встал в боевую стойку.

Сукуна лгал.

Здесь и сейчас, любуясь им, его грацией, его красотой и силой, он никогда не смог бы отпустить его. 

– Фуга, – мурлычуще пропел он и развёл руки в стороны, а вторую пару сложил перед собой в печать.

Кольцом огня очертило комнату, определило границы их импровизированной арены. Жёлтые пятна легли на стены подвижными силуэтами, а тени от висящих тел замельтешили под ногами.

– Кроличий побег! – бросил Мегуми и тут же с головой провалился в одну из таких теней.

Белым пухом застлало комнату, кролики ударили Сукуну в спину, подвижной массой навалились спереди и оттеснили к выходу. Когтями он безжалостно рвал их тушки, отшвыривал от себя и, попеременно чихая, хохотал, хохотал – до тех пор, пока Неотступный бык не вынырнул будто бы из ниоткуда и не достал его мощным лбом. В последний момент Сукуна успел увернуться. Но рогом задело бок, разорвало и кимоно, и кожу с подлежащими тканями. Кровь заструилась по бедру, вымочила брюки и приклеила их к коже остывающим жаром. Мощным рубящим ударом техники Сукуна раскроил быка надвое, переломил ему хребет и подошвой наступил на рогатый череп. Вскинул подбородок и демонстративно, так, чтобы Мегуми мог видеть, раздавил с влажным треском.

Неотступного быка не стало. А кролики развеялись чёрной пылью, всколыхнули полы кимоно и взыграли с золотыми кисточками. Сукуна же остался в кольце огня один.

– И это всё, что ты можешь?! – воззвал он к колеблющимся теням. – Ну же, Мегуми, покажись! Докажи, что ты чего-то стоишь! Заставь меня поверить, что я полюбил тебя не напрасно!

Тень гневно плеснулась под ногами, а Сукуна тотчас же отскочил и ударил по ней огненной техникой. Но пылающий наконечник рассыпался искрами, неожиданно обжёг пальцы, и Сукуна зарычал и яростно встряхнул рукой. Его врождённая техника снова сбоила и не работала как положено: что-то не так с проведённым ритуалом? с телом, которое было подготовлено для воплощения? всё дело в Мегуми или же в самом Сукуне? Но мысль оборвалась незаконченной: Мегуми уже выскочил из тени на потолке, спрыгнул на Сукуну и ударил эфесом меча по лицу – Сукуна с лёгкостью отбил атаку предплечьем и отбросил мальчика к краю огненного кольца. Словно бы чувствуя близость противника, пламя взревело и плотной стеной устремилось ввысь.

Стало ощутимо жарче и светлее.

Но ненадолго.

– Меч восьми рукоятей, – быстро заломил пальцы в печать Мегуми. – Божественный генерал Махорага!

Колесо слоновой кости сформировалось над его головой, а за спиной – силуэт гигантского шикигами. Недовольно прицыкнув, Сукуна отступил назад. Генерал Махорага уже имел адаптацию к его технике рассечения, и у Сукуны против него оставалась только огненная сила; физические атаки едва ли мог нанести шикигами достаточно урона. Может быть, пришлась бы кстати врождённая техника шамана, в чьём теле он воплотился, но Сукуна никак не мог нащупать её.

Неважно.

Он расправится с Махорагой и так – будет даже интереснее!

– Расширение территории, – оскалился Сукуна. – Демоническая гробница!

– Расширение территории, – отразил его оскал Мегуми. – Сад Теней химеры.

Стены поместья задрожали, надсадно затрещала крыша, а комната оказалась затоплена густой, обволакивающей тьмой. Свозь неё кольцо огня просматривалось тускло, белёсо, как чешуя мёртвой рыбины через бутылочное стекло. Мегуми ограничил свою территорию огненным кольцом, и Сукуна поступил так же: при меньшем радиусе территории повышались частота и точность попадания техникой, – и было интересно, как мальчик планирует пережить сокрушительную атаку Демонической гробницы. Рассечение уничтожало неодушевлённые предметы, в том числе шикигами, и даже могло выбить оружие из рук Мегуми; тогда как расщепление подстраивалось под толщину живых врагов и количество их проклятой энергии, чтобы разрубить единым мощным ударом.

Демоническая гробница разрослась у Сукуны за спиной, обнажила зубы и шипы; вытянулась жёсткими линиями, как хищный цветок, распустивший лепестки при ощущении добычи. Напротив гробницы – гигантская костная конструкция Теневого Сада, окутанная подвижной дышащей тьмой.

Генерал Махорага вытянул шею и угрожающе выдвинулся вперёд. А Сукуна с вызовом показал ему клыки. Даже под защитой Божественного генерала Мегуми был обречён: Сукуна доберётся до него первым – и могущественный шикигами не защитит его.

Ничто и никто не остановит Сукуну, если он решил добраться до Мегуми.

А Мегуми тут же исчез в тенях, и они забурлили, заметались вспененными клочьями. Белыми промельками – множественные глаза и зубы, все как один направленные на Сукуну. Свистели лезвия, полосовали пространство, а воздушные завихрения трепали волосы Сукуны, тянули его за полы кимоно и ударяли по ногам. Со всех сторон к нему устремлялись шикигами и двойники Мегуми – и нападали, нападали, нападали. Но техникой разило их на расстоянии, взрывало смольными брызгами и топило в их же тьме. Крепко пахло разложением, пыльной древесной щепой и свежей кровью. А Сукуна, чувствуя небывалое ликование, упиваясь им и ощущением гремящего пульса в висках, снова заурчал себе под нос тягучую мелодию. Он взмахивал руками, легко лавировал между тенями и двигался словно бы в танце; он был счастлив, ох, как же он был счастлив! Увы, радость немного омрачалась тем, что его партнёр скрывался и не желал разделить с ним удовольствие от хорошего сражения.

Ничего, Сукуна научит несмышлёныша и этому.

Он уклонялся от тяжёлых ударов генерала и отбивался от шикигами когтями, не брезгуя рукопашным сражением. Одному теневому двойнику рассёк лицо надвое мощным взмахом снизу вверх – и сам же дрогнул рукой. Оборвал пение, запнулся о собственный голос и дальше дрался уже голыми кулаками. Без когтей. И в тишине.

Но несмотря на мгновение слабости, Сукуна уничтожал теневых двойников решительно и без особой жалости: он знал, что они не Мегуми. Потому что у них не билось сердце. А сердцебиение Мегуми он слышал отчётливо – и подчас оно бывало красноречивее самого мальчика.

Один силуэт он и вовсе не стал бить: увернулся от его удара, легко шлёпнул ладонью по ягодицам и снова встал в боевую стойку.

– Тебе не скрыться от меня, мальчик! – воскликнул в шепчущуюся тьму Сукуна, в спину исчезнувшему силуэту. – Я чувствую тебя: ты пахнешь моей кровью!

– Тогда давай я отмечу тебя запахом своей, – прошептала тьма ему на ухо голосом Мегуми. Холодные теневые пальцы легли на плечи и сразу же исчезли. – Техника манипуляции крови. Кровавое копьё!

