…Как же так вышло?..
…Что к этому привело?..
К коленнопреклонённой статуе себя самого посреди остывшей кровавой магмы. Бесчётное количество ран — вулканические кратеры, из которых она изверглась.
Цзин Юань безмолвен, как и полагается быть статуям; безмолвно и всё то, что окружает его, всё, что есть в нём. Он не слышит ответов ни на один из выше поставленных вопросов в своей голове — тишина разрослась в ней самым настоящим плющом.
Это пошло по накатанной: сначала стало тихо в разорванных капиллярах, в потерявших свою целостность венах; потом — в мозговом улье, в котором — как пчелы в сотах — заснули практически все нейроны.
Тишина становится однородной.
Что снаружи, что внутри.
Каким-то образом ей удаётся ликвидировать физические границы между телом Цзин Юаня и всей окружающей средой; тело больше не во владении генерала, становится не иначе как каменным склепом для сознания. Оно гаснет сорвавшейся с небесного купола кометой.
У этой кометы хвост длиной в сотни и сотни лет — достаточно, чтобы вместить в себя существование одного генерала. Не трудно догадаться какого, да?..
И быть может, это действительно правда: то, что говорят маложивущие виды про окончание собственного существования — вся жизнь пролетает перед глазами.
О чём-то таком когда-то говорил и Инсин, высекая эти странные истины на непокорных подростковых извилинах — они никак не желали, помнится, принимать весь смысл сказанного. И чем глубже проникали морщины в кожу Инсина, тем чаще он об этом говорил.
Тогдашний Цзин Юань очень надменно думал: «Глупый старик». Что ему эти проблемы? Он — из другого теста. Вселенная подготовила для него сотни лет, а разговоры про небытие — это не для таких, как он.
Нынешний Цзин Юань концентрируется остатками себя вокруг слов давних времён.
«...да всё закончится. Хочешь ты того или нет; закончишься ты, закончусь я. И ничего не останется. Подумай вот о чём: что ты хочешь увидеть перед концом всего?»
И есть ли смысл объяснять нечто такое тому, чьё существование, как луч, устремлено только вперёд?
Цзин Юань тогда, конечно же, закономерно обсмеял эти слова:
«С возрастом ты становишься всё более странным. И сентиментальным. А ведь ты младше меня! Откуда мне знать что же я увижу? И разве могу на это повлиять?..»
Инсин, что ж, всё так же закономерно обсмеял его в ответ:
«Да толку-то от твоих прожитых столетий, если ты не распоряжаешься ими с умом?.. Думай об этом что хочешь, мне, в общем-то, всё равно».
Но, конечно же, Инсину не было всё равно — его не было бы рядом с Цзин Юанем в ту мерзкую ночь.
Понимание этого достигло Цзин Юаня быстрее, чем он образовал очередную остроту на своём языке. Природное любопытство взяло вверх над одним очень бойким подростком с раскалённым сердцем.
«Что такие, как ты, видят перед тем, как?.. Ну ты понимаешь», — Цзин Юань тогда был страшно неловок, когда говорил об этом — о смерти. И сердечная колика не заставила себя долго ждать.
«Да понятия не имею. Но что-то видят. Каждый — своё. Но если в общем?.. Всё то, что ты прожил, совершил. Всю свою жизнь».
«Хм. Это ведь долго!»
«На самом деле, всего лишь миг».
Стоит ли говорить, что тогдашний Цзин Юань совершенно не понял концепцию смерти у таких, как Инсин? Но он точно понял, кого же он хочет увидеть перед концом всего.
Быть может, это всего лишь его каприз.
Быть может, это то самое, о чём так непонятно говорил его старый друг Инсин. Тем не менее, мир, переполненный растерзанной плотью, каменным мясом стен и склизким цветением, пропускает её. Такую, какой её помнит и знает он.
Нефтяная скважина, которую из себя представляет всё окружающее Цзин Юаня пространство, не пачкает её, не въедается кляксами в белые рукава.
