***

- Господин Родже, какое счастье видеть вас в столь ранний час! Что привело вас в мою обитель?

Голос директора, приближающегося к мужчинам, источал медовую патоку и безграничное радушие. Он разве что только руки не раскинул, чтобы принять владельца «Алого Куба» в теплые отеческие объятия. А вот глаза господина Айзена выражали совершенно иные эмоции.

Садис мог поклясться, что видел в них блеск неуемного любопытства и искры зарождающегося раздражения, что никак не вязалось с широкой улыбкой на воодушевленном лице.

- Господин Родже пришел в школу по моей просьбе, - сказал учитель, интуитивно выступая вперед и закрывая собой Видегреля.

- По вашей? - изумился директор. - Как удивительно.

- Что тут удивительного? - не понял Садис.

- Но как же, ведь господину Родже запрещено появляться на территории школы без разрешения госпожи Зитрис.

- Я ему разрешил, - сказал учитель. - Полагаю, у меня в этой школе больше полномочий, чем у бывшей супруги господина Родже.

- Уже бывшей? Ай-яй-яй! - директор расстроенно покачал головой и перевел взгляд с Садиса на Видегреля. - Мне очень жаль. Что думает по этому поводу ваш отец? Наверное, он очень расстроен. Такой многообещающий брак.

- Счастье детей важнее любых перспектив, - мягко улыбнулся Видегрель директору, не желая вдаваться в подробности своей довольно долгой беседы с отцом.

- Надеюсь, запрет на посещение школы ограничивается лишь встречами с Этельстеном? - решил поинтересоваться он, чтобы сразу разъяснить все нюансы. - Или моя бывшая супруга и вам пригрозила судебным разбирательством?

- Нет, что вы, господин Родже, вы всегда желанный гость в моей скромной обители, - проговорил директор, широко улыбаясь. - Уверяю вас, я готов оказать вам любую услугу, только попросите. Хотите увидеться с пасынком?

- Не сегодня, - ответил Видегрель, все так же мягко.

- Зачем же, в таком случае, господину Эйгерту понадобилось приглашать вас? - задал мужчина очередной вопрос, прямо-таки сгорая от любопытства.

- Затем, чтобы... - Видегрель растерянно посмотрел на Садиса, не зная, что ответить.

И учитель незамедлительно пришел ему на выручку:

- Затем, чтобы обсудить вопросы личного характера. К чему этот допрос, директор?

- Личного? Ну надо же! - просиял мужчина, а потом расплылся в еще более широкой ухмылке. - Обсуждайте, конечно. Не буду вам мешать. Только... у меня есть новое распоряжение насчет Сеттона и Гердера. Оставьте их в покое. Я поговорю с ними. Они могут общаться, но в разумных пределах. То есть ломать друг друга, но не школьное имущество и других учеников.

- Как будет угодно, - проговорил учитель, который уже давно перестал удивляться причудам мужчины.

- Что ж, в таком случае оставляю вас одних.

Айзек окинул заинтересованным взглядом ель, под которой прятались ученики, и, задумчиво хмыкнув, направился к школе.

А Садис, проводив его взглядом, мягко прикоснулся рукой к локтю Видегреля, привлекая к себе внимание мужчины. И когда тот посмотрел на него, склонился вперед и оставил на его губах легкий поцелуй.

- Рад, что ты нашел для меня время, - сказал он искренне. - Идем, покажу тебе, где я живу, и угощу кофе.

Видегрель ласково улыбнулся и чуть изогнул бровь.

- А указку покажешь? - спросил он, заглядывая Садису в глаза. - Я много о ней слышал, но рассмотреть, к сожалению, не удалось. Право слово, я сгораю от любопытства.

- Мои ученики пришли бы в ужас от подобной просьбы, - хмыкнул Садис и, отстегнув орудие воспитания от пояса штанов, протянул его Видегрелю.

Мужчина сжал указку в руке и внимательно вгляделся с поблескивающий на свету гладкий металл. Согретая ладонью Садиса, она манила к себе взор Видегреля, рождая в воображении довольно откровенные и пикантные картины. Правда, испытывать ее на себе мужчине совершенно не хотелось, однако...

