Дни пролетали один за другим.

Ввиду загруженности учителей занятия проводились реже, чем обычно, но и студенты не скучали: заданий находилось в избытке для каждого. Днём техникум казался опустевшим и покинутым, выскобленной раковиной без содержимого; он наполнялся шумом и голосами ближе к вечеру, и то ненадолго: уставшие, вялые как мухи, студенты сразу же разбредались по комнатам, а преподаватели возвращались домой, к семьям – те, у кого семьи, конечно же, были.

Никто не оставался без дела.

Никто.

Кроме Фушигуро Мегуми.

Минуло две недели, а приказ о его выдвижении в места бывших колоний не поступил до сих пор.

Нет, пару раз Сатору брал его с собой, но Шесть глаз постепенно восстанавливались, а с ними возвращалась прежняя сила, и Мегуми по большей части просто смотрел со стороны. Его вмешательство не требовалось. Так что в сражениях он не участвовал, и даже завесу опускали «окна», не доверяя ему столь безобидной манипуляции. Его опасались. Не его, а той силы, контроль над которой он мог упустить – и это было понятно, требовалось время, чтобы Мегуми мог доказать свою компетентность как обладатель расширенной техники Десяти теней. Но ему не давали и шанса проявить себя!

И пусть окружающие старались относиться к нему непредвзято, но получалось у них неловко и неискренне – совсем не получалось, – и от этого становилось только хуже.

В стенах, успевших стать ему родными, Мегуми чувствовал себя чужим.

Он тоже был огорчён и взволнован, но его волнение было другого рода: ему хотелось попробовать свои силы и узнать, смогут ли они хорошо сработаться с Сукуной – стать продолжением друг друга, тенью и рисующей её контур рукой. Так же, как это было у Ханы и Ангела, у Юты и Рики. Сказать по правде, Мегуми им тайно завидовал: хотя бы в том, что Рика и Ангел не доставляли особых проблем ни своим партнёрам, ни окружающим.

В отличие от Сукуны.

Потому что за истёкшие четырнадцать дней он успел прицепиться, казалось, к каждому в техникуме – и довести до нервного срыва половину персонала. Он задирал студентов, учителей, приставал к «окнам» и всех, чёрт возьми, пытался агрессивно запугать! Ему было скучно. Или, напротив, весело. Или он делал это назло и наглым способом требовал к себе повышенного внимания. А Мегуми не желал портить с ним отношений и не запирал насильно в теневой завесе. Так что с поистине библейским смирением, которого не ожидал от самого себя, он блокировал техники Сукуны и разрешал ему прогуляться по территории, со вздохом бросая вслед «не цепляйся ни к кому, пожалуйста». Пусть и знал, что его слова будут проигнорированы.

Известие о том, что их ряды пополнил Рёмен Сукуна, шаманы восприняли… стойко.

Никто не уволился и не отчислился, и Мегуми скромно посчитал это успехом. Но Маки и Чосо подчёркнуто холодно избегали его, Панда и Инумаки вежливо улыбались и старались найти предлог, чтобы немедленно уйти. Только Нобара и Юджи пытались общаться с ним, как прежде, но словно бы невидимая стена отгородила их друг от друга – и Мегуми первым стал отказываться от предложений поиграть в видеоигры или похрустеть чипсами перед телевизором.

Вероятно, он смог бы найти общие темы с Оккоцу, если бы тот не бывал в частых разъездах. Как один из сильнейших боеспособных шаманов, он был нужен всюду, и Мегуми не решался написать ему и поговорить хотя бы так, в мессенджере. Юта был занят, а он, Мегуми, не станет докучать и со своими сложностями справится в одиночку.

Спросить совета было не у кого.

Хана прятала глаза и сбегала, едва завидев его издали, а он так и не смог придумать, как подступиться к ней и принести извинения.

«Прости, Хана. У нас ничего не получится». – Он репетировал эту фразу так старательно, что при каждом последующем повторе она начинала терять всякий смысл.

Впрочем, с Сукуной тоже не получалось.

И это оказалось хуже всего.

Мегуми готовился к занятиям или тренировался в одиночестве – потому что у всех находились какие-то другие срочные дела, как они говорили, – и боковым зрением замечал движения. Сукуна бродил по его комнате бестелесным силуэтом, трогал корешки книг или скучающе цокал когтем по экрану телефона; Мегуми не возражал. Или же он заглядывался на стойки с оружием, проверял мечи на баланс, а тетивы луков – на натяжение, и неодобрительно хмурился. Он был сосредоточен, отстранён, иногда задумчиво пожёвывал курительный мундштук, в котором никогда не бывало сигареты – и в эти минуты отчётливо становилось понятным, что Сукуна являлся тенью, больше не принадлежащей этому миру. Он не был жив, но не был и мёртв.

Он существовал только тогда, когда Мегуми позволял своей проклятой энергии свободно просачиваться в тени и наполнять их.

И в груди отчего-то теснилось невысказанное, утяжеляло сердце и переполняло его странной нежностью, но Мегуми упрямо сжимал зубы и молчал. Потому что в драках он всегда был лучше, чем в словах. Над словами, сложными, правдивыми, которые даже мысленно смелости произнести недоставало, нужно было подумать. А он не хотел бы поспешить и ошибиться – почему-то это казалось важным.

Но от желания обильно влить проклятую энергию и наполнить силуэт Сукуны и объёмом, и цветом, прикоснуться к нему, уткнуться лицом в широкую спину, учащалось сердцебиение и холодели кончики пальцев. Чтобы не кусать губы, Мегуми пожёвывал карандаш. Может быть, неосознанно копируя Сукуну с его курительным мундштуком.

Как-то само собой решилось, что Цумики останется в техникуме: до тех пор, пока Токио не будет полностью очищен от проклятий, а занятия в её школе не возобновятся. Активно навёрстывая пропущенный год, она засиживалась за учебниками допоздна и всё чаще разделяла вечерние чаепития с Ханой. Цумики регулярно заглядывала к Мегуми, но, казалось, Сукуна и здесь предпочитал её общество обществу Мегуми. А Мегуми удручающе остро ощущал себя лишним в их беззлобных пикировках: он был частым предметом их обсуждений, но никогда не участником.

Он мог незаметно покинуть комнату – и никто не отправился бы за ним. Однажды он уже так сделал. И около часа слепо таращился в окно в коридоре, машинально поглаживая кролика по пушистому животу и ощущая заполошное биение крошечного сердца.

Наверное, Мегуми мог бы пригласить Сукуну на тренировку. Сразиться с ним, выбить клочья накопленной серости или из себя, или из него, как из пыльного мешка, и что-то исправить; что-то, что незаметно, неумолимо ломалось с каждым днём. Он оголил бы кулаки и бросился на Сукуну с рёвом, с отчаянным криком, если бы не страх утратить контроль и оставить демона с силой, способной уничтожить техникум.

Если бы не страх, что Сукуна надменно усмехнётся и откажет ему в тренировке.

Молчание затягивало как омут. Мегуми уже научился самостоятельно определять, был Сукуна за пологом теней или же вольно бродил по техникуму. Менялась плотность собственной тени, и было что-то уничижительное в том, как он неосознанно хватался кончиками пальцев за воздух, как будто тронь он тень – и та потянется к нему навстречу длинными чёрными когтями.

Но Мегуми заставлял себя остановиться.

Тень в ответ никогда не тянулась.

Приходилось надевать тёплые носки и заворачиваться в плед, прежде чем укрыться одеялом. Он ложился один и просыпался один, а новая кровать ощущалась непривычно пустой и холодной, и Мегуми казалось, что однажды он потеряется в ней и уже никогда не выберется из-под складок одеяла. Но иногда посреди ночи он чувствовал, как его гладят крупные шершавые ладони – и в спешке хватался за них. А они тотчас же просачивались сквозь пальцы и исчезали, не оставляя после себя ощущение тепла. Мегуми же сворачивался в клубок, натягивал одеяло до макушки и жмурился, гадая, что же он делает не так. И мысль, что Сукуна однажды скажет, что его существование стало невыносимым, и попросит уничтожить его душу, доводила до отчаяния и лишала сна всё чаще.

Неприятно было признавать: он держал силы Сукуны под контролем, но при этом не ощущал контроля над собственной жизнью.

Что-то было не так.

Проклятие, да как будто бы всё.

И если бы Сукуна грызся, щерился клыками и кричал, если бы бросал жестокое «я в тебе разочарован», всё было бы проще: с таким Сукуной Мегуми умел обращаться. Но с молчаливым и далёким, ускользающим при первой же возможности, он не представлял, что делать. По утрам Мегуми смотрел в зеркало и видел в нём не себя, не Сукуну, а как будто бы Чосо с его извечно тёмными кругами под глазами. Но Чосо не являлся живым изначально, а Мегуми словно бы постепенно переставал быть им.

Им надо было поговорить.

И фразы подбирать следовало длиннее и содержательнее, чем бессердечное «прости, Хана». Мегуми собирался с силами, чтобы позвать Сукуну и начать трудный разговор.

Но всё получилось само собой. И совсем не так, как он представлял.

***

Его разбудили завывание ветра и сухой колючий лист, задевший щёку.

Мегуми распахнул глаза и вяло заморгал, с трудом соображая, где он оказался. Что же, шорох ветвей в вышине и скрип снежного крошева услужливо подсказали, что находился он на улице. Было уже темно, изо рта вырывались белёсые клочья пара, но замёрзшим Мегуми себя не чувствовал. Он нахмурился и кулаком потёр глаза. И ощутил рядом с собой движение.

