1

***

В слабо освещенных коридорах школы после отбоя царила мертвая тишина. Звонкие голоса учеников затихли, оставив после себя лишь призрачный шепот, больше напоминающий отголосок былых времен. Далекий смех, еле различимая ругань, скрип половиц и заунывная песнь несмазанных дверных петель.

Казалось, будто грань между прошлым и будущим истончилась, и если потянуть за чуть колышущуюся от сквозняка штору и вглядеться в чернильную тьму зимней ночи за окном, то можно воочию узреть события давно минувших лет.

Впрочем, Амиса не интересовало прошлое. Все трагедии, неприятности, моменты радости и печали, все это прошло, и никогда не вернется. А вот настоящее здесь. Рядом. И упускать его, оглядываясь назад или заглядывая в будущее, было глупо. Хотя и ночные бдения у двери Ирмана, вот уже неделю устраиваемые парнем, так же не свидетельствовали о его особом интеллектуальном развитии. Однако отказать себе в этой малости Амис не мог.

Вот уже несколько дней он приходил сюда, садился на холодный подоконник и, устремив взгляд на запертую дверь, ждал. С замиранием сердца, с колючим комом в горле ждал, сам не понимая чего. И это ожидание почти вошло у него в привычку, доставляя измочаленной душе какое-то ненормальное извращенное удовольствие.

Закусив губу, он смотрел на свои руки, все еще чувствуя на них горячее касание Ирмана, и прислушивался к неровному, взволнованному биению собственного сердца. Как бы хотелось вновь ощутить тепло Гердера. Еще хотя бы разок окунуться в чистейшую синеву его глаз. Почувствовать на шее обжигающее дыхание и... сойти с ума от неописуемого счастья, которое мог подарить ему только Ирман. Как бы хотелось...

Губы Амиса скривились в горькой усмешке.

В безумии нет ничего привлекательного. Его лик ужасен до тошноты, а в коридорах его родового замка лишь плесень, тлен и паутина застывшего времени. Амис боялся безумия. Боялся, что может стать причиной сумасшествия для Ирмана, но вместе с тем был готов пойти за ним даже в пасть к самому Дьяволу. Только бы Ирман захотел. Только бы открыл ему свой разум и сердце. Ведь самые страшные демоны таятся именно там, в глубине души, и победить их можно лишь впустив кого-то в ее потаенные комнаты.

Амис раздосадовано поджал губы и откинул голову назад, прижимаясь затылком к прохладному оконному стеклу.

Во дворе зажегся и погас один из фонарей, осветив коридор лишь на несколько мгновений. Неисправность в системе освещения была совсем незначительной, но именно она помогала Амису следить за часами, поскольку давала о себе знать в одно и то же время.

Вот и все, его ожидание почти подошло к концу. Еще несколько минут, и надо возвращаться в комнату, если, конечно, он не хочет нарваться на наказание и оказаться запертым в карцере на несколько дней.

***

Ирман различил знакомый силуэт издалека и остановился, слушая собственное сердцебиение, которое внезапно дало о себе знать настойчивым шумом крови в ушах. Сделав глубокий вдох, парень постоял немного, всматриваясь в привлекательный профиль второкурсника, а потом, словно опомнившись, тряхнул головой и направился к комнате.

Безумие продолжалось.

Сколько бы Ирман ни пытался отвадить Сеттона, тот с завидным упрямством продолжал крутиться неподалеку, не приближаясь, но и не давая забыть о себе ни на минуту.

Парень часто ловил на себе его обреченные взгляды, когда они пересекались на переменах или в комнате отдыха. И почти каждый день встречал второкурсника у своих дверей, где Амис, словно неутомимый страж, нес свой извечный караул, ужасно этим раздражая.

Но как бы Ирману ни хотелось его прогнать, он почему-то не мог произнести ни слова и просто проходил мимо, стараясь игнорировать парня.

Вот и сегодня Ирман решил воспользоваться выбранной линией поведения. Но когда взялся за ручку двери и провернул ключ в замке, что-то заставило его остановиться.

Сколько Амис уже ждет? Сколько часов? Сколько дней подряд он приходит сюда, чтобы только быть рядом?

Ирман приложился лбом к двери.

Зачем? Зачем он мучается сам и мучает его?

