Бентам бьет себя по груди, пытаясь запустить работу сжавшихся в судороге легких. В горле першит до невозможности, все тело сковывает слабость и легкая боль; он чувствует себя не как человек, проснувшийся от кошмара, а как утопленник, в последние секунды спасенный из-под толщи воды. Перед глазами мутно от недостатка кислорода и от слез, текущих по лицу. Цепляясь за столешницу, он подтягивает себя наверх; трясущимися руками пытается налить воду в стакан, но качка корабля накладывается на дрожь тела и вода льется куда угодно, но только не в него. Бентам цепляется за кувшин обеими руками, подносит его к лицу и льет прямо в рот. Ночная рубашка пропитывается холодом и это почти приятно после ощущения липкого горячечного пота, покрывшего все тело. Вода холодит горло, немного приглушает першение, и легкие наконец-то просыпаются, раскрываясь, — мало, невыносимо мало пропуская кислорода, но это лучше, чем то чувство удушья, что было раньше. Первые вздохи заставляют его содрогнуться в кашле таком же болезненном, как и предыдущая судорога; Бентам будто впервые учится дышать. Фантомное ощущение воды, переполняющей дыхательные пути, медленно отступает.

Бентам стоит на коленях, уткнувшись горячим лбом во влажную от его же пота кровать, и сотрясается в беззвучных рыданиях, отходя от пережитого шока. Когда он поднимается на ноги, взяв себя в руки, на часах восемь-ноль-семь, и громкий голос старпома слышится с палубы, отчего-то заставляя сердце сжаться в тревоге. Бентам глубоко вздыхает, наслаждаясь тем, что может это сделать, — и медленно плетется к умывальнику.

Когда он покидает свою каюту, на палубе уже вовсю снуют его лебедята; их лица серьезны, а сами они настолько сосредоточены на своих задачах, что даже не находят и секунды, чтобы поприветствовать его. Бентам закусывает губу и поднимается наверх, к штурвалу, где старик рулевой меланхолично пожевывает мундштук неразоженной трубки.

— Смерч впереди, Бон-чан, — голос, сухой и деловитый, заставляет застыть, не дойдя пары шагов. — Возвращайся-ка к себе.

Бентам прикрывает глаза, пытаясь избавиться от картин ночного кошмара, тут же вставших перед глазами, — и от чувства дежавю.

— Я могу чем-то помочь?

— Да чем ты… — старик отмахивается от него и улыбается, явно позабавленный предложением Бентама. — Не волнуйся, мы не первый раз с кочевником встречаемся. Иди-иди. Тебе явно не помешает отдохнуть еще.

Бентам, пожалуй, может с этим согласится.

Он возвращается к себе, как и просил старик, и слушает все более и более встревоженные голоса снаружи, потерянно смотря в стену; уговаривая себя не думать о том, насколько сильно все это походит на пережитый ночью кошмар. Корабль то качается так сильно, что сбрасывает на пол все, что было на столе и в тумбе, то затихает, будто не двигаясь вовсе.

Бентам зажимает уши руками, пытаясь отгородиться от чувств, — он ничем не может помочь своей команде, он бесполезен, а ожидание невыносимо, — и упускает момент, когда нужно было сделать хоть что-то. Корабль сотрясается, Бентам падает с кровати; скрипит дерево и визжит под напором стихии металл. Одна из стенок деформируется, и последнее, что Бентам успевает осознать, — острый, будто специально заточенный обломок кормы, летящий ему в грудь.

И — просыпается. Его дыхание судорожно, прерывисто; в груди болит, как будто бы от перелома. Бентам пытается встать, но, охнув от неожиданности, валится обратно; его ребра действительно ощущаются сломанными.

Бентам переводит взгляд на часы.

Восемь утра.

— Я могу чем-то помочь?

В четвертый раз проснувшись от собственной гибели, Бентам признает, что не застрял в закольцованном кошмаре, а действительно переживает это наяву; возвращаясь, по непонятным причинам, к началу дня.