Перед ним — перепуганные глаза; они — не те кровавые колодца, не жуткие сцены кровопролития, заключённые в радужки, но свет красных праздничных фонарей, улетающих в небо.
Цзин Юань даже немного жалеет: галлюциногенной — бесспорно — Сяжи Лимин он запомнится таким. Изрезанным, немощным, более негодным ни на что.
Она что-то лепечет ему, но Цзин Юань не разберёт — звук во всём мире отключён, отсутствует как таковой.
А потом и мир
отключается
тоже.
Перестаёт быть, как и всё.
Цзин Юань хотелось бы попросить: ещё немного. Пара каких-то секунд, — надышаться, насмотреться — но и этого непозволительно много. Он итак занял у жизни приличное количество дней, а теперь…
Пора бы удостоить их вниманием заново.
И не стоит тревожиться о вашем священном долге, генерал. Вы останетесь в этом мгновении, а Лофу Сяньчжоу непременно отправится дальше — обязательно найдутся те, другие, кто подхватит его, примет, как эстафету. Проведёт через мириады звёзд и солнечных ветров.
Это, конечно же, — вновь — закономерно.
Как и то, что большинство дней Цзин Юаня повязаны на ней; её прошлом воплощении. В тех же днях, в которых не было ни того, ни другого, были мысли, были сны, были сжирающие, как зверь, чувства — всё это так или иначе было отдано Сяжи Лимин.
Она с ним сейчас, перед концом всего.
Она была с ним и тогда, когда он задышал вновь.
Это видно как наяву: Переулок ауруматонов, который весь в ярчайших скоплениях праздничных огней; они — уменьшенные версии солнц и красных карликов. Кажется, если собрать весь свет, пульсирующий в проулках, то запросто можно осветить целую галактику. Галактику, но не эту ночь: она темнее чёрных дыр, тяжелее газовых гигантов.
И в этой ночи происходит многое.
В этой ночи легко почувствовать себя всем и никем.
Генерал Лофу Сяньчжоу не может упустить такую возможность: выход в народ — одно из его причудливых хобби. И время, отведённое на традиционное празднование, как нельзя подходит для удовлетворения этой маленькой блажи.
В конце концов, как же тут останешься в заключении у документации, когда в окна заглядывают отцифрованные карпы? Они купаются в воздушных массах, словно в прудах.
Цзин Юань безмятежен что первозданный пейзаж.
Яньцин, в свою очередь, энергичен, как самый настоящий пульсар — каким-то образом он оказывается везде и сразу, воздействует на всех окружающих — в том числе и на Цзин Юаня — всей мощью своих эмоциональных реакций. В общем, активно восторгается всем, что попадается ему на глаза:
— До чего же красиво!
Или:
— Сколько же здесь огней!
А ещё:
— Генерал, смотрите! В прошлом году этого не было!
— Действительно, — соглашается Цзин Юань; смотря на это юное дарование, просто невозможно не улыбнуться. Хотя бы слегка.
Причин для улыбок, на самом-то деле, много: Лофу Сяньчжоу весь в пышном цвету, бунтует изобилием красного, соблазняет запахами всевозможных яств. Воздушное пространство расшивают, как ткань, звуки традиционных мотивов, и всё в Переулке ауруматонов переполнено жизнью, словно спелые фрукты соком; эта самая жизнь перетекает из одного сердечного сосуда в другой. И так по кругу, пока не погаснет последний огонь.
Такое, казалось бы, просто не может оставить равнодушным даже то сердце, что с возрастом стало похоже на сухофрукт.
Но в Цзин Юане, что ж, несмотря на все обстоятельства, полуденно и безветренно — абсолютный штиль. Его внутреннее состояние схоже с равнинными ландшафтами — никаких горных пик, укалывающих небо, никаких резких впадин, тревожащих недра земли. Это даже несколько печально — теперь между рабочим процессом и красочным празднованием как будто бы нет особой разницы.
Кажется, Цзин Юань стремительно разучивается видеть поводы для счастья в мелочах.