Сделать глубокий вдох и отстраниться от двери. Мысленно обозвать себя безвольным придурком и повернуться к нему, пронзая раздраженным взглядом. И тут же успокоиться, окунувшись в бездонные глубины темных глаз, исполненные лишь нежности и надежды.

Ирман тяжело сглотнул и, сделав несколько шагов вперед, сел рядом с Амисом на подоконник, единственно для того, чтобы избавиться от плена его глаз. А потом просто взял его за руку и, чувствуя легкое покалывание в пальцах, крепко сжал его ладонь.

Пусть знает, что, несмотря на внешнюю холодность, в нем тоже буйствуют чувства. Буйствуют и сводят с ума, заставляя теряться в собственных мыслях и поступках, заставляя вести себя как законченный эгоист, а потом проклинать себя за малодушие и страх, которые мешали ему отпустить себя и просто быть счастливым... с ним... навсегда.

Прикосновение. Такое смелое, уверенное... властное.

Амис вздрогнул, когда его кожи коснулись прохладные пальцы, и зажмурился чтобы не позволить опалившим глаза слезам пролиться на щеки.

Вот чего он ждал все это время. Вот для чего приходил. Для чего изводил и себя, и Ирмана этими ночными бдениями.

Касание. Так мало, если смотреть со стороны. Так много, если чувствовать.

Губы парня приоткрылись, но ни слова, ни звука не сорвалось с них. Зачем? Они все уже сказали друг другу. Все и ничего. Ведь каждый умолчал о самом главном. О том, что их убивает. О том, что рушит их миры, оставляя только едкий запах гари на пепелище чувств.

И все же Амису хотелось кричать. Срывая глотку вопить: «Я подарю тебе вечность. Я окрашу твою черно-белую жизнь красками. Я сумею. Я смогу. Только верь мне. Только останься рядом со мной».

Но звенящая тишина так и не подернулась рябью звуков. И лишь движение руки, чтобы ладонь коснулась ладони, да крепко сплетенные пальцы, чтобы Ирман знал, что для него этот жест очень важен, стало символом сегодняшней встречи.

Сердце Ирмана замерло на короткий миг и забилось с новой силой. Парень непроизвольно сдавил руку Амиса до хруста в костях и шумно выдохнул, чувствуя, что сходит с ума от близости парня и от того, что эта близость не приносит ему ничего, кроме страданий.

Парню хотелось бы быть нормальным, не искалеченным в далеком детстве, не таким угрюмым и злым. Ему хотелось бы ответить Амису на чувства, хотелось бы провести рядом с ним целую вечность, но он понимал, что это желание мимолетно, и скоро развеется под напором жестокой реальности.

Помолчав немного, Ирман ослабил давление своей ладони и сказал тихо:

- Не приходи больше. Эта пытка невыносима. И в этих действиях нет никакого смысла.

С этими словами Ирман резко поднялся и, разжав ладонь, стремительно ушел в свою комнату, думая над тем, как пережить оставшиеся до выпуска Амиса полтора года? И как потом жить все оставшееся время без него?

Тихий стук двери, шелест потревоженных сквозняком штор и еле различимый щелчок провернувшегося в замочной скважине замка. Вот и все.

Сердце Амиса колотится о ребра, но его плач не пробьется через выстроенные бастионы отчужденности, которые Ирман слишком долго и слишком старательно возводил вокруг себя.

Парень спрыгнул с подоконника и подошел к двери, ставшей для него непреодолимой преградой. Провел по прохладному дереву ладонью и прижался к нему лбом.

- Я люблю тебя, - признание легким шепотом слетело с языка, но легче Амису не стало.

Наверное, Ирман прав. В этих визитах нет никакого смысла. Но если так, то, что тогда имеет смысл? Где этот проклятый смысл искать? Есть ли он вообще хоть в чем-то?

«В сердце», - шепнул чей-то тихий голос в глубинах подсознания. - «И только ему решать, что наделить им, а что нет».

***

Несмотря на то, что Ирман дал ясно понять, что не хочет видеть Амиса у себя под дверью, парень все равно изо дня в день приходил и ждал неизвестно чего.

Он ничего не говорил, ни о чем не просил, и часто даже не смотрел на первокурсника, когда тот появлялся в поле его зрения. А просто сидел на подоконнике и смотрел во двор школы отсутствующим взглядом, размышляя о чем-то своем.