Ох, точно! В перерыве между занятиями он вышел на улицу, потому что находиться в компании однокурсников – конкретно Ханы – ему не было уютно. Умостился на лавке, забрался в телефон и, похоже, задремал. Но он не проснулся с текущим носом и обмороженными ушами, только потому что Сукуна воплотился рядом с ним, набросил капюшон ему на голову и обнял одной рукой. Вторую, нижнюю с этой же стороны, он подсунул Мегуми под бёдра, и тот практически сидел на ней, не касаясь холодной лавки. От Сукуны веяло мерным жаром, и Мегуми, разнеженный, ещё не до конца проснувшийся, неосознанно прижался к нему теснее.

Несмотря на то что мороз не мог его донимать, Сукуна был облачён в утеплённое серое кимоно. Парящие журавли раскидывали атласные крылья на его рукавах, гнули длинные шеи и куда-то стремились, не зная, что им досталась честь обнимать плечи сильнейшего заклинателя в истории. Сам Сукуна смотрел в сторону, он был строг и отрешённо красив, но будто бы бесконечно, невыразимо далёк: руку протяни – и пройдёшь насквозь, не дотянешься.

– Сукуна, у нас же всё нормально? – Мегуми и сам понял, как глупо прозвучал его вопрос.

У них никогда и ничего не было нормальным. В единственный раз, когда Мегуми показалось, что он может довериться Сукуне, тот затолкал палец Юджи ему в глотку и вытеснил душу своей. Но он должен был спросить. Так больше продолжаться не могло, и расстояние, возникшее между ними, следовало сократить – а лучше уничтожить.

– Вполне, – спокойно кивнул Сукуна, и Мегуми поджал губы и ткнулся лбом ему в бок.

Он ему не поверил.

Вытянув телефон из кармана, Мегуми разблокировал экран и посмотрел на время. И мгновенно проснулся: шесть вечера! Его последнее занятие закончилось час назад.

– Почему ты не разбудил меня? – Он спрятал телефон и недовольно толкнул Сукуну локтем.

– А зачем? – Сукуна наконец склонил голову в его сторону. – Ты так мило пускал слюну на мой рукав.

– Неправда.

– О? – В его взгляде битым стеклом заблестела насмешка. Сукуна поднял руку и принялся старательно перебирать крылья журавлей. – Сейчас я покажу тебе пятно.

– Это неважно, – мотнул головой Мегуми и согнулся, протёр ладонями лицо. – Чёрт. И никто не пришёл за мной?

– Ну почему же. – А Сукуна опустил ладонь ему на спину, размашисто, небрежно прогладил между лопатками. – К нам подходил Кусакабэ, этот пижон в узких штанишках, который видел нормальный бритвенный станок только в рекламных роликах.

– И?

– И я намекнул ему, что не стоит тебя трогать. – Сукуна расслабленно откинулся на спинку и потянул за собой Мегуми.

– Что мне сделать, чтобы ты перестал запугивать учителей и студентов? – со вздохом уложил голову ему на плечо Мегуми. И тут же распрямился, с подозрением всмотрелся в безмятежное, полное чистой добропорядочности выражение лица Сукуны. – Стой. И он просто ушёл? Я же аннулировал твои техники.

– Иногда я могу быть убедительным и без использования техник, – подмигнул Сукуна и снова качнул его к себе.

– Ну ясно. – А Мегуми сбросил капюшон и спиной упал к нему в объятия. Вытянул ноги, с шумом проехавшись подошвами по промёрзшему гравию.

– Вообще-то это я должен злиться: ты сделал меня безобиднее кролика – меня! – где это видано?! – Сукуна ворчливо уткнулся носом ему в макушку, поворошил пряди и обхватил тремя руками; четвёртой он по-прежнему удерживал Мегуми над сидением. – Хотя конкретно этот был приставучим, топтался по твоим коленям, громко сопел и пытался разбудить. – Он отвернулся и сплюнул кровавый пух. – Пришлось принять меры.

– Блядь, Сукуна! – Мегуми подбросило на месте. – Ты сожрал моего кролика перед учителем Кусакабэ?!

– Я наглядно продемонстрировал, что произойдёт уже с ним, если он сейчас же не свалит, – скучающе зевнул Сукуна, не потрудившись закрыть рот кулаком.

– И зачем я спросил… – протёр лоб ладонью Мегуми. Он выпрямил спину, пальцем ткнул Сукуну в грудь и придал голосу всей строгости, на какую был способен: – Не ешь моих кроликов!

– У тебя же их много, – равнодушно пожал плечами Сукуна.

– Так, – напрягся Мегуми. Коленом ткнувшись ему в бедро, он развернулся к Сукуне и щёлкнул пальцами перед его лицом, заставил смотреть в глаза, а не на их столкнувшиеся ноги. – То есть это не первый? Скольких ты уже успел загрызть?!

– Ответить честно или так, чтобы тебе понравилось? – Игриво сощурившись, Сукуна лязгнул зубами у его пальцев.

– Мне уже не нравится, – отдёрнул руку Мегуми. – Говори как есть.

– М-м. – В его взгляде не было ничего правдивого, только искрящийся вызовом азарт, насмешка, которой он ничуть не скрывал. – Этот был третьим?

– А потом этим ртом ты целуешь меня.

– Могу поцеловать другим, – наклонился к нему Сукуна и выразительно потянул за пояс кимоно.

– Да не в этом дело! – гневно вспыхнув, оттолкнул его Мегуми.

– А в чём? – Сукуна поймал его руки своими, подтянул к лицу и прикусил косточку запястья. – Тоже хочешь кролика? Так я сейчас поймаю.

– Сукуна! – страдальчески простонал Мегуми и, высвободив руки, отсел от него на дальний край лавки.

Отряхнув рукава от приставших снежинок, пальцами он прочесал примятые волосы, как будто это могло что-то исправить и вернуть съеденных кроликов. Придумал же! Гурман, чтоб его.

– Я больше не могу использовать фугу, – вдруг негромко, с какой-то тлеющей усталостью бросил Сукуна. Он сгорбился, умостил локти на колени и свесил кисти; уставился на собственные пальцы, мелко перебирающие воздух. – Кроме тех двух часов.

– Огонь изгоняет тень, – понятливо кивнул Мегуми.

– Угум.

Смена темы была неожиданной, а Мегуми не должен был жалеть демона: демона, тайно поедающего его шикигами, на минуточку! Но это из-за него Сукуна оказался закован в кандалы теней. Из-за него лишился сильной техники. И Мегуми чувствовал ответственность за то, что так кардинально изменил его жизнь и ухудшил её. Поэтому он подсел к Сукуне, тихо и неуклюже приник к его плечу. А Сукуна сразу же обнял его – и Мегуми взял его за свободную руку. Подушечкой большого пальца он мягко прочертил по чёрной полосе на запястье; проследил линии сухожилий и подобрался к костяшкам пальцев, тронул их – и Сукуна раскрыл пальцы, чтобы Мегуми мог переплести свои с его. Его рука была сухой и горячей, и как капканом он обхватил ею ладонь Мегуми. Сегодня кровью от него пахло чуть сильнее, в то время как запах табака совсем не чувствовался. А Мегуми зажмурился и притёрся носом к его плечу, вдохнул глубже и губами ощутил гладкость атласного рукава.

Может, это и был подходящий момент, чтобы разобраться в их отношениях и наконец поговорить как положено.

Но раньше, чем Мегуми успел открыть рот, с Сукуной произошла странная метаморфоза: он встрепенулся и надменно задрал подбородок; злая победная улыбка рассекла его лицо, а взгляд ожесточился и вспыхнул кроваво-красным. Каменными тисками упрочились его объятия, сделались удушающими и почти болезненными – Мегуми как будто оказался пленён ими, и в этом не было ничего приятного. Он проследил за направлением взгляда Сукуны, повернулся – и увидел, как на отдалении Хана прижимает ладони к груди, во все глаза уставившись на них.

Ох, твою ж мать!

Сколько времени она стояла там и наблюдала за ними? Сколько времени мучительно прослеживала, как они обнимаются и держатся за руки? Как Сукуна трогает и гладит его, а Мегуми отзывается?

Он запротестовал и попытался оттолкнуть удерживающие его руки, встать, но Сукуна удержал.

А Хана провела ладонью по глазам, развернулась и быстро убежала.

– Так-то, девочка, – негромко припечатал Сукуна и наконец разжал хватку.

– Какая же ты сволочь! – тут же свирепо оттолкнул его Мегуми и вскочил на ноги. – Фуга не слушается, да?!

– Да. И да. Хватит уже печься о её чувствах. – Сукуна нетерпимо хрустнул костяшками пальцев и исподлобья уставился на Мегуми пронизывающим, почти озлобленным взглядом. – Они сплетничают о тебе – все они! Тени слышат, что они болтают за твоей спиной, какой грязью тебя мажут и с кем сравнивают. Я вскрыл бы горло каждому – каждому, Мегуми! – вытянул язык через разрез и заставил бы повторить слово в слово всё, что услышал сам. Но! Если бы ты не был с ними так незаслуженно мягок. – Он поморщился, и изломы линий на лице пришли в движение, как будто бы стали острее и резче по контуру. – Показательно зашей рот одному – замолчат все. Проверено, Мегуми. Просто развяжи мне руки – и всё изменится до неузнаваемости, будет так, как ты захочешь.

– Ты поэтому к ним пристаёшь? – несмотря на неприятное откровение, Мегуми облегчённо выдохнул. Причина была найдена, и с этим уже можно было справиться. – Да пусть сплетничают. Мне наплевать.

