Дилюк дает себе еще сутки на пребывание в лагере. Будь его воля — он остался бы на неделю, потом вернулся бы в город, закупил еще еды и пришел обратно, но это не кажется правильным. Все же Кейя впервые пришел в лагерь на такой длинный период, и все вокруг говорит, что ему самому еще нужно время для того, чтобы все додумать, доделать и пообвыкнуться. В конце концов, Кейя мог бы справиться и сам,  без него — Дилюк уверен в этом, особенно теперь, изучив лагерь изнутри. Дилюк — не спаситель, с появлением которого все проблемы исчезают, жизнь приобретает светлые веселые оттенки, а беда забывает дорогу в родные края — он точно такой же простой человек, который может предложить руку помощи. Хорошо, что они оба это понимают.

Про себя и свои планы Дилюк решает следующее: если за двадцать четыре часа не произойдет ничего катастрофического, он построит здесь маленький насест и отправит с винокурни одного сокола, и если Кейе понадобится помощь, птица успеет принести письмо за полчаса, в какой бы точке Мондштадта Дилюк не находился. А там он одолжит первого попавшегося коня, у охотников или в своих же конюшнях, и приедет в течение двух часов. Это выглядит вполне разумно. 

Утром Кейя поднимается помятый и притихше-меланхоличный, но на все вопросы отвечает охотно, вместе с остальными хиличурлами пьет чай, сваренный в том же огромном казане, а потом сам вызывается приготовить обед. Дилюк решает не лезть к нему с расспросами, уточняет, где нужны его сильные руки, и уходит на другую часть лагеря доделывать решетки на костры, которые он не успел установить за вчерашний день. Пиро-слаймы в этот раз ловятся медленно, пальцы все еще плохо слушаются из-за вчерашней усталости, но Дилюк занимает свою голову размышлениями об улучшениях в лагере и постепенно вливается в рабочий ритм, перестав быть человеком и превратившись в кого-то, кто просто хорошо выполняет поставленные перед ним задачи. 

Закончив с кострами и погрев в них руки — все же поздняя осень уже дышит холодом в спину — Дилюк на скорую руку мастерит из оставшихся после строительства нового забора крохотный птичник, вспоминая, как отец учил их с Кейей делать домики совам в детстве. 

Кейя тогда постоянно мазал молотком по гвоздям из-за своего ограниченного на один глаз зрения, никак не мог нормально прицелиться, а у Дилюка, который только учился подчинять свой новый глаз бога, ладони накалялись в самый ненужный момент, и древесина начинала опасно тлеть. Кейя сразу предложил поменяться, но Дилюк, как упрямый надутый от расстройства хомяк, притащил ведро с водой и постоянно окунал в него руки. На это обиделся уже сам Кейя, бросил в траву молоток и ушел штурмовать ближайшую старую яблоню. 

Была у Кейи в детстве такая странная привычка: залезать на все недоступные здравомыслящим людям высоты, прятаться там, замирая, и сидеть, пока кто-то не начинал волноваться и искать его уже всерьез. Тогда он отмахивался от всех расспросов Дилюка и важно заявлял, что хочет быть самым ловким и быстрым, как мондштадтские кошки. Потом, уже во времена рыцарства, полупьяный, он как-то проговорился о том, что там, откуда он пришел в детстве, ему часто приходилось прятаться. И если ему удавалось забраться высоко, это означало практически полную безопасность, и можно было спокойно почитать, поесть или поспать.

В тот солнечный майский день одиннадцатилетний Дилюк впервые очень глубоко задумался о своих и чужих чувствах. Не просто принимая их как факт и по-детски думая о своих обидах и горестях в первую очередь, а поставив себя и Кейю рядом, холодным разумом будущего рыцаря взглянув на конфликт так, как его учил отец и писали в умных книгах. 

Вышло вот что: Кейя предложил поменяться от того, что у него не получалась своя часть задания, миссии, какой смешной она бы не казалась, для достижения общего успеха. Дилюк же уперся как як и продолжил терпеть неудачу, пытаясь преодолеть очередную трудность и победить и самого себя, и свои проблемы. Помогло ли его упрямство им обоим? Стала ли идти работа быстрее? Ведь ему действительно было бы проще забивать крохотные гвозди, с его-то сильными руками, а Кейя спокойно мог работать с досками без страха подпалить древесину. Правильно, что Кейя обиделся. 

Они, конечно, помирились. Дилюк сбегал домой и выпросил у Аделаиды кусок вишневого пирога, принес, держа на ладонях, и когда Кейя спустился с яблони, весь в паутине и мелких зеленых листиках, нижняя корочка как раз успела нагреться от очередной волны пиро энергии. Дилюк стерпел, не взяв себе ни кусочка, как виноватая сторона, потом извинился, сам попросил поменяться заданиями, и они обнялись. Домик они закончили как раз к ужину и потом, довольные, выслушивали похвалы от отца. 

Дилюк запомнил этот случай, потому что именно с того дня начал думать не только о своих чувствах, но и о том, как он влияет на дорогих людей вокруг себя. Что они чувствуют. Как поступают. 

Это оказалось удивительно сложно: Кейя и его поступки не давались ему в руки, как писклявые желтые утята, тут же разбегаясь и теряясь в высокой зеленой траве. Только писк и был слышен — чужие короткие улыбки, вскинутые брови, брошенные, будто крошки хлеба в воду, фразы. Кейя с самого детства молчал о стольких вещах, но теперь, когда Дилюк знает, некоторые слова и поступки, которые ускользали от Кейи, когда он был слишком задумчив, устал или пьян, стали более понятны. Посторонний человек все равно никогда бы не догадался. Но Дилюку следовало бы: обратить еще больше внимания, подумать серьезнее, запомнить тщательнее. И тогда, возможно, той страшной ночью это не оказалось бы для него таким болезненным ударом, откровением, которое он в пылу гнева и горя принял за предательство. Случилось бы все иначе, знай он чужой секрет с самого начала? 

Умостив домик для птицы на одну из сосен, растущую внутри лагеря, Дилюк принимается за просьбу Кейи: тот рассказал, что хиличурлы перестроили несколько вышек, чтобы те были вровень с новым крепким забором, и подметил, что сомневается в устойчивости конструкции. 

Вышки Дилюк находит быстро: они действительно отличаются от привычных ему сооружений, выглядят более внушительно, но, как и опасался Кейя, скрипят и качаются, стоит только Дилюку поставить ногу на основание и перенести на нее вес своего тела. 

Это не особенно удивительно, хиличурлы десятилетиями строят одни и те же шалаши, вышки и укрепления, повторяя друг за другом, даже находясь в разных странах. 

Кто научил их этому и почему они смогли запомнить — очередной секрет, который, Дилюк надеется, он сможет узнать со временем, потому что теперь ему искренне интересно. Разум в измененных проклятием телах уже не кажется проблемой, которая может навредить во время сражения. Теперь это словно связка перепутанных, погнутых и покрытых ржавчиной ключей, и одна лишь Селестия знает, к каким дверям они подходят. 

Внутри себя, где-то там, под толстыми слоями взрослости, серьезности, чувств долга и усталости, Дилюк ощущает пылкий юношеский интерес. И чем больше он узнает про хиличурлов, чем плотнее взаимодействует с ними, делом или разговором, интерес разгорается все сильнее, грея его изнутри. И в этот раз Дилюк решает не тушить его, а, наоборот, позволить этому чувству со временем завладеть собой и посмотреть, к чему это его приведет. Иначе он рискует к тридцати годам превратиться в брюзжащего цитатами из законов и правил старика, со сросшимися от вечного хмурого выражения лица бровями.

Найдя поблизости подходящие бревна и вновь вспомнив свою детскую проблему горящих ладоней, Дилюк с легкой ухмылкой принимается за работу. Кейя находит его спустя полчаса, уже не такой меланхоличный, но все еще страшно задумчивый, подходит сзади, шаркая по земле носками ботинок, чтобы не напугать, осматривает покрытую стружкой и мелким сором полянку перед вышкой, хмыкает и встает вплотную, примостив свой острый подбородок Дилюку в ямку на плече. Это... по-прежнему сбивает с толку, такая доверительная близость, спокойное принятие, окрашенное совершенно в иные тона и смыслы. Потому что теперь все по-другому. Откровеннее. Глубже. Интимнее. 

Дилюк замирает с топором в руках и прикрывает глаза, чувствуя, как уши тут же начинает припекать от эмоций. Кейя фыркает ему куда-то в щеку — тоже почувствовал, хитрец, трется холодным лбом о взмокшую от работы кожу на виске, выдыхает протяжно, а потом отступает и присаживается на ближайший пень. Запрокинув голову, он смотрит на Дилюка долгим взглядом, кобальтовой глубиной, открывает рот, и у Дилюка по спине, будто по команде, стекает ледяная капля пота. Предчувствие никогда не обманывало его, он знает Кейю слишком долго и слишком хорошо. Тот, как и всегда, поднимает самые серьезные темы вскользь, невзначай, будто специально подбирая самый странный момент.