Сукуна резко обернулся, схватился за его руки, но те распустились в ладонях узлами тьмы. А Мегуми на отдалении уже нацелил в него сомкнутые кончики пальцев. Глянцевито сверкнул сжатый снаряд, а вокруг головы Мегуми словно бы соткался из тьмы колючий терновый венец с бивнями слона. На лбу – отметина Бансё.

А за плечом Сукуны с рёвом замахнулся генерал Махорага.

– Растяжение территории! – сорвавшись на последнем слоге, рявкнул Сукуна, и окружающее пространство мгновенно обволокло его непроницаемой плёнкой.

Оно приняло на себя удар Махораги и раздробило копьё Мегуми, а самого Сукуну сотрясло, оглушило, – но он выстоял.

К несчастью, пространство было и территорией Мегуми в том числе: и хищные тени жадно, с готовностью вгрызлись ему под рёбра, протиснулись между ними и достали когтями до нутра. Рвущая боль заскреблась о кости чужими клыками. А Сукуна заревел и вонзил пальцы себе в грудь, дёрнул, вытаскивая особенно глубоко проникшие тени за гибкие хвосты. Он замешкался и упустил из виду главное: Махорага ударил ещё раз – но уже не по нему, а по Демонической гробнице. И полосующие лезвия сбавили скорость, а затем и вовсе остановились.

Его территория развеялась.

В то время как территория Мегуми продолжала действовать.

– Как много проклятой энергии у тебя осталось, а, Мегуми? – низким, почти беззвучным смехом рассыпался Сукуна.

И с треском вытащил особенно глубоко засевшую тень вместе с фрагментом ребра. Швырнул Мегуми под ноги.

Бросок цели не достиг – и кровавый обломок завертелся на полу и тотчас же оказался слизан волной тьмы. Сукуне никто не ответил: Мегуми на месте уже не было. А генерал Махорага развернулся и вновь сделал замах гигантским кулаком – Сукуна скучающе зевнул; дополнительные глаза сощурились. Раз. Крылья на лице генерала затрепетали, а зубы заскрежетали в готовности. Два. Кулак застыл в наивысшей точке занесения, и вены вздулись под снежно-белой кожей, рельефно проступили под бинтами на запястье. Три. Кулак обрушился вниз. А с плеча генерала спрыгнула неприметная тёмная фигурка, блеснула металлом – и Сукуна тотчас же бросился вперёд и на лету перехватил её за руки; свободной рукой он сорвал колесо над головой и переломил его расщепившейся в ладони пастью.

Махорага развеялся, так и не коснувшись Сукуны.

Разлился брызгами чернил и иссяк Сад Теней химеры, а Сукуна перебросил Мегуми через огненное кольцо и с грохотом вломил виском в стену. Меч вонзился в пол рядом с его шеей. Залитый исчезающими чернилами, огонь забился, заметался клочковатым и погас с шипением.

А Мегуми закатил глаза и обмяк на полу.

Сукуна выдохнул.

Он распрямился и вытер неожиданно взмокший лоб, довольно крякнул и подбоченился. Что же, только сейчас он смог внимательно рассмотреть свой трофей. Мальчик выглядел превосходно, как и ожидалось: он был изрезан с ног до головы, дышал часто и поверхностно, и глухо стонал в бессознательном. Его проклятая энергия слабо колебалась, точно биение у готового вот-вот остановиться сердца. Похоже, Мегуми был так сосредоточен на атаках, что совсем не думал об обратной технике и защите самого себя. Он истощил себя во всех смыслах.

Он очень, очень хотел выбраться.

Ах, наивное человеческое дитя!

– Ты забыл, что в физической силе я намного превосхожу тебя, мой дорогой Мегуми. – Дымящийся обратной техникой, заживляющий собственные ранения и наконец занятый ими, Сукуна приблизился к нему вплотную. – Ошибкой было сокращать дистанцию. Ты почти смог достать меня – ну на-а-а-адо же, правда? Чем не повод для гордости?

А Мегуми дрогнул и шевельнул пальцами в сторону меча, но Сукуна властно наступил ему на запястье. Одного нажима хватило бы, чтобы сломать мелкие косточки и ощутить крепитацию их обломков под подошвой – вместо этого он отбросил меч ногой. Опустился перед Мегуми на корточки. И ласково стёр кровь с его виска кончиками пальцев, мазнул влажными подушечками по собственным губам. С тем чтобы наклониться и поцеловать Мегуми кровавым ртом.

Мегуми же вздохнул, коротко шевельнул губами, не то отвечая на поцелуй, не то шепча проклятия, и снова затих.

На заведённой за спину ладони копилась проклятая энергия, обретала форму узкого лезвия. А Сукуна, глядя на мальчика, перебирал лезвие пальцами, другой рукой – жёсткие тёмные волосы, и медлил.

Предавался степенным размышлениям.

Вот же он: раненый, беззащитный и изнемогающий. Уязвимый. Балансирующий на грани жизни и смерти и оттого особенно прекрасный. Таким Сукуна видел его в детском доме. И в Сибуе. И в колонии, когда эта девица с крыльями доставила его к себе в квартиру. Никто, кроме Сукуны, не видел его в моменте наивысшей слабости – Ангел не в счёт, Сукуна старательно и с чувством выгрыз ей плечо, и пусть только попробует восстановиться, маленькая сучка! Это Сукуна, вопреки своей разрушительной природе, помогал Мегуми. Когда возникала нужда, он принимал его яд, исцелял обратной техникой, уничтожал особенно сильных противников или доставлял в безопасное место. А теперь же… Лезвие на ладони казалось неподъёмным, неуклюже проворачивалось между пальцами и с шорохом цеплялось за когти.

Мегуми этот звук наверняка слышал и всё понимал правильно.

А Сукуна продолжал смотреть, медлил и не наносил последнего удара.

Он вдруг понял.

И мысль, простая до абсурдного, его горько развеселила: да, он убьёт Мегуми, и любовь действительно оставит его. Всё получится. За одним крайне неприятным моментом: на смену ей придёт нечто ещё более ужасное и ранее Сукуне незнакомое; беспощаднее любви, страшнее и бессмертнее самого Сукуны.

Скорбь.

Он начнёт скорбеть по Мегуми.

И тогда Сукуна развеял лезвие и перенаправил собственную обратную технику на мальчика. Неохотно, но та подчинилась. Белёсые завихрения окутали иссечённое тело – порезы затянулись, легли на кожу невидимые швы проклятой энергии, а Мегуми задышал ровнее. Легче. И наконец завозился на месте и открыл глаза. Он нахмурился, и складка смешно залегла между бровей, сделала его серьёзный вид мягким и немного комичным.

А у Сукуны тепло в груди рассыпалось сгоревшим солнцем; очертило кругом, как тем, каким он очерчивал границы их боевой арены.

Вопреки всему захотелось быть нежным. Это ведь Мегуми и научил его нежности – и Сукуна придвинулся ближе, с корточек опустился перед ним на колени. Как ни перед кем и никогда.

– Я положил бы к твоим ногам весь мир, – повторил он давнее, уже прозвучавшее между ними.

Протянул Мегуми раскрытую ладонь.

Но Мегуми не шелохнулся. Он не проронил ни слова, не атаковал и не попытался забиться в угол, но в его глазах – грозовой вал, и клокочущая тьма, и что-то вороное и опасное, как утопленный в мутной воде нож, некогда отнявший чью-то жизнь и теперь спрятанный от посторонних глаз убийцей.