– Не наплевать. Иначе ты не пытался бы отрицать нашу связь. О тебе невесть что сочиняют, а ты до сих пор боишься меня за руку взять. – В голосе Сукуны вскипела злость, густая, бурлящая и явно давно настоявшаяся. Он заскрежетал когтями, и звук задел слух, как затупленной ножовкой. – И даже сейчас ты попытался вырваться, как только увидел, что девчонка смотрит.

– Так вот почему ты сердишься на меня?

– Если бы я сердился, ты первый об этом узнал бы, – безрадостно рыкнул Сукуна и закинул ногу на ногу, медленно, старательно словно в попытке успокоиться, расправил складки кимоно. – Меня раздражают твои так называемые «друзья». И то, как непочтительно они к тебе относятся.

– Они напуганы и не знают, чего от нас ожидать. Дай им время, – покачал головой Мегуми. Он коротко оглянулся, но место, где раньше стояла Хана, пустовало. И тогда он подошёл к Сукуне ближе, осторожно подобрал его руку со шрамом на ладони и кончиками пальцев тронул грубый рубец. – Прости. – Крепко сжав ладонь в руках, он заставил себя выдержать тяжёлый немигающий взгляд. – Просто я до сих пор не могу привыкнуть. Я не знаю… что мне делать. Раньше мы были врагами, виделись урывками, и с этим всё было понятно, а теперь…

– Я никогда не враждовал с тобой по-настоящему, ты так и не понял? – Взгляд Сукуны не изменился и не стал мягче, но ладонь медленно сжалась, бережно захватила пальцы Мегуми.

– Ты пытался убить меня.

– Но ведь не убил, – небрежно отмахнулся Сукуна. Его четыре зрачка взметнулись в разные стороны, глаза ожили, и ни за одним из них не получилось уследить и поймать взгляд. – Я противен тебе, Мегуми?

– Ага. Ясно. Значит так, с сегодняшнего дня я запрещаю тебе подслушивать чужие разговоры. – Мегуми хмыкнул и, уверяя себя, что краснеет он исключительно от мороза, наклонился и сам поцеловал его в шрам на тыльной стороне ладони. – Ты можешь… то есть, я думаю, нет, я хочу, чтобы по ночам ты больше не оставался в тенях.

– А что ещё? – сощурился Сукуна и вдруг коварно показал клыки.

– А что ещё?..

– Ну давай, скажи это вслух. – Оскал сделался шире, а Сукуна весь подобрался, как перед броском, и Мегуми невольно отступил назад. – Что ещё ты хочешь?

– Как же тебе нравиться издеваться надо мной.

– О, ты даже не представляешь.

Мегуми отвернулся, пряча горящее лицо, и потянул свои руки из ладони. Но Сукуна уже ловко перехватил его за запястья, подтащил его к себе и уронил на лавку. Это не было похоже на борьбу и даже едва ли на детскую возню, но Мегуми повержено распластался спиной на жёстких досках, а Сукуна, не выпуская его запястий, наклонился и свободной парой рук обхватил его лицо. Большими пальцами он провёл по щекам, зацепил уголки губ и надавил. Мегуми протестующе мотнул головой, мотнул ещё раз – пока Сукуна не выпустил его и не отсел, всем своим видом изображая светлую оскорблённую печаль.

За исключением шальных глаз, искоса поглядывающих на Мегуми и подначивающих на продолжение.

Мегуми не раздумывал долго.

Он уже делал это раньше – но было проще, когда они были противниками, когда это было вызовом и чем-то, что не следовало воспринимать всерьёз. Искренность разоружала сильнее техник. И Мегуми, пряча колкую улыбку – под её колкостью скрывая что-то и от самого себя, что-то, в чём признаться ещё не был готов, – устроился на коленях у Сукуны. А тот поражённо моргнул, но тут же рассмеялся и обнял Мегуми. Их лица оказались на одном уровне, и ногтями Мегуми обвёл линии на его виске, ладонями зарылся в волосы и ткнулся губами в его. Мягко прихватил нижнюю губу зубами, языком зацепился за зубы и дотронулся до чего-то мокрого и волокнистого – и, боже, это что, шерсть?

– Ага-а-а, а Кусакабэ предупреждал меня, что ты можешь его загрызть, но тут, как я посмотрю, ситуация-то обратная. – Голос Сатору, звучащий непринуждённо и ужасающе близко, заставил Мегуми мгновенно забыть о кроличьей шерсти во рту и заледенеть. – Развлекаетесь, молодёжь?

Он чуть ли не свалился с колен Сукуны и уже запоздало увидел, как тот запрокидывает голову, опирается затылком о спинку сидения и, сволочь, удовлетворённо скалится. Без толики удивления, как если бы его задумка сработала именно так, как нужно.

– Поверить не могу, что я снова на это повёлся! – прошипел Мегуми и с чувством пнул Сукуну по лодыжке.

– Мегуми наконец готов признать бесконечность своей влюблённости в меня, – с готовностью поделился Сукуна и лениво поднял голову, подмигнул Сатору. – И заметь, Шестиглазый, его бесконечность, в отличие от твоей – ха! – не сломана.

– Я убью тебя, – беззвучно пообещал Мегуми и спрятал лицо в ладонях.

На Сатору взглянуть он не посмел. Какой же стыд.

– Ну и ну, – крякнул Сатору. – Дети так быстро растут… Гм, Мегуми, мне кажется, или ты покраснел?

– А ты присмотрись, – тотчас же развернул его Сукуна, ещё и вперёд подтолкнул, предатель, – у него даже уши горят.

– И шея тоже!

– Я ненавижу вас обоих, – страдальчески выдохнул Мегуми и не сбежал через тени только потому, что Сукуна успел бы перехватить его до того, как он выберется где-нибудь на другом конце Токио.

– Пришёл приказ сверху, Мегуми, – посерьёзнел Сатору. И Мегуми опустил ладони и настороженно посмотрел на него. – Завтра с утра ты выдвигаешься на самостоятельное задание. Я буду с тобой в качестве сопровождающего.

Сзади раздался громкий звук: это Сукуна хлопнул всеми четырьмя ладонями и безудержно расхохотался.

***

Иногда Мегуми снились кошмары.

Он привык спать один, без стеснения ворочаться с бока на бок или зарываться макушкой в подушку – и в какой-то момент задумался, а сможет ли он «ужиться» с Сукуной в одной постели? О своей просьбе Мегуми не жалел: новая кровать так и не получила его расположение, а прохладный простор простыней казался отталкивающим и неуютным, – но ощущать рядом с собой кого-то ещё было странно. Непривычно. Иногда ужасно сковывающе, особенно по утрам; особенно, когда ладонь Сукуны съезжала к паху и вскользь задевала крепкий напряжённый член, вклинивалась между бёдрами – и дальше, доставала до подогнутых коленей. Пробуждения получались жаркими и присыпанными перцовым стыдом, с футболкой, мокрым пятном приставшей между лопатками. И резинкой трусов, неприятно жмущей спереди.

К счастью, только пробуждения: отдыхать ему Сукуна не мешал.

Несмотря на свои нечеловеческие размеры, он не шумел, не вздыхал и не возился; он даже почти не трогал Мегуми. Насчёт последнего Мегуми испытывал двойственные ощущения. Но дальше объятий их близость не заходила ни наяву, ни во сне; чуткости сна Мегуми не утратил и наверняка проснулся бы, если бы Сукуна сделался наглее в самое тёмное время суток. Но нет. Только тяжесть его рук, струящаяся гладкость кимоно и ровное спокойное дыхание тесно окружали Мегуми. Заключали в плен, из которого не хотелось выбираться, и обездвиживали. Согревали и умиротворяли. А ещё биение мощного сердца, мерное, действующее лучше любого снотворного, особенно, если откинуть голову назад и спиной прижаться к груди, ощутить его самим собой – и в этом было особенное, ни с чем не сравнимое удовольствие.

И вот кровать уже переставала казаться необъятной, холодной и чуждой, а сон становился глубоким и спокойным.

Сам Сукуна не нуждался во сне, а Мегуми не знал, бодрствует ли он и – ох, как будто бы даже спрашивать об этом было неудобно? – рассматривает его заспанное лицо. Или от скуки всё же проваливается в дрёму.

Но иногда его объятия становились жёсткими, душащими. Угрожающими.

Они захватывали Мегуми и крепко придавливали, становились железными кандалами, из которых не выбраться, даже если вздумаешь обернуться всё той же лисицей и отгрызть себе лапу.

В такие моменты Мегуми видел чёрные сны.

Он проваливался во тьму, бился в её тугих волнах и кричал – он не был уверен, во сне или наяву, – но утром неприятно саднило горло, а на своих руках он обнаруживал синяки, о происхождении которых можно было только догадываться. Сукуна хранил давящее, полное знания, молчание. А Мегуми и сам не знал, готов ли он получить ответы на свои вопросы, и тему также не затрагивал.

Но в этот раз всё случилось иначе.

Он хрипел, он метался и кулаками молотил по волнам, стремился к несуществующему белому окну – и слышал на отдалении недовольный рык демона. Тьма обретала форму и хватала его за рёбра, впивалась пальцами и продавливала: глубже, глубже, больнее с каждым его рывком, и почти скреблась о кости. Сопротивление не приносило успеха, но добавляло коже новых мучительных следов. А Мегуми забился, извернулся и ногтями вонзился в её, тьмы, запястья, продрал так глубоко, как смог.

– Да чтоб тебя, Фушигуро! – зарычала тьма, и Мегуми зарычал в ответ.

– Отпусти меня!