Ирман так же оставался верен своим принципам и старался не обращать на Сеттона никакого внимания, как будто он был пустым местом.

И снова время слилось в один сплошной однообразный поток, где дни были похожи друг на друга как в зачарованном сне. Ирман снова впал в свою привычную апатию, продолжая существование без какой-либо осмысленной жизненной цели.

И если бы не Джосс, который зачастил к нему с ночевками, Ирман, наверное, окончательно заблудился бы во временных дебрях.

Друг стал для парня своеобразным раздражителем, который не давал ему закиснуть в болоте обыденности. И потому, когда он нагло вваливался к Ирману в комнату и забирался на соседнюю кровать, парень возмущался уже больше для вида.

Джосс, почувствовав в нем эту перемену, нагло пользовался внезапно свалившимися на него привилегиями, и уже даже не огрызался на попытки Ирмана выставить его за дверь.

Однако Сеттону, по всей видимости, вся эта ситуация не пришлась по душе. И Ирман часто слышал, как они с Джоссом огрызаются друг на друга в коридоре, но предпочитал не вмешиваться, не собираясь ни перед кем объясняться или как-то улаживать конфликт между двумя вспыльчивыми идиотами.

И все же однажды он не смог остаться в стороне, так как Джосс и Сеттон подняли в коридоре такой шум, что его, наверное, было слышно даже в кабинете директора.

Выбесившись на то, что ему не дают нормально позаниматься, Ирман выскочил в коридор, чтобы тут же вклиниться между Арреком и Амисом, не давая им ввязаться в драку.

- Сеттон, у тебя с головой все нормально? - возмущался Джосс, благоразумно отступая от Ирмана на несколько шагов и с раздражением глядя на второкурсника, который бешено сверкал глазами, выглядывая из-за плеча старосты.

- Иди спать к себе. Какого черта ты сюда таскаешься каждую ночь? - возмутился Амис, сжимая кулаки. - Или между вами что-то есть?

- Не твое дело! - огрызнулся Аррек. - Ирман не против моих ночевок, так что отвали!

- Я вообще-то против, - вставил свое слово староста. - Но сейчас вам обоим лучше заткнуться. Джосс, иди спать. А ты, - парень повернулся к Сеттону и посмотрел в его перекошенное от злости и обиды лицо, - просто уйди, ладно? Не устраивай сцен.

Аррек, получив величайшее дозволение на доступ в личные апартаменты Гердера, удалился, громко хлопнув дверью. А Ирман остался в коридоре, так как второкурсник продолжал прожигать его яростным взглядом и болезненно кривить губы.

- Иди к себе, - снова повторил Ирман. - Не приходи сюда.

- Это почему? - возмутился Амис, с раздражением глядя на Ирмана.

Вся эта ситуация его откровенно выбешивала. Несколько дней назад он совершенно случайно увидел во время своего дежурства, как Джосс вошел ночью в спальню Ирмана и не выходил оттуда до самого утра. Как идиот Амис просидел под дверью Гердера до начала занятий, прислушиваясь к тишине. Сотни тысяч мыслей проносилось в его голове, одна хуже другой, сотни тысяч предположений абсурдных и совершенно бредовых рождались в его разуме, но ни одному из них не нашлось подтверждения, и это было хуже всего.

- Почему это я должен уходить? Почему этот рыжий болван у тебя в комнате? Что вообще происходит?!

- У тебя в комнате тоже кто-то живет, я же не спрашиваю тебя, почему, - попытался уклониться от ответа Ирман, не желая распускать сплетни об Умино и его любовниках. - Сеттон, не наворачивай себе лишнего. Иди к себе, скоро отбой.

- Джосс живет в другой комнате, - проигнорировал совет Ирмана Амис. - Вот пусть и валит к себе. Как ты верно подметил, скоро отбой.

- Он останется, - сказал Ирман. - Это не обсуждается. Чего ты вообще завелся? Он спит у меня не первый раз и, к сожалению, не последний. Ты каждый раз будешь устраивать истерики по этому поводу?

- Ну раз ты у нас такой гостеприимный, то, может, и мне можно остаться на ночевку? - с бешенством сверкнув глазами спросил Амис и решительно направился к двери.