- Сдается мне, этому орудию можно найти более мирное применение, - усмехнулся он, возвращая указку владельцу. - Если мы откажемся от кофе и потратим отведенное на это время с большей пользой, я мог бы поделиться с тобой некоторыми своими соображениями на этот счет.

- Какое заманчивое предложение, - оценил Садис, возвращая указку на место.

И, оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости нет учеников, привлек Видегреля к себе.

- Думаю, я знаю, как именно воспользуюсь ей. Ты только помни: я не причиню тебе вреда.

Он покровительственно погладил любовника по волосам и, поцеловав его в висок, повел к школе, счастливо улыбаясь.

***

- Ноль Ноль Семь, зайди в мой кабинет, - директор выключил телевизор и раскрутившись в офисном кресле, усмехнулся.

То, что он сейчас увидел, было достаточно неожиданно. И так волнующе, что Айзек просто не мог усидеть на месте. Он встал, прошелся по кабинету, разминая затекшие мышцы, и вернулся за стол.

Ну, Садис! Ну, монстр! Кто бы мог подумать, что ему удастся растопить лед неприступности господина Родже? А сам Видегрель? Сколько влиятельных мужчин стелется у его ног, ради одного лишь взгляда, а он выбрал простого преподавателя. Да, странная штука, судьба.

- Хозяин, - Ноль Ноль Семь выполз из своей норы и раболепно поклонился.

Этот уже немолодой гений шпионажа был единственным человеком в школе, поверенным во все дела мужчины. Такой себе первый советник и хранитель тайн. Он был невысоким и таким худым, что, казалось, выйди он на улицу, и его сдует первым порывом ветра. Волос на голове с непривычно большим лбом почти не осталось. Глаза были маленькими, с расширенными зрачками, и подслеповато щурились от яркого дневного света. А осунувшееся и бледное лицо с глубокими черными тенями под нижними веками было изрезано преждевременными морщинами.

- Ноль Ноль Семь, - директор приветливо улыбнулся и указал бывшему разведчику на стул.

Тот, зная, что представляет собой удобное на первый взгляд сиденье, отрицательно покачал головой.

- Что ж, стой, если такова твоя воля. Итак, - Айзек сделал глубокий вдох, - как ты, несомненно, помнишь, я взял тебя к себе, укрыв от правительства и прочих государственных служб, с тем условием, что ты обеспечишь меня полной информацией о том, что происходит в стенах этого учреждения. И что на территории не останется ни одной тайной слепой зоны, в которой могло бы произойти нечто, о чем я не смогу узнать, и как следствие, заболеть бессонницей.

- Я все это помню, хозяин, - новый, греющий душу поклон.

- Так почему, мой любезный друг, я не в курсе того, что сегодня днем произошло под вековой елью в центре парка? Это дерево, наша гордость и услада глаз моих, вдруг стало причиной моего же стресса.

- Вы хотите, чтобы под дерево была установлена камера наблюдения... - Разведчик не спрашивал, а уточнял.

- Вы этого хотите, любезный Ноль Ноль Семь, не я. Разве это не ваша работа?

- Я не подумал, простите...

- У вас нет детей. Вам, пожалуй, прощу. Чтобы через пятнадцать минут все было сделано. И проверьте тщательнее, не упущено ли еще что-то. Знаете, сегодня под тем деревом могло произойти убийство, и мы с вами никогда не насладились бы занятным зрелищем. Идите, Ноль Ноль Семь, и оправдайте свое прозвище.

- Да, хозяин.

Мужчина скрылся в своем подвальчике, любезно отведенном ему Айзеком, и бесшумно прикрыл за собой дверь.

Ну вот, одна проблема решена. Осталось еще две, и можно, пожалуй, звонить Виктору и договориться о встрече. Правда, для этой встречи Айзеку придется пересечь океан, но это лишь досадные мелочи, не стоящие беспокойства.