Сукуна любовался бы им вечность и немногим дольше.

– Я передумал, – терпеливо пояснил он, несмотря на то что терпения в нём было не больше, чем прохлады в догорающем костре. – Я не хочу тосковать по тебе, Мегуми. Не хочу жить в мире, где нет тебя – ради чего, скажи мне? Ради бессмысленной скорби? Страданий ради страданий? Ха! Идём. – Он протянул ладонь настойчивее. – Я выведу тебя из поместья. Барьер, который возвёл Кендзяку, не выпустит тебя одного. Я проведу тебя. Вернёшься к своим, тьфу, близким, обнимешь сестру, сопляка, если захочешь. А я не стану тебя убивать. Расхотелось. И скажи уже что-нибудь?!

Но Мегуми продолжал хранить молчание. Его взгляд не теплел, не разъяснялся и не прятал вороные отблески в мглистом дне, а сам Мегуми поднялся на локтях и сел, самостоятельно, не прикасаясь к руке Сукуны. И снова заглянул ему в глаза; бессмыслица, что он мог там увидеть? Никаких секретов Сукуна не хранил, не от него – всё и без того на виду. Даже смешно. Но Мегуми не смеялся. Он вдруг дрогнул ресницами, плотно сжал губы и наконец несмело протянул руку. Их пальцы соприкоснулись.

А внутри у Сукуны словно бы лопнула давно натянутая струна, хлестнула с режущей болью, и стало горячо, топко, словно бы свежепролитой кровью наполнилось мёртвое, давно почерневшее сердце. И забилось.

Сукуна позволил себе скупую улыбку. А взгляд Мегуми всё ещё не потеплел, нет, но вдруг обрёл оживлённую настороженность; как бутон, робко и не вовремя распустивший лепестки в весенние заморозки.

Сукуна улыбнулся шире.

– А, Сукуна, во-о-от ты где! – раздался за спиной протяжный голос Кендзяку. – Признаюсь, я уже заметно подустал бегать за тобой. Гм? Чем это ты здесь занимаешься?

Резко отдёрнув руку, Мегуми отшатнулся от Сукуны, вскочил на ноги и спиной прижался к стене.

От былого жара не осталось и следа – лишь глухое, затёртое смутной тревогой раздражение. Сукуна хмуро обернулся и тоже поднялся на ноги. Плечом закрыл мальчика и вперил все четыре руки в бока, полами распахнутого кимоно и самим собой закрывая его от ищущего взгляда Кендзяку.

– Развлекаешься? – Кендзяку, тем не менее, Мегуми сразу же заметил. Небрежно отмахнулся. – А, неважно, приберись за собой и идём, всё готово к наступлению на техникум, мы ждали только тебя.

– Я ещё не закончил, – надменно вздёрнул подбородок Сукуна. – Оставь меня.

– Ну так, будь добр, заканчивай побыстрее, – по-змеиному медленно мигнул глазами Кендзяку. – Или мне помочь тебе освободиться?

И он решительно шагнул к Мегуми, но Сукуна сам выступил вперёд и преградил ему путь.

– Мальчишка мой. И я… отпускаю его. – Мегуми за его спиной тихо вздохнул. – Пусть уходит, и ни ты, ни твои прихвостни его не тронут.

– Гм, да с чего бы? – неприятно улыбнулся Кендзяку.

– Потому что иначе я убью тебя, – обнажил зубы Сукуна.

– Бросаешь мне вызов?

– Предлагаю Связующий Договор: если сможешь убить меня, забирай как проклятие в своё личное пользование. А мальчишка уходит даже в случае моей смерти.

– К чёрту договорённости! – развёл руки в стороны Кендзяку и гневно тряхнул волосами. – Его нельзя отпускать: он выдаст наше расположение шаманам! Где ты вообще его взял?! О… погоди, разве это не тот?..

– Какая разница? – непримиримо скрестил руки на груди Сукуна.

– Большая. – Вперёд вышла Ураюме и встала рядом с Кендзяку. Смело, даже высокомерно она подняла голову и расправила плечи. – Вы стали рассеянны, мастер Сукуна, и совсем на себя не похожи. Вы не добили Сатору Годжо, – сзади поражённо ахнул Мегуми, но Сукуна не обернулся, взглядом вмерзая в ту, что посмела бесстыдно дерзить ему, – не уничтожили бо́льшую часть шаманов, как мы обговаривали. Я видела… – Она запнулась и покраснела. – Вы сильно изменились. А теперь вы хотите пойти против нас, ваших союзников, ради этого мальчика?

– Если бы вы, бездари, вытащили меня из тела сопляка, мне не пришлось бы использовать Мегуми! – заскрежетал зубами Сукуна.

– И это всё, что вы можете сказать в своё оправдание? – в разочаровании прикрыла глаза Ураюме. – Мне жаль.

– Да с какой стати я должен оправдываться?! – всплеснул верхней парой рук Сукуна. – И что означает твоё «жаль»?

– А, так ты до сих пор не понял! – вдруг развеселился Кендзяку и хлопнул в ладони. – Браво, Ураюме!

В какой-то странной скованности, в виноватом смирении, которого Сукуна никогда прежде не наблюдал на её лице, Ураюме опустила голову.

А в комнате стало как будто бы холоднее. Дурное предчувствие скрутилось чешуйчатыми петлями вокруг горла, сдавило в напряжении, а изо рта вырвалось тающее облачко пара. Виски укололо инеем. Зрачки Сукуны заметались: два уставились на Кендзяку, в то время как два других продолжали буравить взглядом Ураюме.

Что-то затевалось; что-то за его спиной – и уже давно.

– Для ритуала я подготовила тело обычного человека, – пояснила Ураюме и спрятала руки в складках кимоно. Склонила голову ниже. – А вы его даже не проверили… К несчастью для вас, оно не способно накапливать и хранить проклятую энергию. Вы должны были уже почувствовать, как ваша проклятая энергия даёт сбои, перестаёт подчиняться и покидает вас. Совсем скоро она иссякнет полностью. А вы погибните. Мне… жаль.

Она вздохнула и, не поднимая головы, отступила назад. Ей правда было жаль. Но после столетий совместных странствий она наконец выбрала свой путь – так, как Сукуна предлагал ей много, много раз. Увы, этим путём оказался путь предательства.

Вонзившись когтями себе в локти, Сукуна глухо зарычал.

– Давай начнём всё сначала, – миролюбиво предложил Кендзяку и заглянул ему за плечо. – Воплощайся обратно в мальчишку. Вместе мы уничтожим техникум, добьём Годжо и забудем об этом маленьком недоразумении. Барьеры пали, «Смертельная миграция» близка к завершению, а нам нужен мощный всплеск проклятой энергии от смерти шаманов. Всё закончится так, как мы хотели.

Сердцебиение Мегуми позади участилось, и Сукуна явственно слышал, как он дышит, как замирает в ожидании его решения. А между лопатками – взгляд-нож, тот самый, выдернутый из мутного илистого дна и засаженный по самую рукоять; кровавая роспись на костях и обещание сражения до самого конца. Мегуми примет бой, даже заведомо зная о поражении – ха, ну и чего Сукуна от него ожидал? По-другому же с Мегуми никогда не получалось.

