Пассажирское судно принимает на своем борту всего трех пассажиров, — и ни один из них не является обладателем того глубокого, пробирающего до костей голоса. Бентам знакомится с каждым, уделяет времени достаточно, чтобы выслушать их мнение и даже немного жалоб на собственную нелегкую судьбу. Его почти потряхивает от омерзения, когда молодая девушка, вздыхая, утирает слезы рукавом его рубашки: она сбежала из дома, чтобы освободиться от гнетущей воли отца, но осталась без средств к существованию, не умея ничего, что позволило бы ей заработать. Таким как она дурочкам с симпатичной мордашкой и отсутствием мозга в черепной коробке прямая дорога в бордель, и Бентам, может, и пожалел бы девчушку, если бы ее глупость не была нежеланием думать, а личность состояла из чего-то кроме эгоцентризма.

— Даже не знаю, что делать мне дальше, — плачет она у него на плече, размазывая сопли, слезы и косметику по ткани, — вся моя жизнь… все рухнуло!

— Все наладится, дорогая, вот увидишь.

Бентам не вкладывает и капли чувств в свои слова, но дура не замечает даже этого, начиная рыдать еще громче, будто приободренная наличием хоть какой-то реакции. Ему остается лишь придерживать ее, чтобы в неистовстве своих страданий она не тыкалась лицом в свежую рану на культе, оставшейся у него вместо одной из рук. Возможно, он нашел бы силы пожалеть ее даже не смотря на личность, если бы его собственное положение не являлось буквальным воплощением слова «бедственный».

Ему удается успокоить ее только к полудню, и повеселевшая девчушка упархивает в свою каюту, приводить в порядок макияж. Бентам только вздыхает с облегчением. Он вставляет в подмышку перекладину костыля, до боли зажимая ее тем, что осталось от левой руки, и медленно поднимается на ногу, выравнивая себя и опору. За несколько часов он уже приловчился обращаться с ним достаточно эффективно, чтобы передвижение не раздражало своей медлительностью. Бентам уходит к краю палубы, туда, где примотанные к кораблю, стоят коробки и ящики с вещами первой необходимости. Он присаживается на один из них, ставит костыль перед собой и упирается подбородком в подмышечную перекладину. С его места можно видеть всю палубу, но заметить его, неподвижно застывшего среди ящиков, достаточно сложно. Вернувшаяся дурочка и не замечает, оглядывается по сторонам, капризно кривится, но, поняв, что для ее рыданий нет свидетелей, уходит к себе, гордо подняв голову от обиды.

Бентам с удовольствием посмотрел бы на то, как искажается в гримасе ужаса ее лицо, как боль смывает высокомерие, как становится раболепным взгляд. Он мог бы выпотрошить ее как курицу перед готовкой, даже сейчас, даже в таком отвратительном состоянии, имея лишь одну руку и одну ногу, ему хватит сил…

Бентам вздыхает и перестает думать о ненужных вещах. Он поговорил со всеми пассажирами, но так и не нашел обладателя того голоса, — на самом деле, Бентам уже почти готов признать, что его разум обманывает его, и никакого голоса не было вовсе, или что очередная смерть все же повредила его разум, и теперь он не отличает реальность от собственных фантазий.

Возможно, он не отличал их изначально.

Возможно, он мертв, а все происходящее — последняя иллюзия агонизирующего разума.

Бентам не знает. Но пока что он не готов сложить руки и пойти на дно, даже если ему придется пережить еще столько же, еще сотню смертей, он не…

Равнодушно-печальная мысль обрывается на середине, когда слух улавливает глухой удар с центра палубы. Бентам лениво приоткрывает один глаз и ищет источник звука, — и находит, что самое любопытное. У мачты, потягиваясь и разминая мышцы, стоит мужчина, которого ему не доводилось видеть раньше; Бентам бы точно запомнил, будь это не так. В свободных светлых штанах и легком черном плаще без рукавов, накинутым на голый торс, он демонстрирует куда больше, чем скрывает: его мышцы перекатываются под темной кожей, а широкий разворот плеч, кажется, способен заслонить собой весь чертов корабль, если он подойдет чуть ближе. Мужчина высок — куда выше стандарта, — и почти упирается макушкой в грота-рей, установленную аккурат на уровне подбородка Бентама. Проходящий мимо матрос задирает голову и что-то говорит здоровяку, тот кивает в ответ и отмахивается от следующих слов ладонью настолько огромной, что она могла бы полностью обхватить толстый ствол мачты. Матрос уходит, а мужчина разминает плечи, неторопливо осматриваясь по сторонам. Бентам четко ощущает момент, когда чужой взгляд находит его; мужчина замирает на мгновение, чуть клонит голову набок, будто бы из любопытства, и, развернувшись лицом к Бентаму, идет вперед.