Мужчина поднялся и решил немного прогуляться по школе, лично разведать, что там и как, и заодно поговорить с Гердером.

Мальчишку он нашел в комнате отдыха, там же был и объект его страсти, Сеттон. Вот только парни сидели по разным углам, оба мрачные и насупленные, и пленительно одинокие в своих страданиях.

- Гердер! - позвал директор с порога, и на него все оглянулись.

Кто-то встал со своих мест, в знак приветствия или уважения, другие откровенно проигнорировали. Хамье малолетнее!

- Директор. - Гердер подошел, подозрительно косясь на мужчину. - Что-то случилось?

- Нет. Пока что... Пойдемте, пройдемся темными пустынными коридорами и поговорим.

- Почему коридорами?

Мальчишка весь съежился, на что директор только фыркнул.

- Идемте, Гердер, я не педофил, хоть, признаюсь, моя ориентация у вас не в чести.

- Я вас не понимаю... - Ирман уставился на мужчину как на какого-то гуманоида.

- Ничего-ничего, меня многие не понимают. Но так всегда и бывает с гениями своего дела. Вот я, к примеру, гений вынюхивать и выведывать чужие тайны. Так сказать, кладоискатель в грязном белье.

Он взял Ирмана под руку, и парень даже не вздрогнул, завороженный патокой слов, и повел его вглубь одного из главных коридоров, где действительно, несмотря на светлое время суток, царил непроглядный мрак.

- Знали бы вы, юноша, как чарующе порой проникать в то, что люди обычно прячут от чужих глаз. Их истинные лица, их подноготная, если хотите, это то, что действительно важно и прекрасно. Все эти богачи, бомонд, признанные критики того, что может быть красивым, а что нет, вызывают во мне искреннее отвращение. Если бы вы хоть единожды заглянули в их нутро, то увидели бы там лишь червей, грязь и порок, распускающий свои ядовитые ветви и отравляющий их души. Они лицемеры, льстецы, шуты на самом деле. Они не правят миром. Нет. Они создают видимость. Миром правят искренние люди, те, которые открыто заявляют о себе, и о том, что они представляют собой. Без масок. Сплошная нагота. Вот вы, к примеру... - Айзек остановился в самом темном месте и, выпустив локоть Ирмана, положил ладонь на его плечо. - Убийца. Псих. Маньяк, чего уж там скрывать, давайте начистоту. И в то же время боитесь всех мужчин без исключения, кроме своего возлюбленного и вот теперь меня. Хотя мы с вами стоим в месте, которое ваше больное подсознание должно бы было отметить как потенциально опасное, вы позволяете мне трогать вас и не предпринимаете попыток меня убить. Вы знаете, почему это происходит?

Ирман, находящийся словно под гипнозом, отрицательно покачал головой, а потом, сообразив, что директор его попросту не видит, проговорил:

- Нет.

- Вы забитый жизнью, закомплексованный, перепуганный ребенок. Вот почему. Вы не понимаете сейчас ни слова из того, что я вам говорю. Но вы поймете. Позже. Вы считаете, что жизнь вас сломала, но вы не правы. Если бы это произошло, ваша бронированная скорлупа спала бы с вас и обнажила бы вас до нервов. Вы бы стали человеком столь сильным и прямолинейным, что все ваши враги боялись бы одного вашего безразличного взгляда. Вам бы не пришлось доказывать свою силу кулаками. Достаточно было бы одного разочарованного слова. Гердер, с вами случилась прекрасная на самом деле вещь. Вас унизили, вашу веру в добро и бога сломали, ваши авторитеты были поруганы, вы стали чистым, когда переступили через седьмой грех. Вы смыли все шоры со своих глаз кровью, зачем же вы опять мусорите внутри себя? На сегодняшний день вы мой любимый ученик. Никто и ничто не приносит мне столько эстетического удовольствия в этой школе, как вы. Вы, как неграненый бриллиант, который добыли, взорвав скалу. Вы - алмаз, Гердер. И не приведи судьба, вы попадете в руки не того ювелира. Я привел вас сюда, в эту тьму, - Айзек поднял руку и нежно погладил мальчишку по волосам, - чтобы вы осознали одну вещь. Вы не боитесь меня, потому что я откровенен с вами и предельно честен. Вы знаете, что у меня на уме, я знаю, что на уме у вас. Такое взаимопонимание возникает только между обнаженными друг перед другом людьми. Я ставлю вас на одну ступень с собой, Гердер, это высочайшая степень доверия. А теперь я попрошу вас об одной вещи: держите себя в руках, говорите то, что думаете, делайте то, что хотите, пусть боятся не вашей силы, а вас. Перестаньте ломать школьное имущество и избивать тех, кто слабее вас. Примите свою сущность и погрузитесь в нее, даже если это грозит вам одиночеством. Сейчас вы вернетесь в комнату отдыха и обдумаете мои слова. Откройтесь этому миру, покажите ему свою жестокую душу, и обретите, наконец, счастье. Всегда будьте самим собой.

