Слава сам был готов настучать магу по голове, но не из-за посягательства на его личное пространство, а потому что этот идиот разозлил Мирона.

— Ну же, Мирош, покажи всё, что ты можешь, — совершенно спокойно, даже как- то заигрывающе требует маг. — Ты ведь не ляля, правда же?

Совсем, что ли, без инстинкта самосохранения! Мирон ведь шутить не будет! Слава это прекрасно понял. И Фёдоров, как назло, делает шаг вперёд, ведясь на провокацию. Ну зачем? Можно же дальше просто игнорировать этого дурачка! Он явно не понимает, что творит!

А потом Слава чувствует, как что-то буквально вытягивает воздух из него. Совсем весь, он чувствует, как всё внутри жжёт, а легкие буквально прилипают к спине. Он чувствует, что задыхается. В один момент стоять становится невозможно, и он падает на колени, беспомощно хватая ртом воздух, но и капли кислорода не попадает в организм. А потом оно проходит. Горло снова жжёт, но уже от обилия воздуха.

— Смотри, я снова поиздевался над твоей собаченцией, — ехидно замечает маг. — Разве ты не злишься? Разве ты не хочешь убить меня? Наказать? Поставить на место. Неужели ты так сильно размяк от общения с человеком?

Но Фёдоров не размяк. Слава слышит, как падает трость, а Мирон спускается по двум невысоким ступенькам, которые привели их к ледяной стене вниз, находу стягивая перчатки и застывая напротив мага. Слава видит, как огнём вспыхнул ковёр, но мага это совсем не испугало. Он взмахнул рукой, и всё пламя улетело в ледяную стену, точно уносимое сильным потоком ветра. Да как они это делают!

— Это семейная реликвия!

Слава поворачивает голову на источник звука. Хрупкий, тонкий молодой человек, но с кошачьими от злости глазами. Веркэт — оборотень, который может превращаться в кого-то из семейства кошачьих. Он встаёт с кресла, на котором сидел, явно кипя от злости. Вот же черт! Но маги будто игнорировали оборотня из семейства кошачьих. Но это же самые опасные из всех возможных! Их побаивались даже вампиры! Дураки они или нет? Знакомый Фёдорова точно без инстинкта самосохранения, но у Мирона-то ещё с утра наблюдались признаки наличия мозгов.

— Ну же, Мирон, — требует незнакомец. — Огненные дорожки не напугают тёмного мага. Покажи мне что-то эффектнее.

И Слава видит, как Мирон вспыхивает. Он буквально загорелся от собственной ярости! Надо же что-то делать!

Слава к Фёдорову подлетает, а тот от неожиданности плюхается на колени. Карелин прижимает его к себе, чувствует, как адски начинает болеть метка и насколько сильно становится жарко. Мирон от боли рычит и сильно-сильно жмурится. Слава чувствует жар пламени, но отпустить от себя не может — Фёдоров должен потухнуть. Никто не должен загораться от собственной ярости или гнева! Огонь постепенно идёт на спад. И в один момент всё прекращается. Будто и не было.

— Проваливай, — выдаёт Мирон, цепляясь взглядом за мага. Он не встаёт с колен, всё так же на них стоит, не пытаясь сбросить с себя объятия Славы. — Дима, проваливай. Иначе я сожгу твою жизнь дотла, обещаю тебе. Проваливай отсюда немедленно!

— А ты всё-таки стал лялей, Мирон. Самой обычной. Никчёмной. Лялей.

И маг удаляется, скрывается где-то в темноте коридора. Ну и почему не мог сразу ретироваться? До воспламенения Мирона. Слава думает, что сейчас весь в ожогах будет, но рассматривая голые участки тела, замечает, что он абсолютно цел.

— Какого черта? — непонимающе говорит он, разглядывая свои руки. Ни одного волдыря!

Но ведь было жарко. Было горячо и очень, очень больно. Почему даже на одежде есть обгоревшие места, прожжённые места, а он целый? Метка пылала. Не могло же ему это всё просто показаться?

— В тебе всё ещё кровь Пифона, — объясняет Мирон, поднимаясь с пола и подавая руку Славе. Тот, конечно же, послушно встаёт следом. Он выглядит довольно потерянным, словно сам не понимает, как произошло то, что произошло. Как вспыхнул и как потух. — Это Великий демон. Его огнём не возьмёшь, — спокойно рассказывает Фёдоров. — И пока в тебе остатки его крови, ты под защитой от воспламенения.

— А почему тогда магия этого на меня подействовала? — спрашивает Слава. — Кто это вообще?

Мирон тяжело вздыхает. Он очень не любил обилие вопросов, а из Славы каждый раз буквально лился поток этих «кто?», «зачем?», «почему?». Никакой размеренности в этом юнце! Но Фёдорова это чаще умиляло, нежели раздражало или даже бесило.

