Слава разглядывает Мирона в приглушённом свете ламп студии. До одури, мать его, красивый. Держит трость за серебряную голову пуделя рукой в чёрной перчатке. Как же ему идёт чёрный цвет! И этот чёрный костюм с серебристыми витиеватыми узорами на лацканах. Ещё и крест серебряный нацепил на чёрную водолазку. Господи, что же он такое?

— Ты верующий? — тихонько спрашивает Слава, не в силах отвести взгляда от креста, лежащего на солнечном сплетении. Ему тяжело говорить громко, ему тяжело дышать. Даже для вроде как безусловного процесса, сердцебиения, ему требуется неимоверно много сил.

— Семейная реликвия, — пожимает плечами Мирон. — Я родился незадолго до опричнины, — рассказывает он. — А этот крест принадлежал ещё моему прадеду.

— Это же сколько тебе лет, — нервно считает Слава. Насколько вообще аморально хотеть человека, которому больше четырёхсот лет? — В каком году ты родился?

— В тысяча пятьсот пятьдесят седьмом году, — улыбается Мирон, замечая шокированный взгляд Славы. — На самом деле, многие существа изнаночной стороны не помнят, когда родились. Честно, иногда и мне самому кажется, что я путаю десятилетие, — пожимает плечами маг. — Но я помню, как я стоял у своей могилы. Эти цифры слишком сильно въелись в мой мозг.

— Тебя хоронили?

— Да, — кивает Мирон. — Горькое зрелище, на деле. Семья моей матери принадлежала духовенству. Когда во мне стала просыпаться магия, было решено отправить меня куда подальше от церкви, — пожимает плечами он. — А чтобы никто не задавал лишних вопросов, было решено, что я просто скончался от падучей болезни.

— Падучей болезни?

— Эпилепсия, — объясняет Мирон. — Для них я умер в тысяча пятьсот семьдесят втором году, — рассказывает он. — Когда в тысяча пятьсот девяносто первом от неё скончался и сын Ивана Васильевича, царевич Дмитрий, про мою трагическую гибель все вовсе забыли. А про него слагали легенды! Обидно, если честно, — смеётся он. — Я был частью Великой Истории, а мои предки решили, что мне надо было исчезнуть, потому что я слишком медленно взрослею.

— А почему не спрятаться у предков отца? Зачем устраивать спектакль с похоронами?

— Знал бы я ещё, кто мой отец, — пожимает плечами Мирон. — Были слухи, что он как-то связан с ересью жидовствующих, собственно, оттуда и имя моё, «нестандартное». Ну и, говорили, что к матери моей сватался один... Ян. Когда пришло время выбирать отчество, вспомнил об этом. А фамилия... с фамилией вообще история смешная.

— Какая? — с интересом спрашивает Слава, так и оставаясь сидеть на полу, разглядывая Мирона в его образе для бала. А маг лишь устало присаживается на кровать. Его явно не радует собственное прошлое.

— Да всё также, с ересью этой. У Ивана Третьего фаворит был — Фёдор Курицын. Дипломат крутой, но он ересь жидовствующих покрывал, прятал. А дед мой, мамин папа, вообще поехавшим был на теме религии. Вот он и решил, что в моем медленном взрослении виновата их вера и издевательства над православием. Конечно, самых главных распространителей ереси казнили ещё лет за пятьдесят до моего рождения, но о ней поговаривали и боялись возращения. Вот и решили, что я Фёдоров сын — не биологический, конечно, но как бы плод его издевательств над верой. Вот и Фёдоров я. Фёдоров Мирон Янович.

— Да даже у имени твоего ахренеть какая история, — восхищённо выдаёт Слава. — А ты и Смуту пережил?

— Ну, раз здесь сейчас сижу, то пережил, да, — кивает Мирон, откладывая трость. Жестом Славу приглашает поближе сесть. Тот послушно рядом на кровать забирается с ногами. Мирон легко касается его колена, не снимая перчатки, поглаживая от чашечки повыше. — Когда они избирали Михаила Фёдоровича, мне было уже пятьдесят шесть, — смеётся он. — А выглядел я дай бог на пятнадцать.

— А почему ты всё-таки взрослел? Ну.. почему ты не дошёл там до определенного возраста и просто не перестал меняться?

— Потому что я не бессмертный, Слав, — грустно рассказывает Мирон. — Это вампиры бессмертны, потому что они уже умерли. Они дожили до своего укуса, а дальше не меняются, потому что жизни в них нет. А я смертен. Просто взрослею намного медленнее, чем человек. Пройдёт ещё лет пятьсот, и только тогда я буду выглядеть где-то на шестьдесят. Ну, если Круг не прикончит меня раньше.