— Да чем ты… — рулевой умолкает, оборвав сам себя, напоровшись на его холодный, острый взгляд. — Не волнуйся, мы…

— Не в первый раз с кочевником встречаетесь. Да. Я знаю.

На пятое пробуждение Бентам пытается предупредить свою команду, выигрывая им несколько минут, — и они даже верят ему, и разворачивают корабль в направлении, противоположном смерчу. Тот догоняет их на те самые несколько минут позже, все равно размалывая в мелкую труху.

— Ну сам посуди, Бон-чан, что ты можешь сделать? — старик приглаживает вздыбленные волосы и пожимает плечами. — Ты не обучен управляться с…

— Тогда научи.

В шестой раз Бентам требует повернуть судно в другую сторону, — и это не срабатывает. Смерч, будто примагниченный, преследует их, куда бы они ни направились. Бентам учитывает это, просыпаясь в следующий раз.

— Да как же я тебя… — Бентам делает шаг вперед, нависая над рулевым, и тот отшатывается. — Ты понимаешь, что только помешаешь нам?

— Все лучше, чем просто ждать смерти.

— Не накликай беду, Бон-чан, — старик хмурится, осуждающе морща рот, — не стоит ее зазывать.

— Она уже здесь, — обрывает его Бентам, переводя взгляд на темную точку у горизонта. — Расскажи мне о них.

— О ком?

— О кочевниках.

В седьмой раз он остается у себя, — отдыхает и пытается понять, что с ним происходит. Пытается угадать, как выбраться из этого круга. Предположение номер один: он должен спасти свою команду. Но… как?

Рулевой растерянно крутит штурвал, направляемый короткими командами, и неторопливо рассказывает Бентаму все, что знает о кочующих смерчах; не так уж и много, на самом деле, но для Бентама и это — информация.

На восьмое пробуждение Бентам заставляет команду сесть в спасательные шлюпки и бросить корабль. На него смотрят как на сумасшедшего, но есть преимущество в том, чтобы быть главным, — никто не оспаривает его приказы. С бледными лицами, его лебедята наблюдают за тем, как корабль разносится в щепки. Бентам чувствует, как они осуждают его, как верят в то, что смогли бы спастись…

Но к этому моменту Бентаму уже наплевать на их чувства. Он отдает лог-пос до Алабасты капитану и командует всем грести — по самым пессимистичным расчетам, они совсем недалеко от острова. И берется за весла Бентам наравне со всеми, заменяя сразу двоих; со всей его силой и горящей в груди злостью, его хватает на шесть часов непрерывной работы. Он передает свое место другим и тут же засыпает от усталости, — с легкой улыбкой человека, выполнившего свой долг.

Проснуться снова — в девятый раз — неожиданно, и оттого еще более невыносимо, даже если впервые за все время его тело почти не болит. Бентам не знает, что произошло, после того, как он заснул, — но он не верит в худший сценарий, а значит…

Значит решение этой проблемы — в другом.

Предположение номер два: он должен избежать смерч.

Бентам умирает снова, и снова просыпается в своей кровати от жгучей боли в переломанных в мелкую крошку ногах. Он стискивает зубы и ждет — пять минут, необходимых его телу и мозгу, чтобы осознать иллюзорность повреждений. В эту попытку он расспрашивает старпома. В следующую — капитана. И каждого из лебедят после, одного за другим.

На шестнадцатый день до Бентама доходит, какой ерундой он занимается, снова и снова пытаясь избежать неизбежного; с этой попытки он всегда отдает корабль на растерзание, спасая людей.

Так он узнает куда больше: и о кочевнике, и об управлении кораблем. День за днем — если так можно выразиться — он учится; последовательно у каждого. Конечно, это не заменит ему годы практики, что они имеют, и даже близко не приблизит к их уровню мастерства, но что еще он может?

На тридцатый день он открывает глаза и утомленно закрывает их снова, — позволяя себе слабость остаться в постели. Дать себе отдохнуть ценой своей и чужой агонии; Бентам ненавидит себя за это, но у него просто нет сил даже подняться.