Проклятая ревность сводила его с ума. Воображение рисовало идиотские картины всяких извращений, которым Джосс и Ирман могли предаваться за закрытой дверью спальни старосты первого курса. А глас здравого смысла просто не мог перекричать отчаянный вопль беснующегося в панике сердца.

- Там, где есть место двоим, и третий поместится.

- Не поместится. В комнате только две кровати.

Ирман загородил Сеттону вход в спальню, и тот застыл, с обидой глядя на парня.

Так и стояли, глядя друг на друга. Ирман с нарастающей в душе злостью, а Амис с выражением крайнего негодования. И в глубине его глаз пробуждалось что-то очень недоброе, что-то, что требовало жертв.

Ирман хорошо помнил этот его взгляд, которым Сеттон частенько смотрел на него, собираясь вытворить очередную глупость. И ему сделалось муторно.

Если парень снова возьмется за свое и начнет нарываться на его кулаки, разве смогут они ужиться в этой школе и выпуститься целыми и невредимыми.

- Прекрати! - рявкнул Ирман, предупреждая очередную выходку.

И, схватив Сеттона за грудки, потащил его к окну, где и втолкнул в нишу, завешенную тяжелой портьерой. И там уже припечатал к стене, заставив растерять весь боевой запал.

- Ты успокоишься когда-нибудь?! Отстанешь от меня?! - спросил Ирман звенящим голосом. - Или все-таки хочешь ко мне в спальню? Хочешь спать с Джоссом на одной кровати? Отвечай! Если да, то я вас благословляю. Только потом не жалуйся, когда вы оба сдохнете мучительной смертью.

Пальцы Ирмана, сжимающие тонкий свитер на груди Амиса, обжигали кожу даже через ткань, и в голове у парня зашумело. Яростный звон тревожны колокольчиков пел о ненависти и злости. Пел о неистовстве и страсти. О болезненной любви, лишающей рассудка и разъедающей душу. И эта песнь была невыносимой.

- Лучше сдохнуть, чем терпеть все это! - отчаянно прошипел Амис, чувствуя, как силы покидают его уставшее тело. - Ты не понимаешь, ты ни черта не понимаешь, Гердер! Как можно быть таким твердолобым?! Я же говорил тебе! Столько раз говорил. Тогда и сейчас. Я не оставлю тебя. Никогда не оставлю. И кто бы ни пришел за тобой. Кто бы ни отнял тебя. Я не потерю тебя снова!

- Что значит «снова»? Что ты несешь вообще? - спросил Ирман сквозь шум крови в ушах, который нарастал по мере того, как он приближался к Сеттону, сначала выпустив его свитер, а потом, прильнув к его телу, запуская ладонь под его одежду, чтобы огладить напрягшуюся спину.

- Никто меня не заберет, - сказал Ирман, касаясь губами обиженно поджатых губ Амиса. - Никому я и нахер такой больной не сдался. И ничего у нас с Джоссом нет. Хватит себе наворачивать.

- Тогда почему там он, а не я? - спросил Амис, и губы его задрожали от обиды на эту несправедливую жизнь. - Почему ты не хочешь взять то, что я могу тебе предложить? Почему, Гердер?!

Он потянулся к шее Ирмана рукой и, с силой сжав на ней пальцы, рывком развернул парня, меняясь с ним местами и теперь уже сам вжимая его в стену.

- Сколько можно бегать? Сколько можно прятаться от самого себя? Ты уже достал! – и, сказав это, Амис настойчиво и даже яростно впился в губы первокурсника своими губами, проталкивая язык в горячий рот Гердера и не давая ему возможности ответить.

Земля под ногами у Ирмана дрогнула и все вокруг покачнулась. Парень застыл, беспомощно хлопая ресницами и позволяя Амису исследовать свой рот языком. Пальцы первокурсника требовательно сминали спину Сеттона, иногда впиваясь в нежную кожу ногтями и оставляя на ней жгучие полосы.

Но парня это не оттолкнуло и не напугало, а наоборот даже, завело еще сильнее. И он требовательно вжал бедро в пах Ирмана, заставляя того порывисто вздохнуть.

Их поцелуй длился, кажется, целую вечность. И за это время Ирман пережил непередаваемую гамму эмоций, от сильнейшего возбуждения, до головокружения и темноты перед глазами.