— Не прикончит, — уверенно заявляет Слава. — Я всё сделаю, чтобы он тебя не прикончил!

Мирон слабо улыбается. Карелин хороший такой, спасать его хочет. А Славу тогда кто спасёт? Фёдорову грустно. Грустно так, что это даже душит его — он впервые нашёл того, от кого его не тошнит. Но он смертный! У него нет ни вечности, ни ста лет. Насколько Славы хватит? Ещё лет на пятьдесят-шестьдесят в самых лучших раскладах? Да это же самый настоящий пшик во времени! Когда тебе совсем скоро пятьсот, пятьдесят лет — это почти мгновение.

— Слава, — ласково зовёт Мирон, сам пододвигается ближе, касаясь руками пояса. Слава как будто зомбированный им. — Я достаточно уже прожил, — улыбается он. — Если будет выбор: спасаться самому или спасать меня, то оставь мою жизнь на волю судьбе, — просит он. — Пожалуйста.

«Пожалуйста» звучит совсем уж ломано. Как будто он произносит его впервые в своей жизни. Впрочем, это не такая уж и неправда. «Вежливые слова» — это не те слова, которые Мирон умел говорить. Но Славе было дико приятно, что он старается ради него.

Говорил Мирон полушёпотом, обжигая дыханием Карелинскую шею. Слава не особо понимает смысл сказанных ему слов, но он очень старается — как минимум, сила воли ему позволяет до сих пор не налететь на Мирона с поцелуями!

Славе кажется, что они друг другу совсем не подходят: Мирон сдержанный, холодный, строгий. А Карелин? Карелин похож на неугомонную блоху. Наверное, не стоит поддаваться желаниям и сразу лезть целоваться? Может, этим отношениям вообще не суждено выйти на другой уровень? Но Мирон снова гладит его ногу, продолжая дышать куда-то в шею на слишком маленьком расстоянии. А Слава? Слава гладит в ответ по ноге.

— Ай, — дёргается Карелин, отодвигаясь от Мирона. Рука у того буквально огнём горела!

— Вот черт, — вздыхает Фёдоров, стаскивая с ладони дымящуюся перчатку. — Прости, я.. я не контролирую это, это эмоции. Магия начинает выходить из-за них.

— Ты.. ты злишься сейчас? — спрашивает Слава.

— Нет, — твёрдо отвечает Мирон. — Конечно нет, глупенький. Мне просто очень хорошо. Правда, мне очень хорошо!

Фёдоров явно заволновался. Да, Слава буквально видел эту эмоцию в его глазах! Наверное, Карелин поступает нечестно, но он специально оттягивает с озвучиванием своих мыслей. Хочется посмотреть на эмоцию (ахуеть, Мирон может чувствовать себя виноватым!) немного подольше.

— Так значит... спать с тобой — это во всех смыслах горячий перфоманс? — говорит он крайне серьезно (и крайне старательно пытаясь не заржать).

— Ну, кровать ещё целая, — улыбается Мирон, поднимаясь с кровати.

У Славы, видно, на лбу было написано: «Может, исправим?». Иначе он совершенно не видит объяснений тому, что произошло далее! Мирон тянется к нему, протягивая руку, остающуюся в перчатке, чтобы помочь слезть с кровати.

— Собирайся уже на бал, Слав, — говорит он, но сам в момент наклоняется ближе. — Однажды, быть может, мы поработаем с тобой над этим, — шепчет он на самое ухо. И Слава готов поклясться, что Мирон оставил у него за мочкой поцелуй! Маленький, сухой, почти невесомый, но он его чувствовал! Сам! Без шантажа!

Фёдоров Славу стащил с кровати, но тому сейчас совершенно не до бала было. Мирон реально сказал, что есть вероятность того, что они переспят! То есть вероятность того, что их отношения переползут на новый уровень, есть тоже! И поцеловал! Вообще после такого идти куда-то в людное место — это совсем не честно. Славе хотелось побыть вдвоём: ещё обсудить его прошлое. Если тому захочется, то рассказать про своё.

Но Мирон ясно сказал — нужно собираться. И он послушно начинает искать в шкафу то, что может подойти. Вытащенное как то, в чем можно отправиться на этот самый бал, Фёдорову категорично не понравилось. Он снова полез в свой гардероб, доставая оттуда костюм для Славы. Маг снова руками взмахивает, стянув вторую перчатку, вызывая из пальцев поток золотистых искр. Магия преобразовывает. Костюм становится на пару размеров больше, чтобы Слава мог спокойно его носить. Белая ткань, безумно приятная к телу, хорошо подчёркивала фигуру Карелина. Для контраста Мирон вытаскивает из одежды Славы обычную чёрную футболку, а на обувь машет рукой — мол, что угодно, только давай быстрее.