И с этого дня все меняется.

— Что значит нет лодок? — голос Бентама падает до хрипа, а в груди сворачивается тугой комок из неверия и медленно разгорающейся ненависти.

— Так в прошлый же шторм все посшибало, — бормочет старпом, удивленно глядя на него. — Ты не помнишь?

Бентам не отвечает, он… смотрит на пустое место там, где должен быть их путь к спасению, и просто пытается осознать это. Что изменилось? Что-то изменилось?

— Ты в порядке, Бон-чан?

Бентам возвращается в свою каюту и, аккуратно прикрыв за собой дверь, громко и истерически смеется. По щекам снова текут горячие слезы, как в тот раз, когда он принял реальность, и еще один кусочек пазла встает на свое место.

Происходящее — не случайно. Это не разрыв в ткани бытия, не аномальная зона, центром которой он стал, это…

Чем бы это ни было, им управляют извне. И, кажется, Бентам только что закончил обучение.

Он бьется головой о дверь в истерике, пытаясь заглушить вину, — если бы ты не был так слаб, если бы ты не дал им умереть снова, это все твоя вина, твоя, ничья больше, — смеется и рыдает, пока команда наверху пытается выбраться из расставленной кем-то ловушки. Разумеется, безуспешно. Когда смертельный круговорот подхватывает корабль, дверью же Бентама и убивает.

Иронично.

Бентам стоит, привязанный к мачте, жадно впитывая в себя отраженный в линзах бинокля вид смерча. Пока его команда занята в пятидесятый раз спасаясь от неизбежной смерти, он изучает его поведение. Вот сейчас, стоит лебедятам повернуть корабль вправо, по морю разойдется рябь, и откликаясь на него, смерч сменит направление через шесть минут двадцать две секунды от начала движения. Так и происходит.

Смерч может быть чьей-то ловушкой, но он все равно подчиняется законам. Кочевник следует за вибрацией; не зря старпом упоминал, что чаще всего их видят у шахтерских островов. Рождение смерча происходит в местах, где соприкасаются климаты зимних и летних островов, смерть — как повезет. Смерч может истощиться уже спустя пару часов прогулки, а может расхаживать по морю годами, в этом капитан уверял Бентама четко.

Бентам наблюдает за его поведением до самой последней секунды, когда мачта отламывается под напором ветра и уносит его вверх, — почти до самого центра, разрывая в постоянном движении и давлении его органы и кости, перемалывая и выбрасывая почти труп куда-то в море. Бентам знает, что его ждет одно из самых кошмарных пробуждений, но это малая цена за ту информацию, что он сопоставил со своими догадками.

В последующие разы он пытается, — он действительно старается изо всех сил, но не может применить ее достаточно эффективно. Он расстреливает все ядра пушек, пытаясь сбить смерч с пути, выбрасывает за борт бочки со взрывчаткой, однажды даже жертвует двумя матросами, приказывая им остаться рядом и подорвать себя в рассчитанный им момент времени, но не работает даже это. Смерч виляет хвостом, жадно впитывая рябь, но продолжает преследовать уже минуту спустя, и все кончается так же, как и всегда.

На шестьдесят седьмой раз Бентам срывается — всего пережитого им достаточно, чтобы разум просто отключился от реальности, от нестерпимой боли непрерывных потерь, от физической агонии, раз за разом стачивающей его силы, от смерти, снова и снова и снова и снова и снова сжимающей его душу, уничтожающей разум, растворяющей чувства.

Бентаму холодно. Бентаму больно. Но на короткие несколько минут его греет горячая кровь, что толчками выплескивается из горла. И умирая в очередной раз, Бентам внезапно четко понимает, насколько сильно хочет жить.

И — живет.

На семьдесят какой-то раз, он уже сбился со счета, случайные и бессмысленные действия, предпринятые им во время смерча дают свои плоды.

