Усталость, несмотря на несколько часов сна, всё же даёт о себе знать. Она щедро сыплет в глаза царапающий песок, заставляя часто моргать в попытке избавиться от неприятных ощущений; тонкие полоски сосудов лопаются, рассекая белую поверхность алой сеточкой, тянущейся прямиком к радужке.

Они всей новообретённой группой проснулись около часа назад — почти с восходом солнца, чьи слепящие лучи игриво заглядывали в окна, не скрытые шторами или другими тряпками. Дилюк, едва-едва продрав почти намертво слипшиеся глаза, попросил Джинн и Сайруса собрать вещи и порыться в этом доме на предмет хоть каких-то полезностей, а сам, небрежно растолкав Кэйю, потащил на улицу искать автомобиль. Раз разбирается в них, то хоть на что-то нужное сгодится.

Отправить бы предателя на все четыре стороны — пусть катится, куда захочет, но велика вероятность, что побежит обратно к Бездне. Приходится терпеть его нежелательную компанию, всеми силами затыкая вой поцарапанного сердца, обливающегося свежей кровью. Обида цветёт под рёбрами пышными цветами, как выдуманная людьми болезнь от неразделённой любви; толстые стебли ловко пробивают нежную плоть, мучительно врастая и проделывая сквозные дыры. Увивают — как плющ, хаотично разрастающийся.

Мотивы Кэйи — тайна, запертая на множество замков, как древние и затерянные гробницы. Слишком непредсказуемый — и это рождает внутри непонятную тягу разгадать, докопаться до самой-самой сути, где будут лежать полусгнившие крошки искренности. Человек, за которым нужен глаз да глаз; чёрт знает, что выкинет в следующую минуту. Самый логичный вариант — вообще не слушать то, что Кэйа говорит. Его подсказки, куда ехать, могут запросто завести в ещё одну ловушку, спускающуюся спиралью прямо в никуда — в безднову черноту, где нет ничего, кроме удушающего холода, затхлости смерти и тошнотворного привкуса железа, появляющегося на языке.

Сигаретный дым царапает лёгкие. В очередной раз затягиваясь, Дилюк медленно выпускает сизый туман изо рта, а он, собираясь в прозрачное облако, поднимается выше — стремится к небу, чтобы там сгореть и там исчезнуть. В поясницу упирается чёрный капот раздобытой машины, ещё не испустившей последнее дыхание. Слитый бензин удачно заполняет почти весь бак — должно хватить на несколько часов непрерывной езды, хотя стоит задуматься и над тем, чтобы тормознуть где-то и наполнить запасную канистру.

Рядом раздаётся громкое урчание живота — как вопль умирающего кита, — заставляющий Кэйю, наморщившись, отвести взгляд, словно это не его организм оповещает всю округу о собственном голоде.

Дилюк, сжав сигарету в пальцах сильнее, не удерживается от смешка: что-то от человека в Кэйе ещё остаётся, пусть и так. Окатывая его внимательным взглядом, Дилюк замечает чуть красноватый и припухший нос, засохшие кровавые разводы, прилипшие к бронзовой коже и впитавшиеся в одежду, — и вновь наливающийся синяк у глаза. Это дело чужих рук — Дилюк отлично помнит, что расквасил ему только нос.

— Чудесно выглядишь, — саркастично выплёвывает Дилюк, немного помедлив.

Кэйа закатывает глаза и, громко цокнув, скрещивает руки на груди.

— На себя посмотри, красавчик.

Дилюк языком трогает заживающую корочку на нижней губе. Один-один, хмыкает он, признавая, что выглядит куда паршивее — грязный, как чёрт знает кто; наверное, если бы не гулко бьющееся сердце и ароматный запах живого мяса, то заражённые могли бы принять за своего. Сейчас бы помыться и, желательно, переодеться — избавиться от чужой крови, стягивающей кожу мёртвой чернотой, и от одежды, насквозь провонявшей собственным потом и гнилью от мертвецов.

Покоцанная дождями и временем дверь дома наконец открывается, выпуская в утреннюю прохладу улицы два силуэта. Джинн улыбается Сайрусу, аккуратно держа в руке кухонный нож. Всё прежнее оружие у них забрали, как и удобную кобуру — снаряжение остаётся только у Кэйи, который не был пленником. В голове невольно вырисовывается очень длинный список всего, что нужно пытаться раздобыть заново: обыскивать магазины, полицейские участки, больницы и забирать необходимое у трупов, так или иначе встречающихся по дороге. Наверное, в теперь уже далёком прошлом, Дилюк бы ужаснулся подобным мыслям. Но сейчас, когда вокруг — мёртвые города, почти любой вандализм становится неотъемлемой нормой, на которую приходится идти, чтобы только выжить.

Взгляд цепляется за Джинн. Походка не совсем ровная — она едва заметно морщится от тянущей боли в теле, но упрямо продолжает двигаться вперёд по бетонной дорожке, почти целиком заросшей высокой травой. Дилюк сжимает зубы, невольно засматриваясь на фиолетовые синяки на молочных бёдрах — они соцветиями поднимаются выше и прячутся под грязными шортами. Жгучая злость — яркая вспышка, обдающая голову горячей пульсацией и неутолимым желанием перерезать абсолютно каждому члену Бездны глотку.

Сайрус недоверчиво косится на Кэйю — тот, прекрасно это замечая, хитро щурится и кровожадно клацает зубами, после чего хрипло посмеивается. Дилюк, гулко сглотнув вязкую слюну, толкает его локтем под рёбра.

— Если возомнил себя собакой, давай посажу на цепь.

— Я же ищейка, — огрызается, пожав плечом. — Смотри, чтобы эта самая цепь потом не затянулась на твоей же шее.

В правдивости угрозы не приходится даже сомневаться — Кэйа запросто на это способен.

— Решено уже, куда двинем? — спрашивает Джинн, закидывая несколько почти пустых сумок в кузов пикапа.

Кэйа хочет открыть рот, но Дилюк вовремя на него шикает: продажным копам слово не давали.

— К Сиэтлу. Для начала заедем в первый попавшийся населённый пункт, чтобы найти еду и воду, — Сайрус, усаживаясь в душноватый салон, внимательно кивает. Дилюк кидает тлеющий окурок на землю, с силой вдавливая кроссовкой в асфальт. На бетонной поверхности образуются пепельные мазки, словно картина в музее современного искусства. Изо рта рвётся ещё один хмык, когда Дилюк падает на водительское кресло, а Кэйа аккуратно приземляется на соседнее, едва слышно прошипев от боли в плече.

— В Сан-Диего, делюсь своим скромным мнением, нет смысла ехать, — всё же вставляет своё очень важное слово Кэйа и ловит на себе три подозревающих взгляда, напрочь разбивающихся на осколки о возведённые стены брони. — Там сейчас или всё слизано мексиканцами, перебравшимися через границу после того, как всё сдохло, или их базы.

— А твоё скромное мнение разве кто-то спрашивал? — не удерживается Дилюк от колкости, раздражённо поворачивая ключ зажигания. Мотор принимается приятно урчать.