И принять решение большого труда не составило.

– Как ты хотел, – с неприятной ухмылкой поправил Сукуна и склонил голову набок. – И нет, я отказываюсь. – Он сбросил с плеч драное кимоно и швырнул назад, в Мегуми. Демонстративно, с хрустом размял запястья. – А мне будет достаточно и человеческого тела, чтобы разобраться с вами, предателями.

Ураюме вздрогнула, а Кендзяку отступил к ней, но лишь затем, чтобы тут же стремительно атаковать Сукуну с двух сторон.

– Мятежный дух особого ранга! – воскликнул он и замахнулся рукой. – Акуро Отакэ!

И крупное четырёхглазое проклятие с медвежьей мордой и короткими, затупленными рогами набросилась на Сукуну с правой стороны, в то время как сам Кендзяку ударил его ребром ладони слева. Но атаки не достигли цели, потому что Сукуна уже переместился за спину проклятию, схватил его за рога и мощно пнул в поясницу; кости затрещали, нога пробила хребет и ворвалась в тесное влажное нутро. Подошва упёрлась в брюшную стенку и натянула её. А зверь заревел, взметнулся, но Сукуна уже выдернул ногу и ударил ладонью сверху вниз, вколачивая рога ему в череп.

– Фуга!

– Ледяное пришествие! – быстро вмешалась Ураюме и, предугадав ответный ход Сукуны, скользяще уклонилась от пущенного в грудь лезвия.

Сукуна же отскочил от Акуро Отакэ, а ледяные шипы пробили пол и проросли к потолку острыми зубьями в том месте, где он стоял мгновением ранее. Огненный снаряд задел проклятие по касательной, подпалил белую шкуру, и Акуро Отакэ, круто развернувшись, вновь бросился на Сукуну. От его яростного рыка дрогнули стены, опасно заскрипел потолок. Кендзяку же отступил за спину проклятию и выпустил множество мелких спиралевидных цикад. А те, двигаясь ломано и непоследовательно, роем устремились к Сукуне сверху вниз; стрёкот их крыльев звучал мягко, гипнотически, а на самих крыльях ядовито-жёлтой рисовкой проступил яд. Привлечённые звучанием насекомых, отовсюду к комнате потянулись проклятия, ранее охранявшие поместье.

Сукуна отбросил Акуро Отакэ, бегло огляделся и восторженно хохотнул. Ну надо же, становится всё интереснее и интереснее! За него решили взяться всерьёз.

Ну, удачи им!

– Концентрация, – с издевательской ухмылкой развёл он ладони в стороны. А его проклятая энергия, всё такая же рыхлая, пористая и непослушная, как мыльная пена, из которой невозможно соорудить надёжной конструкции, прилила к рукам и груди, укрепила кожу и налила мышцы металлической твёрдостью.

Особенно прочной защиты из неё не выйдет, но атаки ослабленных противников смягчить получится; а уж сделать противников ослабленными – ха, это как раз по части Сукуны! Всё ещё лучше, чем ничего.

Поэтому от цикад Сукуна небрежно отмахнулся, даже не используя натяжение территории, и те не смогли пробить его кожу. Сторожевые проклятия ещё не успели подобраться на расстояние удара, а проклятие Акуро Отакэ он намеренно подпустил ближе и снова сошёлся с ним в рукопашном сражении. Ловко уклоняясь от длинных цепких пальцев диковинного зверя, он не позволял ему схватить себя, но прицельно бил в глаза, шею и грудь. Кровь выстилалась из-под когтей атласными обрезками, а белая шкура множилась узкими глубокими отметинами. Зверь грызся и рычал, а Сукуна рычал на него ещё громче, попеременно заходясь в диком, захлёбывающемся хохоте – и это было то, ради чего он жил столетиями! Ради будоражащего кипения крови, ощущения силы в собственных ладонях и балансе на грани; ради испытания самого себя на прочность сильнейшими противниками. И так было всегда, раньше – всегда.

Но не теперь.

Теперь же дополнительными глазами он внимательно следил за Ураюме и Кендзяку, в особенности – поглядывал на замершего у стены Мегуми. И ради этой фигурки, неподвижной, безмолвной и как будто бы неживой, машинально прижимающей к груди складки тёмно-синего кимоно, проиграть он права не имел.

Он был в ответе не только за самого себя.

– Максимум: Узумаки! – возвёл руки к потолку Кендзяку. – Сдавайся, Сукуна!

Концентрированный заряд разномастных проклятий разросся за его спиной, закрутился спиралью и набух, точно готовый вот-вот лопнуть гнойник – и ударил в потолок. Выломал его с грохотом, обрушил на головы заклинателям деревянные балки и черепичное крошево. Распавшись на отдельные конгломераты проклятий, срощенные между собой неправильно и страшно, спираль Кендзяку грянула к Сукуне.

– Расширение территории. – Кулаком раздробив челюсть Акуро Отакэ и вколотив его в пол, Сукуна сложил ладони в печать и бросил быстрый выразительный взгляд на Мегуми. – Демоническая гробница.

А Мегуми всё правильно понял ещё до его предупреждающего взгляда. Он дёрнулся, отмер и накрылся кимоно с головой – и сразу же исчез. Кимоно надулось парусом, заиграло золотыми кисточками и тоже оказалось затянуто в тень. Он скрылся за теневой завесой, и техника Сукуны не могла достать его из нематериального пространства; как и ничья другая, впрочем, и даже Сильнейший Годжо оказался бы не у дел со своим Фиолетовым – ха, вот же неудачник!

Но Мегуми оказался в безопасности, и теперь можно наконец начать действовать!

Блестящей ширмой цикады вернулись к Кендзяку, окружили его и самими собой парировали удары лезвий; они зудели зло и недовольно – и погибали, погибали, погибали, не в состоянии выдержать натиск Короля проклятий.

– Техника аннулирования территории, – быстро припала на одно колено Ураюме и выхватила из рукава короткий узкий клинок. – Ледяной доспех.

– И научил же на свою голову, а?! – воскликнул Сукуна, с горькой радостью, с гордостью, которую испытывал вопреки всему, наблюдая, как Ураюме играючи использует сложную технику, которая не давалась ей долгое время.

Сукуна обучал её. А теперь она использовала полученные знания, чтобы противостоять ему – сначала Мегуми, теперь Ураюме; надо же, какие неблагодарные ученики ему достались, безобразие! Н-да, а жизнь действительно порой бывает причудлива, не так ли?

Кожа Ураюме залоснилась изморозью, а на ресницах тяжёлыми бусинами замерцали кристаллики льда. Теперь каждая рана на её теле замещалась льдом, позволяя обратной технике восстановить повреждение отсрочено, а самой Ураюме не прерывать использование врождённой техники. Это сокращало её скорость и уплотняло тело, делало его более громоздким и неуклюжим, но из-за обилия льда под кожей также кратно усиливало атаки проклятой энергией. Попасться под её удар сейчас – всё равно что потерять конечность одним махом.