— И почему тебе так важно то, в чем я пойду? — нехотя спрашивает Карелин. — Хоть в толстовке завалюсь, кто смотреть будет?

— Я смотреть буду, — улыбается Мирон. — И пока ты в моем обществе, тоже много кто смотреть будет, поэтому не выпендривайся, симпатяжка.

— Но ты сам говорил, что место для отбросов общества, зачем так наряжаться?

— Это Круг считает нас отбросами, потому что мы не поддерживаем их политику. Но мы всё ещё солидные люди.

Слава кивает. Он поправляет на себе костюм и натягивает на ноги кроссовки, чтобы Мирон наконец открыл портал. Фёдоров, крепче держась за трость, взмахивает рукой. В комнате вновь появляется разрез, через который виден перламутровый вселенский йогурт. Мирон надевает перчатку, протягивая руку Карелину.

— Пошли?

— Да у меня нет права отказаться, — пожимает плечами Слава, забирая чужую руку в свою.

Мирон ухмыляется. Он тянет Карелина в портал, и тот по привычке зажмуривается, ориентируясь только на то, куда именно его тянет Фёдоров. Когда Слава открывает глаза, они уже на вечеринке.

— Разве не нужно было выйти за пару кварталов? — тихонько спрашивает он. — У меня есть приглашение, — отмахивается Фёдоров, отпуская чужую руку.

В помещении синий свет. Через призму синего вообще мало, что понять можно о людях вокруг, но Слава старается разглядеть. Изысканные блюда, разговаривающие между собой феи, здесь и вампиры, и даже кучка оборотней. И все они выглядели так прекрасно!

— Знаешь, я иногда рад, что мне доступен этот мир, в отличие от других смертных, — рассказывает Слава. — Он такой красивый!

— Ты неправильно смотришь, — отрицательно покачивает головой Мирон. — Всё зависит от точки зрения.

— Как можно смотреть неправильно? — Я покажу тебе.

Мирон вздыхает, подходя ближе к Славе. Совсем близко. Да ещё со спины! Крупные мурашки обезумевшим табуном бегут по коже. Дыхание сбивается. Фёдоров лишь накрывает ладонями его глаза.

— Скажи, если будет жарко, — просит маг, понимая, что иногда совсем не в силах контролировать свою магию.

А Славе уже! Очень уже жарко! Только не в том смысле, о котором говорил Фёдоров, но тот не унимается — ещё в шею что-то шепчет.

— Ты смотришь через чары, — рассказывает он. — Это нормально. Чары не скрывают изнанку от взора людей, но делают её более привлекательной. Надо же им как-то находить себе еду. Страх перед истинным обликом всё бы портил.

Мирон отходит, отрывая ладони от глаз Славы, но предусмотрительно закрывает его рот ладонью: Слава правда был готов закричать! Бледная кожа вампиров была не фарфоровая, как раньше, не буквально светящаяся от красоты, а до ужаса болезненная, почти желто-серая. А их глаза! Радужка сверкала не прекрасными оттенками янтарного, изумрудного или сапфирового, а бледно отсвечивала грязно-белым, чуть серее белка. Точно кто-то испачкал белила. А оборотни! Когда-то аккуратные руки теперь пугали Славу чёрными когтями, а красивые улыбки превратились в оскалы желтые клыков. А феи! Их неземная красота исчезла совершенно. Зубы стали напоминать тонкие иголочки, а то, что Карелин принял за изысканное блюдо...

— Меня сейчас вырвет, — произносит Слава, и Мирон тут же оттаскивает его в туалет.

Фёдоров дверь закрывает, пока проклятый падает на колени, обниматься с белым другом. Мирон не брезгливо тянется за туалетной бумагой, чтобы подать Славе, когда он закончил, а крайне заботливо опускается на колени, отпуская трость, вытирая губы Карелина своим атласным платком. Мирон же брезгливый до одури! А тут! Славе даже как-то неловко становится.

— Она ела человеческие пальцы! Прямо с костями, — истерично рассказывает Слава.

— Я знаю, — кивает Мирон.

— Она же фея! Как можно есть человеческие пальцы?

— А как вампиры питаются человеческой кровью? А оборотни разве не любят свежее сырое мясо?

— Но она же фея!