И даже спустя годы Дилюк никогда не бывает готов к таким вещам на самом деле.

— Как ты думаешь, что бы они сказали? 

Кейя говорит тихо, словно первые раскаты бури в ночной мгле, далекий гром и блеклые молнии, которые так просто спутать с обманом зрения. Всего миг, ветер, изменивший направление, трескучий запах озона. Дилюк подбирается, готовясь. Он сам не знает, к чему, но подозревает, что это снова не будет чем-то легким. Но, если говорить взаправду, он не против: за последний месяц у них с Кейей случилось так много искренних разговоров, и он не жалеет ни об одном из них.

— Кто именно?

Кейя глубоко вдыхает, будто готовится нырнуть в ледяную воду с обрыва. В его голосе намешано столько всего: растерянность, сомнение, грусть и стыд, у всего этого горчащий оттенок подгоревшей еды, которую, впрочем, вполне можно разжевать и съесть.

— Те, кто умер от рук хиличурлов. Наши рыцари, обычные жители, все те, кто не смог устоять против митачурлов или получил стрелу.

Нахмурившись, Кейя поджимает губы и опускает взгляд себе под ноги, начиная рассматривать грязные носки ботинок.

— Винят ли они меня за помощь врагам? И одновременно с этим — мой народ, погибший при катаклизме. Они ждали помощи все эти годы, другие хиличурлы в других странах, те, до кого я просто физически не смогу добраться. Хиличурлы, которых я убивал последние десять лет.

Невесело хмыкнув, Кейя вновь поднимает голову и смотрит на Дилюка, но в его взоре нет ожидания ответа. Будто эхо, летящее от холма к холму, он все никак не может успокоиться, начиная говорить снова и снова. Мысли приходят к нему одна за одной, видно, как каждый раз, открывая рот, он с силой заставляет себя говорить дальше. Произносить звуки. Обличать свои тяжелые, черные мысли в не менее тяжелые слова. Дилюк чувствует внутри себя горячую, огромную гордость за Кейю. Потому что знает, как все это непросто — говорить.

— Интересно, одинаково ли их осуждение? За действие и за бездействие.

Поморщившись, Кейя отворачивает голову в сторону и протяжно выдыхает.

Выждав пару секунд тяжелой, тягучей тишины, Дилюк прочищает горло и, к своему стыду, выдает старый излюбленный ответ бывшим охотникам за сокровищами, которые, наломав дров по юности и уже заимев неприятную репутацию, со временем взрослели, брались за ум и приходили поступать в орден. 

Потому что телеги ездят по дорогам нерегулярно, а в мешках вместо дорогого зерна или припрятанных реликвий может оказаться репка для прокорма скота. За теплым летом приходит голодная зима. Пару лет это кажется простым совпадением — череда постоянных неудач. Но потом пустой желудок окончательно прилипает к спине, заболевает кто-то из родных, а большая часть банды уже отбывает сроки в тюрьмах у миллелитов. И вчерашние бандиты начинают искать что-то простое, подходящее их образу мыслей и привычкам, что-то, не требующее навыков, которых у них, естественно, не имеется. Сам Дилюк видел это десятки раз в бытность капитаном. Таких людей никогда не допускали до важных вещей и миссий, проверяли годами, косо смотрели вслед. 

Многие не выдерживали и возвращались к старому ремеслу. Но те, кто оставался, рос и работал над собой, спустя какое-то время сталкивались с одной и той же моральной проблемой разных сторон: вот он, в доспехах и с мечом, а вот его старый добрый знакомый, тащит в пещеру очередной сундук с награбленным добром. И как поступить? Закрыть глаза, позволяя прошлому продолжать управлять жизнью и потворствовать преступлению? Стиснуть зубы и броситься на задержание, стараясь не смотреть в ошарашенные лица тех, кто помогал выживать в голодные подростковые годы, учил держать меч и подкидывал лишнюю, пусть и краденную, монету? За что потом будет менее стыдно перед самим собой? А перед новыми товарищами? 

В таких случаях Дилюк всегда советовал третью сторону. И каждого, кто приходил к нему с подобным вопросом, после долгого разговора распределял на другую должность или территорию. Таким образом удавалось сидеть сразу на двух стульях и не падать ни с одного.

— Они бы поняли. Не все, но большинство. Ты сам говорил, что иначе это похоже на бесконечное хождение по кругу. Вечная война. Бессмертные хиличурлы и люди, которых всегда будет больше. Новые поколения рыцарей сменяются каждые пару лет, — Дилюк говорит, вначале задумчиво, а потом все более и более уверенно. Разговор на темной кухне, другой разговор, на крыльце — все еще свежи в его памяти. Он так много думал об этом, пережевывая и переваривая внутри себя, что сейчас это кажется очевидным. Жаль только, что от этого сама проблема не становится легче.

Кейя принимает его ответ, но не кажется успокоенным. Оно и понятно: здесь намешано слишком много всего, вся его жизнь, принципы, долг, его родное живое сердце, которое чувствует так много вещей сразу. Становится понятным чужое более активное пристрастие к алкоголю в последнее время. Видимо, как и всегда, Кейя старался справляться со всем самостоятельно. 

Прямо сейчас Дилюку хочется, до боли в костяшках пальцев, хочется украсть Кейю от этих выборов, из ситуации, у всего мира, оказаться на краю утеса Звездоловов, на той самой пресловутой полянке для свиданий, где вытоптанная трава, сесилии, нескончаемый порывистый ветер прямо в лицо, мелкий кустарник у самого края и обрыв, за которым, кажется, вовсе нет никаких проблем и горестей. Только бескрайнее небо до самого горизонта, огромное, заполняющее собой все пространство, пики гор по левую сторону и белая коса побережья где-то там, внизу. 

Сидеть, устало привалившись друг к другу в уютном молчании, держать прохладную руку, поглаживая пальцами, и смотреть на волны — как они медленно, но неотвратимо ползут откуда-то издали, из самых глубин океана, стройными рядами, друг за другом, тянутся к берегу, чтобы там жадно целовать песок, превращаясь в белую пену. 

Но утес Звездоловов где-то там, далеко, в пяти часах езды, и пусть ветер по-прежнему дует на нем так, что, кажется, и дышать не нужно — легкие расправляются сами собой, полные свежести, от которой захватывает дух — они оба сейчас здесь. Как и проблемы. Поэтому разговор продолжается.

— Ты уже знаешь, как это будет работать, если ты на стороне людей. Теперь ты пробуешь другой метод, — ответь кто-то так самому Дилюку на его вопросы, он бы только устало закатил глаза. Все это банально. Поверхностно. Кейя и так это знает. 

Но сам Кейя, кажется, рад даже этому — он усаживается на пне поудобнее, выпрямляется, больше не горбясь, и подпирает подбородок одной из ладоней. Как переменчивое небо, из серой задумчивости он переключается на что-то более светлое. Едва заметно, но ему будто действительно помогают даже те глупые слова, которые пытается выкорчевать из себя Дилюк.

— Но я не перешел на сторону хиличурлов. Это немного другое, — Кейя ведет бровью, закидывая ногу на ногу, ухмыляется уголком рта, и Дилюк буквально чувствует, как совсем скоро тема их диалога сменится. Он успевает вставить от себя только краткое подтверждение чужих мыслей:

— Да, третий путь. 

Он говорит, но слова кажется ему такими безликими. Печально осознавать, что у него все еще нет ответа на вопросы, которые так сильно тревожат Кейю. Ни ответа, ни утешения. 

Правильные фразы всегда приходят к нему слишком поздно — спустя дни, недели, когда он обдумывает по кругу случившиеся разговоры снова и снова, анализируя и пытаясь придумать что-то для будущих бесед. Слова — не его оружие, им изумительно научился владеть Кейя. Дилюк, хозяин двуручника, всегда полагается на силу дела. И только Кейя да, наверное, Джинн на самом деле понимают, что его краткость и привычка рубить фразами с плеча никак не связана с настроением. 

Кейя знает. 

Это заметно по его расслабленным бровям, по челюсти, которую он больше не сжимает, сдерживая эмоции, плавная линия плеч не заламывается закрытой позой. Текучими водами, быстрыми волнами, Кейя остается все тем же морем, но светлеет на пару тональностей:

— Они все согласились помочь мне, представляешь? Это оказалось так просто. Я до сих пор не верю.