Он успел лягнуть тьму, ещё раз полоснул ногтями по её покрову – и могучие сковывающие руки наконец исчезли. А Мегуми подорвался на месте и с грохочущим сердцем, давясь и им, и собственным задушенным криком, откатился к краю кровати. Он свесился и ладонью упёрся в пол, второй – вцепился в деревянный каркас. Выдохнул. Руки дрожали, от напряжения ломило пальцы, но пол был холоден и твёрд, он был реален, и отрываться от него не хотелось; как будто убери Мегуми руку – и его утянет в беспросветную черноту забвения. Нет. Нет-нет-нет! Куда угодно – только не туда. Но кровь приливала к лицу, в висках начинало неприятно гудеть, и Мегуми всё-таки оттолкнулся от пола и вернул себя на кровать. Он сел, согнулся и заскрёб ногтями по лицу, расчёсывая ими шрамы и часто, сипло дыша. И различая дыхание, чужое, не своё, за спиной.

И минувший кошмар постепенно закручивался, возвращался новым витком; нагромождался валом, грозился обрушиться на голову и вновь утопить его во тьме. Пальцы леденели. Вместо дыхания – уже не хрип, а постыдный жалобный скулёж.

За спиной Мегуми остро чувствовал присутствие Сукуны.

Но одна мысль, что ему придётся обернуться и посмотреть ему в лицо, увидеть его пронзительные глаза, отметины на лице, вызывала неподконтрольный глубинный ужас. Его мелко трясло, почти сбрасывало с кровати, и он продолжал елозить пальцами по лицу, как будто это хоть как-то могло помочь; как будто вернуться в прошлое и выцарапать из себя душу Сукуны было возможно.

Нет.

Конечно же, нет.

– Как же ты меня достал, – вдруг хрустнул костяшками пальцев Сукуна и лениво, грузно заворочался в постели. – Такой мелкий, а столько возни с тобой, немыслимо – откуда только силы берутся?

– Заткнись, – застучал зубами Мегуми и убрал ногти от лица, обхватил себя ладонями за локти.

– Нет, ты заткнись, – безжалостно отбил Сукуна. – Своими истериками ты мешаешь мне спать.

А Мегуми в бешенстве оглянулся, взглядом стремясь достать его так, как не смог бы достать кулаками. Он это, блядь, серьёзно?!

Сукуна же вдруг выразительно, с превосходством, которое казалось неуместным настолько же, насколько и отталкивающим, ухмыльнулся:

– Ну что, уже не трясёшься?

Мегуми так опешил, что заморгал и растерянно опустил взгляд на свои руки. И правда. Он так разозлился, что проснулся окончательно, сбросил оковы кошмара, и дрожь оставила его. И страх взглянуть на Сукуну отступил; он смотрел на него – и испытывал что угодно, так много всего противоречивого, что едва ли смог бы разобраться самостоятельно, но не страх.

– Какое же ты чудовище, – устало закрыл глаза Мегуми и ладонью протёр взмокший лоб.

И тут же оказался сметён, завален в постель и распластан на ней.

– А ты, видимо, до сих пор не понял! – Сукуна вдавил его плечи в матрас, коленями, как тисками, болезненно зажал ноги. – Я не твой ручной шикигами. И то, что ты решил сохранить мне жизнь через перевоплощение, не делает меня другим. Так что выбирай выражения! Особенно по отношению к тому, рядом с кем имеешь смелость засыпать. – Мерно застучав когтями по плечам Мегуми, как будто отщёлкивая текущие секунды, он холодно, неприятно улыбнулся. – Должен ли я напомнить, что ты сам позвал меня под одеяло? Или уже всё, передумал? Страшно стало?

Мегуми молчал. Но его грохочущее сердце, казалось, высказывало всё громче, честнее и понятнее любых слов. И Сукуна тоже его услышал. Его улыбка сделалась мучительнее, ожесточилась, так, как если бы его хлестнуло колючей ветвью по губам, и он сомкнул их, переживая мгновение боли и пытаясь эту боль скрыть. Свободной рукой он забрался Мегуми под футболку, ладонью лёг над сердцем и медленно, не причиняя боли, когтями вывел его контур на коже. И тут же задрал футболку, склонился и поцеловал в центр невидимого рисунка. Мегуми дрогнул, попытался вывернуться: потому что это было слишком; потому что, когда Сукуна делал что-то подобное, он, Мегуми, переставал держать лицо и для самого себя делался неустойчивым и уязвимым, – таким, каким не хотел бы показываться ни перед кем. Его словно выламывало из самого себя, безжалостно разворачивало напоказ. И ни одной возможности закрыться. А Сукуна крепче зажал его ноги коленями и второй парой рук схватился за бока. С тем чтобы поцеловать ещё раз; широко мазнуть языком и по остывающему влажному следу процарапать клыками – укусить. Но по ощущениям не столько кожу, сколько самого Мегуми в открытую оголённую сердцевину.

Дрожь прогремела по позвоночнику, а Мегуми зажмурился, зубами зажал стон и заёрзал в постели, стремясь уйти от третьего поцелуя-укуса, скрыться от насильственной ласки и скрыть своё сердце от неё же. Сукуна же тихо рассмеялся. Лицом он потёрся о замусоленный след, шершавыми наростами и их краями остро задел кожу. Собственные ногти вре́зались в ладони с болью, а Мегуми откинул голову и задышал ртом, горячечно, так, будто вот-вот задохнётся.

В каком-то смысле так оно и было: под рёбрами разливалось пламя, наполняло каждый вдох болью и щиплющим дымом. И источником являлось сердце, обожжённое непрямыми поцелуями демона. Прохладной плёнкой застывала на груди растёртая слюна, смех Сукуны продолжал стлаться по ней щекочущим, и режущим нажимом костяного нароста – поверх. Легче не становилось.

Мегуми выжигало везде, где Сукуна касался его.

Что же, Сукуна был тем ещё лжецом: фуга прекрасно ему подчинялась.

А Мегуми разлепил влажные ресницы, поймал его встречный взгляд, одичалый, полный шального веселья. Сукуна ведь мог обнажить зубы и вонзить их так глубоко, как получилось бы, и перебить рёбра – вместо чувственного поцелуя он мог бы выгрызть ему сердце. Залить рот и подбородок кровью, рассыпать её брызги по светлым простыням. Ему бы подошло. Ему бы соответствовало.

Да, он мог бы. Это же Сукуна, в самом-то деле.

Но вопреки всему Мегуми не боялся.

Сукуна злился или любил его – отделить одного от другого подчас не было возможным. Но сейчас, Мегуми был уверен, тот руководствовался отнюдь не злостью.

– Жалеешь? – вдруг вкрадчиво спросил Сукуна. Он переместился выше, навис над лицом Мегуми и пояснил: – Что спас меня. Ты всё ещё можешь вытащить мою душу и уничтожить, знаешь ли. Наш договор аннулируется, а ты ничего не потеряешь.

– Я так не поступлю. – Мегуми наконец разомкнул губы. Он требовательно передёрнул плечами, и Сукуна отпустил их. А Мегуми сразу же протянул руки и положил ладони ему на горло, легко, едва касаясь; под пальцами тихим тиком билась жилка, одно неуловимое мановение кистью – и Сукуну развеет зольным. Погладив линию пульса подушечкой пальца, он продавил её и двинулся вверх, умостил ладони уже под подбородком. – Мне просто трудно. Я смотрю на Юту и Рику, на Хану и Ангела. Они сработались, они понимают друг друга с полуслова. Может быть, я хотел бы так же. – Он нахмурился, сжал пальцы на горле Сукуны и, не разрешая себе отступить, резко выдохнул: – С тобой.

– Я мог бы поцеловать тебя на глазах у всех: у этих заживо гниющих стариков, у твоего драгоценного Годжо, – и языком протолкнуть мизинец в рот. Воплотиться в тебе, как раньше. Я убил бы их всех! А ты остался бы со мной навсегда. Навсегда, Мегуми, ты только представь! – Голос Сукуны, ровный, но постепенно нарастающий громкостью и начинающий перемежаться рычанием, придавил к месту тяжестью. Парализовал. Заковал в лёд, как техникой Ураюме, и от былого пожара в груди – чёрное пепелище, закрытое кружевом хрустящего инея. Каждое его слово ощущалось под пальцами движением, перебирающей лапками сколопендрой с плотными боками и скрежещущими жвалами. Мегуми инстинктивно отдёрнул руки и замер, во все глаза уставившись на Сукуну. А тот поднял ладонь, показал культю мизинца. – Но я посмотрел на тебя и… проглотил свой палец. Отказался от первоначального плана. Ради тебя. Что? – Во взгляде Сукуны прорезалась сталь, и крови в красном свечении – как в открытой ране. – Хочешь полного взаимопонимания? Давай начнём с честности.

А Мегуми оттолкнул его и перекатился на бок, молча лёг к нему спиной. С головой накрылся одеялом, ногтями крепко вонзившись в его складки, с болью, с тихим щелчком костяшек и шорохом безжалостно раздираемой ткани.

– Я выбрал тебя, Мегуми, – настойчиво продолжил Сукуна и затормошил его. – Не себя. Я выбрал умереть, чтобы ты жил так, как тебе хочется. Давай уже, хватит меня игнорировать!

Он грубо ткнул пальцем в бок, а Мегуми сорвал с себя одеяло и взбешённо сел.

– А я?! – рявкнул он и грубо толкнул Сукуну в плечо. – Я тоже выбрал тебя! Поэтому ты здесь, а я чувствую себя изгоем среди друзей – могу ли я до сих пор называть их друзьями?! Не один ты принёс жертву! Но я тебя ни в чём не виню, а вот ты продолжаешь вести себя… блядь, да я совсем не понимаю, чего ты добиваешься! Что ты хочешь, чтобы я сделал?!

– Может быть, я хочу услышать от тебя что-то кроме «ненавижу тебя» и «чудовище»? – поджал губы Сукуна и тоже сел, скрестил все четыре руки на груди.