А проклятия Кендзяку тем временем водоворотом закрутили Сукуну, и он со смехом добавил огня – пламенный смерч, ревущий и кричащий десятками сгорающих заживо проклятий, разросся, взорвался пылающими снарядами и кромсающими всё живое и неживое лезвиями. Ураюме и Кендзяку атаковали его одновременно; Ураюме удлинила клинок льдом, а Кендзяку швырнул в неё пригоршню уцелевших цикад, и яд заблестел на лезвии смертоносной желтизной. Но у Сукуны было четыре руки, и отбиваться от двух противников одновременно не было проблемой. Проблемой была его проклятая энергия: она поддерживала Демоническую гробницу и позволяла ей существовать, но сбоила всё чаще.

Что же, Сукуна сумел извлечь выгоду и из этого: он сделал ложный выпад, зная, что вспышки пламени не последует, и сразу же ударил лезвием с другой ладони.

Кендзяку отсекло правую кисть.

Он ахнул, схватился за окровавленное запястье и перешёл на неприятный занозистый смех.

– Расширение территории. – Его зубы блестели в красной плёнке, кровь пузырилась в уголках рта, а лезвия продолжали нещадно терзать его тело. Но в глазах твёрдым монолитом высилась уверенность в собственной победе, непоколебимая, как будто бы даже пугающая. – Всеобъемлющее Царство Матки.

Гигантский столб из проклятий подвижной конструкцией соткался из его энергии. Раскинул уродливые ветви-конечности и закачался, как дерево на порывистом ветру. Сращённые единым живым организмом, проклятия кричали и выли, их тела отторгали друг друга, им было больно и свою боль они вымещали в агрессии – и нещадно грызлись между собой.

А Сукуна парировал атаку Ураюме, едва не лишившись руки, и влил остатки проклятой энергии в кончики пальцев. Если он не уничтожит территорию Кендзяку, придётся совсем тяжело: Всеобъемлющее Царство Матки поражало взрывной силой, а его Концентрация уже ослаблялась, истиралась проплешинами, и ранения постепенно распускались на теле жгучими соцветиями, – и со столь сокрушительной атакой ему не справиться.

Его разотрёт в ничто.

Поэтому он сжал границы собственной территории до размеров точки – и сразу же беспредельно расширил. Ударной волной хаотично полосующих лезвий вынесло стены поместья, оставило глубокие резаные провалы в земле и мгновенно изничтожило проклятия Кендзяку. Теперь, на четыре с половиной секунды, его техника стала Рассечением Всего Сущего: атакой, которой он в своё время ударил по Шести глазам и вывел их из строя. Более слабых заклинателей, таких как Кендзяку и Ураюме, техника не оставила бы в живых. Но территория Кендзяку большую часть урона приняла на себя и развеялась – превосходно! Самого Кендзяку отбросило и крепко приложило о землю, а Ураюме выронила клинок, схватилась за живот и упала на колени; под ней заблестела постепенно увеличивающаяся в размерах лужа крови.

Сукуна же не стал прибегать к обратной технике, но использовал весь ресурс, которым обладал, чтобы восстановить собственные техники и продлить существование гробницы.

Он ещё не закончил.

– Думаешь, ты по-прежнему силён? – вдруг перекатился на спину и сипло рассмеялся задымленному небу Кендзяку. – По-прежнему можешь мне что-то противопоставить? Ты?

А зверь Акуро Отакэ, искалеченный и обожжённый, тот, с которым как будто бы было покончено, схватил Сукуну за ногу откуда-то снизу и дёрнул на себя. Опрокинул его на спину и взгромоздился поверх всем своим немалым весом.

– Поделись со мной проклятой энергией, – раззявил зверь разбитую пасть и длинными пальцами взялся за лицо Сукуны.

Сукуна же полоснул когтями по его бокам, попытался сбросить, но зверь сгруппировался и удержался на месте. Он разжал Сукуне рот – и сунулся внутрь мордой, массивной и лобастой; сунулся, выворачивая нижнюю челюсть, разрывая стенки глотки и протискиваясь вглубь, к желудку.

Боль рассекла лицо надвое, ослепила и разлилась под кожей бурлящим огнём; от запаха гари и мокрой шерсти заслезились глаза – и Сукуна подавился, захрипел и вонзился когтями в жёсткую шкуру, но ухватил лишь пустоту. Он оказался в полностью белом месте, где ни потолка, ни стен было не отличить друг от друга. Не стало запахов, звуков и даже вкуса собственной крови на языке. Сукуна схватился за своё лицо – оно оказалось целым.

Тогда же он всё понял и, хмыкнув себе под нос, подбоченился и неторопливо осмотрелся.

Белые стены не выглядели угрожающе, а его местонахождение совсем не было похоже на территорию Мегуми, но терять бдительности не стоило.

Похоже, Акуро Отакэ затащил его в свою скрытую территорию.

Эффектом она обладала таким же, как расширенная, но имела меньший радиус действия. Для её активации существовало и дополнительное условие: чтобы противник оказался пленён ею, требовался трюк, уловка – как сейчас, с имитацией разрыва рта.

Даже стыдно, что Сукуна забыл о существовании скрытых территорий и так легко попался.

– И чего ты хочешь? – крикнул он в пустоту, потому что действенными способами выбраться из территории были уничтожение проклятого духа или же исполнение его воли.

– Поделись со мной проклятой энергией, – глухо проурчал Акуро Отакэ изнутри, из желудка Сукуны, и впился в слизистую зубами.

Болью уничтожило; как если бы каждое нервное волокно растянуло до влажного натужного разрыва, прокалило и щедро осыпало солью. Сукуну оглушило и забило его виски дребезжащим звоном – а глаза выстлало слезами. Он взвыл и согнулся, схватился ладонями за рот на животе и быстро, почти панически распахнул его. А Акуро Отакэ уже принялся ворочаться внутри, теснить органы и выдавливать их, разрывать мягкие ткани и ломать кости с мягким, почти бархатным хрустом.

– Поделись со мной проклятой энергией, – урчал он, в то время как Сукуна уже вывалил гигантский дополнительный язык, раздробил себе нижние рёбра и вырезал фрагмент плоти, чтобы вытащить тварь – и уничтожить.

А белый свет вдруг уплотнился и сомкнулся вокруг него влажной перчаткой. Как гигантский паразит, он принялся питаться телом жертвы: вытягивать её проклятую энергию, – и допустить полной потери энергии даже для проклятия высшего ранга означало погибнуть. Блядь, да как будто ему человеческого тела было мало! Так что Сукуна активно сопротивлялся: он кричал и остервенело рвал самого себя, выскабливал изнутри и вымарывал окружающее пространство красным. По ощущениям он словно бы топтался на месте, но при этом стремительно падал, падал, падал, и не находил дна. Вымазанная кровью морда зверя промелькнула и тут же скрылась в размозжённых внутренностях, а Сукуна прекратил терзать себя и остановился.

Обессиленно опустил руки. Закрыл глаза.

С его пальцев медленно, ритмично капала кровь – и этот звук казался невыносимым, оглушающим, как будто колокол, надетый на голову, раз за разом посыпа́ли крупными градинами.

Скрытые территории никогда не имели сложных условий.