Дилюк, устав стоять как столб, подбирает несколько деревяшек, за пару ударов прилаживает их на нужные места у вышки, сгребает под себя ближайшие большие поленья и тоже садится, чтобы Кейе не приходилось постоянно задирать голову и щуриться от солнца, разговаривая с ним. Во время обсуждения таких важных тем хочется быть на одном уровне — во всем, включая даже зрительный контакт. 

— Я договорился с Джинн — рыцарей больше не посылают сюда, — Кейя продолжает свою мысль, и брови Дилюка сами собой взлетают в немом удивлении. Простой, но такой логичный вопрос так и просится на язык:

— Она знает?

Кейя кивает, отводя взгляд, вздыхает, трет шею, и Дилюк понимает — за этим жестом тоже кроется своя история, которую он не знает. Но, если повезет, Кейя расскажет ему в будущем.

— Не все, но знает.

Улыбнувшись своим воспоминаниям, Кейя вдруг фыркает, качает головой и смотрит на Дилюка взглядом, в котором очень просто расшифровать просьбу отложить подробные расспросы. Поэтому Дилюк уточняет только самое важное:

— Как она отреагировала?

— Очень по-Джинновски. Вначале начала задавать много вопросов, потом долго думала, но все хорошо. Сразу предложила помощь. 

Теплота в улыбке Кейи прибавляется. От нее все еще веет меланхолией, но ветра разгоняют волны все дальше, водная гладь пенится, и синева чужого глаза зажигается все новыми и новыми эмоциями. Дилюк, затаив дыхание, любуется порывом искренности, ловя каждый звук, и в очередной раз завидует сам себе — потому что именно ему Кейя рассказывает все это. 

— В Спрингвейле я заплатил очень круглую сумму и выкупил эти территории как личные охотничьи угодья. Земля все еще принадлежит городу, но охотится на ней могу только я. А значит, и за дичью сюда больше никто не придет.

Размяв кисть правой руки, Кейя начинает по очереди загибать пальцы, отмечая свои победы: 

— У меня есть один очень влиятельный друг среди Фатуев... когда мы познакомились, он был просто рядовым солдатом. Я спас его от смерти на Хребте, и с того момента мы переписываемся время от времени. Только личные вопросы, — к концу фразы голос Кейи становится тише, а во взгляд возвращается осторожность. Дилюк удивленно моргает, озираясь по сторонам, вначале подумав, что к ним приближается очередной хиличурл с какой-то просьбой или проблемой, и только потом чувствует, с какой силой сами собой нахмурились его брови от одного упоминания Фатуев. 

Это просто выше его, где-то на уровнях рефлексов и мышечной памяти, непроходящая тянущая боль в шрамах на спине. Но это только его взгляд на вещи. 

Кейя не выживал несколько лет в Снежной. Необдуманный и опасный поход ради мести не оставил ему шрамов. Пока Дилюка не было долгих четыре года, Кейя жил и работал в городе, тридцать процентов населения которого были и остаются Фатуи, бессменно занимающие весь отель Гете, до последнего свободного номера. Ему в любом случае пришлось иметь с ними что-то общее.

— Все в порядке, я верю тебе. Если я не смог найти среди них людей чести, я рад, что это удалось тебе, — слова удаются легко, и, прислушавшись к своему тону, Дилюк с облегчением понимает, что в нем не проскользнуло ноток недовольства. Иначе пришлось бы обьяснять, что зол он не на Кейю, а на себя самого. 

Сам Кейя тут же светлеет улыбкой, загибает еще один палец, победно, торжественно, и говорит, понижая тон, словно здесь кто-то кроме парочки хиличурлов может понять их язык:

— О, он такой. Так вот — я попросил и его. Теперь ущелье считается запретной зоной для Фатуев. Они сюда не сунутся.

Дилюк удивленно вздыхает, отмечая чужую огромную власть, а Кейя спешит продолжить. На руке осталось еще два незагнутых пальца, и что-то подсказывает Дилюку, что вскоре счет перекинется и на вторую руку.

— Джинн помогла мне с Катериной — издала указ о том, что здесь проводятся особые учения. Задания сюда больше не выдают. Тот же указ передали и в Гильдию приключенцев.

Дилюк следит за очередным загнутым смуглым пальцем и мельком представляет внутри своей головы то, сколько труда, времени и сил скрыто за такими короткими фразами. 

Легко просто перечислить это сейчас, подводя итоги. Но за каждым именем, за каждым соглашением, он знает, стоят часы, дни, месяцы кропотливого труда. Обтекаемые просьбы. Разведывание обстановки. Выжидание самого удобного момента, когда выдвинуть столь странные предложения будет к месту и не принесет ненужного внимания. Из сотни людей, с которыми жизнь столкнула Дилюка на его пути, только один Кейя и мог бы провернуть все это так красиво.

— Группировки Охотников за сокровищами... — Кейя закатывает глаз, поджав губы, и Дилюк вторит ему низким понятливым мычанием. Группировки Охотников за сокровищами. Непроходящий нарыв, мерзкая зудящая зубная боль, ощущение уставших ледяных ног в размокших сапогах. Работа с этой темной стороной их города всегда напоминала именно это. 

Живя в мире больших опасностей — хиличурлов, магов бездны, автоматонов, древних диких существ — так легко было забыть о том, что сами люди тоже не всегда любят пребывать на свету. С Фатуями было ясно — Дилюк попросту не считал их за людей. Надев маски на лица, выходцы из Снежной утрачивали имена, идентичность, понижали тон голоса и одевались в одинаковую одежду. Становились еще одной деревянной шестерней внутри ветряных мельниц, одной огромной организации, с грохотом, скрипом и скрежетом перемалывающей чужие судьбы и жизни в серый пепел праха. С Фатуями Дилюк не разговаривал, в случае опасности — бил первый, наученный горьким опытом. Они быстро умирали или отступали. На этом все.

У Охотников за сокровищами, практически у каждого их члена, было одно отвратительное отличие от Фатуев, которое, ко всему прочему, часто меняло правила всей игры: у них были лица и были имена. Они были местными. Чьи-то дети, мужья, братья. Они не носят масок, каждый одет в удобную для работы одежду, каждый час каждого дня они буквально повсюду. 

Стоят позади тебя в очереди за ароматной запеченой уткой в яблоках у Сары, помогают дворовым мальчишкам сманить кота с дерева, скучают за столиками в Доле ангелов по вечерам. Ждут вас в самой темной чаще леса, с заточенными ножами в руках, предусмотрительно вырыв глубокую яму на узкой дороге. Недостаточно большую для того, чтобы карета провалилсь, но достаточно глубокую и опасную для того, чтобы встали все четыре колеса. И когда вы откроете дверь кареты, снаружи вас уже будут ждать уставшие, местами грязные и запыленные, но довольные бородатые лица. А дальше ваша судьба будет зависеть уже от того, что лежит в сундуках, какое сегодня настроение у главаря и понравится ли им ваш испуганный лепет. 

Охотники за сокровищами были живыми, подлыми, думающими преступниками, и именно поэтому с ними так тяжело было бороться, служа рыцарем. 

Теперь все было иначе. 

Правила больше не сковывают Дилюка по рукам и ногам. Закон остается где-то там, затерявшись среди сотен, тысяч отчетов, правил, положений, чужих уверток и подкупов, скрипучих засовов на дверях карцеров, сладких улыбок по ту сторону стола в допросной. Теперь Дилюк приходит сам, первый, когда уже не остается других вариантов, и если случается так, что он уже стоит напротив преступников, объятый черной мглой порчи, практически ни о чем спрашивать уже не приходится. Если вина доказана — проблему решают порча и цепи, а не бессильно скачущие друг за другом нудные строчки закона. Одна из сторон его новой свободы, которая действительно вызывает эйфорию.  

Есть среди разбойников и те, с кем можно вести дела. Иногда обстоятельства или ситуации встают ребром, и силой, деньгами или кровью ничего добиться не получается. Сам Дилюк тоже работает с кем-то из разбойников, время от времени. Но только с теми, у кого есть понятие чести.

Кейя никогда не выбирает. Он использует каждого.

Дилюк точно знает: Кейя успел добиться успеха и здесь. С беспринципными маргиналами, подлыми крысами, искусными ворами, хладнокровными убийцами, людьми, которые все начало его рыцарской службы называли "одноглазым псом" — потому что Кейя всюду следовал за Дилюком, верный и преданный, и со стороны казалось, будто он на привязи. Тогда, стоило Дилюку услышать эту набившую оскомину кличку, он старался как можно незаметнее сломать говорящему пару пальцев на задержаниях. Или забывал подписать прошение на поставку еды в карцеры первые пару суток. Внимательнее изучал их дела и докапывался до каждой мелочи, уделял время каждому слуху, показанию и факту о чужих проступках.