— Давай по порядку, — просит маг. — Его магия на тебя подействовала, потому что Пифон связан именно с огненной магией. А он, если ты не заметил, играется с воздухом. Разные преобладающие стихии, — объясняет Мирон. — А сам он... Дима, — конечно, Слава не этого хотел, но такая характеристика лучше, чем никакой. — Не знаю, как его зовут на самом деле. Но это точно не имя, данное при рождении. Мой старый знакомый. Когда-то друг.

— Да при таких друзьях врагов не надо, — восклицает Слава возмущённо. А точно ли друг? А если что-то большее?

— Время быстрое, — пожимает плечами Мирон. — «Неразлучные» и «закадычные» — это для простых смертных. Когда жизнь измеряется веками, то это не осуществимо, — совсем спокойно говорит маг. И не грустит совсем! Значит, отпустил давно и забыл. — Пойдём, — улыбается он Славе. — Это не всё, что я хотел показать тебе. И я не хочу, чтобы мои сюрпризы кто-то портил.

Мирон протягивает Карелину руку, предварительно снова натянув на ладони кожаные перчатки. У Фёдорова были очень приятные ладони, нежные, чаще всего прохладные, но Слава постоянно натыкался на его эти золотые искры. Приятно, что Мирон боится его ранить и постоянно носит эти перчатки в целях его, Славиной, безопасности.

Слава руку принимает. Фёдоров доходит до брошенной недавно трости, поднявшись по небольшим ступенькам, поднимает её с пола. И они вновь застывают напротив ледяной стены. Это серьезно было очень похоже на лёд, да в таком обилии, что стена местами была темно-темно синей.

— Доверься мне, — тихо просит Мирон, сильнее сжимая чужую руку. Он закрывает глаза. Славе на секунду кажется, что стена начала мерцать, точно на ней отразилось северное сияние. Но через секунду она зарябила, как вода от брошенного камушка.

Фёдоров крепче сжал его руку и потянул за собой вперёд, не размыкая век. Слава тоже покрепче за него схватился, даже своей свободной рукой тоже ухватился за локоть Мирона. Карелин зажмурился. Шаг. И стало очень холодно. Фёдоров перестал шевелиться. Точно ждал чего-то.

И до безумия тихо. Точно громкость всего мира выкрутили в ноль. Славе стало не по себе. Боже. А если они здесь застрянут? Куда Мирон повёл его? Что будет, если открыть глаза?

Но всё постепенно приходит в норму. Слава слышит сначала отдаленно, а потом громче и громче классическую музыку. Вокруг появляются шаги, гул из голосов, обсуждающих что-то.

— Подарите мне один танец? — тихо спрашивает Мирон, отчего Карелин немедленно открывает глаза. Фёдоров улыбается, делая небольшой поклон и протягивая Славе руку.

Карелин свою в ответ протягивает, а тот совсем нежно касается губами костяшек. Ишь, чего удумал! Слава не какая-нибудь там барышня, он... поплыл он. Когда Фёдоров властно и с силой к себе его притягивает, не отпуская руку, а свою свободную укладывает рядом с лопаткой. И ведёт! Но то, как он это сделал... черт, сразу понятно, что Мирон даже не думает обращаться со Славой точно с барышней. Просто, видимо, так учился и по-другому не умеет.

А антураж-то! Антураж какой! Боги, это же настоящий бальный зал! Высокие потолки, хрустальные люстры со свечами, шторы в пол. Канделябры на стенах! И всё оно такое красивое, дорогое... Карелин бы в жизни по статусу не прошёл в такое место.

— Нравится? — спрашивает Мирон, замечая, с каким восторгом Слава рассматривает представленные интерьеры. — Екатерининское барокко, хорошая эпоха была, — улыбается он.

— Где это мы? — спрашивает Карелин.

— Я ведь обещал тебе бал, — говорит Мирон, и Слава чуть в своих ногах не путается, когда тот решает сделать какое-то па. Неужели забыл, что это он тут из шестнадцатого века? А Слава таких канделябров в жизни не видел — ни на стенах, ни те, которые Мирон описывал по залу в танце.

— Но сейчас ведь такого нет, — завороженно говорит Карелин, а потом аж охает: Мирон к концу играющей композиции решил переложить руку с лопатки на поясницу и сильнее прижать к себе.

Конечно, сейчас такого нет. Девушки в платьях с очень широкими юбками и в облегающих корсетах, мужчины в этих типичных для восемнадцатого века костюмах.

— Прости за моветон, — неловко произносит маг. — Сейчас нет, — кивает Мирон. — Но мы можем посмотреть на это.

— Мы в прошлом? — непонимающе спрашивает Слава. Неужели ещё и путешествия во времени?