Кэйа вопросительно поднимает бровь.

— Ну, — удобнее устраивается на мягком кресле, — тогда — дерзай до Сан-Диего, всё в твоих руках... капитан.

Дилюк морщится.

Дорога кажется бесконечностью. Серая лента асфальта, тянущаяся на много-много миль в разные стороны — и расходится, как паучья сеть. Спидометр показывает семьдесят километров в час, но Дилюк не жмёт на педаль газа сильнее, позволяя остальным любопытно и внимательно смотреть в окна — так они, во всяком случае, смогут чуть раньше заметить приближающуюся опасность, чем если мчаться на полной скорости. В памяти ещё свежо стадо, возникшее буквально из ниоткуда; да, до сюда оно доберётся вряд ли, но может встретиться другое — и лучше заранее заприметить пошатывающиеся силуэты, чем влететь в толпу оживших мертвецов и, окружённые, не суметь выбраться.

Живот неприятно урчит. Болезненно сжимается пустой желудок, забрасывая горечь желчи в рот, вынуждая поморщиться и сглотнуть обратно.

Мёртвая и пустынная желтизна Невады стремительно меняется зеленью, а высокие пальмы тянутся вверх, желая коснуться солнца. Стоят, взирая на теперь редко проезжающие автомобили, и трепетом ветра слабо машут острыми листьями. Мимо проносится очередной билборд — остаётся выцветшей картинкой перед глазами и ржавеющими опорами, которые продолжат разрушаться до тех пор, пока крупный баннер не рухнет вниз. Даже интересно: как будет всё выглядеть через пять или десять лет, когда природа беспощадно пожрёт ещё часть человеческого наследия.

Дилюк всегда думал, что такое происходит не быстро: что нужны долгие и долгие годы, а в случае конца света города продолжат стоять так же, как и стояли, только лишённые снующих туда-сюда людей. Но всё рушится слишком скоротечно — сгорает, как хрупкость человеческой жизни, обрывающаяся за доли секунд. Он скучает по родному Нью-Йорку, по шуму Манхэттена и его жизни, резво текущей по улицам. Сейчас там ничего, кроме разрухи — Дилюк помнит грохот и дым от взрывов, помнит ужас на лицах тех, кто был эвакуирован в лагерь. Может быть, что-то осталось, — всё же разнести целый город, стирая его с лица земли, не так уж просто.

Кэйа проваливается в сон. Сам, наверное, не замечает, как веки смыкаются, а разум уплывает в безднову черноту. Он, скорее всего, толком не спал ночью, если сейчас так легко уплыл. Уязвимый — делай, что хочешь, хоть прямо на ходу из машины выталкивай. Свернёт же себе шею или ещё сильнее повредит раненое плечо, истечёт кровью — или на её аромат придут голодные заражённые. Быстрый и почти тихий способ, чтобы избавиться от чёртового предателя, чьё место — всё-таки гнить под ближайшей пальмой, но Дилюк только сильнее сжимает зубы. Всегда есть вот это мерзкое «но».

Джинн, словно уловив ход его мыслей, аккуратно заглядывает к ним с заднего сидения.

— Можно прикончить его, — тихо шепчет она, сдирая с искусанных губ тонкую кожицу. — Без драк и без шума, Люк.

Он знает — он, чёрт возьми, знает это. Бросает беглый взгляд на расслабленное лицо Кэйи, чья голова безвольно падает к здоровому плечу. Что-то — вот то отвратительное и неугасшее — не позволяет всадить ему нож в башку. Нужно — за предательство, за страх и за боль, что пришлось по чужой вине пережить. Дилюк, видимо, рождён кретином, — и кретином безрадостно сдохнет. От собственной же тупости, будто жизнь ничему не учит.

Наверное, перекатывает десятки рвущихся на части мыслей в голове, причина в том, что Кэйа ещё жив — его помощь в итоге. Дилюк бы полез через заплатку в заборе и словил бы пулю задницей, раз та зона теперь строго охраняется. Ладно его жизнь — чёрт с ней, но пострадала бы Джинн. А этого допустить никак нельзя.

— Мы так не поступаем.

— Я бы не стал верить ищейке, — бормочет Сайрус.

— Никто ему не верит, — обрывает Дилюк. — Предал однажды — предаст снова. Его жизнь сейчас — всего лишь благодарность за помощь в побеге с базы. Я не знал про ту лазейку в заборе.

Джинн досадливо поджимает губы. С тяжёлым вздохом усевшись обратно, она приоткрывает окно, позволяя свежему воздуху со свистом проникнуть в салон. Серая плотность туч перекрывает иссушающее солнце, не позволяя ярким лучам слепить через лобовое стекло, где в углах видно скопление грязи и пыли. Хочется дождя — непроглядную стену из воды, под которую можно встать, смывая с себя смрад засохшей смерти.

— Нужно бы найти какой-нибудь водоём.

— Получится доехать напрямую до Риверсайда? — спрашивает Джинн, задумчиво помычав. Сайрус, выглянув в окно, несколько секунд многозначительно молчит, а после согласно угукает. — Там же были какие-то мелкие озёра, заодно и зона крупная, есть, где поискать припасы.

— Разве в Лос-Анджелесе не будет жопа? Слишком большое население.

— Ты всегда так говоришь, — её смех — слабые отголоски былого звона, — а потом мы всё равно оказываемся в огромном городе.

Дилюк позволяет слабой ухмылке сломать прямую линию губ.

— Давай уедем на ферму и будем вести своё хозяйство.

В зеркало заднего вида Дилюк видит, как Джинн, тихо засмеявшись, качает головой.

— Заведём козочку?

— Кого захочешь. Будем ходить в лес на охоту, разводить животных и получать с них плюшки. Сайрус, ты, как помню, в своих разъездах был на ферме? — тот, удивлённо вскинув брови, согласно кивает. — Вот видишь, Джинн. Сайрус нас обучит всем премудростям.

— С нами всё понятно, — она постукивает указательным пальцем по подбородку, а затем кивком головы указывает на спящего Кэйю. — А этого куда?

Дилюк на несколько мгновений затихает, теряя весь шутливый запал.

— А его в будку, — с языка почти срывается «на цепь», но отчего-то в голове всплывает недавняя угроза, проникающая в грудную клетку острыми шипами. Цепь затянется на его же шее — Дилюк не боится Кэйю, если нужно — с удовольствием надерёт его паршивый зад, но всё равно что-то ёкает. Без липкости страха, но болезненно и тягуче.

Перспектива спокойной и мирной жизни разбивается на осколки о реальность, где нет ничего, кроме нескончаемой борьбы за свою и чужую жизнь. Череда тяжёлых выборов — и они, складываясь в единый ряд, ведут к неизвестности. К тому, что нельзя изменить — принять, чувствуя, как внутренности продолжают крошиться от невыносимой боли.