– Не дождёшься, – буркнул Мегуми и яростно протёр ладонями лицо, заставил себя поправиться: – Не сейчас, ладно? Я не могу… так.

– Как очаровательно ты сердишься, – вдруг расплылся в широкой, издевательской и провоцирующей на ответную агрессию, улыбке Сукуна. – И краснеешь, к слову, тоже!

А Мегуми снова лёг, отвернулся от него и намеренно выровнял дыхание. Ночь ещё не закончилась, и он мог бы попытаться поспать. Забвением, как колючей проволокой, обмотать ужасающее откровение, к которому он не оказался готов – и размотать уже позже, исколов ладони и пальцы, чтобы принять правду такой, какая она была. Не получилось. Потому что Сукуна лёг рядом и тесно обнял его, носом зарылся в волосы на затылке, словно не они только что кричали друг на друга. А Мегуми на мгновение перестал дышать, изо всех сил удерживая ещё не успевшее истаять раздражение, не позволяя ему высвободиться новым всплеском ссоры, – и вынудил себя расслабиться. Сам нехотя обнял руки Сукуны.

Какое-то время они помолчали.

– Ты правда собирался это сделать? – всё же негромко спросил Мегуми.

– Мгм, – выдохнул ему в волосы Сукуна. – Прятал его под языком всё то время, что ждал тебя.

– Какая же ты сволочь, – вздохнул Мегуми, притянул одну из его рук к лицу, прижался губами к чёрной линии на запястье и закрыл глаза.

– Вот! Опять! – хохотнул Сукуна. И когтем мягко, почти щекотно прочертил по щеке Мегуми. – Но если ты всё же надумаешь избавиться от моей души…

– Нет. – А Мегуми заворочался и перекатился лицом к нему. Серьёзно посмотрел в глаза. – Но если вдруг тебе самому твоё существование покажется невыносимым, скажи мне, и тогда я…

– Я очень хочу откусить тебе нос.

– Что, прости? – сбился Мегуми. – Ты вообще слушаешь меня?

– Твой нос. Хочу откусить его, – повторил Сукуна. И когтем ткнул в кончик, надавил. – Хотя бы чуть-чуть.

– Кусай. – Мегуми зажмурился и потянулся к нему, но носом уткнулся Сукуне не в рот, а в щёку.

– Нет, ты не понял, – жарко, взбудоражено зашептал Сукуна ему на ухо. Его руки коротко сжались на боках Мегуми и защекотали. – Я правда хочу его откусить.

– Приятного аппетита, – фыркнул Мегуми и чуть ли не закричал, когда щекотка сделалась совсем не шуточной.

Пальцами Сукуна пробежался по его рёбрам, как по клавишам музыкального инструмента, вот только Мегуми инструментом не был и мелодию издавать не мог – поэтому он завыл, захлёбываясь собственным голосом. Но вот Сукуна добавил вторую пару рук, и Мегуми всё же не сумел сдержать громкого крика. Брыкаясь и пытаясь вывернуться, отбиваясь от жалящих прикосновений, он схватился за подушку и ударил Сукуну по лицу – а тот вцепился зубами в уголок и резко, в зверином жесте, предназначенном ломать шеи жертвам, мотнул головой. Раздался треск – и перья взмыли снежной вьюгой, посыпались им на головы и застряли в волосах.

Сукуна чихнул, и перо, приставшее к его носу, смешно качнулось. А Мегуми тут же ударил его коленом в живот и перехватил за запястья, попытался оттеснить от себя. Сопротивление не возымело успеха. Без особых усилий Сукуна завернул его в одеяло, активно защекотал уже через него, пока Мегуми не сумел сомкнуть ладони и призвать кроликов. Количество белого пуха в воздухе возросло в разы. Сукуну же отбросило бойкими драчливыми тушками, а Мегуми выкатился из одеяла и с грохотом неизящно свалился на пол. Ошалевший и потерянный, он схватился за дрожащий живот и попытался подняться. А Сукуна бестелесным силуэтом просочился между кроликами, задиристо лязгнул зубами и прыгнул на него. Мегуми тотчас же провалился в тень – ошибка! Сукуна уже – в ней, в незавершённой форме, липкой и обволакивающей, как смоль, и такой же вездесущей. Он захватил Мегуми и выбросил их на кровать. И усилил натиск, а Мегуми отбивался руками и ногами так, словно от этого зависела его жизнь.

Но невозможно одержать верх в потасовке, когда у твоего противника четыре руки.

Его футболка сбилась, кимоно Сукуны сползло с одного плеча и наполовину обнажило грудь. Рот на животе довольно оскалился, и Мегуми хлопнул по нему ладонью. А Сукуна наконец заломил ему руки, обездвижил и сам прекратил щекочущую пытку.

– Вот ты и попался. – Зубами он снял с его лба прилипшее перо и этим же пером медленно повёл вниз: по носу, губам, и дразняще обвёл их.

А Мегуми сам ртом схватился за кончик пера, отобрал его и сплюнул в сторону. Вздёрнул подбородок и потянулся вверх.

– Нет, это ты попался.

– Нет, ты!

Целовались они долго, утомлённо и лениво, тихо кусаясь и шепча друг другу угрозы не всерьёз. Пока Мегуми снова не заснул, прямо так, поперёк кровати, с пухом в волосах и улыбкой, укромно затаившейся в уголках губ, согретый объятиями Сукуны.

Впервые за долгое время – может быть, по-настоящему впервые, – не сожжённый его беспощадным жаром.

***

Пар ложился на плитку ровным слоем, как дыханием, и перекрывал её блеск матовой плотностью. Вода была горячее нужного, а Мегуми переступал с ноги на ногу, ёжился, но не менял температуру. Мраморно краснела кожа на груди и плечах, ручейками спускалась вода и оставляла новые обжигающие следы поверх старых. По ощущениям, он сделал глупость и обварил себя сам. Но слабая боль отвлекала, перетягивала внимание на себя, и, может быть, из-за этого не было так стыдно. А Мегуми долго и старательно мыл руки, как будто они не были достаточно чистыми, со скрипом тёр пальцами ладони и кусал губу, такую же красную, как и всё его тело.

Он тянул время и сам об этом знал.

Шум воды заглушал его сосредоточенное дыхание, стук сердца и липкие влажные звуки там, где их быть не должно – не должно обычно. Но тени, залёгшие в дальних углах и заблокированные печатью, казалось, пристально наблюдали за ним. Оценивали каждое движение и беззвучно смеялись над скованностью и неумением самого Мегуми. Щёки горели, но виной тому была отнюдь не горячая вода. Ощущения между ягодицами казались… странными: тянущими, с давлением, которое нельзя было назвать приятным, – так и должно быть?

Ладно, он делал это впервые, поэтому сам не знал, чего ожидать.

В очередной раз вымыв руки, Мегуми выключил воду, вырвался из облака пара и босыми ступнями прошлёпал к выходу. Комнатная температура душевой показалась ледяной. Она мгновенно вонзилась в кожу и ершисто, как зубами, протёрла её до мурашек. А Мегуми ладонью провёл по мокрым волосам, зачесал их назад и задержал дыхание: как тогда, перед тем как впервые позвать Сукуну в комнате Юджи; как тогда, перед тем как коснуться его руки и снова назвать по имени в больничной палате; как тогда – как всегда, когда Мегуми звал Сукуну и их встреча не заканчивалась ничем, кроме как разрушениями, новыми путами лжи и витками взаимных обязательств. Взаимным влечением, отрицать которое не имело смысла ни тогда, ни теперь.

Особенно не теперь.

Мегуми не обманывал Сукуну, и его слова не были неискренними или брошенными сгоряча. Свой выбор он тоже сделал.

Поэтому ладонью он решительно ударил по выключателю – и свет мгновенно погас.

Тьма тут же плотно проросла душевую. Подобно хищному цветку, она раскрылась голодной пастью, обрела стебли, зубы и клейкий сок; она закопошилась, завозилась на периферии зрения, но, стоило только повернуться в сторону движения – мгновения замирала, чтобы начать шевелиться уже в другом месте. Она беззвучно смеялась и скалила чёрные зубы. Она обещала многое, не произнеся ни слова. А Мегуми, не успевший привыкнуть к ней, окружённый ею со всех сторон, вдруг ощутил себя в ловушке. Зажатый её челюстями и обласканный соком, который позже непременно растворит его заживо.

Запястьем он смазал капли воды со лба и сложил руки в печать. Хрипло позвал:

– Сукуна.

И этого оказалось достаточно.

Тьма взметнулась и ударила его под коленями, а Мегуми поскользнулся на мокрой плитке, качнулся, но его тотчас же подхватили руки – казалось, их было намного больше, чем четыре, – и подняли над полом.

– Ну и ну, Мегуми, – возвысился над ним Сукуна; его голос был привычно согрет насмешкой, но зрачки бешено метались из стороны в сторону, цепляли самого Мегуми, разделывали его нагое тело взглядом, как ножом, и заворачивали в алую вуаль. – Что ты задумал, негодник?

– Догадайся. – А Мегуми качнул ногой и пяткой стукнул Сукуну по бедру.

В этот раз Сукуна не воплотился в кимоно: на нём были только широкие свободные штаны, – и боком Мегуми жался к его обнажённой груди. Его самого всё ещё пробирало не то холодом, не то волнением, и кожа кололась мурашками, а каплями воды поверх – как ядом, клейким цветочным соком, намертво приварившим его к распахнутой пасти.