Бросив эту банальную на первый взгляд фразу, Айзек легонько хлопнул Ирмана по щеке и ушел, оставив мальчишку наедине со своими мыслями.

***

Ирман поднес руку к лицу и потрогал кожу, которой только что касался взрослый мужчина гомосексуалист. И ему не было ни противно, ни страшно. Его это не заводило и не отторгало, и вообще, казалось, вовсе не трогало. Ну, коснулся и коснулся. Такое ощущение, как будто он вернулся в далекое прошлое, где еще был нормальным, целостным человеком, и все еще мог доверять людям. Странный человек, этот Айзек Айзен.

Ирман тряхнул головой, прогоняя наваждение, и поплелся к комнате отдыха, но уже у самого порога остановился. Он смотрел на сидящего в углу Амиса, который о чем-то задумчиво размышлял, и его сердце отчаянно забилось.

А ведь и правда, Сеттона он не боится. Ему он позволяет подходить так близко, как никому вообще не позволял после того случая. И даже смог прикоснуться к нему.

Ирман опустил взгляд и посмотрел на свои ладони, которые тут же отозвались болезненным покалыванием, а в паху все подвело от приятного тепла.

Парень сглотнул.

Он хочет Амиса. Хочет так сильно, как будто превратился в дикое неконтролируемое животное. Он хочет его, но никогда не возьмет.

Директор прав, прежде чем впускать в свой мир другого человека, нужно признать, кто ты есть на самом деле.

Ничего, у него есть еще полтора года для того, чтобы разобраться в себе. А потом Амис уйдет из его жизни навсегда.

***

- Странное место вы выбрали для встречи, директор. - Садис забрался под разлапистые ветви старой ели и уставился на мужчину.

Айзек ходил вокруг ствола, чуть пригибаясь, когда обломанные сучки грозились расцарапать ему макушку и лицо.

- Ах, Садис, как же тут романтично. А я, старый дурак, так ни разу и не подумал, какое это восхитительное место.

- Романтично? - Учитель нахмурился. - Вы меня на свидание пригласили?

- А вы против? - Айзек искривил губы в жеманной ухмылке. - Я, конечно, не так молод, как наш, то бишь, простите, конечно же, ВАШ, господин Родже. Но смею надеяться, что все еще привлекателен.

- С чего вы взяли? - Садис хмурился все сильнее.

- Четыре года рядом со мной вас так ничему и не научили? Я знаю все и про всех, хотя... Что тут вчера случилось, под этой замечательной елью?

Айзек нежно гладил ствол, как будто прикасался к любовнику, и прожигал Садиса взглядом.

- О чем это вы?

- О Гердере с Сеттоном. Что между ними произошло?

Садис ухмыльнулся. Так вот в чем причина!

- Сожалею, но я видел лишь как они оба выходили.

- Даже так? - Директор разочарованно цокнул языком. Что ж, придется теряться в догадках. - Так как вам это удалось? - сменил он тему разговора.

- Что именно, директор?