Его плечи действительно загораживают обзор на все, что находится за спиной.

Взгляд мужчины нарочито расслабленный, и Бентам даже поверил бы в эту игру, не будь так напряжены мышцы его талии и бедер, будто готовясь в любой момент отскочить от опасности. То, что мужчина видит потенциальную угрозу в Бентаме, калеке без руки и ноги, одновременно веселит и вызывает что-то сродни уважению. Чем бы по жизни не занимался этот парень, он явно привык иметь дело с опасными людьми.

— Не припомню, чтобы видел тебя здесь раньше, — изучающий взгляд скользит по увечьям Бентама, по одежде с чужого плеча, по его лицу. От низкого, смутно знакомого голоса, который Бентам уже отчаялся найти, мурашки холодной волной проходят по позвоночнику.

— Могу сказать то же, — он легкомысленно улыбается. Сердце стучит как сумасшедшее, и Бентаму приходится сделать глубокий вдох, чтобы успокоить разгоревшуюся в груди надежду; вздыхая, он с легким сожалением качает головой. — Мой корабль попал под смерч.

— О? Странно. Ведь…

Бентам сглатывает образовавшийся в горле ком и замирает, ожидая продолжение мысли чуть ли не как божественного откровения.

— …в Алабасте уже несколько лет засуха, как он сформировался в антициклоне?

Бентам роняет голову на грудь, пряча лицо за челкой, и коротко смеется. Он знал, что не стоило ожидать чего-то сверх… сверх…

— Это был кочевник, — глухо поясняет он, приподняв голову ровно настолько, чтобы видеть собеседника сквозь дыры на костыле. Мужчина щелкает языком.

— Не повезло.

— Действительно.

Бентам закрывает глаза и откидывается на стоящий за спиной ящик. Он слышит как уходит мужчина, потерявший к нему интерес после удовлетворения своего любопытства, и старается не думать о том, что не имеет ни малейшего представления что делать дальше.

В следующий раз ему везет куда больше: он отделывается одним переломом и легкими ушибами внутренних органов. Он достаточно свеж, чтобы продолжить свои поиски и достаточно научен, чтобы избегать тех, кто своим присутствием может высосать те крохи сил, что у него остались. Бентам развлекает себя ничего не значащим разговором со старичком-торговцем, везущим в Алабасту бочки пресной воды, перекидывается парой слов с капитаном, выясняя какая погода была в этих водах последнее время, даже читает свежий номер газеты, который не успел прочесть раньше. К полудню, когда бесполезный амбал снова вылезает, — вернее, слезает, — из своей берлоги, люди принимают Бентама как родного.

— Не припомню, чтобы видел тебя здесь раньше, — взгляд мужчины острым клинком пригвождает его к месту.

Бентам вздыхает. Он дает себе несколько секунд, чтобы подавить инстинктивную реакцию на столь агрессивное приветствие, и старается улыбнуться как можно мягче:

— Мой корабль разбился и я…

Мужчина, кажется, только сильнее напрягается от его улыбки, и не то чтобы Бентам не привык к такому поведению, но сейчас в нем нет ничего, что могло бы послужить толчком к нему: ни косметики на лице, ни привычной одежды, идущей вразрез с общественными вкусами. Бентам обрывает себя и недовольно морщится:

— Ой, катись к дьяволу, мужик.

Мужчина щурится, изучающе рассматривая его с головы до ног; Бентама не отпускает ощущение, что тот приценивается, куда удобнее всего всадить нож. Кажется, когда Бентам был калекой, мужчина все же не видел в нем угрозы.

— Любопытно, — роняет он, подходя на шаг ближе. Между ними едва ли метр расстояния, но каким-то образом, несмотря на то что Бентам почти на голову выше, мужчина продолжает смотреть на него прямым взглядом. — И что же ты?

— Что? — Бентам удивленно моргает, сбитый с толку нечитаемым поведением.

— Мой корабль разбился и я… что?

Бентам сглатывает. Что-то в голосе мужчины, в его тоне, в его позе, как будто нависающей, вопреки здравому смыслу, говорит о том, что Бентам ходит по краю, У мужчины нет видимого оружия, но…

Бентам достаточно опытен, чтобы понимать, насколько ничтожное значение оно имеет.