Сукуна степенно занёс его в душевую, одёрнул за собой шторку – и пасть словно бы захлопнулась, с шелестом срастила стебли и замкнула саму себя, как намордником. Не вырваться. Но Мегуми и не собирался. Сукуна поставил его на ноги и тронул за подбородок, тремя свободными руками будто бы невзначай опёрся о плитку вокруг, и ощущение клетки, захлопнутой пасти, сделалось отчётливее.

Мегуми же с вызовом задрал голову, нырнул в красное, как в захлебнувшийся кровью океан.

– Знаешь, мне понравились виды, – доверительно шепнул Сукуна, и в его шёпоте не было ничего, кроме смеха.

– Угум. – А Мегуми отступил и подавил порыв закрыться или хотя бы скрестить руки на груди. – О чём ещё хочешь поговорить?

Спиной он прижался к плитке, но сразу же пожалел об этом: она так и не успела нагреться и теперь била по лопаткам твёрдым холодом.

– А Годжо знает, чем занимается его подающий надежды воспитанник по ночам? – облизнулся Сукуна, взглядом снова бесстыдно прослеживая его тело с ног до головы. Сдирая красную вуаль и устилая кожу новой, льнущей тесно и почти осязаемо.

– Ну да. Сейчас же самое время поговорить о нём, – нахмурился Мегуми и, ссутулив плечи, всё же обхватил себя руками. – Я уважаю его, но здесь решение принимает не он. – Мегуми выдохнул. И шагнул вперёд, разомкнул руки и схватил Сукуну за волосы, потянул, заставил наклониться. Их лица оказались на одном уровне, и от сияния четырёх глаз собственные наполнились слезами. Но он заставил себя смотреть. – Честность, да? Ладно. Моя очередь. Я тоже люблю тебя. И я… тебя хочу.

Глаза Сукуны распахнулись, раззявленная усмешка, как глубокий тёмный разлом, раскроила его лицо, а зубы блеснули в готовности смертоносного. Но прежде, чем он успел ответить, Мегуми сам подался к нему. Губами вжался в его с натиском, с какой-то отчаянной спешкой. Чтобы самому выгрызть невысказанные слова, проглотить их и никогда не узнать, как Сукуна мог бы жестоко ранить его в этот момент.

Но поцелуя не случилось.

Сукуна резко оттолкнул его к стене, загнал в угол и выкрутил кран на полную мощность. Горячая вода острыми иглами посыпалась им на головы, обожгла и причинила боль. Заревела от напора. Пар взметнулся подожжёнными лисьими хвостами, а Сукуна закрыл глаза – и тьма вокруг Мегуми стала кромешной, густой и душащей раскалённым. Крупно дрогнув от неожиданности, от силы ощущений, которых не ожидал, Мегуми инстинктивно вытянул руки – чтобы тут же натолкнуться ими на грудь Сукуны. Ладонями он развёз по ней горячую воду, оцарапал ногтями кожу – и спустился ниже, вслепую ощупывая линии мышц пресса и режущую кромку зубов приоткрытого рта.

Усиленные болью, подчёркнутые ею, в темноте ощущения казались ярче. Звуки скрадывались шумом воды. И тьма, объявшая Мегуми, сделалась безграничной и бездонной. Он стоял на месте, но падал; он был цел, но его разбивало на части и рассыпа́ло ломкими осколками по полу.

А Сукуна уже просунул ладони ему под мышками, второй парой рук подхватил под ягодицы и поднял. Спиной втиснул в стену. Прохлада плитки и кипяток, льющийся им на головы, ударили контрастом, заставили Мегуми сипло выдохнуть и тесно сжать колени на боках Сукуны. А тот укусил его жадным нетерпеливым поцелуем, распахнул глаза – и красным выплеснулось в лицо, опалило, словно бы едкой кислотой; Мегуми часто заморгал, сгоняя с ресниц и воду, и слёзы.

– Сразу бы так, – с блаженным урчанием протянул Сукуна и языком провёл по его щеке, собрал мокрые следы.

– Сразу – это когда?

Сукуна рассмеялся и ничего не ответил. А спустя мгновение Мегуми услышал, как влажно распахивается второй рот, почувствовал, как тяжёлый язык мажет между их животами, с нажимом растаскивает слюну и воду по коже. Вминается в его член и трётся о него мощным упругим кончиком. Мегуми не смог сдержать возгласа. Он ухватился за шею Сукуны, сомкнул колени на его боках теснее. А мягкие шипы уже цеплялись за кожу ствола и тянули её за собой, движение за движением, мазок за мазком; раскатывали и истончали, заливали рисунок вен тусклым блеском, чтобы тут же собрать в складки и начать сначала.

Со звучными шлепками слюна капала им под ноги и тотчас же размывалась водой.

Пронизывающим удовольствием – сквозь влажное скольжение, сквозь смешавшееся дыхание и очередной несдержанный поцелуй горячим ртом. Ощущениями окатывало, как если бы Сукуна выкрутил ещё один кран, и ещё, и ещё, а Мегуми жмурился, откидывал голову и вонзался ногтями ему в плечи. Сукуна вылизывал его рот и одновременно – пах; его второй язык ощущался более шершавым и грубым, но обилие слюны и горячей воды сглаживало неприятные ощущения, добавляло выразительности – приятным. Как бы Мегуми ни пытался сосредоточиться на поцелуе, постепенно он переставал отвечать и терял внимание – оно утекало вниз вместе со струями воды, к нарастающему напряжению в паху.

Язык сунулся ниже, под туго поджатую мошонку, и проскользнул между ягодиц.

– Нет! – панически ударил Сукуну по плечам Мегуми. Он заёрзал в его руках и попытался высвободиться. – Отпусти меня.

Пасмурно, недовольно заворчав, Сукуна убрал руки, а Мегуми обрёл опору и сразу же потянулся к его штанам. Он оттолкнул лезущий язык, дёрнул за узел и пальцами смело подцепил резинку. Но его запястье оказалось перехвачено быстрее, чем он успел предпринять что-то более серьёзное.

– Что не так? – нахмурился Мегуми и протестующе двинул рукой дальше, под мокрую ткань.

– Выбирай, – со странной полуулыбкой склонил голову набок Сукуна.

– Что?

Вместо ответа Сукуна сам оттянул резинку штанов и направил руку Мегуми. Короткие жёсткие волосы щекотно зацепились за кожу, и – блядь, да ну нет, не может быть! – ладонь сомкнулась вокруг крепкого ствола, в то время как второй ствол, бугрящийся вздувшимися венами, упруго прижался к костяшкам пальцев. С жадностью, полной издевательского веселья, Сукуна наблюдал за Мегуми. Он оттиск с его лица снимал взглядом, улавливал малейшее изменение мимики; и даже дыхание затаил, сволочь, уличая момент для гремящего хохота. Но Мегуми сжал зубы и упрямо вздёрнул нос, старательно удерживая выражение лица нейтральным.

Нет.

В этот раз удовольствие Сукуне он хотел бы доставить не своим оторопевшим выражением лица, а как-нибудь иначе, ладно?

– Значит, презервативы наденешь на оба, – подчёркнуто сухо бросил он и кивнул в сторону полки с принадлежностями для душа.

Там, соседствуя с гелем для душа и флаконом смазки, проглядывалась новенькая, но уже потемневшая от пара, нераспечатанная упаковка.

– И зачем мне это? – За направлением его взгляда Сукуна прослеживать даже не стал.

– Для защиты. – А Мегуми вынул руку и завёл её за спину; стиснул в кулак и продавил ладонь ногтями, изгоняя остаточное ощущение тяжёлого налитого члена.

Блядь. Ох, вот же блядь!

– Ты нападать на меня собрался? Сейчас? – закатил глаза Сукуна и приспустил штаны. Он качнул бёдрами, и членами игриво дотронулся до живота Мегуми. – А какая награда ждёт победителя? М-м?

– Забей, я потом объясню, – процедил Мегуми, стойко сделав вид, что дерзкой провокации не заметил и не по его животу только что промазали две полные багровые головки. Трусов на Сукуне, конечно же, не оказалось, и… Мегуми моргнул, отвёл взгляд и вернул себе сосредоточенность. – Хотя бы смазку возьми. Я не уверен, что…

Договорить он не успел.

Сукуна смёл его, снова подхватил под бёдра и поднял. Свободной парой рук он размазал лубрикант по стволу верхнего члена, щедро нанёс на уретру и складки уздечки. И решительно подался вперёд, вгрызся Мегуми в горло и зажал кожу зубами. С сочным, влажным хрустом прокусил. Боль разлилась кипятком, водой, которая до сих пор густо сыпалась им на плечи, и покатилась по шее тёмными каплями. А Мегуми вскрикнул и упёрся ладонями Сукуне в плечи, и в это же мгновение Сукуна напористо толкнулся членом. В горле повторно что-то хрустнуло, а боль, многократно усиленная и терзающая уже не кипятком – чем-то куда более выжигающим, испепеляющим заживо, – ослепила. Мегуми захрипел и забился, зацарапал ногтями плечи, грудь: всё, до чего мог дотянуться, – и ногами заелозил по бёдрам Сукуны. В него будто бы проталкивался древесный ствол вместе с шершавой корой, зарубками и острыми зацепами, втирался с невыносимым, отупляющим жжением – Мегуми раздирало. Его сотрясало от жара, от мучительных ощущений и невозможного чувства предела, от чувства, что ещё немного – и его не станет. Его раскатывало по прохладе плитки, прижимало горячим поверх, как прессом.

Растирало до ничто.

– Ну ты и урод, – едва дыша, одними губами выговорил Мегуми.