А особенностью этой как будто бы был упор на силу сопротивления. Чем активнее жертва борется и пытается спастись, тем быстрее территория вытягивает её проклятую энергию и лишает сил. Переваривает заживо – и было в этом нечто схожее с проклятым ядом пауков, за исключением того, что белый свет был снаружи, а яду для действия требовалось попасть в кровь.

Запрокинув голову, Сукуна заставил себя принять боль, примириться с нею и расслабиться. Позволил белому свету захлестнуть себя с головой, а Акуро Отакэ внутри – бесноваться столько, сколько захочется. Это всё эффекты территории: и зверь внутри него, и белый свет – ложные образы, такое же ненастоящее, как и его разорванный рот.

На счету пошла третья секунда, когда скрытая территория развеялась. Сукуна проморгался, заскрёб всеми четырьмя руками о землю и поднял потяжелевшую голову.

Над ним стояла Ураюме.

Половина её тела полностью обледенела, на лице и шее – рисунок узких полупрозрачных вставок, как насечки, которые Сукуна нанёс ей, не прикасаясь напрямую. Один глаз Ураюме был замещён кристаллом льда, а причёску уже не помешало бы поправить. На животе тяжёлым бруском поблёскивал фрагмент льдины. Выдыхаемый воздух собирался морозным кружевом и быстро таял – и это также техника Сукуны достала её, порезала лёгкие и вынудила заместиться льдом даже их. Ей было трудно дышать.

Может, если у Сукуны случится благодушное настроение, он поможет ей восстановиться.

Потому что это она вонзила клинок в зверя и прервала действие его техники. Но непрекращающаяся боль подсказывала: те раны, которые Сукуна нанёс себе сам, пытаясь достать Акуро Отакэ из желудка, были настоящими.

Заставить противника уничтожить себя собственными руками – наконец Сукуна осознал, почему Кендзяку выбрал именно это проклятие. Неплохо, неплохо!

Но Ураюме – ах, Ураюме! – как и следовало ожидать, пришла на помощь в самый подходящий момент. Она не могла предать его, нет, никогда. А её поступок с подменой тела был частью чего-то большего, планом, в который она не посвятила ни Кендзяку, ни самого Сукуну.

Протянув к ней ладонь, Сукуна забурлил скопившейся в глотке кровью:

– Думал, знаю тебя как облупленную, Ураюме. Но ты умеешь удивлять. За сегодня дважды – и эй, что это на тебя нашло? Полагаю, когда всё закончится, я даже сохраню тебе жи…

Договорить он не успел.

Потому что Ураюме не протянула руку ответно, но дрогнула ресницами, отвела взгляд – и он понял, за мгновение до, но уже ничего не успел сделать. Она надавила на рукоять меча, с силой протолкнула лезвие через тело Акуро Отакэ и пробила грудь Сукуны. Связала его со зверем, соединила их кровью и льдом. Яд цикад на клинке оказался парализующим – и Сукуна мгновенно застыл, разучившись даже дышать; использовать техники на расстоянии он так же больше не мог, потому что кровь Акуро Отакэ отравляла его, крала проклятую энергию и лишала сил. Так же, как в зоне действия скрытой территории.

– Ледопад, – печально, без улыбки качнула Ураюме головой и отступила.

Полупрозрачные кристаллы выстрелили вокруг Сукуны шипастой стеной; они пробили его спину, нанизали острыми навершиями и вывернули грудную клетку вместе с фрагментами рёбер и косточкой грудины. Лёгкие, сердце, вязь сосудов и листки соединительной ткани – органы средостенья превратились в однородную размозжённую субстанцию, неспособную функционировать. Сукуна попытался разжечь огонь в ладонях, заскрёб когтями о лёд, но зверь шевельнулся в предсмертной судороге, накрыл его пальцы лапами – и первые искры сразу же погасли.

– Антигравитационная система! – с надменной ухмылкой подал голос Кендзяку.

И Сукуну вдавило в землю, раздробило крупные кости и срастило его с ледяным пленом. Словно весь мир собрал силы, ненависть, которую копил столетиями – и нанёс сокрушительный удар. В промёрзшую землю по самую рукоять углубился меч Ураюме, эфесом упёрся Акуро Отаке между лопатками. А самого Акуро Отакэ размолотило на Сукуне до густой кровавой взвеси.

Демоническая гробница развеялась.

Сил на сопротивление не осталось.

– Морозный штиль, – выдохнула Ураюме, и кровь проклятия застыла на Сукуне ледяным панцирем. Он оказался полностью обездвижен. – Расширение терр…

– Нет, достаточно, – покачал головой Кендзяку. – Он уже даже не дышит. Видишь? – Он медленно подошёл к Сукуне и взмахом кончиков пальцев отменил антигравитацию. Самодовольно скрестил руки на груди. – Ты и вполовину не так силён, как мог быть, не вздумай забить себе голову дурью. Ты станешь достойным пополнением моей коллекции… Гм, как думаешь, насколько ты омерзителен на вкус?

– Смотри не подавись, – беззвучно шевельнул губами Сукуна. – Надеюсь, ты сразу же выблюешь свои внутренности и сдохнешь.

– А я всё же рискну, – бледно, как мёртвая змея, улыбнулся Кендзяку.

Но Сукуна его уже не слышал: голова кружилась, глаза закатывались, и плывущим взглядом он медленно скользил по сторонам, запинался им о разбросанные обломки стен, проваливался в глубокие рытвины в земле и их тени, но Мегуми нигде не замечал. Может, шум в ушах или мельтешение цветных пятен перед глазами лгали ему. Может, мир уже истекал тьмой, как сам Сукуна кровью, и грозился исчезнуть окончательно, стереть его из своего существования – и ладно. Так тому и быть. Но где же Мегуми?.. Хорошо, если он успел сбежать. Оказаться как можно дальше от побоища сильнейших было самым благоразумным решением, которое он мог принять. Хоть где-то мальчишка не сглупил. Молодец. Умница.

Он проживёт долгую жизнь.

Ну а Сукуна… Он никогда не строил иллюзий и знал, что однажды падёт в бою. Ну что же, пусть так. Но увидеть эти штормовые глаза в последний раз было бы лучшей наградой: самой ценной и желанной, благословением для его чёрной души, – тогда и только тогда он умер бы без сожалений.

Ох уж эти бессмысленные сожаления, это так сентиментально и так по-человечески! И Сукуна смежил веки и устало, без злости улыбнулся.

Проклятый силуэт облачил правую руку Кендзяку в подобие конечности богомола. Острое лезвие изогнулось косой, заскрежетали хитиновые сгибы и заблестели тусклым, заместили отрезанную кисть.

Кендзяку замахнулся – тень накрыла Сукуну; но одновременно с замахом расшитое золотом кимоно встрепенулось индиговыми полами, бросило в лицо блики кисточек, а из тени под ногами Кендзяку вслед за одеянием выскочил Мегуми. И мечом с силой парировал удар. Оглушительно лязгнуло железо, разошлось зарубкой и просыпало пригоршню белых искр. От неожиданности Кендзяку отшатнулся, а Мегуми тут же наступил и рубящими движениями крест-накрест отсёк ему обе руки по плечи. На его клинке заблестели кровью клыки гончей, заскрежетали когтями птичьи лапы. А тёмный дымящийся шлейф облачил и меч, и его руку по плечо – и дальше, распахиваясь гигантским теневым крылом, переливающимся электрическими прожилками и промельками сотен когтей, зубов и глаз; затрепетал рваными концами-перьями и закипел в глубине рычащими шикигами, готовыми ринуться в бой. Сама теневая завеса вскинулась за его спиной, пошатнула материю и хищно разверзла бездонное нутро.