Кажется, Цзин Юань совершенно не собирается это как-то исправлять.
Это ли не старость?..
— То есть… Я хотел сказать, что всё организовано очень достойно, — Яньцин воспринимает улыбку Цзин Юаня как акт снисходительности по отношению к самому себе, мол, лейтенант, ведёте вы себя совершенно не по-лейтенантски.
Конечно же, это не то, что значат улыбки Цзин Юаня. Он покровительствует Яньцину, положа руку на крепнущее с каждым днём плечо; незаметно поправляет заломы на воротнике его праздничного одеяния — в общей алой, как закат, среде, оно, несомненно, выделяется что кусок синего неба.
Яньцин слишком торопится повзрослеть.
Ещё? Торопится словить голыми руками все звёзды на небе, а потом жить с тяжестью последствий от принятых решений до тех пор, пока здравый рассудок не покинет его. Как и всех тех, кто принадлежит флоту Сяньчжоу.
Цзин Юань хочет сказать: «постой, не отказывайся от того, что у тебя есть, так скоро», но разве этот упрямый ребёнок послушает его?..
Как генерал Цзин Юань должен быть очень доволен — его столь талантливый ученик с каждым днём приближается к тому моменту, когда превзойдёт своего учителя примерно во всём.
Это объективно.
Яньцин покоряет стихию мечей с завидным успехом, достигает тех же высот, которые когда-то достиг и сам Цзин Юань, в три раза быстрее. И Яньцину, в общем-то, нет больше нужды засиживаться в детстве — в экстренных ситуациях — с недавних пор — он повадился демонстрировать зрелость мышления. Время от времени. Это ли, что ж, не подтверждение того, что Цзин Юань — хороший учитель?..
Но как и любая родительская фигура, к которой Цзин Юань подсознательно себя относит, он оказался совершенно не готов к взрослению ребёнка. Не солдата, лейтенанта и так далее. Просто ребёнка, найденного по велению судьбы.
Всё, что ему остаётся — это наблюдать за неотвратимым ходом вещей.
Цзин Юань, хочет он того или нет, не может остановить время, подготовить Яньцина ко всем жизненным нюансам, отточить его навыки до совершенства, чтобы ему никогда не пришлось сталкиваться с напастями.
Не может также продлить для него хоть немного тот жизненный период, когда это так легко — испытывать радость от горящих огней и восторг от красоты праздника. При этом не стесняясь бурного потока собственного счастья.
И есть ли смысл откладывать неизбежное?
В конце концов, всё закончится.
Детство, жизнь и всё во вселенной.
Закономерно.
Цзин Юань, спустившийся на нижние палубы самого себя, не сразу замечает: Яньцин отдаляется. Отдаление происходит из-за шумной стайки ровесников самого Яньцина, которая осадила тележку со сладостями; стайка, к слову, похожа на разноцветных мальков, собравшихся всем скопом у зоны кормления.
Торговка — женщина, склонная к хроническому недовольству — не успевает от них отбиваться. Оно и понятно: дети богатеев практически полностью обнулили весь её ассортимент. А ведь впереди ещё вся ночь! И вокруг так много потенциальных покупателей! «Оставьте же вы хоть немного, проглоты!» — умоляет она, в общем-то, не очень стесняясь всех последующих выражений.
— …я не могу, я должен быть с генералом, — Яньцин, тем временем, явно оправдывается перед девочкой разбойничьего вида; она столь же явно чувствует себя неуютно в ханьфу, похожая на миловидный розовый цветок.
— С генералом?.. — женщина-торговка мгновенно стряхивает с себя недовольный вид; в ту же секунду принимает вид очень достойный и благородный.
С тем же достоинством и благородством торговка толкает тележку в места не столь отдалённые: там иная целевая аудитория, и там, вероятно, нет генерала, который мог бы услышать её не самые лестные отзывы о маленьких сорванцах.
Как это говорится? Растворяется в толпе самым тривиальным образом, пока дети теряют хватку.
— А он здесь? — любопытствует девочка.