– А ты не сжимайся так, словно хочешь сломать мне член, – со скрежетом проворчал Сукуна и надавил ладонями, раздвинул ягодицы шире. – Подсказка: всё равно не получится. Но если и получится, у меня есть второй. Видишь! – И Сукуна фыркнул ему под челюстью, почти ласково ткнулся носом в подбородок. – В отличие от тебя, я подготовился хорошо.

Мегуми сдавленно, негодующе простонал.

Снова вывалился второй язык, но в этот раз он нежно, с плавной медлительностью, принялся вылизывать его обмякший член. Массировать его. Осторожно ласкать, как если бы в утешительном жесте, для которого не нашлось бы подходящих слов. А Сукуна прекратил терзать его шею, но лишь с тем чтобы укусить выше и загнать клыки под углом челюсти. Сдавить в захвате. И в темноте не было ясно, что так обильно потекло по коже: вода или всё же кровь. Мегуми же, разъярённый новым приступом боли, протестующе зарычал и зубами вонзился в костяной нарост на его лице. Он грыз твёрдый покров, скрёб зубами и смаргивал с ресниц воду, пока Сукуна то замедлялся и плавно проталкивался в него, то, явно издеваясь, набирал агрессивный темп. Его бёдра звучно бились о бёдра Мегуми, а гладкая плитка ответно ударяла по лопаткам, словно бы отбрасывая Мегуми назад, к Сукуне. Второй член мазал между ягодиц при каждом толчке, ощущался горячим даже через струи нагретой воды.

Мегуми не ждал нежности, и всё же неприятных ощущений оказалось слишком много. Он не выдерживал. Кипяток не прекращаясь лился им на головы, шея теряла очертания и размывалась от отметин зубов, стенала от боли – или же это был он сам, – а чувство давления в заднице усиливалось и делалось почти невыносимым. На отдалении – мягкие, почти щекочущие мазки второго члена о бёдра, выдержанная ласка языком.

Мегуми словно бы срывался и падал в раскалённое жерло. И летел, летел вниз камнем, беспорядочно цепляясь ногтями и тотчас же теряя опору. Но вот Сукуна просунул ладони ему под лопатки, отделил от стены и бережно прижал к себе. И взял размеренный темп, проникая ритмично, но медленно, глубоко, так что Мегуми отмечал каждое движение долгим вздохом, бёдрами ощущал царапающую жёсткость его лобковых волос.

И не осталось прохлады, не осталось ничего, кроме жара и чувства принадлежности не себе. И ощущения могучих рук, удерживающих на весу.

– Нет-нет, Мегуми, не торопись. – Сукуна же высвободил ладонь и обхватил основание его члена, загрёб мошонку и сжал.

Падение прекратилось. Чтобы тут же завершиться размашистым ударом.

Язык на животе распустил мягкие шипы и промял промежность, надавил на ствол и уздечку, и вниз – обмазав густой слюной и член Мегуми, и руку Сукуны.

Бурлящее наслаждение прорезалось через боль, расплескалось по паху и белёсым отдалось Сукуне во второй язык. Зубы с хрустом проломили край костяного нароста, и слюна спустилась с подбородка пенной нитью. Задушенно промычав, Мегуми кое-как разжал одеревеневшие пальцы и разомкнул зубы. А Сукуна сам вынул член и поставил его на ноги, развернул спиной, лёгким шлепком подтолкнул к стене.

Дал отдышаться.

Он мягко, терпеливо мял ему бёдра, гладил поясницу и спину, очерчивал когтями лопатки, пока Мегуми судорожно хватал ртом пар и лбом прижимался к плитке. Искал в ней опору. Хоть в чём-то. Потому что колени предательски подгибались, а белый шум в голове и такой же монотонный шум льющейся воды не помогали прийти в себя.

Членом, мокрым и всё ещё крепким, Сукуна медленно потёрся между его ягодиц, провокационно надавил на вход. Щёлкнула крышка флакона, и Мегуми вздрогнул.

– Нет-нет, я с тобой ещё не закончил, – шепнул ему на ухо Сукуна – и ладонью зажал затылок, лицом втиснул в плитку. – Хочешь меня, н-да, мальчик? Значит, получишь.

С удовлетворённым вздохом он протолкнулся нижним членом, и от свежего слоя смазки тот показался холодным. Обжигающе ледяным. Не сдержавшись, Мегуми съёжился и слабо охнул. Он только и успел, что выставить ладони и опереться ими о стену – потому что одной рукой Сукуна уже сжал его волосы, двумя обхватил за грудь, а четвёртой придержал за бедро. Он был быстр и нетерпелив, на грани с зернистой наждачной грубостью, и ощущался повсюду: его протяжные хрипящие вздохи перекрывали шум воды, кожей он льнул к коже Мегуми и тёрся о него, продавливал изнутри членом. И вот же она, настоящая клетка, из которой не выбраться. А Мегуми, легкомысленно переоценив свои силы, забрался в неё, заперся изнутри и выбросил ключ.

Он не сожалел.

Происходящим он наслаждался.

Сукуна же постепенно терял остатки человеческого и яростно впивался в Мегуми когтями; он рычал и вминал его в самого себя – и в этот раз явно думал только о собственном удовольствии. А Мегуми не успевал за ним – он цеплялся за плитку, оскальзывался ладонями и тихо, со срывами, шипел. Верхний член елозил по его пояснице, развозил по ней влажные следы.

И всё же во второй раз было легче.

Смазки оказалось больше, или Мегуми уже знал, чего ожидать, или он смог заставить себя расслабиться – это не было важным. Он хмурился и стискивал зубы, принимал всё, что Сукуна ему отдавал. Он не хотел бы иначе.

Это было только для них двоих.

А Сукуна, будто мысли его подслушав, шумно, сладко вздохнул. Его толчки стали чаще, выразительнее, более размашистыми и громкими. Он сделался жаден и не захотел делиться ничем, даже наслаждением. Оттянув голову Мегуми за волосы, удивительно нежно он поцеловал его в мокрые веки.

– Подумать только, – пробормотал он и зубами дразняще прихватил ушную раковину. – Я мог затащить тебя в постель сопляка и взять ещё тогда. Или раньше: зажать у подростковой колонии, м-м, как считаешь?

– Что тебя остановило? – выдохнул Мегуми, непроизвольно кривясь и сжимаясь всем телом от силы ощущений. Он был близок к разрядке.

– Тебя бы это оттолкнуло.

– М, разве это имело значение?

– Мегуми. – А Сукуна вдруг остановился, потормошил его за плечи. – Значение имел только ты. Всегда.

– Какая гадость, лучше бы я не спрашивал, – сплюнул Мегуми воду и опустил голову, так чтобы Сукуна не смог рассмотреть выражение его лица.

Сукуна же хмыкнул и крепко сжал его бедро, продолжил прерванное. Мегуми напрягался, лбом он с силой тёрся о стену, жмурился и кусал губы. Мало. Ему было мало, ему хотелось быть уничтоженным этим моментом, раздавленным им – и хотя бы раз в своей жизни отпустить себя рядом с кем-то.

– Сукуна, – сдавленно позвал Мегуми.

Когти отпустили его волосы, но тут же легли на горло и крепко сжали.

– Громче, я не слышу! – рявкнул Сукуна. – Пусть весь техникум знает, как я тебя люблю!

Он дёрнул Мегуми к себе, перехватил его за локти и прижался к его спине животом, зажал собственный верхний член между их телами. Удары паха о ягодицы сделались чаще, вода разлетелась брызгами, рябым блеском залила стены душевой. А Мегуми рассыпа́лся вместе с ней и заживо горел по контуру каждого осколка. Узловатыми нитями тянулось от паха наслаждение, лопалось и рвалось, хлёстко ударяло изнутри; в такт ударам головки члена о стенку, о простату перед ней – и, блядь, боже! Ему нужно прикоснуться к своему члену, всего раз, один грёбаный раз! Но Сукуна держал его крепко, как будто не знал – или знал. Вломив кулаками в стену, Мегуми взметнулся и закричал, попытался лягнуть его. А Сукуна зарычал и вдавил его в себя, оторвал от пола. И принялся брать его грубо и быстро, нещадно, как животное, сорванное с привязи и с боем выгрызшее желаемое.

Ступнями Мегуми заелозил по ногам Сукуны, бессмысленно ухватился за его руки. Узлы разорвались, нити распустились кручёными концами, и топким жаром облило, как кровью – захлебнувшись криком, горячей водой, Мегуми кончил. А Сукуна продолжал фрикции, с болью, с упоением и яростным напором вминаясь твёрдой головкой в стенки. Мегуми всхлипывал, ногтями драл его руки и вяло, обессиленно брыкался – и вот же оно, то, чего он так хотел.

Чего боялся.

И чего тайно жаждал.

С клокочущим рыком Сукуна обильно кончил внутрь, залил Мегуми ещё и поясницу, но возмутиться не оставалось сил.

Осторожно поставив его на ноги и придержав за локоть, Сукуна уменьшил напор воды, добавил холодной, и Мегуми с наслаждением расслабил плечи. Ещё не до конца осознавший, что всё закончилось, он развернулся и шагнул назад, спиной безвольно приклеился в мокрой стене. Поднял взгляд. С усталым удовлетворением отметил, что Сукуна тоже выглядел потрёпанным. Его мокрые волосы забавно топорщились иглами, костный нарост был разбит трещинами в местах, где Мегуми грыз его, а на шее и плечах бисерными нитями угадывались следы царапин. Одной рукой он ещё держался за вентиль, а вторая будто бы лениво прижималась к стене, но Мегуми видел, как вздулись вены на его предплечьях и кистях, как плотно были сжаты губы второго рта. Он дышал тяжело и медленно. А его члены уже опадали, крупные, тёмные и блестящие от смазки и воды. Он так и не снял штаны полностью, и ткань нелепо облепила его бёдра и колени.