- Ах, Садис, что вы как маленький? Видегрель такой цветок, сорвать который не каждому по силе. Но вы! Я в восхищении, право слово. Знал бы, что вы склонны к гомосексуализму, давно бы отвез вас в «Алый Куб».

- Это не гомосексуализм, - бросил Садис отстраненно. - Просто мне нравятся красивые люди, а Видегрель, он не только красив...

- Да-да, учтив, обаятелен, понятлив... - Айзек сощурил глаза. - Умеет угодить, чего уж скрывать. В этом его главная ценность. Вам досталось сокровище, не упустите его.

- Кстати, о сокровищах. - Садис прокашлялся, думая, что сейчас самый подходящий момент попросить об одолжении. - Я хотел бы взять отпуск.

- Боги, Садис, вы меня поражаете! Отпуск?! Вы это всерьез?!

- Значит, вы не отпустите меня? - не особо удивляясь, спросил учитель.

- Боже упаси! Разве могу я препятствовать истиной страсти? За кого вы меня принимаете?! Ну, Видегрель, ну проказник! Он так запал вам в душу, что вы хотите бросить работу? Немыслимо! Я в полнейшем восторге!

- Так, отпустите? - Приподнял бровь мужчина.

- Да! Само собой! Месяц? Два? Сколько вам нужно, мой милый, чтобы насладиться прелестями нашего, хм, простите, вашего Видегреля? Хотя, вечности, будет мало, я полагаю.

- Неделю, - проговорил Садис.

- Недели достаточно?! Вы чертов сухарь! Ну как так можно?! Ваш любовник, он как прекрасная роза, которую лелеял садовник, оберегая от всевозможных опасностей. Он ангел, сущий ангел, такой чистый и недоступный. И такой весь ваш! А вы говорите неделю. Возьмите хотя бы две. Будьте же романтиком!

- А как же ученики?

- А что, ученики? Школа стояла до вас, и будет стоять после вас. Не подорвут же они ее? А все остальное поправимо. В общем так. Собирайте вещи, и в субботу вон из школы, и чтобы как минимум шестнадцать дней я вас не видел.

- К чему такое рвение? Почему вы так хотите...

- Ах, Садис! Знаете, ведь мир спасет не красота. Мир спасут геи и лесбиянки, хотя вторых еще может потянуть на потомство, к тому же их две, и каждой может захотеться по ребенку, но это уже второстепенный вопрос. Я же говорю о том, сколь прекрасной станет наша планета, когда численность населения сократиться вдвое, а то и втрое. Вот почему я всячески поощряю однополую связь. Ну вы ведь знаете об этом. Идите, Садис, идите, готовьтесь провести свои незабываемые недели. А мне нужно позвонить.

Учитель благодарно кивнул и ушел. А Айзек достал из кармана мобильный.

- Ноль Ноль Семь, ну как видимость? - спросил он, глядя прямо в незаметную среди веток камеру наблюдения.

- Отлично, - отозвался в динамике радостный голос.

- Прекрасно, - бросил Айзек и отключился.

И чего радуется, глупый? Главное-то они уже упустили. Что же все-таки тут вчера произошло? У кого бы разузнать это?

***

Будь собой... Признайся... Отпусти зверя... и будь счастлив. Счастлив...

Возможно ли это? Не бороться с собой, а принять себя. Принять то, что ты другой. Ты - моральный урод, в ком зреет семя зла. И с этим нужно научиться жить.

Ирман оторвал взгляд от учебника и посмотрел на Амиса. Тот, хоть и не доставал его больше, но все время был на глазах, как будто специально появляясь даже в самых неожиданных местах. Что уж говорить о комнате отдыха, где все были у всех на виду.

Пах Ирмана болезненно подвело, и он поморщился. Так теперь было всегда, когда он видел второкурсника. И чуть ли не каждую ночь приходилось помогать себе, чтобы снять скопившееся за день напряжение.

Ирман тяжело вздохнул и тут же опустил взгляд. Вся эта ситуация уже начинала раздражать его, но парень держал свои эмоции под контролем.