Сейчас, Дилюк знает, Кейю уже никто так не называет. 

О нем говорят со страхом. О Кейе, никогда о Дилюке. Даже Полуночному мстителю выделяется меньше трепета среди слухов, чем статному, публично безукоризненному образу капитана кавалерии. 

Простояв бесчисленное множество вечеров за барной стойкой и особенно внимательно прислушиваясь к пьяным, эмоциональным разговорам в середине ночи, подливая более крепкий сидр тут и принося новые закуски там, Дилюк смог услышать много нового.

Их испуганный шепот. 

В свое время истории о том, как они впервые увидели Кейю в бою, после получения глаза бога, Дилюк слушал с особым вниманием, потому что сам не видел всех новых приемов и изменившийся стиль атаки в действии. 

Они говорили: "Мы тогда подумали, что он поднимает руки для того, чтобы сдаться"

"Потом была ослепительная вспышка белого света"

"А дальше пришел холод, такой лютый, что от него и не было никакого спасения"

Добавляли с охрипшим от воспоминаний голосом: "Только первородный ужас, как будто нас вдруг перенесло на Хребет, туда, в ураганную тьму снежных пиков, но и это было не все"

"После капитан достал свой меч"

Обычно, рассказав подобное, компания допивала свои напитки и спешно уходила, оборачиваясь по сторонам. Как будто Кейя, скучающий у барной стойки буквально в паре шагов от их стола, мог взять и повторить все сказанное прямо посреди бара. 

Проходили дни, месяцы, сменялись красные, помятые лица Охотников за сокровищами, Дилюк стоял и натирал бокалы, прислушиваясь, и время от времени рассказы повторялись. Менялись рассказчики, время и место событий, но смертоносный и завораживающий ледяной шлейф, которым окружил себя Кейя, не таял, кажется, никогда.  

От осознания того, что тот, морозный и смертельно опасный Кейя, и этот, сидящий напротив — один и тот же человек, у Дилюка на секунду перебивает дыхание. 

Кейя, все еще немного встрепанный после сна, продолжающий изо дня в день надевать черную рубашку Дилюка, будто своеобразное обещание, срывает с земли тонкую, сухую травинку и, улыбнувшись, прихватывает губами. Вчера он пил вино из ладоней Дилюка, будто высшее небесное создание, сотворенное лишь для бесконечного поклонения, плясал с хиличурлами у костра до упаду, а потом вернулся, а на щеках и носу, Дилюк смог разглядеть, пока нес его до шалаша, были частички серого пепла от высокого пламени. Даже сейчас от Кейи все еще слабо пахнет вином и потом, но смесь запахов не грязная, а какая-то удивительно уютная. Сглотнув набежавшую в рот слюну и наконец вынырнув из быстрых, но тяжелых мыслей об охотниках за сокровищами, Дилюк говорит то, о чем знает сам:

— Я знаю пять основных групп, одна скоро распадется, две еще зарождаются. Мне кажется, что они рано или поздно додумаются объединиться. По отдельности они все не стоят и выеденного яйца.

Кейя довольно щурит глаз, кивая:

— Как всегда — отличная осведомленность.

Постукивая ногтем одного не загнутого пальца по другому, Кейя на секунду поджимает губы, замолкая. Дилюк терпеливо ждет, ощущая внутри себя заинтересованное волнение. Что же Кейя выберет: согласится с чужой информацией или рассказать свою в ответ?

Ожидание похоже на спуск по прохудившейся лестнице в темноте — кому-то когда-то дали задание починить сломанные ступени, но сейчас ты уже идешь, неся в руках тяжелые бочки, и никак не можешь вспомнить, безопасен ли следующий шаг. 

Почти сразу после его возвращения, еще до всех разговоров, между ними случился практически негласный договор: держать друг друга в курсе. Дилюк, как и Кейя, не рассказывал всего, каждый гонялся  за своей выгодой в некоторых вещах, даже когда цели и приоритеты частично совпадали. Они не переходили друг другу дорогу, но и не рассказывали всего. Это было справедливо. Потому что Кейя все еще был капитаном на рыцарской службе, а Дилюк отвечал за интересы винокурни. 

Обведенные или подчеркнутые имена определенных лиц в списках обоих просто означали, что человека нежелательно убивать. Это также не всегда удавалось. 

Но сейчас все изменилось, и Дилюк с интересом ожидает, как ему ответят. Это ничего не изменит в его отношении к Кейе, но все же, все же — ему бы хотелось знать. 

— Шесть основных групп. Четыре из них под Райдером, — Кейя делится информацией честно, спокойно, продолжая мусолить травинку между зубов, но то, как при этом довольно сощурен его глаз, доказывает, что не один Дилюк подумал в этот момент об изменившемся уровне доверия. 

Дилюк кивает, задумчиво промычав. Под ногой оказывается плотная, добротно сбитая ступень, за ней — следующая, а дальше уже идет земляной пол подвала, на который было бы так неприятно упасть, оступившись в темноте. Но все в порядке. Чувство принятия печет грудь изнутри, сворачиваясь вокруг сердца и легких знанием, принятием, постепенно возвращающимся взаимным доверием, которого ему так страшно не хватало долгие годы.

Теперь все хорошо.

— Босс второй группы? Его еще на листовках постоянно рисуют с разным носом, да? — Дилюк откапывает в глубинах своей памяти чужой образ, скрытый в тенях ночных улочек, таящийся среди лесов, смотрящий, нагло улыбаясь, с листовок "разыскивается". 

Кейя громко и весело фыркает, рассмеявшись:

— Да, он! Я сам попросил рисовать так нашего художника, Райдер всегда от этого дико психует. Его никогда не узнают на облавах, это страшно ударяет по его эго, и он начинает вопить свое имя, переставая прикидываться кем-то другим только для того, чтобы его хоть кто-то узнал. Странный тип, — Кейя закидывает руки за голову, расслабляясь. 

Дилюк знает, что он может часами говорить о рыцарских делах: все же это составляет большую часть его жизни, а он никогда не работал спустя рукава, в отличии от других. Если бы кому-то было интересно мнение Дилюка на этот счет, то он бы искренне признался, что Кейе больше идет быть капитаном, чем ему самому. Сам он вертелся на должности, будто белка в горящей бочке, каждый день сулил только новые трудности, препятствия и нескончаемую потребность вечно кому-то что-то доказывать. Кейя был роскошным капитаном, и, Дилюк уверен, со временем легко поднимется еще выше по службе. Если, конечно, сам этого захочет. 

— Ему стоило сделать себе плащ и вышить на нем свое имя, — Дилюк не может не вспомнить свой черный плащ Полуночного мстителя, неожиданно ставший его отличительным знаком, хотя изначально он этого не планировал. Но, даже так, теперь это играло ему на руку: стоило рыцарям увидеть путника, одетого в длинные темные одежды, среди дня, за беднягой тут же начинали следить в три раза пристальнее, а список подозреваемых, кто мог скрываться под маской Полуночного мстителя, рос и полнился изо дня в день. Последнее, что Дилюк слышал — информацию о том, что в списке под двести пятьдесят имен. Подумать только, в Спрингвейле жило меньше людей. Его никогда не раскроют.

— Подкину ему эту идею, — Кейя щурит глаз, ухмыляясь, и Дилюк любуется тонкой, едва заметной морщинкой на смуглой коже, что так просто принять за тень от длинных черных ресниц. — Так вот. Я договорился и с ним.

Дилюк, не сдержавшись, присвистывает. Кейя довольно загибает очередной смуглый палец, оставив свободным последний — большой, но Дилюк уже не сомневается в том, что и тот вскоре накроет кулак сверху, запирая остальные пальцы и знаменуя очередную победу.

— И чего это стоило?

Будь это кто угодно другой, кроме Охотников за сокровищами, Дилюк бы не интересовался. Он понимает, что это не совсем его дело, но зная поразительный ум Кейи, рано или поздно даже Дилюк может оказаться замешан в этих делах, и будет лучше, если к этому моменту он будет готов. И обведет пару дополнительных имен в своих списках, чтобы не испортить чужие договоренности.

— Было объявлено о том, что контрабанда оружия с Ли Юэ официально прикрыта, мы нашли виновников и проблема больше не стоит так остро. Рыцари перестанут заглядывать под телеги и проверять сено и ящики так тщательно, — Кейя меняет позу, опираясь локтями на колени, и Дилюк невольно пересаживается тоже, стремясь быть ближе. Чужой тон переходит в торопливый, заговорческий полушепот:

— Одновременно с этим я увеличил тренировки самих рыцарей, теперь они проходят раз в два дня, а не два раза в неделю. Мы заказали у Вагнера новые доспехи для всех, кто выходит на задания за черту города, теперь они в два раза прочнее, новый сплав из металла. Ножом и пикой уже не пробить. У Альбедо была заказана огромная партия лекарственных зелий и мазей, теперь каждый носит их с собой. Хуже от этого не станет. А химики у бандитов всегда были свои, но на зиму у нас запланирована пара облав. Об этом мы с Райдером не договаривались.