Что-то нехорошее пробуждалось в его душе. Темное, голодное, алчущее крови... Перед глазами все плыло. Качалось, словно они с Сеттоном стояли на палубе корабля. Ноги дрожали, наливаясь тяжестью. Пол словно проваливался, и Ирман, в ужасе от происходящего, хватался за Амиса, пытаясь устоять. Голова кружилась. Тяжелела. Наливалась свинцом. Все тело онемело. Не желало слушаться.

Картины одна страшнее другой проносились в голове, как некачественный документальный фильм, записанный на старую пленку. Вся его жизнь, наполненная страхом и попытками этот страх преодолеть. И в этой жизни не было ничего, кроме боли, крови и смерти.

Его сердце было до краев наполнено тьмой. И для Амиса в этой тьме не осталось места.

Ирман вскинул на парня испуганный взгляд, мысленно умоляя о помощи. Он не мог перебороть свой страх. И не хотел, чтобы кто-то видел его слабость. Но почему-то казалось, что Амис давным-давно все знает. Казалось, что если кто и сможет все изменить, то только он один.

Только... захочет ли он возиться с таким твердолобым придурком, который не ценит то, что имеет и не умеет открыто говорить о своих чувствах?

Сеттон, заметив его растерянность, не отступил, а наоборот удвоил напор.

А Ирман чувствовал себя обессиленным и опустошенным. Он не мог сопротивляться. Сердце билось так сильно, что, казалось, сейчас выскочит из груди. Головокружение все не проходило.

Уже не хотелось никуда уходить. Это уже было не нужно. Ирман давно проиграл Сеттону.

Тело расслабилось под напором Амиса. Ирмана качало из стороны в сторону как на волнах. Он чувствовал, как по телу разливается приятное тепло. Как по коже пробегает слабая дрожь. Впервые за много лет чужие прикосновения не вызывали в нем отвращения. Он и забыл, каково это, когда тебя обнимают. Но он больше не хотел забывать. Он хотел запомнить этот момент на всю жизнь и бережно лелеять его в сердце до самого последнего вдоха.

Туман густой пеленой затянул сознание, отпуская демонов из души Амиса на свободу. И они возликовали. Взревели свой боевой клич и бросились в атаку, сгорая от удовольствия и полыхающей в их телах страсти. Амис следовал за ними, позволяя желаниям взять верх над разумом. Позволяя мечтам воспарить в небеса и кружить под лучами испепеляющего солнца. Но среди жара и духоты он вдруг почувствовал холод.

Ирман прижимался к нему, впивался дрожащими пальцами в его плечи, судорожно дергал короткие пряди на затылке парня и, казалось, даже не дышал. Амис чувствовал как из рук Ирмана уходит тепло. Как горячая кожа остывает, превращаясь в ледяной камень, и осознание собственной ошибки прошило сознание раскаленной иглой.

Ирман боялся. Панически боялся близости, но не отталкивал, словно оказался парализован. А в какой-то момент первокурсник перестал отвечать на поцелуй, превратившись в бездушную куклу.

Страх сжал сердце Амиса стальными тисками. Нет, так нельзя. Такой напор лишь сломает... лишь уничтожит... лишь искалечит с таким трудом залатанное сердце.

- Прости, - тихий шепот в приоткрытые подрагивающие губы.

Скользнув по ним кончиком языка, Амис завершил поцелуй и крепко прижался к замершему парню.

- Люблю тебя, псих. Больше жизни люблю, - горячо прошептал он на ухо Ирману и, тяжело вздохнув, легонько оттолкнул парня от себя.

После чего выскользнул из ниши и поспешил прочь из коридора, оставив Гердера наедине с растревоженными мыслями и полной сумятицей в сердце.

Кровь пульсировала по венам Ирмана с бешеной скоростью. В ушах шумело. А в мыслях царил жуткий беспорядок.

Парень чуть пошатнулся, хватаясь за стену, и, кое-как выбравшись из ниши, проводил Амиса тяжелым взглядом.

По телу проходила сильная дрожь, а член раздуло так, что Ирман чувствовал боль. И каждый шаг давался ему с огромным трудом. Но все же парню удалось с горем пополам дойти да комнаты и закрыться на замок.

Аррек уже уснул, завернувшись в одеяло чуть ли не с головой и мирно посапывая. Ирман долго смотрел на рыжую макушку, но видел перед собой только лицо Амиса. Его губы. Его глаза.