Амис был тут, при нем, живой, здоровый, и принадлежал только ему. Все в парне говорило об этом. «Иди и возьми меня», - манил его взгляд. И этот взгляд, пристальный, призывный, несколько усталый, сводил Ирмана с ума.

Парень хватался за любую возможность отвлечься, только бы не вспоминать вкус его губ. Его запах. Тепло его тела. Но все было бесполезно.

Хотелось трогать его. Целовать. Хотелось вжать его в стену и дать волю своей похоти. Хотелось вогнать в него член и наслаждаться болезненными стонами и вскриками. Но потакать своим желаниям Ирман не мог, потому что прекрасно понимал, что ничем хорошим это не закончится.

Их с Сеттоном отношения изначально обречены на провал. И лучше закончить их сейчас, пока все не зашло слишком далеко.

Но как же тяжело это сделать.

Бросив на Амиса тяжелый взгляд, Ирман схватился за волосы и шумно выдохнул, пытаясь успокоиться.

Если бы им не видеться хотя бы пару дней, возможно тогда бы его отпустило. Однако одна мысль о том, что Сеттон снова может исчезнуть на длительный срок, заставляла Ирмана сходить с ума и чувствовать себя при этом больным на голову извращенцем.

***

«Больше не приближайся ко мне!»

Некоторые фразы, попадая в разум, имеют совершенно противоположный эффект. И вроде бы смысл услышанного понятен, а запрет, красной линией прочерченный через все предложение, горит тревожным багрянцем, но сердце сопротивляется, нашептывая, что за непреклонным «нельзя» кроется нечто иное.

И этот шепот змеиным поцелуем касается сердца. Легким ветерком проникает в трещинки израненной души, питая слабую искорку несмелой надежды, чтобы превратить ее в одержимость. Чтобы перекроить ее в манию, граничащую с психозом, которая на полотне судьбы нарисует красками отчаяния свои уродливые психоделические картины, исполненные безумия и боли.

Амис не собирался сдаваться. Нет, он ясно дал Ирману понять, что не отступится. Что никогда и ни за что не оставит его, даже если это упрямство и настойчивость их обоих сведет в могилу или в палату психиатрической клиники.

Впрочем, переть напролом так же не было никакого смысла, и Амис это прекрасно понимал. Что ж, кровь не всегда будет кипеть. Как и любая другая жидкость она остынет, нужно только немного времени. И у Амиса это время было.

Успокоив взвинченные нервы и вздрюченный разум, он смог вернуть себе душевное равновесие и обдумать дальнейшие действия. Ирман просил не приближаться, что ж, он не станет этого делать, но избавиться от него у Гердера не получится.

Никогда!

Ведь даже на расстоянии, даже не приближаясь, он все равно будет тенью следовать за Ирманом по пятам, пока парень не сдастся. Пока не признается. Пока не поймет, что в этой цепи судьбы есть и его звенья. И что разорвать их без обоюдного согласия не выйдет.

Однако, принимая такое решение, Амис и предположить не мог, что своей настойчивостью и ослиным упрямством он обрекает на адские муки не только Гердера, но и себя.

Ирман старался спрятаться от него. Увиливал, юлил, находил сотни причин сбежать, но от собственного отражения не убежишь. От своего сердца не спрячешься. Амис знал это слишком хорошо, и пользовался знанием, сводя первокурсника с ума и погружаясь вместе с ним в омут собственноручно созданного безумия.

Однако в затеянной им игре было и свое очарование. Уродливая и удушливая красота, оставляющая на сердце глубокие незаживающие раны, из которых крупными алыми каплями сочился до горечи приторный сок ненормального извращенного удовольствия.

Школа стала для Амиса музеем. Безликими стенами, единственной ценностью которых был эксклюзивный экспонат. Невероятно дорогой, немыслимо хрупкий, уникальный, неповторимый... спрятанный за прозрачным куполом холодного отчуждения и огражденный невидимой полосой запретов и страхов, переступить которые не представлялось возможным.