— Где?.. — спрашивает кто-то ещё.
Что ж, видимо, в этой ночи и впрямь легко не только почувствовать себя, но и стать как всем, так и никем — достаточно сменить свой извечный доспех на что-то более земное, и вот, ты — лишь лицо в толпе.
Цзин Юань тактично не встревает в беседу; он являет собой не более, чем элемент общего фона до тех пор, пока на него не обращают внимание. Когда же целая коллекция глаз воззирается на него, он любезно улыбается.
— Кажется, твои друзья нуждаются во внимании, Яньцин.
Один из детей — мальчик-видьядхара — тут же смущённо прячется за спинами более старших товарищей, заслышав голос Цзин Юаня. Другой же мальчишка с крупными лисьими ушами дёргает малыша за рукав, побуждая тем самым быть твёрже и не портить имидж их компании перед генералом.
— Очень нуждаемся! — тут же бойко отзывается девочка в розовом ханьфу. — Одолжите нам Яньцина, пожалуйста.
— Я при исполнении, я не могу, — хочет того Яньцин или нет, но его возражение звучит достаточно самодовольно. Он смотрит на Цзин Юаня, ожидая подтверждения собственных слов. — Ведь так?
Цзин Юань, однако, не оправдывает его ожиданий:
— Почему бы и нет?
— Да, почему бы и нет! — девочка в розовом ханьфу упорствует дальше, причём, надо сказать, с завидным энтузиазмом — её хватка оставляет на руке Яньцина коралловые пятна. Такой же расцветки становятся и его щёки, впрочем, быть может, это лишь световой фокус.
В конце концов, здесь всё словно бы утоплено в красном вине.
И кажется, даже если бы Цзин Юань сказал «нет», то и это не послужило бы для девочки веской причиной для отступления. В будущем, возможно, этому упорству позавидует любой флагман Альянса Сяньчжоу, рассекающий космические волны и преодолевающий метеоритные просторы.
Лицо Яньцина, в свою очередь, принимает несколько страдальческое выражение. Разумеется! Валять дурака (пусть и на празднике) — это детская забава! А он не ребёнок, конечно нет! И его дальнейшее сопротивление не имеет ни малейшего шанса на успех — ни одна из сторон не желает его поддерживать в этом:
— Но как же вы, генерал!..
На что Цзин Юань добродушно отвечает:
— Не утруждай себя подобными заботами. Я займу себя поисками скучных старческих развлечений. Твоё участие в этом совершенно необязательно.
— Но что если!..
— Сказали же тебе!.. — и кажется, это было ошибкой — сравнивать девочку в розовом ханьфу с цветком. Из неё вырастет что угодно (предположим, огнедышащий дракон), но точно не нежный бутон в среде таких же нежных бутонов.
— Постой…
Это зрелище поистине забавное.
Оно слегка прогревает что-то в районе истинных — как их называют в медицине — рёбер Цзин Юаня. Возможно, туда случайно залетает праздничный фонарь, оторвавшийся от пагоды. Возможно, солнце насорило некоторым количеством лучей прямо на равнинный ландшафт — тот самый, что есть в Цзин Юане на протяжении сколько-то-там-столетий.
Этот равнинный ландшафт не цветёт и не вянет.
— Ступай. Кто знает, когда вновь представится возможность провести время с друзьями, — в том, как это говорит Цзин Юань, слишком много давних времён, оставивших после себя несметное количество развалин, тем не менее, генерал умеет хранить свои секреты — ребёнку просто не заметить столь значимых подтекстов. — Не пренебрегай этим.
Девочка в розовом ханьфу окончательно перетягивает Яньцина на свою сторону. Можно сказать, она самым настоящим образом вырывает его из той невидимой зоны противоречия, в которой Яньцин пребывал до сих пор. Держал оборону как мог.
— Ты слышал, что сказал генерал! — что ж… когда ссылаются на столь авторитетный источник, сложно возражать дальше.