Смогут ли вообще хоть когда-то вернуться к чему-то мирному? Они, привыкшие отнимать чужие жизни; они, привыкшие к терпкости крови в воздухе. Всё прошлое становится лишь болезненным воспоминанием, всплывающим в голове щемящей тоской. Привычка выживать въедается внутрь, впитывается под кожу и растекается по телу вместе с жидкостями. Джинн это понимает тоже — дорога назад раз и навсегда закрыта, заколочена железными пластами, которые не суждено разодрать ни голыми руками, ни ломом. Только повернуть назад — нырнуть в страх, преследующий по пятам.

Сайрус прокашливается:

— Считаете, — он недобро косится в сторону Кэйи, — Бездна не станет нас искать?

— Станет, — с сожалением роняет Джинн. — Мы беглецы, а если допустить, что вот этот, — ещё один недобрый кивок на Кэйю, — действительно прирезал Эндзё, то сами посудите, какая на нас должна открыться охота. Говорю: от ищейки нужно избавиться, пока не поздно.

— Сам сдохнет, — обрывает Дилюк. — Присмотрись, с таким плечом долго не протянет.

Кэйа это тоже отлично осознаёт — было видно по злости, вспышкой отразившейся в глазах, стоило только тыкнуть острым словом. Слишком серьёзная рана, чтобы так быстро от неё оправиться — потребуется намного больше времени и бережливого к себе отношения, чтобы внутри всё стянулось, зажило и смогло восстановиться. Кэйа с трудом отбивается от одного заражённого, не имея возможности упереться в гнилую тушу, чтобы удерживать на расстоянии от себя и одновременно с этим бить в острым лезвием ножа в башку.

— Мы пожалеем, что не прикончили его, пока есть отличная возможность, — соглашается с Джинн Сайрус.

Дилюк тихо хмыкает, уставившись на дорогу перед собой. Он уже жалеет — жалеет о том, что не бросил в том толчке.

Холодные капли дождя скатываются по телу. Небо — безжизненное и посеревшее — горько рыдает, проливая на землю прозрачные капли растаявшего льда. Одежда намокает, а запах уже высохшей крови, впитавшейся в ткань, становится ярче, будто так и созывает на ужин всех заражённых в округе. По телу проносятся раз за разом мурашки; Джинн внимательно заглядывается на стены зданий, выискивая уже знакомую чёрную закорючку, так и кричащую, чья это территория. Но всё пусто — и Риверсайд становится лишь очередной мёртвой точкой с опасностями, поджидающими за каждым поворотом.

В магазине пистолета есть пули, но кажутся они слишком дорогими, чтобы тратить просто так — возможно, это единственное, что сможет кого-то спасти. Нужно тщательно беречь каждую до тех пор, пока не удастся найти коробочку-другую.

Дилюк хочет выругаться, но прикусывает язык.

— Эй, глядите, — Сайрус останавливается у витрины, перевёрнутой вверх дном. — Нам бы не помешало переодеться и поискать чего тёплого.

— Если тут есть заражённые, — невесело отсмеивается Джинн, — то они уже в курсе, что к ним пожаловал сочный перекус.

— Но пока всё чисто, — хмуро оглядывается Дилюк по сторонам. — Сайрус прав, посмотри на нас, — рукой указывает на своё тело, перепачканное влажными кровавыми разводами. — Эту вонь слышит даже человеческий нос.

Место кажется спокойным — настолько, насколько это возможно при конце света.

Кэйа негромко фыркает, зачёсывая мокрые волосы назад и открывая симпатичное лицо. Капли дождевой влаги резко падают на бронзовые щёки и, разбившись, тонкими линиями стекают вниз, устремляясь прямиком к острой линии челюсти. Дилюк невольно засматривается — режется, — и, поймав самого себя на этом, стремительно отворачивается.

— Пошевеливайся, — небрежно бросает он, привлекая наконец к себе внимание. Кэйа — острые ледяные стрелы, летящие прямо в открытую грудь. Он угрюмо молчит, то ли не находя слов, то ли вовремя прикусывая язык, чтобы очередная язвительная колкость не вырвалась наружу. — Иди за Сайрусом, — командует Дилюк следом.

Кэйа вопросительно вскидывает брови. Прямая линия плотно сжатых губ ломается в кривой усмешке, а Кэйа грациозно подплывает — точно морской хищник — и оказывается совсем близко.

— Есть, сэр, — в шутливой манере бросает и, хлопнув здоровой рукой Дилюка по плечу, направляется аккурат за чужой широкой спиной.

В помещении небольшого магазина сыро и душно; дверь тихо закрывается, словно запирает их в крошечной коробке. Чем глубже, тем становится темнее. Кругляшки, упавшие на грязный пол от фонариков, не сильно спасают ситуацию. Каждый новый шаг поднимает в воздух пыль — она невесомо парит в кольце света, перелетает с места на место и медленно оседает обратно. Кружится, как снежные хлопья, устилая собой любую поверхность.

Тишина бьёт хлыстом напряжения, а его тяжесть заново наваливается на плечи. Слышно только дыхание — своё, оглушительно громкое для абсолютной мёртвости, и шорохи, издаваемые остальными. Кэйа ловко переступает через валяющийся на полу манекен — голова, отвалившаяся, видимо, при падении, опасливо выглядывает из-под стеллажа с одеждой. Дилюк, не задумываясь, подсвечивает своим фонариком Кэйе дополнительную дорогу — немо сопровождает до округлой стойки кассира. Он знает, что Кэйа хочет сделать — понимает без лишних слов только по уверенному шагу.

Джинн вздрагивает от громкого шума, небольшим эхом прокатившемуся по залу.

— Какого чёрта ты творишь, — шипит она, но Дилюк обрывает, покачав головой. Приходится замереть на месте фигурой, обращённой в прочный камень, краем глаза улавливая, как Сайрус и Джинн, сводя брови к переносице, повторяют. Настороженные и совсем непонимающие, что происходит; но Кэйа проделывал этот трюк множество раз, пока они вдвоём обыскивали небольшие магазины и навсегда опустевшие людские жилища. И, Дилюк вынужден неохотно признать, трюк действительно полезный.

Нервы натягиваются до фантомного дребезжания. Мелодичные струны, превращённые в режущее оружие — такое, что запросто можно отрубить голову. Слюна превращается в ком, застревает в горле, прилипает к нежным стенкам и не проглатывается — мешается; Дилюк широко распахнутыми глазами шарит по темнеющим углам, хаотично наставляя фонарик то в одну сторону, но в другую.

Снаружи тихо свистит ветер — тонко завывает, не имея возможности проникнуть внутрь. Хрипов, вопреки всем ожиданиям, не слышно; копошения, создающееся мертвецами, просыпающимися от анабиоза, тоже нет. Только гулкое дыхание — его, Дилюка, собственное, и слышная сиплость остальных.

Одни — Сайрус резко выдыхает весь воздух из лёгких. Кэйа не оборачивается и не обращает ни на кого особого внимания, будто возводит вокруг себя подвижные ледяные стены. Отгораживается, запираясь в небольшом мирке, где есть только он — и мысли, хаотично бьющиеся друг о друга в голове.

— Пусто, — всё же озвучивает Дилюк, пройдя к Кэйе немного ближе, — но всё равно давайте тихо.