Оценив масштаб подготовки, которую Кейя одновременно умудрился превратить в усиление рыцарского состава, Дилюк понятливо кивает, в очередной раз отдавая должное чужому мастерству.

— Какую причину закрыть местность ты придумал? Мне ничего не приходит в голову. 

— Эти территории и так были им не нужны. Здесь нечего брать, — Кейя пожимает плечами, стараясь выглядеть беззаботно, но Дилюк прекрасно знает, что на самом деле это не вся правда. Для Охотников за сокровищами не существовало ненужных мест. А если рыцари старательно начинали игнорировать определенную локацию на карте, туда в срочном порядке отправлялось несколько самых юрких и незаметных шпионов, которые изумительно владели мастерством подглядывания, подслушивания и разнюхивания. 

Не успевает он переменить тему, показывая, что не собирается вести допрос с пристрастием, Кейя осторожно останавливает его, положив ладонь на колено, и продолжает свой рассказ:

— Прошла информация, что, вероятно, здесь есть еще одно подземелье, но оно находится глубоко под землей. Уйдет очень много времени для его раскопок и восстановления. Они знают — у нас мало рыцарей, и работы будут длиться не один год, — Кейя невесело вздыхает, и Дилюк радуется внутри себя тому, что информация была ложной. На его памяти одно только Подземелье Воли исследовалось около десяти лет. 

— Охотники за сокровищами народ ленивый — они дождутся, пока все будет готово, и только тогда попробуют пролезть хоть куда-то. Позже я проверю, в какое из подземелий они ходят реже всего, и назову несуществующее подземелье здесь тем же элементом. Они до скончания веков будут думать и просчитывать риски. Все равно среди них нет ни одного владельца глаза бога, им не потянуть даже самое простое подземелье ниже второго уровня. А хорошие артефакты и сокровища начинаются значительно ниже.

Закончив, Кейя роется за поясом штанов, вытаскивая флягу, открывает ее и жадно пьет, делая несколько глубоких глотков, явно желая промочить высохшее от долгого рассказа горло. Довольно облизнувшись, он протягивает ее Дилюку, предлагая. Решив не отказываться и испытать удачу, Дилюк делает на пробу мелкий  глоток, а потом, распробовав, с облегчением утоляет и свою жажду — во фляге, вопреки его ожиданиям, вместо алкоголя оказывается еще слегка теплый утренний чай. 

— И они поверили? — теперь, с приятным ощущением чая на травах с ягодами, оставляющего на языке легкое мятное эхо, Дилюк, кажется, готов просидеть здесь, среди стружек и досок, на краю лагеря, хоть до захода солнца. Кейя, открытый, рассказывающий о своих планах и свершениях с огнем в синем глазу, кажется приветом из прошлого, когда они оба часами сидели над картами, планируя очередную вылазку рыцарей, вместе составляли маршруты походов уже на двоих, в выходные, и не боялись озвучивать даже самые смелые и безумные идеи вслух, потому что знали, что никто не высмеет и не осудит. Как же он скучал по всему этому.

Кейя вытягивает длинные ноги, упираясь пятками в пень, на котором сидит Дилюк. Оказавшись запертым с обеих сторон в плен длинных, обтянутых в черные потрепанные штаны ног, Дилюк раздумывает всего секунду перед тем, как положить обе ладони на напряженно поджатые икры, умело разминая забитые постоянной ходьбой мышцы, которые кажутся каменными.

Кейя замирает на секунду, а затем расплывается в довольной улыбке, дернув бровями, и продолжает, потеплев взглядом: 

— Я заплатил Мике за ложную карту. Составил документы. Удачно поболтал о них с Эолой у тебя в таверне месяца два назад. Потом оставил их в кабинете, а не убрал, как обычно, все в сейф. Запер окно только на щеколду.

Дилюк разделяет понимающую улыбку, проводя по коже полукруги большими пальцами рук. Держать Кейю вот так, прикасаться к нему между делом, кажется самой естественной вещью в мире. 

— И утром их уже не было.

— Естественно. Их и пары писем от Лоуренсов о том, что им уже некуда складывать их руду, и они требуют выделить им право на строительство новых хранилищ, — Кейя насмешливо фыркает, хлопнув в ладоши. — Так что две проблемы одним махом.

Понятливо кивнув, Дилюк искренне хвалит Кейю, наблюдая за тем, как тот загибает последний, пятый палец на ладони и победно трясет кулаком в воздухе.

— Очень красиво сработано.

Действительно красиво. Дилюк бы смог добиться примерно семидесяти процентов чужого успеха, потратив в процессе огромное количество денег, сломав пару челюстей, убеждая, и потеряв драгоценное время.

— Спасибо, — Кейя расслабляет сжатую в кулак ладонь, зачесывая челку назад, и подставляет лицо слабому вечернему свету осеннего солнца. 

Дилюк продолжает массировать чужие икры, утонув в своих рассуждениях, и на пару минут между ними воцаряется комфортная тишина, в которой каждый думает о своем. Мысленно перечисляя всех, кто так или иначе мог навредить лагерю, Дилюк выныривает из задумчивости и внимательно смотрит на Кейю, который сидит, замерев, и ждет от него именно этой реакции:

— Теперь сюда почти никто не сможет прийти.

Оскалившись, Кейя активно кивает несколько раз, абсолютно по-мальчишечьи, и Дилюк, не выдержав, довольно хлопает его ладонями по коленям. Кейя отвечает легким фырканьем, но затем вновь становится серьезным, возвращая взгляд на вторую ладонь, на которой так и не было загнуто ни одного пальца.

— Да, остались только автоматоны и Орден Бездны. Ни с теми, ни с другими я сладить не в состоянии.

Поигрывая пальцами с маленькими замочками на чужих ботинках, Дилюк задумчиво покусывает внутреннюю сторону щеки:

— Автоматоны не очень опасны. Часовые и патрули работают именно для этого — главное, чтобы не уничтожили весь лагерь. Но и в этом случае мы просто сможем все восстановить.

Он говорит "мы", не задумываясь, но затем обращает на это внимание и бросает взгляд на Кейю. Тот, конечно, тоже замечает это и довольно прикрывает глаза. Дилюк, решая не отказывать себе в удовольствии, щекочет Кейю под сгибом коленей, и тот насмешливо фыркает, вздрогнув всем телом, но ног не убирает. 

Его хочется касаться. Больше. Смелее. 

Знание того, что теперь Дилюк действительно может делать все это, что бы не происходило, разговоры — серьезные или простые, танцы у костра или совместная готовка, сон под одним спальником — разжигает внутри все новые и новые теплые островки нетерпеливого счастья. 

Кейя, кажется, думает о том же: от его взгляда между ними повисает что-то трепещущее, густое, воздух кажется слаще, когда Дилюк его вдыхает, а на языке рождаются совсем другие слова. Но — Дилюк одергивает себя, заземляясь — разговор еще не закончен. Тем более что сам Дилюк, кажется, таит в себе решение одной из проблем.

— Я тоже так думаю. Но вот Орден Бездны... если они подчинят здесь всех, получится целая армия рабов. Огромная, разрушительная и любезно собранная в одном месте, — Кейя меняет позу на своем неудобном покатом пне, ведет плечом, вновь чуть не утянув Дилюка в душное марево горячих мыслей, но стоит только напомнить себе, что подобное поведение для Кейи — нечто привычное, и становится немного легче воспринимать разговор серьезно.

Кейя продолжает рассуждать, скользнув взглядом по домику для сокола на сосне, который видно даже отсюда:

— Можно, конечно, научить шамачурлов присылать письма с отчетами каждый день, но если их подчинят первыми... Маги Бездны любят долго шпионить, находя слабые места, и только потом действовать. Иначе им бы не удавалось в одиночку подчинять целые группы хиличурлов.

Дилюк согласно кивает, понимая чужое направление мыслей. Он сам думал об этом. Сокола он, конечно, все равно пришлет, но в первую очередь для Кейи, потому что тот сумеет воспользоваться им с первой попытки и точно не перепутает с цаплей на ужин.

— Барбатос сможет это почувствовать. Здесь всегда дуют ветра. У меня есть право просить, и я им воспользуюсь, — он говорит, вспоминая вечные шкодливые потоки ветра рядом с древом Ванессы, задувающие, кажется, ему в саму душу, и внушительный список вина и сидра, который Венти вечно брал в долг, обещая однажды вернуть все с процентами. 