– Какого чёрта?! – взвыл Кендзяку и отскочил назад, заливая землю и собственное одеяние кровью. – Ураюме, прикончи его!

– С удовольствием, – не проявив ни оттенка эмоции, кивнула Ураюме.

Кендзяку скрылся – ха, трус! Сукуна непременно крикнул бы ему в спину, если бы мог говорить, – но никто не стал его преследовать. Мегуми же сложил крыло за спиной и замер напротив Ураюме. Примеряясь друг к другу, они встали в боевую стойку, схлестнулись взглядами, но использовать техники не поспешили.

Уступали право первого удара противнику.

– Мегуми, – беззвучно позвал Сукуна, разламываясь в безумном эйфорическом оскале. – Ме-е-егуми, Ме-е-егуми!

Потому что смолчать не мог; потому что алые цветы влюблённости – те самые, которые он лелеял в груди так же трепетно, как и ненавидел – казалось, проросли корнями каждую его кость, расщепили и выплеснулись наружу болью, брызгами крови и ошеломляющим счастьем. Сама собой, неподвластная Сукуне, проклятая энергия узлами скрутилась в его сосудах и перекрыла ток крови. Закованный в лёд, Сукуна полыхал. Поверженный и приговорённый к казни – он жил вопреки всему.

Ах, что же он натворил, этот бессовестный, очевидно сумасшедший мальчишка!

– Ме-е-егуми, – мягко, жмурясь каждым глазом поочерёдно, снова потянул его имя Сукуна.

А Мегуми не обернулся, но Безмятежный олень выступил к его распростёртому телу и рогами поддел ледяной панцирь. Он тяжело, как-то совсем печально ухнул и мощным движением головы срезал пласт – ядовитый клинок Ураюме оказался выдернут из тела Сукуны вместе со льдом. Обратной техникой олень дохнул на растерзанную грудь. И Сукуна, всеми четырьмя глазами уставившись на Мегуми не мигая, снова научился дышать.

Воздуха не хватало.

В груди расчерчивалось болью, но дело было отнюдь не в вывернутых рёбрах и застрявших между ними обломках льда.

Его проклятая энергия была истощена, сам Сукуна истекал кровью и чувствовал себя далёким от полного исцеления, однако же он всё ещё мог сражаться.

– Нет, – словно бы прочитав его мысли, дёрнул плечом Мегуми. – Я сам.

– Твоя смерть будет быстрой, – пообещала Ураюме и наконец отмерла. – Расширение территории: Наледь Обрушенных гор.

– Расширение территории: Сад Теней химеры!

И всё утонуло во тьме и клубящемся ледяном мареве.

Безмятежный олень переступил с ноги на ногу, устало, ещё более печально вздохнул и исчез. А Сукуна, по-прежнему обездвиженный льдинами и пронзённый их острыми наростами, только и мог, что наблюдать за сражением со стороны. И его это не устраивало! Да с какой стати он останется немым свидетелем?! Только потому что его мелочь так сказала? Ха, вот ещё! Так что он с силой ударил ладонями о лёд, намереваясь раздробить его, следом использовал технику рассечения – бесполезно! Ураюме своё дело хорошо знала. Физические удары не нанесли глыбе вреда, а техника не подчинилась – и какое-то время побыть наблюдателем пришлось.

Но территория Ураюме завершилась быстро, а Мегуми выкатился из морозных завихрений заросшим кристаллами льда, держащимся за правый бок и заливающим землю кровью. Над его головой сделало оборот колесо Махораги, пусть и самого Божественного генерала не наблюдалось – интересно. Сад Теней химеры продолжал действовать. Но Сукуна видел, как постепенно тот разрывается клочковатым по контуру и теряет свою завершённость; вот-вот остановится и его действие.

До этого времени Мегуми должен убить Ураюме, иначе никак.

Взгляд же Мегуми утратил всё человеческое: это уже был не мальчик-шаман, сражающийся за свои надуманные идеалы, нет, теперь к Ураюме подбирался дикий зверь, обезумевший и готовый на любую жестокость, хитрость и низость – на всё, – чтобы выжить. Было в этом что-то первозданное и гротескно причудливое: как глубинный волчий инстинкт отгрызть себе лапу, защемлённую зубьями капкана. А Ураюме тем временем что-то говорила. Сквозь грохот ледяных обрушений и крики шикигами Сукуна не мог разобрать её слов, но знал: она раскрывала свою технику.

Уступать Мегуми она не собиралась.

– Нуэ: незавершённая форма! – пригнувшись и избежав лобовой атаки морозным снарядом, выкрикнул Мегуми.

Его крыло выронило несколько перьев, и те шлёпнулись на землю влажными смольными кляксами. Выпростав гигантские текучие крылья, ломано, с неестественной скоростью из них выбралась Нуэ и резко взмыла в воздух. Птичий клёкот пронзил воздух и эхом ударился о промёрзшую землю. Стрельчатые молнии устремились к Ураюме отовсюду, заключили её в подвижную трескучую клеть; крепко запахло озоном и сухим холодом. Нуэ плеснула крыльями и закричала повторно. Бесформенная, подвижная и попеременно меняющая объём и плотность, во время действия Сада Теней она, Нуэ, была неуязвима.

И вот же оно, откровение: таким способом Мегуми мог убить Сукуну ещё там, в кольце огня. Или ранее – в камере заключения.

Но по какой-то причине он этого не сделал.

Никто никогда Сукуну не щадил – и злость, и обескураженность овладели им, и что же это, а, Фушигуро Мегуми?

То самое милосердие?

Да задницу им подотри, обнаглевший ты пацан!

Ураюме между тем давила. Она вырвалась из заточения Нуэ и, невзирая на обширный электрический ожог, переняла инициативу. Её атаки стали агрессивнее, жёстче и точнее, а ледяные клинки сверкали в руках белыми полулуниями; и крови на них постепенно становилось больше – крови Мегуми. Его территория рассыпалась зольным осадком, а вместе с ней исчезла и Нуэ. А сам Мегуми стал повторяться. Со всевозрастающей тревогой Сукуна наблюдал, как он начинает путаться в печатях призыва, направляет в атаку одних и тех же шикигами в предсказуемом порядке и раз за разом отступает.

Он выдыхался.

В кимоно Сукуны он смотрелся совсем маленьким, потерянным – и, проклятие, его здесь быть вообще не должно! Но ранения множились на его теле, высекали красным и исписывали признаниями в ненависти. Спасаясь от серии режущих атак, Мегуми швырнул в Ураюме фрагмент стены, шатнулся за груду обломков, некогда бывших крышей, и призвал химеру-зверя Агито – и это было плохо, очень плохо. Поскольку зверь восстанавливал техники и исцелял тело, вся проклятая энергия по умолчанию делалась позитивной, а оттого сам Мегуми не мог атаковать.

Он неуклонно сдавал позиции.