— Есть, сэр.

— Не паясничай.

— И не думал, что ты, — Кэйа вскидывает здоровую руку, словно признаёт своё поражение, но Дилюк знает: это не больше, чем очередной блеф. Кэйа — это Кэйа, чёрная змея, притаившаяся в руинах былой цивилизации или спрятавшаяся в густой листве. Точно такая же, какая расползается по его сильной спине, трогая кольцами почти каждую рельефную мышцу.

Грязная одежда. От тканей воняет сыростью, но всяко лучше, чем быть залитым до ушей кровью. Дилюк комкает старую футболку в руках, наспех вытирая своё тело от налипшей жижи относительно чистыми местами-лоскутами, а затем швыряет прямо под ноги. Ненужная более тряпка, пачкающая тёмную плитку, оставляет очередной уродливый след киновари. Алые узоры, складывающиеся невидимыми линиями в историю чужой жизни, — жизни человека, в которой ещё не так давно теплилась жизнь и колотилось сердце.

Подхватив отложенный на пол фонарик, Дилюк подходит к Джинн, тоже нашедшей для себя какие-то чистые шмотки. Он загораживает её собой, кивнув Сайрусу, чтобы присматривал за Кэйей, неспешно прогуливающемуся по торговому залу.

У Джинн видны проступающие рёбра — можно пересчитать, без проблем прощупывая каждое. И синяки — разноцветные цветы на лопатках перетекают к плечам и ключицам, на правом боку — пятно взрыва сверхновой. Ниже Дилюк предпочитает не смотреть, чтобы волна удушающей злости снова не поднялась, не взяла верх над холодным разумом — и для Джинн будет тоже лучше, если лишний раз не напоминать обо всём, что пришлось пережить за тягучие дни плена.

Руки всё равно сжимаются в кулаки.

Было бы глупо думать, что могло быть иначе. Они, в конце концов, не в каком-то фильме, где герои избегают печальных участей. Дилюк догадывался и раньше, — просто надеялся до последнего, что её не тронут.

— Нам нужна карта, — роняет Джинн, заслоняя синяки и ссадины, полученные на ринге, футболкой чёрного цвета.

— За картой нужно идти во что-то развлекательное, — хмуро комментирует Кэйа с другого угла магазина. — Парки развлечений, например, или просто какие-то парки. Всё, где могли скапливаться приезжие.

Дилюк стреляет по нему выразительным взглядом.

— Он прав, — морщится, неохотно признавая факт. — Но сначала нужно добыть хоть немного еды.

Последнее, что хочется, — прислушиваться к словам Кэйи, напрочь лишённым эмоциональной окраски, словно ему совершенно безразлично, что будет дальше. Дилюка кусают сомнения по поводу почти каждого слова, вылетающего из чужого рта удушающим бархатом; послушать Кэйю — самим прыгнуть в заранее выкопанную яму, наполненную водой с морских глубин. Кобальт его глаз тусклый, выцветший, выгоревший, как баннеры на солнце.

Человек, которому нечего терять. Звучит так, что по коже невольно бежит дрожь, быстро стекая — падая — по ровному столбу позвоночника. Опасный баланс, стоя на самом краю пропасти — чёрной и бездонной, наполненной смрадом смерти и приторностью разложения. Кэйа покачивается, будто хочет наконец сорваться вниз, почувствовать неконтролируемое падение в глубины сплошного ничего.

Заметив гнетущую тишину паузы, Джинн прокашливается в кулак.

— Мы можем разделиться, — вдруг предлагает она, заглядывая Дилюку в лицо.

Внутри что-то сжимается — неприятно, сильно, тревожно. Он переводит на Джинн взгляд, полный непонимания и надежды, что сейчас послышалось. Совсем недавно они уже разделились — и ни к чему хорошему это не привело.

— Я только тебя нашёл, — глухо напоминает Дилюк. — О каком разделиться говоришь?

Если бы не Бездна, Джинн бы не пострадала. Если бы не Бездна, они бы набрали припасов, переночевали и утром двинулись дальше, не задерживаясь в чёртовом Солт-Лейк-Сити ни на секунду дольше. И не пришлось бы жить в контейнере, провонявшем едкостью естественных отходов, не пришлось бы с дико колотящимся сердцем выгрызать себе лишние вздохи на ринге. Никакого лишнего и ненужного риска — он отлично находится сам, встречается на опустевших улицах и подкрадывается со спины, готовясь нанести решающий удар.

Но на голубом озёрном дне её глаз плещется непоколебимая уверенность, а у Дилюка грудная клетка снова сжимается.

— Это нелепо.

— Я знаю, — Джинн кивает, соглашаясь. Опускает на мгновение взгляд на носки сбитых кроссовок, а затем подступает ближе и аккуратно берёт чужие ладони в свои. Дилюк лишь хмыкает, сжав её маленькие руки в ответ — и будто бы обещая, что просто так не отпустит. В спину прилетает тихий бархатный хмык, больше похожий на вялый смешок. — Но так куда проще и быстрее, Люк. Тем более, — Джинн пытается воодушевляюще улыбнуться, — теперь мы можем пойти по двое.

Сбитые костяшки. Дилюк подушечками пальцев оглаживает загрубевшую кожу на её руках; ощупывает почти зажившие корочки, готовые оторваться и обнажить розовые следы.

— Проще и быстрее искать друг друга по всем штатам? — Дилюк скептично дёргает бровью. — Или попасть в руки ублюдков?

— Пойдём по двое, — повторяет, будто пытается всеми силами убедить. — Поэтому всё пройдёт хорошо. Просто поверь мне, ладно?

Дилюку бы её уверенность. Огонь — надежды и веры во что-то хорошее; наверное, поэтому они и притянулись друг к другу, так и не разойдясь после Денвера. Желудок болезненно сжимается от проскальзывающей в мыслях еды, требует закинуть внутрь хоть единую крошку, мешающую жрать себя самого. Разделяться отвратительнейшая идея, но, стоит признать, и их сейчас больше, чем просто двое. Второй человек сумеет прикрыть спину и, в случае чего, или защитить, или подать знак, что нужна помощь. Нет смысла расходиться по разным сторонам Риверсайда — найдут какую-нибудь улочку, где двое пойдут по одной части, двое остальных — по другой.

Тревожность ворочается комом.

— Тебя не переубедить, да?

Джинн, улыбнувшись, отрицательно качает головой. Она хочет как лучше — у них сейчас только пара бутылок, наполненных дождевой водой, но это не поможет утолить сосущий голод и набраться сил.

Дилюк открывает рот, чтобы смело сказать: он пойдёт с Джинн и это не обсуждается, но краем глаза улавливает, как Кэйа небрежно заталкивает в рюкзак новую и относительно чистую одежду — не может быстро переодеться, чтобы не растревожить больное плечо, которое нуждается в постоянном покое. Не сдержавшись, Дилюк тихо ругается себе под нос.