И Амис не переступал установленных границ. Держал дистанцию и наблюдал. Любовался, смотрел...

Смотреть... Боги! Как же этого мало...

И как бесконечно много ловить на себе ответный взгляд...

Неистовый, горячий, пламенный... От которого воском плавится кожа, а воздух трещит и искрится, готовый взорваться и разорвать весь мир, превратив его в горсть звездной пыли.

И для саднящего сердца есть лишь одно утешение – память. Потому что невозможно забыть о тяжелом дыхании на своей коже, о руках, жадно исследующих тело, о терзающих звериным поцелуем губах.

Ирман...

Горький вздох сорвался с пересохших губ, и Амис оторвал взгляд от книги, чтобы вновь вглядеться в любимое лицо, на котором застыла маска скорбной тени.

Ну же, Гердер. Что тебя тревожит? Что не дает тебе покоя? Ты ведь знаешь истину. Ты ведь уже все понял. Для чего все это? Зачем? Ведь было бы проще, если бы...

Нет, не проще. Потому что в обращенных к нему синих глазах больше не было ненависти. Потому что в них больше не было злости. Только тоска. Черная, как сама ночь, непроглядная тоска, способная поглотить не только разум, но и спрятать душу за плотным панцирем непробиваемой паутины отчаяния.

Это напугало Амиса. Он видел в глазах Ирмана разные эмоции, но такую встречал лишь единожды. За ней придет лишь боль. Неутихающая, выжирающая, испепеляющая сердце боль, оставляющая после себя лишь непроглядную черноту необратимого сумасшествия.

Амис отложил в сторону книгу и поднялся со своего стула. Он обещал самому себе, что не приблизится. Он клялся, что сам не сделает ни шага. Но ни один запрет не остановит его. Ничто не остановит, ведь, если он не протянет Ирману руку, то это болото утянет его на дно, откуда парню будет не выбраться.

Медленно, словно в замедленной съемке старого немого кино, он подходил к столу, за которым, вцепившись пальцами в светлые волосы, сидел первокурсник. Амис слышал, как хрустят под его ногами осколки брошенных слов. Как замирает сердце, соприкоснувшись с пустотой Ирмана. Как выстроенная парнем стена осыпается грубыми камнями, впуская его в ледяную пустыню давно выжженной души Гердера.

Бесшумно отодвинув стул, Амис сел напротив первокурсника и положил на стол руки ладонями вверх.

«Хватайся, Ирман. Хватайся. Я не позволю тебе утонуть. Я не позволю тебе заблудиться в этой тьме. Я всегда буду рядом и никогда не отпущу твоей руки».

Почувствовав рядом с собой чужое присутствие, Ирман медленно разжал пальцы, отпуская свои волосы, и поднял на незваного гостя предупреждающий взгляд.

Но, лишь единожды заглянув в бездонную пропасть темных глаз Сеттона, в которых, казалось, затаился целый неразгаданный мир, он не смог вымолвить и слова.

Амис сидел напротив и смотрел ему прямо в душу. Его светлые ладони, лежащие на столешнице, были открыты миру и, казалось, были готовы принять все, что угодно. Все, что этот мир мог ему предложить.

Ирман всегда поражался этой его открытости, даже когда думал, что испытывает к парню лютую ненависть.

Сеттон был его прямой противоположностью. Общительный, дерзкий, бесстрашный и до одури обаятельный, если присмотреться к нему поближе. Его прямолинейность и настойчивость могли привести его куда угодно, могли помочь ему достигнуть любой поставленной цели. Но вместо всех сокровищ мира Сеттон почему-то хотел только одного: оказаться в объятиях конченого психа, слиться с ним в одно целое и остаться рядом навечно. И хоть Ирману ужасно льстило это рвение, он с ужасом понимал: между двумя парнями не может быть нормальных отношений. И если бы они решились, впереди их ждал бы тернистый путь, в конце которого им были бы уготованы только страдания. Только боль и извечная пустота в душе, которую никогда и ничем уже не заполнить.