Но даже так, закрытый в глухой обороне, он получал всё новые ранения, а Сукуна ладонями топил лёд и упорно пытался высвободиться. Ломая когти о гладкие поверхности, он рычал и ожесточённо выцарапывал себе свободу, потому что смотреть на убийство Мегуми не мог. Всё правильно, он не хотел бы становиться свидетелем его смерти – и он не станет! Под пальцами наконец-то стало мягче, хрустнуло – получилось! Лёд разбило на фрагменты, а Сукуна сел и торопливо подобрал свою выломанную рёберную клеть, приспособил её к груди. Так будет быстрее, чем дожидаться, когда обратная техника восстановит кости из ничто.

Но вот Мегуми получил удар по бедру, вскрикнул и оступился.

И времени на раздумья совсем не осталось.

Одной рукой Сукуна придержал рёбра у груди, а тремя остальными прижался к земле, всю свою проклятую энергию отдавая снующим под ногами теням; наплевать на собственные раны, потом как-нибудь с ними разберётся!

Ощутив прилив энергии, Мегуми коротко обернулся. Он понял.

А тени, как если бы получив безмолвный приказ, тотчас же свирепо вгрызлись в Сукуну: чёрным смерчем они набросились на него со спины, захлестнули и вонзились зубами в руки и глотку – а он позволял им рвать его, растаскивать на куски и поглощать проклятую энергию, чтобы усилить Мегуми.

Этого всё ещё было недостаточно.

Мегуми отступал, разнесённые стены поместья не давали ему достаточно теней, в которых он мог бы прятаться, а Ураюме хищно кружила над ним на ледяной плите. Она кричала. Она ненавидела Мегуми и винила его во всём; как ребёнок, который сотворил глупость, но уже не мог остановиться, и злился на себя, на мир – на того, кто был ближе всего. Ближе всего к ней был Мегуми. И Ураюме не щадила его. Белёсый туман окутал их, а Сукуна, жмурясь от боли и смаргивая с ресниц холодный пот, мог улавливать лишь подвижные силуэты.

Короткий, звонкий дребезг металла – и Ураюме выбила меч из рук Мегуми, а сам Мегуми запнулся, упал и почти распластался перед ней. Она решительно занесла руку с заострённой льдиной.

И быстрым выверенным движением пронзила ему грудь.

– Ураюме, остановись! – громогласно взревел Сукуна и заставил себя подорваться на ноги.

Его пошатнуло, рёберная клеть вывалилась ему в ладони вместе с повреждёнными органами, а кровь расстелилась по ногам и заснеженной земле атласным.

Ураюме замерла.

Давняя привычка, выученный за долгие годы рефлекс: подчиняться голосу своего мастера. Она медленно обернулась, и колебание в её глазах тут же сменилось грустью. Пониманием, для которого стало слишком поздно.

Потому что позади неё раздался щелчок – это снова повернулось колесо Махораги над головой Мегуми. А Мегуми вскочил с места и, не поморщившись, выдернул из своей груди рукотворный ледяной меч – ударил им Ураюме в спину, пронзил её насквозь. Чёрной лентой окружил клинок незавершённый силуэт гончей и зубами выгрыз ей сердце.

Кристаллы льда с тихим звоном ссы́пались с тела Мегуми и больше не причиняли ему вреда.

Выходит, всё это время мальчишка подставлялся под удары Ураюме намеренно, изображал усталость, невнимательность и вводил её в заблуждение – чтобы техникой Махораги адаптироваться к её атакам и нанести критический урон в момент, когда она бы этого не ожидала. Ох, вот же умная маленькая сволочь…

Дрожащими руками Ураюме взялась за выступающий из груди наконечник, размазала по нему кровь и дрогнула губами.

Сказать она ничего не успела.

Но бледно улыбнулась Сукуне, а из уголка её губ тонкой струйкой полилась кровь – и она упала, тяжело рухнула лицом вниз и разбросала руки. Она больше не дышала, а мелкие снежинки, опускаясь ей на ладони, не таяли.

Сама Ураюме превратилась в лёд – и её не стало.

А Сукуна дёрнулся, словно бы это его пронзило острым. С треском он раздробил в ладонях собственные рёбра и короткую кость грудины, но даже не обратил на это внимание. Он сделал к ней шаг, но, опустошённый тенями Мегуми и утративший проклятую энергию едва ли не подчистую, сам обессиленно упал на колени.

Всё закончилось.

Вот так всё для них и закончилось.

Ледяной туман ещё не развеялся, он окутывал окружение полупрозрачным полотном, таил в себе силуэты и мерцал, искристо переливался мелкими снежинками. Придерживая на груди чрезмерно большое кимоно, Мегуми вышел к Сукуне навстречу, и, пропуская его, морозные клубы расступились. На тёмных волосах белел иней и остро выделял каждую прядь. В его груди, на месте последнего удара, блестел обломок льда. А в глазах пылал тот же огонь, что и во время битвы: Мегуми ещё пребывал в кураже и, кажется, плохо соображал. Подобрав с земли свой меч, он перехватил рукоять удобнее и решительно направился к Сукуне.

А Сукуна вопреки всему не мог налюбоваться.

Вот она, настоящая внутренняя тьма Мегуми, которую он так искал и жаждал увидеть! Достойное зрелище, ради которого не жаль отдать жизни.

Мегуми же, прихрамывая, медленно шёл к нему. Его меч концом тащился по мерзлоте, резко, грубо звякал о камни и высекал искры. Теневое крыло развеивалось, осыпалось растрёпанными, сломанными перьями.

Что ж. Ничего другого ожидать и не следовало.

Никаких сожалений не осталось.

– Ты был прекрасен, – улыбнулся Сукуна, и кровь застлала ему рот, каждое слово будто бы выделила красным. – Но кто бы мог подумать, что наш главный блюститель морали окажется способен на подлый удар в спину, а?

Мегуми остановился, но лишь затем, чтобы взяться за рукоять обеими руками.

Улыбка Сукуны погасла.

Мегуми замахнулся – а Сукуна запрокинул голову, покорно обнажая перед ним шею, и закрыл глаза. И тут же взревел от пронзительной боли. Но рёв быстро прервался, размололся и зачастил влажным свистящим смехом; Сукуна дрогнул веками и с удивлением перевёл взгляд на свою руку.

Меч пробил ладонь и пригвоздил её к промёрзшей земле.

– Только потому что ты спас мою сестру и пощадил Сатору, я сохраню твою жизнь, – жёстким, обесцвеченным голосом прохрипел Мегуми. – Но если ты ещё раз приблизишься ко мне, я убью тебя.

Он развернулся и, зажав ладонью раненый бок, медленно похромал прочь.

– Мегуми! – Мальчик дрогнул, вжал голову в плечи, но не остановился и не обернулся. – Ты не сможешь так просто отделаться от меня, Мегуми!

Но Мегуми ушёл, а белёсый туман поглотил его, скрыл его силуэт и оставил Сукуну один на один с самим собой. Сукуна же зарычал и ударил свободными кулаками по земле. Его подбросило мощным толчком, глубокие разломы расчертили землю чёрным и поглотили обломки поместья, жадно испили пролитой крови и тающего снега.

Сукуна ошибся.

Это не Фушигуро Мегуми был обречён с момента их первой встречи.

А он сам.