Чем не прекрасный повод вырвать пару страниц из книги учета долгов? А если этого будет мало, он с радостью зароется в старую библиотеку в кабинете отца и найдет старинные записи. Рагнвиндры не зря были избранными. Архонт действительно слышал их чаще прочих, благо, просили они о чем-то крайне редко и всегда по делу. Более важной просьбы, чем защитить всех хиличурлов на землях ветра от людей, а людей — от хиличурлов, Дилюк придумать не может. Даже если окажется, что у него есть право просить лишь единожды за всю жизнь, он воспользуется им без колебания именно для этого.

Кейя, кажется, все еще не узнал тайную личность Венти, потому что предложение Дилюка искренне удивляет его:

— Он вернулся?

Стараясь не закатывать глаза, потому что его определенно поймут неверно, Дилюк согласно мычит.

— Да, он уже несколько лет в городе.

Кейе этого, кажется, достаточно. Он загибает большой палец на правой руке, хлопает в ладоши, одним плавным рывком поднимается на ноги, осторожно высвободив их из захвата Дилюка, и подходит к нему, по-прежнему сидящему на груде из бревен, довольно нависая сверху.

— Значит, серьезных врагов не осталось. По крайней мере из тех, кого я знаю.

Дилюк смотрит на него снизу вверх — на его довольное лицо, светлое, даже в тени, от радости и облегчения, на то, как его губы растягиваются в улыбке все шире и шире. От положения с закинутой назад головой простреливает легкой болью шрамы на спине, кожа натягивается, но он не обращает на это внимание — он наслаждается моментом, своей позой, положением, сладкими мыслями, электро-вспышками, таящимися на краю сознания.

— Все верно, — выходит коротко, но Дилюк очень хочет сказать именно это.

Кейя, наконец осознав двусмысленность их положения, игриво выгибает бровь, продолжая смотреть на него сверху вниз, но Дилюк, крякнув, поднимается на ноги, отодвигая этот момент в сторону. Есть нечто более важное, что он должен сказать прямо сейчас.  

— Ты все делаешь правильно.

Их разговор на кухне вновь встает у него перед глазами. Будто смотря на того себя, бродящего из угла в угол вокруг стола, со стороны, видя свои сведенные в нервной судороге пальцы, тряпку, которой он пытался оттереть с кожи несуществующую грязь снова и снова, теперь Дилюк знает, что говорить. У него наконец то есть все нужные слова.

— Ты сделал так много в одиночку. Защитил людей от хиличурлов и хиличурлов от людей. Третья сторона самая правильная. Я очень тобой горжусь. 

Стоя напротив Кейи, лицом к лицу, положить ему ладони на плечи кажется самым естественным жестом на свете. Согреть плечи, даже под рубашкой остающиеся холодными, повести пальцами, поглаживая, разгоняя тепло в стороны. Как давно они уже не болели? Он вновь перенес не самый морально легкий разговор, пару раз меняя сердце и разум местами внутри своей груди, но стрекочущие спазмы словно уснули где-то глубоко в шрамах, глухие к его эмоциям и чувствам. С наслаждением сгибая и разгибая пальцы, кажущиеся на фоне черной рубашки вылепленными из мятого, обагренного старой кровью снега, Дилюк поднимает взгляд, ловит чистый штиль лазурного зрачка и серьезно продолжает:

— Если нужна моя помощь, скажи мне об этом. Со мной уж точно не нужно договариваться. 

Кейя легко щурит глаз, соглашаясь, а потом вдруг оказывается слишком близко — он просто делает один шаг навстречу к Дилюку, такому важному, говорящему от всего сердца, оплетает его талию руками и заключает в крепкие объятия. Дилюк, чьи ладони съехали с плеч Кейи куда-то ему на спину, переступает с ноги на ногу, ловя равновесие, и довольно вздыхает.

— Хорошо. Я так и сделаю, — он бормочет это куда-то Дилюку в ухо, посылая по спине и плечам целые волны довольного волнения, жмется крепче, скользит руками, ладонями, пальцами, будто течениями, берет в плен, окружая собой, затекая, утаскивая. Сдвинувшись чуть в сторону, утыкается лбом Дилюку под подбородок, сгорбившись, и буквально сливается с ним в одно целое, приникая всем телом. 

Вдыхая и выдыхая раскалившийся прямо внутри его легких воздух, Дилюк прикрывает глаза, удерживая в своих руках целый непокорный океан, бескрайние синие просторы, сливающиеся с небом у горизонта, и только сейчас, наверное, начинает верить в то, что у него тоже действительно все получается. Он может жить здесь, в мире, где ему так тепло и счастливо, даже в середине холодного ноября. Он может помогать важным для него людям. Кейе. Слова, неподъемно лежащие где-то там, на дне глубокого колодца, буквально пару минут назад вымыло легкой пенной волной прямо ему под ноги. И он сказал их, потому что это было именно тем, что он чувствовал. Все это было правильным. Он смог. У него получается. 

Слушая сбитый стук чужого сердца напротив своего собственного, Дилюк растворяется в моменте, желая запомнить его на долгие-долгие годы вперед. Кейя, конечно, дает ему на это всего пару секунд — он уже ведет своим потеплевшим носом по голой шее Дилюка, остановившись где-то за ухом, шелестяще выдыхает, мазнув губами по мочке, а потом — пальцы Дилюка инстинктивно вздрагивают, распахиваясь — мягко целует его все туда же, в шею. 

Удивленно раскрыв глаза, Дилюк ощущает себя не успевшей вовремя улететь чайкой, беспокойно покачивающейся на водной глади. На нее уже надвигается многометровая фырчащая водяной пылью волна, ультрамариновая от солнца, ревущая и безжалостная, и все, что, кажется, Дилюк может прямо сейчас — только набрать в легкие побольше воздуха и приготовиться к столкновению. Удар, как и всегда, выбивает весь кислород, вымывает мысли, оглушает собой, заставляет перекувырнуться через голову несколько раз, барахтаясь в водяных потоках, а потом милостиво поднимает на поверхность, подталкивая под спину прохладными смуглыми ладонями.

Кейя не спешит, но живет в своем собственном темпе, за которым не каждому по плечу угнаться. Видит небо, Дилюк ощущает себя самым счастливым человеком на всем Тайвате, потому что знаком с этим темпом с детства. 

Чувствуя, как вслед за мягкими губами в его кожу вжимаются зубы, не сильно, лишь обозначая сладкий укус, Дилюк ловит сердце где-то в облаках и прикрывает глаза. Восторг и эйфория на вкус как ветер с моря — йодистая соль, сладкий запах закатников с деревьев у побережья и чувство безграничной свободы. Как же ему все это нравится.

— Все еще не могу поверить, что могу делать так. С тобой, — хрипловато замечает Кейя, лизнув место укуса напоследок, тут же фыркает, обдав влажный след прохладным воздухом, и вот тут уже Дилюк ежится, в отместку стискивая Кейю до задушенного хрипа своими сильными руками.  

— Можешь, — он весело пыхтит, пару раз подняв Кейю в воздух, оторвав его от земли на добрые полметра и прогнувшись в спине. Тот начинает возится, словно недовольный жук, алеет щеками, и Дилюк осторожно опускает его на землю, неохотно расцепляя объятья.   

Кейя, встрепанный и счастливый, слегка покачивается из стороны в сторону, но быстро приходит в себя. Проказливо показав кончик языка, он вновь превращается в себя самого, но пару лет назад — в шестнадцать, а может быть, и в пятнадцатилетнего, который, как и Дилюк, в те годы улыбался намного чаще.

— Рубашку не отдам. Совсем, — картинно пригладив помятый и испачканный в траве воротник, Кейя делает молниеносный выпад рукой вперед, больно щипая Дилюка за бок. 

И среди всего того, что произошло между ними за последние дни, именно этот жест оказывается для Дилюка самым откровенным. Прикосновения вот так... случались только между самыми близкими людьми. Тот самый язык тела, говорящий намного громче слов. То, о чем он грезил между собой и Кейей на протяжении последнего года, подмечая у других пар и по-светлому завидуя чужому счастью. Вот оно. 

— Все для тебя, — он с честью выдерживает насмешливый взгляд в ответ, прекрасно чувствуя, как печет алым огнем щеки, протягивает Кейе ладонь, принимая его прохладные пальцы в свои, чтобы снова согреть, и вместе они направляются к уже знакомому костру, казану, бурчащему шамачурлу и, кажется, уже готовому обеду.