Почему-то это показалось смешным.

Мегуми не сдержался, фыркнул и ладонями принялся медленно смывать с себя сперму.

– Не утруждайся, – качнул головой Сукуна и потянулся к нему, но Мегуми быстро ударил его по руке.

– Никаких когтей!

А Сукуна поднял руку и демонстративно покрутил кистью. На глазах Мегуми когти укоротились и приняли форму коротких тёмных ногтей.

– То есть ты всегда так мог? – Скепсиса в собственном голосе оказалось больше, чем бессмысленно пролитой воды в душевой кабине. – Ясно.

– Если погладить кролика, он очень быстро заснёт, – пожал плечами Сукуна и накрутил на палец прядь волос Мегуми. – А если зажать его когтями, он задрожит и начнёт смешно метаться!

– Я не кролик, – отмахнулся от его руки Мегуми.

– Да ну, а кто ты? – развеселился Сукуна и наклонился, языком стал медленно и бережно вылизывать его растерзанную шею. – Как по мне, такой же аппетитный.

– Нам надо поработать над твоим вербальным выражением чувств.

– «Вербальным». Я всё-таки откушу тебе язык.

– В прошлый раз ты хотел нос.

– Я хочу тебя всего.

– Блядь, вот об этом я и говорю!

Сукуна смешливо заурчал, а Мегуми утомлённо забросил руки ему на плечи, лбом уткнулся в грудь и позволил делать… что угодно. Тихо и мягко лилась на них вода, Сукуна вбирал кожу ртом, кололся зубами, но уже с другой стороны, там, куда не успел добраться ранее. Ладонью он гладил Мегуми по спине и придерживал его. Но вот одной рукой он взялся за ягодицу и аккуратно оттянул, открывая вход. Два его пальца мягко помассировали растянутые мышцы, надавили и легко проникли внутрь. А Мегуми закрыл глаза и расслабленно выдохнул.

Как же хорошо.

Сукуна гладил его внутри, скользил пальцами и подушечками нежно продавливал стенки. Он сосредоточенно сопел и был настолько увлечён, что непроизвольно стискивал Мегуми плечо. А Мегуми прятал улыбку у него на груди, клеил её к коже тёплой водой. Не было похоже, что Сукуна старался помочь ему избавиться от спермы, но Мегуми не протестовал: ощущения были приятными, и он позволил себе обнимать Сукуну и принимать его пальцы, наслаждаться интимной лаской.

– Ты только представь, – вдруг гадко ухмыльнулся Сукуна. – А сопляк засовывал их себе в рот.

– Замолчи, пожалуйста.

Но момент уже оказался безвозвратно разрушен.

Сукуна замолчал. Но лишь с тем, чтобы распахнуть рот и плотно вобрать кожу на шее Мегуми, зажевать её – и, по ощущениям, почти поглотить Мегуми целиком. Он добавил третий палец и усилил их нажим. Понимая, к чему всё идёт, Мегуми коротко прижался к виску Сукуны губами. Дрожащими руками он подобрал свой твердеющий член, взял два члена Сукуны и прижал к своему животу, но удержать всё не получалось. Перед глазами темнело, а сил не оставалось даже на лёгкое трение ладонями.

– Я больше не смогу, – нехотя признался Мегуми.

– Сможешь.

– Это был не вопрос.

– Ты пережил Демоническую гробницу, но не можешь продержаться ещё пару минут в моих объятиях? – причмокнул губами Сукуна над свежим укусом. – Должен ли я быть польщён или оскорблён?

– Сам решай.

– Всё-таки надо было тебя убить.

– Надо было, – прихватил его ключицу Мегуми, мстительно оставил красный отпечаток зубов на коже. – Теперь разбирайся с последствиями.

Со сварливым вздохом Сукуна резко отпустил его плечо, почти оттолкнул. Своей ладонью он помог удержать их члены. Он массировал Мегуми изнутри и ласкал снаружи, и вместе они гладили стволы, цепляясь пальцами друг за друга и друг в друга вжимаясь. Это было даже красиво. Твёрдые, сильные пальцы Сукуны просовывались между стволами, и член Мегуми, зажатый между последними, получал их особенное внимание. Плавно лилась вода, делала головки блестящими и очерчивала выпуклости вен, их выразительный рельеф. И тёмные ногти, пробегающие поверх. Мегуми звучно вздыхал и прикрывал глаза, ласкался виском о мокрую грудь Сукуны. Он сам прижимался ладонью и к членам Сукуны, и к его пальцам, пытался ухватиться за всё сразу и внутренне замирал, млел до тихой дрожи, когда Сукуна вскользь проглаживал его руки.

Сукуна же вновь вернулся к поглощению его горла. А тянущее утомление, нежность и желание застыть в этом моменте, остаться в нём навсегда, разлились внутри Мегуми необъятным. И как будто бы всё сделалось правильным, наконец таким, как нужно; наконец по-настоящему нормальным, без набившего оскомину «почти». Мегуми дрогнул и втиснулся в него, кончил трудно, с шелестящим болезненным стоном. А Сукуна добавил для себя вторую руку, выпустил когти – и Мегуми в благоговейном ужасе пронаблюдал, как изогнутые острия перечёркивают сплетения вен, натягивают кожу и наверняка болезненно задевают её у головок. Как ведут вниз и с силой вминаются в туго поджатую мошонку. Красный свет мигнул, словно перегорающая лампочка. Пальцы Сукуны конвульсивно содрогнулись и размашисто прошлись по всей длине, резко зацепили и обмякший член Мегуми. А Мегуми дёрнул уголком губ и накрыл ладонью головки Сукуны, потёр их упругую плотность и крепко зажал.

– Ме-гу-ми-и-и-и, – длинным шёпотом ударилась тьма, задела близлежащие тени и исказила их. Вырвалась за пределы душевой раскатистым гулом – и устремилась прочь.

С силой вжавшись в него, Сукуна надавил на основания членов, упёрся ими между бёдер Мегуми – и с гортанным вздохом выплеснулся полупрозрачным белым. И тотчас же грузно опустил плечи, опал сброшенными крыльями и застыл. Его пальцы всё ещё мелко подрагивали и в вязком движении, замедляясь с каждым мгновением, проглаживали спинки членов; таким же эхом – пальцы без когтей внутри Мегуми.

А Мегуми и сам не шевелился, растворялся в мгновении и смотрел на него так, словно видел впервые в жизни; словно никогда больше не увидит. Дыхание затаил, как если бы одним неосторожным шумом мог развеять образ перед собой. В груди болело оттого, как он был красив и желанен.

Но вот красное свечение взметнулось и облило его до плеч, безжалостно выхватило выражение лица, и, застигнутый врасплох, Мегуми вспыхнул и отвернулся – а Сукуна клыкасто улыбнулся и подмигнул парой глаз.

Наконец они расцепились, и именно так Мегуми это ощутил: как будто Сукуна выпил его до дна и оставил опустошённую оболочку. Разбитую склянку. Освободил, как после ритуала, но вместе с собой унёс и мысли, и чувства, и, казалось, душу.

Необыкновенная лёгкость. Губительная, неподъёмная тяжесть.

Вот как это было, любить Короля проклятий.

Ничего другого Мегуми не желал.

– Видишь, какой ты способный, – между тем ехидно похвалил Сукуна, споласкивая руки. – Раскрываешь свой потенциал с моей помощью – это уже становится закономерностью, не считаешь?

Мегуми поджал губы и гневно сверкнул взглядом.

– Однажды я приму тебя всего. – И собственное обещание прогремело как угроза, угроза самому себе в том числе.

А Сукуна согнулся, хлопнул ладонями по бёдрам и расхохотался.

Мегуми сердито толкнул его в живот, но собственные ноги тут же разъехались, и он медленно и неуклюже пополз вниз. Сукуна же ловко подхватил его рукой, подобрал под ягодицами и поднял. Ни сил, ни желания спорить не было, и Мегуми, как если бы сваренный заживо, разобранный до костей, безвольно прильнул к нему. А тот свободными руками уже деловито выключал воду, закрывал смазку и брал полотенце. Последнее он накинул на Мегуми и небрежно взъерошил поверх головы.

– Так о чём вы говорили с Сатору? – поинтересовался Мегуми, выпутываясь из полотенца и вяло отбиваясь от руки Сукуны.

– Что я не полезу тебе в штаны, пока ты не сделаешь это первым.

– Он думал, я не решусь? – Мегуми выиграл в их маленькой схватке и отобрал полотенце, уже сам набросил его Сукуне на голову. Промокнул его волосы.

– Не так скоро. – Тот зажмурился и мотнул головой, довольно заворчал.

– М-м.

Продолжать разговор сил не хватило, и Мегуми оставил полотенце у Сукуны на голове, обхватил его за шею и прикрыл глаза – всего на минуту, совсем скоро он придёт в себя, честно, – но вдруг почувствовал, как его, уже сухого и растёртого до лёгкого жжения, кладут на кровать и накрывают одеялом.

Нестрашно.

Он немного подремлет и вернётся в душевую: Сукуна же наверняка оставил там презервативы и смазку, будет стыдно, если утром кто-то их обнаружит. И шея. Наверное, она выглядит так же ужасно, как и ощущается, и лучше бы спрятать следы, в особенности от проницательной Нобары. Но поместится ли Безмятежный олень в комнату? Или стоит попробовать использовать обратную технику самостоятельно, минуя печать шикигами? Может, Сукуна подскажет, как это правильно сделать?.. С этими мыслями Мегуми лбом ткнулся Сукуне в бок, свернулся около него калачиком и заснул.

Этой ночью кошмаров он не видел.