Поэтому Яньцин принимает своё окончательное поражение (вы только подумайте! Чтобы Яньцин!.. Принял поражение! Нонсенс), не забывая, тем не менее, молвить Цзин Юаню напоследок:
— Генерал, но если что-то понадобится…
— Да идём уже!..
«Дети».
И кто бы мог подумать, что стайка разноцветных мальков — это целая стихия, способная составить конкуренцию наводнению или, быть может, вихрю по силе? Она уносит Яньцина вверх по течению, состоящем из людей и огней.
Лишь один малёк, самый миниатюрный и робкий, отстаёт от своих более стремительных товарищей.
Цзин Юань совсем не сразу его замечает.
— Простите пожалуйста! Не сочтите за грубость, пожалуйста! — мальчик-видьядхара, тот самый, который сильно растерялся при виде генерала, аккуратно привлекает к себе его внимание — легонько дёргает за рукав одеяний Цзин Юаня. — У… у меня есть очень важная информация для вас!
Ребёнок трогателен до умиления — две синие звёздочки, поселившиеся в радужках, сияют во всю мощность; острые ушки топорщатся в разные стороны; праздничное одеяние велико — мальчик тонет в нём, как в пенных волнах.
И здесь при всём желании не выйдет быть грубым и чёрствым что булыжник на мостовой. Хотя… быть может, и выйдет, но придётся принять на себя роль женщины-торговки со склонностью к хроническому недовольству.
Цзин Юань, к счастью, не исключительный случай, не такой; с маленьким видьядхарой он добродушен и неизменно спокоен.
— Неужели? — заговорщицки интересуется он. — Что ж. Я слушаю.
— Дело в том, что…
Мальчишка теряется в мгновение ока.
Как аквариумные рыбки с лёгкостью потерялись бы в океанических водах, так и ребёнок, находясь в непосредственной близости с первым лицом Лофу Сяньчжоу. Переживает. Буквы никак не хотят складываться в какое-то подобие слов, а эти слова, в свою очередь, не хотят быть с достоинством высказаны генералу. Какой позор!
Мальчишка с каждой секундой выглядит всё несчастнее, его коротит на первых согласных, того и глядишь — расплачется.
Цзин Юаню же совсем не доставляет удовольствие мысль о той вероятной реальности, где он — причина детских слёз.
Он очень мягко обращается к мальчику:
— Нет причин для волнения. Пожалуйста, продолжай.
Не то чтобы это спасает ситуацию.
Мальчик-видьядхара в конечном итоге решает, что лучшее, что он может сделать для сохранения собственного достоинства — сбежать. Перед этим, конечно же, неловко передав Цзин Юаню нечто бумажное.
— Извините, пожалуйста! Приходите, пожалуйста!
И убегает; позволяет мировому течению унести себя в ту же сторону, в какую унесло и Яньцина.
Возможно, по пути он точно таким же образом вручит кому-нибудь то же, что и Цзин Юаню. Возможно, именно этот мальчик-видьядхара (имя которого так и останется тайной), станет тем, из-за кого всё произойдёт дальше.
В конце концов, таких случайностей просто не бывает.
«Вечер Легенд. Сказания, танцы, традиционная инструментальная музыка», — это и впрямь звучит как то, что могло бы понравиться Цзин Юаню. Сдаётся ему только, что эти легенды будут о том же, о чём и всегда…
…от этого никуда не уйти, не спрятаться.
Последний вариант в принципе не подходит тому, кто назначен на место генерала.
До начала культурного мероприятия Цзин Юань занимает себя лицезрением городского пейзажа; будничным диалогом с подчинёнными — они патрулируют улицы, держат всё под контролем; служит причиной округлившихся глаз и повышенного внимания.
«Это разве не Генерал Засоня?»
«Вы только гляньте на него!.. Прохлаждается тут, а мог бы…»
«…так спокойно ходит без охраны…»
В общем-то, Цзин Юань делает то же, что и всегда, но в праздничных локациях.
Проверенный годами алгоритм не ломается, не выдаёт критических ошибок. Быть может, только слегка сбоит.