***

До поздней ночи они доделывают все, где может понадобиться помощь Дилюка. Быстро, но подробно показав способ приготовления хлеба шамачурлу, Дилюк выгружает все принесенные припасы и посуду из своего подпространства, уже в сумерках успев оборудовать удобный склад в одной из ближайших пещер. Пустое место в подпространстве теперь занимают только бочки да пара коробок с пустыми винными бутылками, которые Кейя просит забрать из их шалаша. Осматривая освободившиеся углы в нём, Дилюк планирует в следующий визит принести минимальную мебель для удобства, а также продумывает завтрашний путь до дома, решив сделать большой крюк и зайти на равнину к дереву Ванессы, чтобы не откладывать просьбу к Венти. Уходить не хочется до сжатых зубов, особенно теперь, но Дилюк в очередной раз напоминает себе о границах и разумности. Не растает же он за неполных две недели, в конце-то концов. 

Кейя тоже все понимает — это чувствуется в его редких, но ставших более длинными прикосновениях, в том, как он подолгу смотрит на него, когда ему кажется, что Дилюк не видит, и в огромной миске с ужином, приготовленным для него. Дилюк съедает все, но к концу уже начинает ощущать себя набитым до отказа мешком с зерном, а не человеком, поэтому перед сном долго сидит на крыльце их шалаша, ожидая, пока наполненный вкусным мясом желудок позволит ему вдохнуть полной грудью. Даже холод в воздухе напоминает ему о Кейе, но остановиться на эти пару часов, замереть и, взяв с собой на ступеньки чашку с чаем и пару кусков хлеба, оставшихся после дневной демонстрации, просто посидеть в тишине, наблюдая за темным небом и спящим лагерем, кажется чем-то удивительно успокаивающим. Он еще не готов назвать это место своим, но приятное чувство узнавания и понимания того, как внутри все устроено, дарит ощущение спокойствия.

Кейя, сразу после ужина ушедший за новыми хиличурлами, возвращается только в середине ночи. Устало подкатившись Дилюку под бок, он сам нашаривает его руку, закидывает себе на талию, накрывает их обоих сверху спальником и тут же засыпает. Дилюк, проснувшись от внезапно возникшего холодного тела рядом, тихо фыркает, целует прохладную кожу под линией роста волос, глубоко втягивает густой запах чужого тела и проваливается в сон следом.

Утром он встает первый, оставив Кейю досыпать еще несколько часов, вылезает из шалаша, зябко ежась от холодного ноябрьского воздуха, бредет до костра, шаркая носками ботинок по сухой траве, покрытой белым инеем, обкладывает грустно побледневшего пиро слайма большими поленьями, наскоро моет казан и решает в этот раз сварить вкусную рисовую кашу с маслом для общего завтрака. Стоит ему начать греметь посудой и ходить туда-сюда с ведрами, нося воду, как хиличурлы, спящие вокруг костра, начинают постепенно просыпаться, смахивая белый налет инея со своих покрытых мехом тел. 

Приметив уже знакомого дендро шамачурла, который бродит вокруг тех, кто еще не проснулся и легко постукивает их по бокам своим посохом, Дилюк заливает рис водой, подыскивая среди посуды особенно большую поварешку для того, чтобы помешивать будущую кашу, и заводит с ним короткий разговор, когда тот подходит ближе, заинтересованно заглядывая в казан:

— Вы спите на земле. Вам не холодно?

Шамачурл задумчиво трет друг о дружку свои узловатые крохотные темные пальцы, перехватив посох, переминается с лапы на лапу, а потом удивленно наклоняет голову в маске набок.

— Холод?

Дилюк вспоминает лагеря хиличурлов на Хребте, разбросанные тут и там на бесконечных белых просторах Снежной, не найдя в чужой одежде или толщине шерстяного покрова особенных различий, и уточняет:

— Скоро зима. 

Хотя, если вспомнить раскаленные до нестерпимого жара пески Сумеру, местные племена тоже ничем не отличались от привычного вида. Разница была лишь в том, что среди снегов было больше крио-шамачурлов и митачурлов с ледяными щитами. В пустыне чаще встречались гео и дендро хиличурлы.

— Очень давно. Нас всех поглотил огонь. Больше нет ничего, — шамачурл оглаживает свою старую, морщинистую кожу на голых руках, а потом протягивает пустые ладони, словно пытаясь показать что-то, чего уже сотни лет не существует. Вновь услышав что-то страшное из истории чужого народа, Дилюк уже собирается прекратить этот разговор, не желая с самого утра думать о плохом, но все же задает вопрос, который интересовал его долгие годы. Если на проклятых телах не оставалось новых шрамов, может, они и вовсе ничего не чувствовали?

— Боль от ран?

Шамачурл указывает на свои голые, покрытые мозолями ступни, не защищенные ничем, как и у остальных хиличурлов, осторожно обходит выпрыгнувший из костра маленький, но все еще упорно пылающий алым уголек, и оборачивается, указывая посохом сразу на двух гидро-шамачурлов, колдующих неподалеку легкие, перистые облака на небольшом пространстве над землей ради тренировки.

— Боль есть. Черная кровь. Лечение. Если нет — умираем. Потом возвращаемся. 

Скупо кивнув, Дилюк заканчивает разговор, следя за тем, чтобы каша не пригорела у дна. С супом и мясом было намного легче, казан создан для подобных блюд, а вот более вязкая и жидкая пища, подобно каше, рискует пригореть у дна или по бокам, потому что жар от пиро-слайма и горящих поленьев неравномерный. 

Выждав, пока рис не разбухнет от горячей воды, Дилюк добавляет масло, жалея про себя о том, что есть только жидкое, а не сливочное. Но ситуацию все еще можно спасти: он сам не заметил, как прихватил с собой несколько бутылок с молоком, обнаружив их только вчера вечером, когда распределял продукты по ящикам в пещере. Молоко явно не могло храниться долго, пусть даже на осеннем холоде, поэтому его судьба уже была предрешена — стать замечательным дополнением к рису в каше. 

Осторожно подогрев бутылки в ладонях для того, чтобы не вливать холодное молоко в горячую рисово-маслянистую массу, Дилюк добавляет и его, все три бутылки сразу, а затем присаживается рядом, сдвинув крышку, и постоянно помешивает кашу большой деревянной ложкой. Добавив немного соли и в два раза больше сахара, он ждет, пока каша закипит, а потом сдвигает казан на самый край решетки, постепенно доводя ее до полной готовности. Пахнет уже замечательно — молоком, душной от пара кухней и сладостью, все это напоминает ему теплые воспоминания из детства, когда каша казалась наказанием, а не чем-то вкусным и сытным. Кейя уплетал любую еду за обе щеки, едва ли не давясь, будто боялся, что ее отберут, если он не съест все быстро, а вот Дилюка вечно уговаривала съесть хотя бы пять ложек Аделинда. Договор был простым — как только в его глубокой тарелке покажется дно, Дилюк получает две засахаренные сушеные вишни в виде приза. Приходилось стараться, тем более второй большой, темно-бурой вишней всегда можно было поделиться с Кейей. Тот смешно засовывал ее себе за щеку и ходил так несколько часов, пока весь сахар не таял окончательно, а потом забавно морщил свой маленький нос из-за кислой ягоды.

Когда Дилюк отставляет тяжелый казан в сторону, присыпав крышку сверху углями для того, чтобы каша потомилась еще некоторое время, к костру приходит электро митачурл, которому Дилюку страшно хочется дать хоть какое-то имя. Они так много разговаривали и взаимодействовали за последнее время, что теперь именно этот митачурл кажется отличным от своих товарищей с точно таким же телосложением и окрасом. Его шрамы, немного сколотый правый рог и топор, который тот держит в левой лапе, в отличие от остальных, действительно помогают не перепутать его с другими и, завидев рядом с собой, уже даже не искать взглядом Кейю или ближайшие пути возможного отступления. 

Но, как Дилюк уже знает, у хиличурлов не было имен. И было бы странно придумывать ему новое, обделяя всех прочих.  

Митачурл протягивает ему ведро, но вместо воды, которую ожидает увидеть там Дилюк, он обнаруживает несколько горстей спелых желтых ягод, валяшку, пару поздних яблок, блестящих от природного воска, и твердые от мороза закатники. 

— Ягоды, — коротко поясняет митачурл, довольно надув мощную грудь, и Дилюк благодарно кивает, тут же заливая все водой, чтобы отмыть от легкой грязи. И вот этот самый монстр еще два дня назад говорил ему, что овощи с фруктами едят только в наказание?  

— Я хотел добавить еще меда, — деловито делится своими планами Дилюк, ловко разрезая ягоды и фрукты на кусочки и добавляя в кашу, слегка отодвинув с казана крышку. Вместе с медом получается просто роскошно, он не удивится, если казан опустеет спустя пару минут от начала завтрака. Пахнет уже просто волшебно — к аромату сладкого молока и лугового меда примешивается кислинка ягод и фруктов, и теперь обычная, ничем не примечательная каша напоминает изысканный десерт.  