- Будь ты проклят, придурок... - зло процедил он, сжимая ладонью пах, пытаясь тем самым унять болезненную пульсацию и, тут же невольно застонал.

Нужно сделать с этим хоть что-то.

Он резко отстранился от входной двери и направился в душ. Закрыл дверь на защелку и, раздевшись, забрался в душевую кабинку. Уперся лбом в прохладную стену и сжал член в ладони.

Несколько резких движений, и низ живота свело болезненным спазмом. Никакого удовольствия, только еще большее раздражение.

- Будь ты трижды проклят, Сеттон, со своей любовью! Гори в аду!

«Только не отступай от своего. Иди до конца. И покажи мне выход из этой тьмы. Покажи дорогу к свету».

2

***

За несколько недель близкого общения с Видегрелем Садис не раз имел возможность наблюдать за стилем его работы и поведением с клиентами клуба.

Обычно, вокруг владельца «Алого Куба» собиралась довольно разношерстная публика, от молодых заносчивых юнцов, не умеющих уважать личное пространство, до представительных серьезных мужчин, которые предпочитали общаться с длинноволосым красавцем в покровительственной манере, скрывая за ней нешуточную похоть. Но у Видегреля для каждого случая была отработана прекрасная техника отчуждения, которая не позволяла клиентам переступать границы разумного и переходить от невинного флирта к более серьезным притязаниям.

Наверное поэтому Садис, который по сути был тем еще собственником, ни разу не испытал чувства ревности. Видегрель просто не давал ему повода сомневаться либо же изводить себя подозрениями. Учитель был уверен в том, что сердце мужчины принадлежит ему. Но сегодня эта уверенность сильно пошатнулась.

Садис приехал в клуб чуть раньше запланированного, и, так как парковка была забита, ему пришлось оставить машину за углом обшарпанного заброшенного дома и идти к клубу пешком.

Наверное, только благодаря этому он и стал свидетелем странной сцены, которая показалась ему двусмысленной и крайне раздражающей.

Видегрель стоял на парковке вместе с каким-то азиатом, которому на вид было уже за пятьдесят, и что-то оживленно ему рассказывал. Мужчина кивал в ответ, фальшиво улыбаясь, и смотрел на Видегреля таким взглядом, словно хотел убить его, ну или жестоко отыметь на капоте стоящей рядом машины.

Тем не менее, Видегрель, кажется, совершенно не чувствовал исходящей от азиата опасности, и продолжал свой рассказ, буквально лучась от счастья.

Мужчина еще немного покивал как болванчик на приборной доске, и протянул к Видегрелю руку, нежно касаясь его волос, а потом и скулы. И было в этом жесте что-то такое глубинное, собственническое, что Садис с огромным трудом сдержался и не выдал своего присутствия, решив досмотреть представление до самого конца.

Но продолжения, вопреки его ожиданиям, не последовало. Видегрель лишь обнял мужчину, похлопав его по плечу, после чего дождался, пока тот сядет в машину, и распрощался.

Садис еще немного постоял в своем укрытии, борясь с приступом ревности. А потом решил не рубить сгоряча, и отправился в клуб на встречу с любовником.

Весь вечер Садис был хмурым как грозовая туча, а вот Видегрель вел себя как ни в чем не бывало, а когда они оказались в постели, и вовсе отдавался ему так, как будто уже не мыслил своего существования без него.

Этот секс оказался по-настоящему жарким и чувственным. Садис даже на время забыл о том, что увидел на парковке. Но когда после секса Видегрель заговорил о том, как счастлив, что решился на эти отношения, учитель снова насупился.

Если он так счастлив, тогда почему позволял какому-то престарелому хмырю трогать себя?

Вопрос так и крутился на языке, но Садис сдерживался, не желая портить Видегрелю настроение.

И все же, когда спустя некоторое время любовник спросил, что у него случилось и почему он весь вечер выглядит таким угрюмым, Садис не выдержал и спросил:

- Кто был тот человек, с которым ты сегодня разговаривал на парковке? Я видел вас, когда приехал.

- Человек на парковке? - нахмурился Видегрель, не совсем понимая, о чем говорит любовник.

В голове все еще было пусто после жаркого и изнурительного секса, и мысли никак не желали возвращаться в свою обитель, продолжая парить где-то в поднебесной грез.

- Что еще за человек?