— Слава, — зовёт Мирон, пытаясь отрезвить Карелина, он крепче сжимает его плечи, заставляя посмотреть в глаза. — Это человеческая культура, которая тебя воспитывала, говорит, что фея не может. Это дурацкий образ, который заставляет тебя видеть только чудесное в этом мире. Но это не так. Он страшный, жестокий, мрачный и холодный — никаких фиолетовых блёсток и радуги. Кровь, боль и пальцы на перекус.

— Почему ты не изменился? Ты тоже на самом деле желто-зелёный с иголками вместо зубов? — Карелин очень испуган, он почти на грани истерики.

— Слава, — зовёт Мирон, хватая его руку и укладывая к себе на грудь. — Чувствуешь это? Слышишь?

Карелин кивает. Под его пальцами бьется Мироновское сердце. В отличие от его собственного, оно не набирает таких бешеных оборотов, но пульс, видно, учащён.

— Это сердце, чувствуешь его? Оно бьется, — рассказывает Мирон. — Солнце золотистое, небо голубое, тебя зовут Слава, а у меня бьется сердце, — повторяет Фёдоров ему простые истины. — Я не бессмертный. Я тоже умираю. Старею с каждой секундой, представляешь? Просто медленно, не так, как люди. Но я могу умереть. В моих венах есть магия, помимо крови, но не яд. Я живой. И мне не нужны чары, чтобы оставаться человеком. Может, стоит поправить нос... но это уже лирика, да?

Слава тянется, чтобы обнять Мирона. Он ведь правда настоящий. В отличие от всех остальных. И он добрый. Пусть и пытается казаться сердитым и даже жестоким. Помогает ему. Успокаивает.

— Не трожь нос. Красивый он, — недовольно бормочет Слава в плечо мага. — Нравится?

— Безумно, — кивает Карелин, поднимаясь, прерывая объятия. — Надо идти. Ты хотел за сердцами сегодня, — Слава шумно глотает слюну, — поохотиться.

— Всё успеется, Слав, — мягко отзывается Фёдоров. — Я, к тому же, придумал, как заполучить их сердца так, чтобы на моих руках не было крови. Тебе же... ну, не особо приятно, что я могу кого-то убить.

Карелин сразу расцвёл — даже открывшаяся ранее картина больше не кажется такой пугающей. Мирон не захотел делать то, что вызывает у Славы отвращение! Вот это уровень! Неужели это всё, всё, что Мирон делает — это такой вид заботы, как проявления симпатии? Неужели у них действительно взаимные искорки? Не Славино глупое желание и Мироновское временное развлечение?

— Думаешь, они отдадут тебе их сами?

— Я украду кое-что у Белого Круга для вожака, а он пристукнет провинившихся перед стаей и отдаст мне сердца, вот и всё, — пожимает плечами Мирон.

— А как ты собираешься попасть к Белому кругу? — Сейчас покажу.

Мирон берет его за руку и выводит из туалета. Снова общий зал. И Слава видит всю правду об изнаночных созданиях! Они совсем не завораживающие. Они пугающие. Фёдоров ведёт его к чему-то вроде ледяной стены, как их окликивают.

— Мирон, — зовёт басистый голос, и Слава оборачивается, пока Фёдоров решает игнорировать своего знакомого. — И его проклятый щенок, — подводит итог незнакомец, и Слава видит, как у того из пальцев сыпятся искры.

— Только тронь!

Вот теперь Мирон обратил внимание на мага, стукнув тростью об пол. Слава чувствовал, как от удара пошла какая-то энергия, замечая, что она уносит подальше от него искры другого мага. А на них обратил внимание весь зал. Да уж. Посетили бал.

— Магам стоит решать свои вопросы подальше от нормальных людей. — А тебе стоит заткнуться.

Мирон ничего не успел сделать. Стоило вампиру высказаться, как маг поднял руку, а вместе с ней и вампир оторвался от земли, хватаясь за шею, будто его душат. Магия! Между ним и знакомым Фёдорова было порядочное расстояние, но тот всё равно свернул ему шею. Щелкнул пальцами, и тело воспламенилось.

Мирону, правда, всё равно было до вампиров. Но Слава хотел, чтобы он заступился. Боролся за справедливость!

— Мирон, как можно убегать, так и не пообщавшись со старым другом? Нам точно есть, что обсудить...

— Проваливай, — холодно отрезает Фёдоров. — Я не собираюсь ни о чем говорить с тобой.

— Беспокоишься о своём послушном и верном пёсике? — спрашивает незнакомец.

— Если ты хоть пальцем его тронешь...

Слава чувствует, как что-то невидимое касается его челюсти. Сползает к шее. Сдавливает. Неужели он закончит так же, как тот вампир? Но всё довольно быстро прекращается.

— Упс, — заявляет маг. — Уже тронул.