За Кэйей нужно следить. Доверить бы это дело Сайрусу — мужик, кажется, хороший, и с Джинн отлично ладит, а она в людях умеет разбираться, но. Дилюк пробыл с Кэйей куда больше времени, чтобы успеть изучить мелкие жесты и привычки. Для Сайруса он — тёмное и шипящее неизвестностью пятно, от которого тянет смертельной опасностью. И это чувство — выгрызающее дыры — не исчезнет до тех пор, пока один из них жив. Пусть лучше отправится вместе с Джинн, которой, кажется, прекрасно доверяет — пусть станет её щитом, прикрывающим от всего. А Дилюк возьмёт на себя задачу более сложную, тяжёлую, острую и ядовитую.

Он повторяет для себя ещё раз: одно неверное движение — и Кэйа окажется с пулей промеж глаз.

Застёгнутая по горло куртка не особо согревает, но всё же лучше, чем совсем ничего. Сухая футболка приятно прилегает к телу, мягко окутывает, позволяя не вздрагивать от холода каждые несколько секунд. Кожа на руках всё равно превращается в гусиную с каждой новой волной дрожи, прокатывающейся от макушки до пяток. И ноги — кроссовки насквозь мокрые и при каждом шаге внутри неприятно хлюпает. На сером полу остаются мокрые следы — так и кричат, что здесь есть глупые выжившие, которых можно запросто схватить.

Риверсайд никак не отличается от вереницы других городов. Такой же серый, мёртвый и готовый пожрать вместе с костями. Пустые стеллажи навевают лишь нескончаемую тоску. Магазины не пестрят разнообразием товаров, только неприятно давящей пустотой и нелепой надеждой на то, что, может, хоть Джинн и Сайрусу удастся найти что-то съестное.

Дилюк рукой проводит по полке, собирая на пальцы пыль — тёмная, почти чёрная, как густые чернила. На ровной поверхности в очередной раз остаются чуть неровные длинные линии, обрывающиеся у конца, будто у обрыва. Отчаяние, заставляющее прыгать вниз и растворяться прямо в воздухе, становясь ничем и одновременно всем сразу. Лишь в дальнем-дальнем углу что-то тускло поблёскивает в свете резво прыгнувшего в сторону фонарика; Дилюк нагибается, цепляется за громко шуршащий пакет и подтягивает ближе к себе. Разочарованный вздох сам собой вырывается наружу: разорванная упаковка из-под каких-то снеков, а внутри ничего, кроме крохотной горсти крошек, крепко забившихся в угол.

Плюсы больших населённых пунктов в том, что в них всегда полно разных разностей — начиная от точек стритфуда, продолжая кучей-кучей разной торговли и заканчивая люксовыми ресторанами.

Минусы больших населённых пунктов в том, что в случае катастроф это всё быстро обносят. Почти вылизывают, оставляя после себя только слои пыли, становящиеся с каждым днём больше и больше. В фильмах и сериалах хорошо — там обязательно найдётся какой-нибудь совершенно нетронутый голодной человеческой рукой маркет, где герои доверху набьют сумки и животы. Реальность крошится и разбивается, открывая истинную картинку, где найти еду — невиданная роскошь. Стоит подумать над тем, чтобы поохотиться на тех же голубей или крыс — всё лучше, чем совсем ничего. Но это, думается Дилюку, нужно осесть на какое-то время в определённой точке, чтобы соорудить ловушки, расставить их, а после — дождаться, пока дичь попадётся. Перестрелять проще и удобнее, но поднимет и шум, и каждая пуля слишком дорога. На дождевой воде протянуть долго не выйдет.

— Через дорогу есть небольшая круглосутка, — задумчиво говорит он, поднимаясь с корточек. Уставшие ноги начинают неприятно ныть.

— И не боишься, что напоремся на мертвяков как в тот раз?

Дилюк смиряет Кэйю выразительным взглядом.

— А мне ринг весь страх отшиб, — огрызается, но Кэйа в ответ закатывает глаза.

Маркет, о котором идёт речь, достаточно небольшой — коробка с различной всячиной. Разумеется, там могут быть мертвецы: их сейчас встретить возможно буквально на каждом углу, а уж в тесных пространствах тем более. И Дилюк боится — не признается вслух и в особенности Кэйе, но боится, как и любой другой человек.

— Что, в наших рядах суицидников пополнение?

— Кэйа.

— Что?

— Заткнись.

Кэйа поднимает руку ладонью вверх — сдаётся, но это не больше, чем жест-обманка. Усыпить бдительность, втеревшись в доверие, а потом — сжать змеиные кольца вокруг тела и раскрошить кости.

— Веди уже в свою круглосутку, — устало выдыхает он, прожимая кнопку включения света на фонарике с тихим щелчком. Почти с таким же, с каким сворачиваются чужие шеи. Человек, который готов предать любого — и просто тех, кто был к нему добр, и даже своих людей. Только вот татуировка никуда не денется — она останется пятном на коже и вечным напоминанием, кому Кэйа принадлежит в действительности.

Холодный воздух бьёт в лицо. Ветер трогает тяжёлые от воды рыжие пряди, пытаясь их сдвинуть — поиграть, — а влага тонкими речушками струится по лицу. Смачивает пересохшие и искусанные губы, попадает в рот — желудок сжимается до боли сильно, урчит, требует. Дилюк бы рад — нечего, только ту же воду, которую по-хорошему бы бережно хранить. Это сегодня с пасмурного неба льёт, как из ведра — конца улицы толком не видно из-за серой стены, падающей с высокого неба. Завтра может вновь начаться удушающая жара, затягивающаяся на долгие и долгие дни. Набирать воду в водоёмах опасно — никто не знает, что там плавает, никаких таблеток для обеззараживания тоже нет. Нужно лезть в очередной госпиталь, прошаривать каждый кабинет в поисках бинтов или лекарств.

Слишком много всего нужно. И слишком много всего искать совершенно заново — новый рюкзак Дилюк раздобыл, но ещё бы найти то, чем его заполнить.

Дверь тихо открывается, а над головой мелодично бренчит музыка ветра. Они невольно замирают на месте, готовые в любое мгновение выскочить обратно на улицу и скрыться от опасности, но снова всё тихо, будто в Риверсайде не остаётся совсем никого — ни следов выживших, ни заражённых, бездумно топчущихся на месте.

Найти бы рацию для связи. Всё ли в порядке у Джинн и Сайруса? Удаётся ли им найти хоть что-то полезное или тоже — лишь обрывки собственных фантазий, истлевающих при виде пустых полок?

Кэйа тихо шипит сквозь плотно сжатые зубы. Дилюк поворачивает голову на звук, упираясь внимательным — цепким — взглядом в чужую спину. Здоровой рукой Кэйа растирает голую кожу на предплечье и мелко-мелко вздрагивает от острых игл холода, а мокрая одежда прилипает к телу второй кожей. Затхлый воздух наполняется терпким запахом крови.

Точно. Он ведь не смог переодеться, как Дилюк и остальные, оставшись в том, в чём сбежал с базы Бездны. Только пошарканный рюкзак, на кармашке которого прицеплен всё тот же золотистый значок снитча, пухло раздувается от накиданных внутрь шмоток.