Как сейчас, к примеру; это непредвиденное происшествие. Обстоятельства данного происшествия слишком незначительные, чтобы быть моментально пойманными в нейронную сеть реакций Цзин Юаня. Иными словами, он не сразу осознаёт то, на какие тропы его подталкивает всё тот же проверенный годами алгоритм.
Тропы, в свою очередь, выводят его к обрыву станции для торговых яликов. Здесь мало света и толпы, её плотность снижена до минимума: один-два человека на пять квадратных метров, не более. Каждый увлечён своим делом, — «подготовить то», «убрать это» — им просто не до того, чтобы разглядывать лицо очередного прохожего.
Кто бы знал, что быть никем порой так полезно — Цзин Юаню не хотелось бы публичности в этом месте: сохранить лицо здесь, кажется, просто не представляется возможным.
По крайней мере, для него.
Обрыв станции для торговых яликов приближается или же Цзин Юань сам приближается к нему.
Сердце аномально разрастается в грудной клетке с каждым шагом; в ней — в грудной клетке — становится тяжело и остро, словно бы кипа сломанных мечей заполняет её. В конечном итоге Цзин Юань ощущает себя ничем иным, как складом испорченного орудия — переплавить бы, и дело с концом.
Но он всё ж зачем-то хранит эту гору бесхозного железа в самом себе. Она — воспоминания, и одно из них связано с этим местом. С этой бездной. С этими поручнями, тонкими, что кости дистрофика, они — единственное, что отделяют незадачливого прохожего от свободного падения в никуда.
Цзин Юань не торопится.
Мир вокруг него замедляет движение, всё, что наполняет этот мир, как органы — тело, приостанавливает процесс.
Имеют значение лишь несколько вещей: количество шагов до поручней, предохраняющих от падения; сердечная мышца Цзин Юаня, которая волнуется внутри (кардиограмма, если сделать её сейчас, покажет взлеты и падения с колоссальной скоростью); прорастающая сквозь рёбра боль — не иначе как переломанные мечи полезли во внешний мир.
И если подойти слишком близко, если стать лицом к пустоте, зажечь на небе парочку праздничных фонарей в определённом месте, то можно вновь очутиться в том дне…
Цзин Юань не делает этого.
Не смыкает пальцы на поручне.
Не представляет перед собой ещё кое-кого в пространстве меж его ладоней; в пространстве меж ним и пустотой.
Не дозволяет себе окунуться в этот сон, сладкий что мёд, и нет причины проще: послевкусие по пробуждению будет такое, словно все внутренности растерзали волки.
Цзин Юань знает это наверняка, потому что проходил через это раньше. Много и много раз.
Остаться на месте.
Удержать на мгновение-другое дыхание в лёгких.
Далее — дозаполнить их до полного объёма, как учили в прошлом; в том самом прошлом, которое будто бы и не его больше — так давно оно было. За это время успели сформироваться новые звёзды на замену старым, невзрачным и блёклым. Успели смениться эпохи.
Всё разравнивается вновь.
Никакого частокола сердечных ритмов.
И мир вновь разгоняется до обычных скоростей.
Цзин Юань не оставляет искушению места в самом себе.
Игнорирует любое внутреннее поползновение в сторону поручней, бездны, призрачных огней в небе.
Решает, что самое время отвлечь себя культурной программой в столь же культурном заведении; оно с открытыми дверями, принимает всех желающих.
Быть может, это ничто иное как попытка найти пристанище.
Быть может, Цзин Юаню это даже удастся.
В заведении госпожи Фу всё будто бы воссоздано из кусочков коричневого стекла — темно и в то же время блестяще. Во мраке легко можно забыть, какого цвета ты сам, какого цвета мир там, за дверьми этого места — настолько плотный и всеобъемлющий этот мрак.
Живописные коробочки зелёного и красного физалиса — они заполнены светодиодами, словно люминесцентными мошками — единственное, что освещают помещение, масштабы которого, честно говоря, неизвестны. Внутренние ощущения подсказывают: места воистину мало, но углубляясь всё дальше, становится ясно — это строение закончится только тогда, когда оно само того пожелает.