- Мужчина, азиат, - напомнил Садис, наблюдая за тем, как выражение лица Видегреля меняется из блаженного на задумчивое. - Ты еще обнял его на прощание. Кто он? Твой близкий друг?

- А! Ты об этом.

Видегрель тепло улыбнулся и даже зажмурился, словно греющийся на солнышке кот.

- Это был не друг, - успокоил он Садиса, лицо которого было слишком уж суровым и хмурым. - Это мой отец. Он сегодня прилетел в Нью-Йорк по делам и, пользуясь случаем, заглянул ко мне.

- Отец? - удивился мужчина. - Ты не похож на азиата.

И, правда, на лице Видегреля не было ни единой азиатской черты. Конечно, если присмотреться к нему, то можно было бы найти в нем определенное сходство с китайской фарфоровой куклой, но это сходство давали скорее светлая кожа и утонченный вид.

- Ну еще бы! - рассмеялся Видегрель и, приблизившись к Садису, игриво укусил его за обнаженное плечо. - Я француз. А Кано... после смерти моих родителей он взял надо мной опеку. Вырастил меня. Дал мне не только шанс на жизнь, но и обеспечил будущее. Пусть он не был причастен к моему рождению, для меня он отец.

- Ты не рассказывал мне о своей семье, - сказал Садис задумчиво, непроизвольно прижимая Видегреля к себе, словно пытаясь защитить его от «отца», чей жесткий и в чем-то даже опасный взгляд даже у него вызвал стойкое чувство опасения. - Думаю, пришло время поговорить об этом. Когда люди плохо знают друг друга, между ними возникает недопонимание.

- Недопонимание может возникнуть и между самыми близкими людьми, - философски заметил Видегрель.

Впрочем, утаивать о себе хоть что-то в его планы не входило. И раз Садис хотел узнать его получше, что ж, он не был против поведать ему эту историю. Но прежде чем углубиться в рассказ о своем прошлом, Видегрель не удержался от простого, но очень важного для него вопроса.

- Скажи, ты следил за мной? - чувствуя странную смесь недовольства и удовлетворения, спросил он, заглядывая в серые глубины холодных глаз любовника.

- Да, хоть это и не входило в мои намерения, - признался Садис. - Когда увидел вас двоих на парковке, решил немного понаблюдать. И мне, честно говоря, не понравилось то, как этот человек на тебя смотрел.

Мужчина погладил прильнувшего к нему Видегреля по плечу и улыбнулся ему, стараясь скрыть закравшееся в сердце беспокойство.

- Впрочем, раз ты говоришь, что он твой отец, переживать не о чем.

- Конечно не о чем, - кивнул Видегрель и прикрыл глаза. - В следующий раз я познакомлю вас, и ты сам убедишься в этом. Кстати, я рассказывал ему о тебе. - Улыбка скользнула по губам Видегреля. – Он, конечно, насторожился, но против не был. И за это я ему очень благодарен. Впрочем... не только за это. Наверное, мне и всей жизни не хватит, чтобы отблагодарить его. Если бы не Кано... хотя обо всем лучше рассказать по порядку. Как насчет кофе? История не короткая, тут парой слов не обойдешься.

Садис не стал отказываться от бодрящего напитка. Он хотел быть максимально сконцентрированным, чтобы, выслушав историю Видегреля, объективно оценить отношения между мужчиной и его опекуном.

Садис не понаслышке знал, что значит иметь воспитанника. Но как бы он ни уговаривал себя не впадать в паранойю, он чувствовал: на детей не смотрят таким голодным хозяйским взглядом.

В чувствах, которые притаились в сердце азиата, было нечто большее. Но все же Садис очень хотел верить, что его суждения являлись ошибочными, так как были продиктованы чувством ревности.

Видегрель лениво потянулся и взял телефон, чтобы заказать кофе. После чего извинился перед Садисом и ушел в душ. Ему нужно было время, чтобы подготовиться к не самому легкому разговору. Омуты памяти порой таят в себе множество опасностей. И пусть его омуты не были глубоки, обитающие там призраки не отличались дружелюбием. И хоть Видегрель уже давно смирился с ними, вспоминать о некоторых событиях своего детства и юности ему не очень хотелось.

Некоторые раны никогда не заживают, но, быть может, если он поделится ими с Садисом, на душе станет немножечко легче.