— Эй, ты там живой?

Бентам широко раскрытыми глазами смотрит в небо и не верит. Полуденное солнце нежно ласкает его лицо, теплый бриз обдувает насквозь мокрое и промерзшее тело, а ниже пояса неприятно саднит от боли. Но Бентам лежит на куске палубы, дышащий, чувствующий, живой. Он пытается подняться, но рука неловко соскальзывает с лужи в дереве, а морская вода совсем лишила его сил, и он падает, больно ударяясь макушкой. Ноги неловко елозят, и он никак не может зацепиться ими хоть за что-то, пока не опускает взгляд, и не видит пустоту ниже пояса.

Окровавленные отростки, смесь из крови, мяса и костей, смешно дрыгаются по его желанию, и…

Он чувствует настоящую боль. Она накатывает волнами, как прилив, и погружает в себя; совершенно иная, нежели та фантомная, будто бы застарелая, что приходит к нему с пробуждением, — яркая, острая, невыносимая. До зубовного скрежета, до тошноты. До визгливого стона, рвущегося из груди, когда его тело медленно поднимают люди с проплывающего мимо корабля. Боль поглощает все: его силы, его разум; и когда судовой врач нависает над его телом, Бентам почти не замечает тонкого укола в шею. Он не понимает. Не осознает.

И его сознание сковывает тяжелая, удушающая тьма.

У Бентама уходит три попытки, чтобы вспомнить и повторить те действия, что ведут к его выживанию. На этот раз у него даже есть силы улыбнуться, когда слух ласкаю чужие голоса, — он отделался всего лишь несколькими переломами, и его разум достаточно чист, чтобы продолжать думать.

Выживание его команды не влияет на петлю. Его собственное выживание, — тоже. Он еще не придумал, как обмануть смерч, заставив его пройти мимо, — возможно, и не придумает вовсе, — и у него слишком мало информации, чтобы составить следующую гипотезу.

Именно ради нее он и старался выжить.

Судовой врач перевязывает его ребра, шипами фиксирует разбитое бедро и замазывает царапины какой-то едкой и жгучей мазью. Бентам только морщится, привыкая к ее действию, и благодарит мужчину, тут же поднимаясь на ноги под чужим ошеломленным взглядом. У него не так много времени, чтобы понять, кто мог бы быть ему полезен, — чтобы в следующую попытку точно знать к кому идти в первую очередь. Корабль, принявший его на борт, всего лишь малый пассажирский лайнер, рассчитанный на короткие двух-трехдневные переходы между близлежащими островами. Нагруженный больше товаром, чем людьми, управляемый маленькой командой из пяти человек, — с опытом в переходах даже меньше его собственного.

Бессмысленность расспросов этих моряков Бентам осознает сразу же. Даже просто о существовании бродячих смерчей знает лишь капитан, да и то понаслышке, что уж говорить о способах борьбы с ними. На их корабле не оказывается ничего, достойного внимания или способного подтолкнуть Бентама к разгадке и к концу дня он почти готов признать, что все происходящее — неучтенная случайность, что неведомый враг не привел его сюда ради поиска подсказки.

Бентам приваливается к перилам, виснет на них, давая отдых измученному телу. Разум вяло перебирает по кругу одни и те же мысли, сотни раз обдуманные, тысячи раз отвергнутые. Закатное солнце слабо согревает лицо своими последними лучами. Бентам настолько погружен в себя, что до последнего не замечает чужих шагов за спиной.

— Так твой корабль уничтожил бродячий смерч? — раздается низкий голос прямо над ухом, и Бентам вздрагивает от неожиданности. Сломанные ребра беспощадно посылают волны боли по нервной системе. — Странно, ведь…

Последний луч уходящего солнца ударяет в глаза, слепит на мгновение, заставляя зажмуриться, — и Бентам просыпается.

Первого марта. Восемь утра.

Боль медленно покидает его тело, а в пустой от ошеломления голове набатом бьется одна единственная мысль:

«Ведь»… что?