Единственное, что не украшено тёмным стеклом полумрака — круглое возвышение (возможно, это сцена) с узором лотоса на полу. Узор, в свою очередь, красиво очерчен тонкими нитками света, и стоит отдать должное госпоже Фу: она знает толк в эстетике.
Цзин Юань стремится к уединению, но не к отшельничеству: его выбор падает на симпатичное место с тьмой по левую руку, с живым растением по правую и отличным видом перед глазами. Это вполне его устраивает.
Но не устраивает сердобольного работника этого заведения. Он — седой представитель видьядхарского народа с резьбой морщин по всему лицу — тут же подрывается; в таком-то мраке он всё равно умудряется узнать в Цзин Юане генерала:
— Генерал Цзин Юань! Какая честь принимать вас здесь! Позвольте расположить вас в более презентабельном месте! Знаете, у нас есть…
Расслабленный жест рукой прерывает этот град любезностей, сыплющийся на Цзин Юаня с феноменальной скоростью:
— Прошу вас, не стоит беспокоиться. Относитесь к моему визиту также, как и к визиту любого из присутствующих здесь.
Суета, воспроизводимая работником, не прекращается, наоборот, увеличивается в размерах с удвоенной скоростью.
— Генерал, но вы наш особый гость, как же!.. Это наша святая обязанность!..
— Премного благодарен за ваше гостеприимство. Уверяю вас, церемонии здесь излишни.
— Но как насчёт небольшого комплимента от нашего главного чаевара? Спешу вас заверить: каждый из гостей имеет возможность по достоинству оценить его искусность.
Цзин Юань, стоит сказать, ощущает себя достаточно утомлённым сегодняшним днём, чтобы отвергать подобные предложения. В конце концов, добрая порция чая, изготовленная — как говорят — профессионалом, ещё никому не помешала. Поэтому он соглашается:
— Что ж, в таком случае не смею отказывать ни вам, ни главному чаевару этого заведения.
— Чудесно-чудесно!.. — и если бы этот работник мог излучать свет, то будьте уверены, он отмыл бы от темноты и теней каждый уголок этого заведения. Настолько сильно он просиял в тот же момент, заслышав согласие Цзин Юаня. — Между прочим, если вас заинтересует что-то покрепче, то мы готовы вам это предложить! Разумеется, засчёт заведения, а ещё…
В иных ситуациях Цзин Юань избавил бы себя от… удовольствия выслушивать столь обильный поток лебезения. Но к его удивлению, многословность работника и последующая беседа с ним очищают его нейронные сети от… в общем-то, от всего.
Отключаются все фоновые процессы, посвящённые рабочим моментам.
Расщепляются неудобные мысли под воздействием звуковых волн; они принадлежат работнику этого места.
А окружающее пространство превращается в белый шум, благотворно влияющий на мозговую деятельность.
Наконец, миловидная официантка доставляет Цзин Юаню комплимент от чаевара — чабань с полным набором для дальнейшего чаепития. Набор составлен по канонам давних традиций, он изобилует различными тарами; среди них есть и та, что дышит паром, похожая на горячий источник в миниатюре.
Сама же посуда — она выполнена из матового материала — словно бы вырезана из чёрных галечных камушков — настолько приятная текстура; круглая форма ощущается под пальцами. И тут стоит в который раз отдать должное вкусу и чувству эстетики госпожи Фу.
Официантка не задерживается надолго: расправляется с процедурами, лежащими в основе подобной церемонии, за несколько минут.
— Приятного вам вечера, генерал Цзин Юань, — девушка являет собой почтительность и сдержанность в одном лице. — Моё имя Жэнь Мин; я буду в вашем распоряжении на протяжении всего вашего нахождения здесь. Если вам потребуюсь я или дополнительный сервис, пожалуйста, воспользуйтесь данной панелью, — она акцентирует внимание Цзин Юаня на небольшом участке стола; он не сразу заметен для обывательского глаза.