- Уходи, - просипел Ирман, продолжая изучать красивые ладони с длинными аккуратными пальцами, которые без движения покоились на столе. - Я хочу побыть один.

Губы произносили что-то еще. Возможно, с них срывались обидные слова. Возможно, слова прощания.

Ирман, честно говоря, и сам не понимал, что говорит, потому что скулеж саднящего сердца заглушал его собственный голос.

«Останься, - молил неугомонный орган. - Еще хотя бы на минуту. Дай мне почувствовать, что ты все еще мой. Дай возможность поверить в эту несбыточную сказку о ненормальной, но такой желанной любви».

«Страх не решит проблему, ты же знаешь», - Амис смотрел в небо, застывшее в глазах Ирмана, и мысленно обращался к звездам в его глубинах. - «Ненависть не приведет к счастью. Я могу дать тебе целый мир. Только попроси. Только скажи, чего хочешь, и я подарю тебе желаемое».

- Три минуты, Гердер, - слова не отражают всей сути просьбы, но на большее Амис и не рассчитывает. – Всего три минуты. От тебя не убудет.

Ирман на мгновение прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. Три минуты, не так уж много... нет, ничтожно мало.

«Останься на дольше. Дай насладиться твоей близостью. Дай почувствовать твое тепло».

- Чего ты добиваешься?

Голос хриплый, чужой, язык не слушается Ирмана. Как же влечет к Сеттону. Так невыносимо влечет к нему, что совершенно невозможно сопротивляться этому желанию. Но Ирману как-то удается сохранить самообладание.

- Ничего, - честно признался Амис, чувствуя ужасную вину, волной поднимающуюся в сердце. - Я... скучаю. Три минуты, и я уйду. Обещаю.

Ирман кивнул.

Пусть так. Он потерпит эти ничтожные мгновения. А после просто сойдет с ума, вспоминая слова второкурсника, которые сладкой патокой растеклись по его опустошенной душе.

- Амис... - это уже вообще не похоже на голос.

Так, сиплый шепот не громче шелеста ветра в пожухлой листве.

Ирман тяжело сглотнул, не в силах оторвать взгляд от бледных рук парня. И заскользил пальцами по столешнице, медленно приближаясь к источающим легкое тепло ладоням.

Коснуться бы их всего на секунду... ощутить, как это прекрасно, ласкать человека, который так глубоко запал в душу, что не вытравить его оттуда.

Ирман резко вскинул взгляд и впился им в темные глаза второкурсника, осторожно накрывая его ладонь своей и с удивлением чувствуя, как в кончиках пальцев нарастает покалывание, словно по ним пропускали электрические разряды.

Горячо.

Теплые пальцы Ирмана, скользящие по ладони, оставляли на коже Амиса пылающие следы. Каждое прикосновение словно клеймо. Каждое движение – ожог.

Иногда для ответа не нужны слова. Иногда слова совсем не нужны. Амис знал это очень хорошо. И теперь с благодарностью принимал данное Ирманом безмолвное обещание, лишь на миг коснувшись его пальцев своими.

- Мои три минуты истекли, - отнимая свою руку и пряча ее под столом, сказал он и стремительно поднялся.

Надо уйти. Не раздумывая. Не сожалея. Уйти, чтобы было куда вернуться. Уйти, чтобы сохранить те жалкие крохи рассудка, которые еще остались в стремительно пустеющей голове. Уйти, чтобы остаться с ним навсегда.

«Я подожду тебя, Гердер. Подожду. Ты выплывешь из этой прогнившей реки безумия. Я знаю, выплывешь. И я дождусь тебя на другом берегу».

Разочарование сдавило горло Ирмана смертоносными тисками. Хотелось вскочить и заорать во весь голос, требуя, чтобы Сеттон немедленно вернулся, чтобы снова сел рядом и больше не смел уходить. Но...

Парень прекрасно понимал, если он произнесет хоть слово, то погубит и его, и себя. Они оба рухнут в бездну, откуда не выбраться. А потому нужно прекратить все это, пока не поздно. И лучше всего сделать это незамедлительно.