Раздражение жгуче собирается в груди, срастается в тугой комок и жаркой пульсацией обдаёт голову. Дилюк пытается сосчитать от одного до десяти, чтобы успокоить разбушевавшийся внутри себя шторм, но сдаётся на шести или семи — преодолевает расстояние, их разделяющее, в несколько широких шагов. Кэйа удивлённо оборачивается — крупно вздрагивает от неожиданности, когда его поясницы касается чужая рука.

Дилюк, не желая тратить время зря, коротко командует:

— Снимай.

Кэйа проглатывает рвущийся наружу смешок.

— А как же для начала свидание? Ужин, узнать друг друга получше? — хлопает глазами. — Стой-стой-стой, а твоя подружка-то одобрит?

— Кэйа, — недовольно басит Дилюк, — заткнись. Снимай с себя эти тряпки.

В ответ — взгляд, полный сомнения. Кэйа несколько долгих секунд мнётся и колеблется, опасно сощуриваясь и будто готовясь к решающему прыжку, но в итоге просто размыкает губы и с хрипотцой в голосе напоминает:

— Ты ведь понимаешь, что у меня сейчас небольшие трудности с переодеванием.

— Понимаю, а ты тратишь время и попусту чешешь языком.

Кэйа посмеивается. Низко и с долей некой обречённости, загнанности, когда некуда бежать из тупика, а сил для прогрызть путь зубами попросту не остаётся. Дилюк смотрит на его лицо — замечает и полопавшиеся капилляры в глазах, и новый синяк, и покрасневший от холода кончик носа.

— С чего такая доброта? — рюкзак летит вниз, глухо падая к ногам. Рукой Кэйа цепляется за край футболки и тянет вверх настолько, насколько может, а затем снова вздрагивает, когда Дилюк в случайности мажет по обнажённому боку холодными пальцами.

— От тебя кровью несёт так, что даже я слышу, — он помогает сначала аккуратно снять с шеи бандаж, а после — вытащить из рукава больную руку, но Кэйа всё равно морщится от острой боли, вспышкой ударившей изнутри, будто дробятся все кости. — Не хватает ещё, чтобы заражённые на запашок слетелись, как мухи на мёд.

— Ты точно хотел использовать именно слово «мёд»?

Дилюк не отвечает. Рассматривает в полутьме чужую спину, пока Кэйа принимается рыться в своём рюкзаке и вытаскивать сухую одежду, бесформенным комом затолканную внутрь. Змея на его татуировке-метке открывает пасть, обнажая острые клыки, запросто способные порвать плоть; чёрные кольца сжимаются, закручиваются и будто бы действительно медленно-медленно двигаются. Почти сразу над её головой, покрытой бронёй из чешуи, красной полосой мерцает шрам — ещё не полностью заживший и кривой. Тяжело сглотнув, Дилюк невесомо касается совсем нежной и тонкой кожи. Проводит кончиками пальцев вдоль — рядом, по бокам, словно боясь нечаянно попасть туда, где болит сильнее всего.

Кэйа под его руками в очередной раз замирает. Не брыкается, не стряхивает чужие прикосновения и не торопит. Ждёт, чуть повернув голову и через плечо с интересом поглядывая на Дилюка, провалившегося в вязкое болото из своих мыслей.

— Тебя хорошо подлатали, — шёпотом выскальзывает изо рта.

— Просто давали какой-то антибиотик, чтобы снять остаточное воспаление, — коротко поясняет Кэйа.

— И всё равно пёс кусает своих хозяев.

— Хватит, — раздражается он. — Если бы не я, вы бы все уже сдохли.

На языке появляется горечь. Снова.

— Если бы не ты, мы бы не оказались в таком положении.

— Да бро-о-ось. Ты хоть представить себе можешь, — гневно шипит Кэйа, — сколько раз Эндзё хотел прикончить и Джинн, и тебя? Ты, мать вашу, хоть представляешь, каких усилий мне стоило, чтобы убедить его в вашей ценности и при этом не подставить свою задницу под удар? — зажав чистую одежду в руке, он переступает через рюкзак, оставшийся валяться на полу. Дилюк сводит брови к переносице, готовый отразить любую атаку, но Кэйа, обернувшись, лишь несильно толкает его в грудь — заставляет отступить на мелкий шажок назад. Злость — неконтролируемый пожар, обида — ветер, помогающий пламени стать сильнее и прожорливее.

— Это тот самый Эндзё, с которым ты вёл светские беседы, пока меня чуть не разодрали на ринге?

Кэйа закатывает глаза и цокает:

— Не говори мне только, — щурится, — что ты бы не попытался перерезать ему глотку, если бы выдалась возможность. Что, ты бы не захотел отомстить за свою подружку? Соврёшь, если скажешь «нет», — Дилюк до боли сжимает зубы, но Кэйа, будто не видя границ, продолжает кусаться — больно царапать ледяными пиками. — Синяки на её ногах мы все прекрасно заметили и даже полный идиот поймёт, что они значат.

По позвоночнику сползает крупная дрожь, ударяет мощным разрядом тока — в горле пересыхает, ком слюны дерёт нежную слизистую. И сердце вновь сжимается — неприятно, готовое глупо пойти в лоб сражаться, чтобы неминуемо погибнуть. Будь у Дилюка возможность — он бы накормил свинцом абсолютно каждого, кто тронул Джинн, а Эндзё — просто для того, чтобы больше никто так не страдал. Отомстить — за Джинн, за всё, что ей довелось испытать и пережить.

— Так слушай, значит, сюда, — продолжает Кэйа после небольшой паузы. Он наступает — заставляет снова чуть задрать голову, чтобы смотреть глаза в глаза. — Мне жаль, окей? Оглянись, Дилюк, и посмотри, где мы живём. Это не мир розовых пони, единорогов и радуги. Или скажешь, что ты — сама святость и само благородство, ни на долю секунды не задумывавшееся, чтобы использовать меня в своих целях?

— Только я всё равно не стал бы тебя предавать, — почти рычит Дилюк, но в глазах напротив — ледяные искры и всплывающие айсберги.

— Если разуешь глаза, то, может, наконец поймёшь, что я тебя и не предавал. На высотке мы обговорили план — и ты знал, что проникнешь на базу под видом пушечного мяса, а я буду прокладывать пути к отступлению. Что, скажешь, вышло не так?

— Ещё раз повторю, что когда я соглашался на этот абсурд, то знать не знал, чья ты ищейка.

Кэйа разводит рукой.

— Верь или нет, но это был единственный, слышишь, единственный, — указательным пальцем легонько тыкает Дилюку в грудь, — способ, чтобы нас с тобой не прикончили сразу.

— Хозяин, — хмуро усмехается, — мог разгневаться на своего пса?

Кэйа поджимает губы, наступая на неудобную тему. Он отводит на мгновение взгляд, чтобы после — вновь опасно сощуриться, впиться кобальтовой остротой. Тихая угроза, бегущая по коже мурашками; словно они предупреждают о том, что нужно скорее бежать.