— И я… чудом выжил?

Мужчина продолжает сверлить его взглядом несколько секунд, прежде чем сделать шаг назад. Чувство угрозы испаряется.

— Смелый мальчик.

Бентам, только вдохнувший, чтобы перевести дыхание, давится воздухом и закашливается. Из груди рвется обескураженный смех: так его не называли уже очень давно.

— Катись к дьяволу, — повторяет он, все еще посмеиваясь и морщась от першения в горле. — Кто ты вообще такой, чтобы меня тут допрашивать?

Мужчина хмыкает и протягивает руку:

— Даз Бонз. Просто пассажир.

Бентам недовольно щурится и, расправив плечи, окидывает мужчину взглядом:

— Если бы все «просто пассажиры» были такими как ты, пиратов в наших водах давно бы не осталось. — Он медлит секунду, но все же отвечает на рукопожатие. — Бентам.

— Итак, что там случилось с твоим кораблем?

Бентам удивленно застывает, прежде чем осознать, что — на этот раз — не делился подробностями происшествия, и неудовлетворенное любопытство мужчины, скорее всего, и удерживает того продолжать разговор. Немного наклонив голову набок, мужчина, Даз Бонз рассматривает его уже спокойным, немного расфокусированным взглядом; его тело, впрочем, пусть и расслабилось, все еще выглядит готовым сорваться в любой момент, переходя в боевую стойку. Бентаму действительно любопытно, чем тот зарабатывает себе на жизнь с такими привычками.

— Кочующий смерч, — Бентам пожимает плечами. — Не повезло.

— Действительно.

Губы Бентама растягиваются в слабой улыбке. Еще несколько секунд они изучают друг друга, а после — расходятся, каждый в свою сторону. Бентам продолжает поиски зацепок, а Даз Бонз… да кто ж его знает.

На следующий день, интереса ради, Бентам меняет свой облик. Поддерживать силы, находясь в окружении моря, намного сложнее, чем на суше, но ему приходилось делать и не такое во время выполнения особых миссий от Зеро-чан. К хрупкой голубоглазой блондинке, чья белая кожа особо ярко выделяет каждый полученный синяк и царапину, команда относится в разы трепетнее: судовой врач не хочет позволять ему встать с постели, а матросы, кажется, даже дышать бояться в его присутствии. Чертова девка, которую он надеялся избегать следующие сколько бы то ни было попыток, вцепляется в него как клещ, и начинает стенать о том, как несправедлив этот жестокий мир к таким юным и красивым им, каким-то образом причисляя себя чуть ли не к лику святых за то, что она якобы «взваливает на свои плечи» заботу о нем. Бентам близок к тому, чтобы безыскусно вырубить ее и выкинуть за борт, пока никто не видит. Все остальные пассажиры и команда избегают их как огня, — и Бентам не может винить их за это.

Его единственная надежда, — Даз Бонз и его любопытство. Девочка не выдержит стоять рядом, когда угрожающий мужчина нависнет над Бентамом, и это станет ключом к его свободе.

Конечно, он мог бы просто сбросить образ, и она тут же отстала бы… но это звучит так скучно и предсказуемо. А он слишком устал от бесконечного повторения одних и тех же событий.

Когда Даз Бонз появляется на палубе, Бентам следит за ним взглядом сквозь ресницы, уже приловчившись игнорировать жужжание девицы над ухом. Вот он потягивается, разминает плечи, вот, как всегда, перекидывается с матросом парой фраз, машет рукой, неторопливо осматривает изменения, произошедшие на корабле. Бентам облизывает пересохшие губы, когда чужой взгляд задерживается на нем, изучает, сканирует. Ему любопытна реакция мужчины, любопытно сможет ли Бентам добиться чего-то большего, чем короткий разговор; сможет ли он узнать кем именно является этот человек и отчего все время держится так напряженно. Вот сейчас Даз Бонз повернется к ним лицом и…

Мужчина передергивает плечами и уходит, не удостоив его вторым взглядом. Бентам застывает, ошеломленный, немного опустошенный, — разочарованный. До конца дня ему так и не удается увидеть Даза Бонза вновь, и это горечью потери оседает на корне языка. Провожая безразличным взглядом заходящее солнце, Бентам почти с нетерпением ждет нового дня, чтобы на этот раз сделать все правильно.