Это и впрямь некая панель с функциями вызова персонала, оценки работы всё того же персонала и в то же время некая книга жалоб и предложений. Очень удобное изобретение.
Цзин Юань отвечает почтительностью (и несколько ленной улыбкой) на всю ту же почтительность.
— Благодарю вас, госпожа Жэнь Мин.
Девушка немного смущается перед ним, но не слишком долго; она быстро вспоминает правила приличия, а ещё то, что у неё есть работа.
И кажется: вечер обещает быть приятным. Кажется, ничего не может пойти не так.
Здесь много артистов, певцов, комедиантов.
Здесь — всё, чтобы забыть о монохромной реальности.
Вот, к примеру, живое воплощение феникса; оно танцует на лепестках лотоса, кайма которых очерчена светом.
Феникс похож на один пламенный цветок; его крылья что причудливые соцветия огня и животворящего света, они выжигает темень этого места.
Феникс взмывает, выпускает искры из своего сердца — все изумлённо ахают; феникс падает, погубленный собственным пламенем — все сражённо затаивают дыхание.
Красота крыльев, съеденная огнём, представляет из себя ныне не более, чем один сплошной сажевый холм, и кажется, что света больше не будет...
Но не переживайте, дорогие зрители!
Пламя вспыхнет вновь, выродится из птичьего сердца, как очередное солнце из космической тьмы. И всё засияет, и зрители зааплодируют, и цикл рождений, смертей и перерождений продолжится снова.
Вот ещё кое-что занимательное: комедианты. Кто-кто, а они — самый громкий глас народа.
Цзин Юань иронично улыбается. Он, разумеется, не злится, когда слышит столь же ироничное высказывание про самого себя.
И если быть более внимательным к деталям, то можно даже заметить то, как сердобольный работник — тот самый, который так рьяно повествовал о превеликом множестве положительных сторон заведения госпожи Фу — активно жестикулирует за кулисами. Он явно пытается привлечь внимание распалившихся от успеха комедиантов. Но останавливать их поздно — всё, что должно было быть сказано, уже, в общем-то, сказано.
А слово, как вы понимаете, не робоптаха: вылетит — не поймаешь.
Что же было ещё?
Баллады о прошлом.
Сказания о ещё более давнем прошлом.
Песнь за песнью, исполняемые гуцинью и многими другими инструментами; они оживают под пальцами умельцев.
И что ж, много чего другого, что начало вводить Цзин Юаня в сон — настолько медитативное воздействие это оказало на него.
Быть может, он даже воспользовался бы этой возможностью — оправдать невозможное количество тех прозвищ, которые имеют популярность в народе; укрепить почву для дальнейших шуток со стороны комедиантов, но внешние обстоятельства решают исход этого вечера так, как сами того желают.
Сердобольный работник заведения госпожи Фу — тот же самый — совмещает в себе несколько амплуа: он и лакей, исполняющий прихоти всех гостей, и главный надзиратель, следящий за работой официанток, и ведущий, оглашающий следующие номера. И как же он так всё успевает?
«Хотелось бы иметь его продуктивность», — плывущая в голове мысль полупрозрачна что дым. Она не ударяется о стенки черепа, тут же истончается до пустоты.
— Многоуважаемые господа… и госпожи, конечно же! Пожалуйста, не спешите расходиться! Наше заведение всё ещё может порадовать вас самыми отменными яствами и утолить вашу жажду напитками! — небольшая пауза, взятая для того, чтобы прочитать нечто важное на нефритовых счётах. — Кроме того, у нас есть… м-м… небольшой заключительный подарок, чтобы скрасить ваше времяпрепровождение здесь! Что ж… госпожа… хм…
Шевеление за кулисами слишком очевидно, чтобы не обратить на него внимание — кто-то очень настойчиво требует продолжения речи.
— Прошу прощения, — вздох. — Пожалуйста, поприветствуйте госпожу Сяжи Лимин.
— ...
У мира останавливается сердце.
Или, быть может, у него.