— Я всегда был с тобой честен, — наконец выдыхает Кэйа. Устало и замученно, так, будто прямо сейчас рухнет на грязный пол замертво и больше никогда не поднимется. — Кое-что умолчал, но иначе и ты бы не стал продолжать со мной дорогу. Хочешь ещё одну слезливую историю? — ядовито выплёвывает, чтобы следующим мгновением резко замолчать. — Мы... — облизывает губы, тщательно обдумывая каждое последующее слово. — С ребёнком на руках выживать слишком тяжело. Мы случайно наткнулись на кого-то из Бездны в те времена и стали её частью, чтобы дать Кли хоть немного больше еды. Дайнслейф был против, но я не стал его слушать, Кли была важнее всего. И начал всё понимать только после её смерти, — Дилюк поджимает губы, вслушиваясь в его хриплую речь. Кэйа давится от закровоточивших ран, от жалящей боли, всплывающей наружу. — Из Бездны, я уже говорил, уходят только с пулей в башке. Мы решили сбежать. Скитались какое-то время, а потом нечаянно набрели на вербовщика в Омахе. Люмин не знала, кто я, а я не сразу понял, кто она.

— Ага, и ты прикончил её, а потом, виляя хвостом, побежал обратно к Эндзё?

Кэйа сжимает зубы до боли.

— Все дорогие мне люди были мертвы. И ты знаешь, каково это.

Дилюк криво усмехается:

— И в Солт-Лейк-Сити ты, конечно, оказался по чистой случайности.

— Представь себе. Да, меня схватили по моей же дебильной ошибке, — недовольно шипит, — сначала — для ринга, как и многих других. Потом увидели татуировку и я стал пленником, которого должны были доставить Эндзё сюрпризом. И ты, — Кэйа снова тыкает указательным пальцем Дилюку в грудь, — ты стал моим гарантом, через который я мог добраться до ублюдка и не сдохнуть от его же рук. Конец.

Верить его словам себе дороже. Нет никакой уверенности — даже самой крошечной, — что это не очередная ложь ради лжи. Кэйа может придумать абсолютно что угодно, лишь бы только выкрутиться, вылезти как можно более сухим из воды. Времени на продумать и сопоставить все детали у него было предостаточно — и до Вегаса, и во время кутежа вместе с Бездной. Это Дилюк всеми силами боролся за выживание, буквально выстилая острым лезвием меча себе дальнейшую дорогу, а Кэйа — спокойно наблюдал за этим, как за самым интересным шоу.

— И как, хорошо я вас повеселил, когда бился с мертвецами? — злится Дилюк и, не выдержав, несильно толкает Кэйю рукой в плечо — в здоровое, хотя нужно хорошенько треснуть в самое уязвимое и больное, чтобы предателя согнуло пополам от боли. Ярость разливается внутри, кипятит кровь, делая её невыносимо горячей — настолько, что бледная кожа вот-вот забугрится и пойдёт пузырями. — Сукин ты сын, Кэйа. Поёшь красиво, а что под этим? Ты был готов просто смотреть, как меня жрут на том ринге.

Кэйа отступает назад, но не сдаётся — в полутьме маркета его глаза будто бы совсем неестественно блестят; никакой вины или чувства раскаяния — только непоколебимая уверенность в своей правоте. Дилюк напряжённо дышит, втягивая носом спёртый воздух. Чужая маска — прочная броня, сквозь которую так просто не пробраться; её нужно пробить, чтобы трещины поползли кривой сетью, а после — дать рассыпаться тысячью окровавленных осколков.

— Что, снова достанешь пушку и направишь на меня? — лицо Кэйи искажает голодная усмешка. — Ну давай, чего ждёшь? Только на этот раз стреляй.

Дождь становится сильнее и яростнее, словно вознамеривается смыть все следы человечества и оставить только чистое полотно, где глубокие лужи-озёра вскоре высохнут, обнажая напитанную влагой почву. Холодные капли, растягивающиеся в полёте иглами, барабанят по асфальту снаружи и пулями врезаются в стеклянную поверхность двери. Удивительно, что оно тут целое, а не выбитое, как бывает во многих подобных местах. Иллюзия защиты от непогоды, кажущаяся в моменте уютной, но затем медленно приходит понимание: это не больше, чем коробка, в одночасье способная превратиться в гроб.

Поругаться они ещё успеют — если в итоге один не прикончит-таки другого. Нужно в первую очередь думать о том, как добыть припасы, и о Джинн с Сайрусом. Нет смысла задерживаться и заставлять их лишний раз нервничать.

Качнув головой, Дилюк ловко переводит тему:

— Одевайся.

Несколько секунд Кэйа глупо на него смотрит, силясь прожечь ледяным кобальтом насквозь, но вместо того, чтобы броситься в атаку ещё свирепее, меланхолично пожимает плечом. Будто его эта тема никак не трогает, будто она ему совершенно безразлична, а это лишь Дилюк бесится на пустом месте, не желая понять чужие мотивы. К чёрту и их, и самого Кэйю, который, тихо закряхтев, наполовину прикрывает своё тело тканью болотной футболки. И смотрит снова — ждёт, обманчиво покорный, пока Дилюк нахмурит брови и подойдёт ближе.

Касание проносится дрожью. Дилюк помогает снова снять с шеи ремешок бандажа и освободить левую руку; Кэйа аккуратно разгибает её в локте и облегчённо выдыхает, приводя уставшие мышцы в движение. Молчание затягивается, нарушаемое громко стучащимися каплями дождя снаружи и тихими вздохами здесь, в помещении. Дилюк уже помогал ему переодеваться чуть раньше, до плена в Бездне и громкого предательства, но сейчас ощущается это в несколько раз острее. Напряжённее, как множество крошечных молний, хаотично бегущих по телу.

Противоречивость.

Как Кэйа вообще может доверчиво подставлять свою спину ему? Ему, человеку, в чьей голове так и возникают мысли, чтобы просто взять и прикончить — это так просто, так быстро. Даже если Бездна сюда доберётся, то вряд ли найдёт тело, разлагающееся где-нибудь между стеллажей в бесконечном лабиринте руин. Дилюк проводит кончиками пальцев по чужому запястью — там, где кожа кажется совсем тонкой и нежной, а затем незатейливо поднимается ближе к локтю, прочертив невидимую линию вдоль проступающих вен. Внутри что-то сжимается, скручивается; Кэйа громко выдыхает через рот, а от цепкого взгляда не укрывается, как его всё ещё наполовину обнажённый живот поджимается.

Хочется сделать что-то ужасно идиотское. Абсурдное.

Дилюк останавливает себя в последний момент — даёт мысленную затрещину такой силы, что в ушах начинает мерзко звенеть колоколами. Татуировка извивающейся змеи скрывается под тканью, местами выпачканной какими-то пятнами. Сырость — наверное, в том бутике где-то подтекает крыша, позволяя влаге проникать внутрь.

Закрепляя на шее Кэйи бандаж, Дилюк хрипло из себя давит:

— Шевелись, нам нужно облизать здесь каждый угол.