— Мед хорошо, — соглашается митачурл, кивнув косматой головой, а затем спрашивает после небольшой паузы. — Ты уходить?

Дилюк не знает, как и где тот успел услышать его планы, но подмечает на будущее еще сильнее следить за тем, что говорит, даже в присутствии тех хиличурлов, которые общались только на каенриахском. Видимо, как и в других странах, другой язык, на котором говорили люди вокруг, не гарантировал того, что кто-то из них мог знать и твое родное наречие, но по каким-то причинам решил не показывать этого напрямую. Или хиличурлы попросту оказались сплетниками. 

— Я еще вернусь, — Дилюк не хочет загадывать, когда именно это произойдет, через месяц, два, а может быть, уже только по весне, когда сойдет слой снега, которого в лесах всегда было намного больше, чем на равнинах и вблизи от города, защищенного милостью Архонта, но ему приятно знать, что, вернувшись, он уже встретит кого-то из хиличурлов, кто помнит его, здесь. 

— Хорошо. Больше вина, — митачурл просит как обычно — с грубоватой непосредственностью, на что Дилюк весело кивает. Выделить с десяток больших бочек раз в сезон на подношение хиличурлам — небольшая потеря. Это определенно того стоило. 

Поднявшись на ноги и отойдя куда-то на пару минут, шамачурл возвращается, осторожно неся в своих огромных мощных ладонях корзинку с яйцами. Передав ее Дилюку, он присаживается рядом, с интересом наблюдая за каждым его действием, тыкает толстым когтистым пальцем вначале на коробку с яйцами, а затем на костер, и с шумом облизывается. 

— Вот это. Жарить.

Дилюк, еще вчера решивший оставить яйца в основном для Кейи, вспоминает, как на самом деле мало у того времени на готовку, ставит на решетку костра сразу три сковородки в ряд. Затем, подумав, не спешит тратить масло, а прикрывает глаза, вспоминая самые любимые плотные завтраки на винокурне, после которых энергии хватало на целый день суматошной службы, нашаривает ингредиенты в ящике поблизости и начинает нарезать тонкими кусочками вяленое мясо, превращая его в бекон.

— И мясо, — довольно соглашается шамачурл, распушив фиолетовый мех на своем воротнике вокруг головы. Ухмыльнувшись, Дилюк аккуратно выкладывает тонкие ломтики на сковородку, вновь найдя хорошее настроение. Легко представить, как Кейя обрадуется такому богатому разнообразию вкусной еды на завтрак, и Дилюк рад быть тем, кто разбудит его, принеся с собой аппетитные запахи от костра. 

Как в старые добрые времена, когда они уходили на все выходные куда-нибудь в леса или горы, дежурили по очереди, и тот, кто вставал первым, обязательно готовил что-то сытное и вкусное на двоих. Тогда, конечно, еще был крепкий импортный кофе, которым задаривали винокурню купцы из Сумеру, но на этот раз казан занят кашей, а под вторую кастрюлю уже просто не осталось места на решетке. Но, кажется, со вчера еще остался холодный чай, и Дилюку просто нужно будет хорошенько вымыть руку и опустить в жидкость пару пальцев, чтобы вскипятить ее благодаря пиро энергии. 

Привлеченные вкусными запахами, к костру подтягивается все больше и больше хиличурлов. Заметив в лапе у каждого чистую готовую плошку, Дилюк сгребает угли из-под сковородок, споро разбивает яйца прямо поверх подрумянившегося бекона, скармливает скорлупу пиро слайму, и поднимается на ноги. Пора будить Кейю. Спустя пару минут уже все будет готово, времени как раз хватит дойти до шалаша и вернуться. 

Как Дилюк и предсказывал, стоит ему наклониться над спящем Кейей, который тихо сопит, завернувшись в спальник с головой, как тот шумно принюхивается, распахивает глаза и быстро садится, встрепанный и помятый со сна. Мазнув взглядом складку на чужой щеке, оставленной тканью спальника, Дилюк тушит в себе желание стереть ее несколькими поцелуями, и вместо этого протягивает стакан с водой. Продолжая шумно принюхиваться, Кейя выпивает воду залпом, остатками мочит руку, зачесывая челку на лоб, быстро надевает повязку на глаз и обхватывает ладонь Дилюка, который помогает ему подняться на ноги. 

— Я сейчас захлебнусь слюной, — выбравшись из шалаша, Кейя с хрустом потягивается, пару раз махнув руками в стороны, и спешно догоняет Дилюка. 

— Тебя ждёт ностальгический завтрак, — взглянув на поровнявшегося с ним Кейю, Дилюк разделяет улыбку — одну на двоих, делает еще несколько шагов, вновь погружаясь в целый калейдоскоп густых, насыщенных ароматов: уже в нескольких метрах от костра пахнет сладкой кашей, жирным поджаренным беконом и яичницей, травяным чаем с мятой. Стоит пару раз вдохнуть через нос, и живот сводит от голода.

— Вот каждое бы утро — именно так, — довольно приговаривает Кейя, усевшись поудобнее на своем месте и уже протягивая Дилюку свою пустую плошку. 

На правах главного по костру, Дилюк вначале кладет еду именно ему, потом — себе, выбирая самые красивые и вкусные кусочки, а затем распределяет оставшуюся еду на остальных хиличурлов. Хватает на всех — кто-то, кто все же не доверяет каше, выбирает бекон с яичницей, хиличурлы спокойно меняются мисками, несколько раз подходя за добавкой, все едят в спокойной тишине, благодаря которой отлично слышен треск углей в костре, и, прикрыв глаза, Дилюк запоминает этот миг всеобщего единения где-то внутри себя. 

Жизнь, на самом деле и состоящая из подобных моментов, маленьких радостей, наконец сдвигается с мертвой точки, помогая ждать следующий день и не оглядываться на то, что случалось раньше. Ноябрь скоро закончится, дальше — праздники в декабре, конец года, и Дилюк осторожно желает провести их вместе с Кейей. Можно позвать Кли, с ней и Альбедо, и отметить всем вместе? Интересно, в книге рецептов Аделинды есть записи про Штоллен? Кажется, ягоды стоит замочить в ликере за пару недель.  

Решив не затягивать уход и помня о том, сколько придется пройти пешком до дома, после завтрака Дилюк уходит обратно в шалаш. Собирает те немногие вещи, которые бессмысленно оставлять здесь, скатывает спальник, нашаривает по углам еще несколько пустых винных бутылок, окидывает жилище прощальным взглядом и выходит наружу.

Кейю он дожидается рядом с часовыми на входе в лагерь. Глянув на него всего единожды, те по очереди передают друг другу миски с кашей, в одной из которых Дилюк замечает яйца и бекон, положенные поверх сладкого блюда, и продолжают внимательно следить за лесом вокруг поселения, не опуская арбалеты из своих лап ни на секунду. Понаблюдав за ними несколько минут, Дилюк прячет замерзающий нос в меховой воротник своего плаща. 

Торопясь, Кейя выходит из лагеря, неся в руках небольшой сверток, и Дилюк, мысли которого уже постепенно начинают переключаться на предстоящую дорогу до дома, тут же забывает о Венти, яблоках, хиличурлах, вышках и фатуйских лагерях. Теперь в его голове только чужие губы, прохладные и мягкие, сильные руки, довольный смех, эхом звучащий в его голове все эти дни, и зубы, прикусывающие кожу на шее.  

Кейя, словно за миг научившись определять то, о чем думает Дилюк, по одному его взгляду, манит за собой, отходя немного подальше от входа в лагерь, прячется за толстым стволом старой узловатой яблони и тянет в крепкие объятия. Уже привычно оборачивая руки вокруг крепкой талии, узкой даже без корсета, Дилюк прикрывает глаза и позволяет себе раствориться в теплоте принятия на следующие пару минут. Так они и стоят, согревая друг друга, пока Кейя не отстраняется первый, с явной неохотой, сжимает свободной рукой его ладонь, переплетая пальцы, и дарит Дилюку очередную искреннюю благодарную улыбку, которых за последние дни в его памяти скопилось уже великое драгоценное множество. 

— Спасибо, — за этим коротким словом скрыто столь многое, что Дилюк и может только, что кивнуть и улыбнуться в ответ, так широко, как может. Следом Кейя вручает ему сверток, хлопает по плечу и отступает, уходя и не оборачиваясь, и это тоже ощущается очень правильно. Убрав сверток в карман и спрятав руки в перчатки, Дилюк быстро минует пострадавший от топоров хиличурлов подлесок с редкими деревьями, углубляясь все дальше и дальше в лес, но даже ледяной ветер не может застудить горячую радость, что плещется у него в груди.