В спину прилетает выразительный хмык.

— Есть, сэр.

Дилюк закатывает глаза.

Смеркаться начинает довольно быстро. То ли они совсем не замечают времени, пока беспорядочно шарят по рядам разных зданий, то ли оно течёт как-то совсем иначе. Немного дальше по улице вырастают первые высотки, упирающиеся крышами в хмурое, плачущее небо, а лабиринт из улиц закручивается сильнее, принимаясь путать и пугать.

Срочно нужно раздобыть какую-нибудь карту — с ней всяко легче ориентироваться в большом пространстве, как и делать мелкие пометки, чтобы точно не забыть или не проморгать. Хорошая привычка, быстро приевшаяся ещё в самом-самом начале, когда пришлось быстро сматываться из Нью-Йорка и его самых дальних окраин. Сейчас, почти шесть лет спустя, на улицах куда тише и спокойнее — окружающий мир продолжает очень медленно умирать, но тогда, когда вирус только-только начал заставлять возвращать людей к подобию жизни, опасностей было куда больше. Они вытекали из выживших людей, прячущихся в, как им казалось, укромных местах.

Однажды Дилюку довелось встретить небольшую семью, надеявшуюся пересидеть беспорядки и весь ужас в своём доме. Они наотрез отказывались покидать родной городишко, цепляясь за него, как за свою последнюю надежду. «Это совсем скоро прекратится», заверяла взволнованная мать свою дочь лет семи-восьми, «надо только потерпеть». Надо бежать — сматываться, вооружившись ножом. Дилюк честно пытался — пытался их спасти, убедить, что ничего не кончится и будет только становиться хуже. И мать, и дочь остались навсегда похоронены проходящим мимо стадом, сеющим только смерть и разрушение.

Дом — не крепость. В конец света домом могут стать только люди, но никак не место.

Обшаривая жилые квартиры запросто можно наткнуться на трупы — на зарастающие паутиной скелеты, чья плоть давно успевает сгнить. Кто-то не выдерживает и заканчивает жизнь своими же руками — некоторые умудряются сначала прикончить остальных — семью, друзей, — считая это высшей милостью, а только потом берутся за себя. Джинн говорит, что это — ужасно печальная картина, а Дилюк каждый раз просто пожимает плечами, не зная, какую сторону занять. Нет правильного и неправильного, и хочется самого простого: жить, а не выживать, сжирая болючую потерю за потерей.

Желудок продолжает урчать. Улова совсем немного — пара банок консервов, которые, как надеется Дилюк всем сердцем, ещё пригодны для употребления. С каждым днём всё тяжелее найти что-то съестное — большинство продуктов, которые любезно остаются на полках, напрочь испорчены: сгнившие, обросшие слоем пушистой плесени. Проглотить такое — мучительно сдохнуть от отравления. Кэйа большую часть времени молчит, открывая рот только по делу; стоит, насупившись, и смотрит куда-то в сторону опустевшей баскетбольной площадки. Сетка едва заметно подрагивает от ветра, словно играющего и пытающегося забросить невидимый мяч, а лужи беспорядочно подрагивают, когда в них попадают дождевые иглы.

Хочется спросить что-то, но и это тонет неоформившейся кучей. Тишина укрывает плечи дискомфортом, будто им так и нужно трепаться, пока языки не перестанут ворочаться от усталости. Дилюк поджимает губы; у них с Кэйей больше нет ничего общего, а ту симпатию, успевшую зародиться чёрт знает когда, стоит придушить и бросить под ноги гнить. Предатель — это клеймо, и Кэйе больше нет никакой веры. Вполне возможно, стоит добраться до Сиэтла, убедиться, что в его руинах нет ни намёка на Бездну, и, наконец, разойтись. Если, разумеется, никто не сдохнет к этому времени. Дилюк, Джинн и Сайрус поедут в ещё неизвестном направлении, окончательно скрываясь и теряясь в ахроматичности, а Кэйа отправится туда, куда захочет. И больше они никогда не встретятся.

Ожидание нервирует. В Солт-Лейк-Сити он тоже так ждал, в итоге попадая в колесо из чужих игр. Дилюк и Сайруса бы назвал подозрительным, если бы Джинн ему не верила. Она упёртая — иногда проще согласиться, чем начать спорить и что-то доказывать с пеной у рта. И, к тому же, люди всё-таки не все такие, как Кэйа.

Дверь, ведущая из двухэтажного дома, медленно отворяется. Тело само собой напрягается, ожидая очередную опасность, но в дверном проёме показывается сначала крепкое мужское плечо, а затем пшеничная макушка, остающаяся единственным ярким пятном в округе. Джинн придерживает ручку, чтобы проржавевшие петли не захлопнулись, сотрясая воздух лишним шумом, а Сайрус следом выбирается на улицу. Она отряхивает грязные ладони об узкие джинсы, оставляя почти незаметные пятна.

Кэйа отмирает, наконец тоже поворачиваясь в сторону, откуда доносятся шаги и шорохи. А Дилюк ощущает, как тиски, сжавшиеся вокруг груди, разжимаются и позволяют вдохнуть полной грудью — запах влажной травы и мокрого асфальта. Он несильно толкает Кэйю в поясницу, чтобы не стоял столбом и шёл следом, а сам резво подбегает к Джинн и заключает в крепкие объятия.

— Я же говорила, что всё будет нормально, — улыбается — она, конечно, снова улыбается. Проводит ладошками по спине вздрогнувшего Дилюка и отстраняется, с уверенность заглядывая в глаза. — Тогда меня просто застали врасплох. Что-нибудь нашли?

Дилюк оборачивается к Кэйе, пожавшему плечом.

— Пара банок. Повезёт, если не просрочка.

— У нас где-то тоже так, — кивает Сайрус, поправив рюкзак на плечах. — Не густо, но на сегодня хватит.

— Заночуем в машине, наверное, — вокруг — пустая серость, заросшая крапинками сочной зелени. Дилюк делает паузу, задумчиво промычав. — Так будет проще, если где-нибудь на горизонте замаячит Бездна.

— Она уже маячит, — хмыкает Сайрус, скосив прищуренный взгляд на Кэйю. Тот лишь громко — показушно — цыкает языком от недовольства.

— Хочешь мне что-то сказать? — бархатно растягивает гласные. — Так перестань трястись и взгляни мне в глаза, а если не можешь — так хоть держи рот закрытым.

— Ты-

— Хватит, — встревает Дилюк. Сайрус, оборвавшись на полуслове, гневно смотрит на Кэйю, а после сплёвывает себе под ноги и отворачивается. — Нужно уходить, нечего под дождём просто так торчать.

Взгляд Джинн красноречиво твердит: «я же говорила».

Дилюк громко вздыхает. Кэйа кажется всё тем же ощерившимся псом, каким был в самую их первую встречу: животное, загнанное в угол, и скалящее зубы в попытке защититься.

Нужно только дотерпеть до Сиэтла — и разойдутся по разным сторонам, забывая друг о друге раз и навсегда.