— Нет, — отрицательно покачивает головой Мирон. Он отстраняется, начиная аплодировать, как и весь зал, когда музыка перестала литься. — Мы в моем воспоминании.

— Ты затащил меня к себе в голову? — непонимающе спрашивает Слава.

— Я затащил тебя в Око, — объясняет Мирон. — Оно воспроизводит то, что ты помнишь, если попросить. И ты можешь стать частью этого вновь, — объясняет Фёдоров.

— Но ты ведь хотел что-то стащить у Круга, — напоминает Слава.

— Верно, — кивает он. — Нам надо просто пройти отсюда до другого конца зала и покинуть Око. Тогда мы окажемся там, где нам нужно. С другой его стороны.

— А это не опасно?

— В нашей жизни слишком скучно думать об опасности, — улыбается Мирон. — Подаришь мне ещё один танец? — просит он, как только оркестр тянет новую мелодию.

— С удовольствием, — кивает Слава.

Мирон снова ведёт. Только руки держит как-то иначе, и Карелин не понимает, как правильно ухватиться. Он пытается подсмотреть, как это делают другие танцующие, но не выходит: все, включая Мирона, двигаются слишком быстро. А такие бурные попытки рассмотреть, наверное, выглядят совсем некультурно.

— Успокойся, — почти нежно выдаёт Фёдоров, замечая чужие попытки подсмотреть правильность танца. — Ты так только ноги мне отдавишь.

— Ноги, — задумывается Слава, затормозив. — А где твоя трость?

— Мы в моём воспоминании, Слава, — улыбается Фёдоров. — Здесь мне ещё не нужна была трость. Она вернётся ко мне, как и хромота, когда мы покинем Око.

— Раз мы в твоём воспоминании, то и они, — Слава качает головой в сторону танцующих пар, — нас не видят?

Мирон в ответ только лишь кивает головой, совершенно не понимая, к чему клонит Карелин. Неужели он думал, что они смогли бы спокойно вальсировать, если бы их видели? Все бы с ума сошли от двух молодых людей в паре на паркете!

— Тогда мы можем станцевать что-то попроще? Пожалуйста, — тихо просит Слава, а щеки его покрываются лёгким румянцем от смущения: какой же он неумеха!

— Конечно, Славче, — улыбается Фёдоров, осторожно укладывая руки на местечко немного повыше пояса Карелина. Тот делает то же самое.

Мирон снова ведёт, и они очерчивают небольшие квадратики, немного покачиваясь в такт нежной мелодии оркестра.

— Почему нечисть спокойно отпустила нас? Мы ведь подорвали их вечеринку, — спрашивает Слава, понимая, что совсем запутался в волшебном мире.

— Для них такие сцены не впервой, — отзывается Мирон. — То маги что-то не поделят, то вампиры, то оборотни, — рассказывает Фёдоров. — У них уже иммунитет. Они сейчас спокойно продолжат пить, развлекаться, а потом и уединяться, — рассказывает он.

— Сразу уединяться? — спрашивает Карелин. — С этим проблем вообще не возникает?

— Ну, — тянет Мирон. — У кого как.

— На себя намекаешь? — спрашивает Слава, получая в ответ кивок. — Не прибедняйся, ты очень красивый.

— Да в другом дело, Славче, — смеётся Мирон. — Не спрашивать же мне на первом свидании про отношение к анальному сексу? Не знаю, я воспитан не так. А ориентация подразумевает, —смеётся Фёдоров искренне-искренне.

— А почему нет? Нормальный вопрос, — начинает Карелин. — Может, в пятнадцатом веке он и был странным, — быстро добавляет он. — Но у нас же времена меняются!

Мирон не отвечает. Слава очень и очень переживает, что просто ляпнул что- то не то, и Фёдоров уже пожалел, что завёл этот разговор.

— Как ты относишься к анальному сексу? — неожиданно выдаёт он. Сколько же усилий Мирон приложил, чтобы выдавить это из себя! Аж зажмурился, точно если не видеть Славу, то спрашивать это, а не говорить абстрактно, будет не так бескультурно и странно.

Но Славу другое цепляет, совсем другое! Даже не секс и не старания!

— А ты позиционируешь это как свидание? — спрашивает он с хитрой улыбкой.

— Бинго.

Слава тянется к чужому уху, стараясь, чтобы голос шёпотом казался хотя бы сексуальным, заводящим, чем-то интимным. Выходит, скорее, глупо, но Мирона это умиляет. «Положительно», — выдаёт он. Фёдоров его поближе к себе прижимает, чтобы тот совсем близко побыл. Ну и чтобы Слава не заметил улыбку, объявшую губы мага. Совсем ведь смешной из него соблазнитель! Но какой же он очаровательный и милый в своих попытках!

Мирон выпускать его из объятий совсем не хочет. Слава, кажется, тоже убегать не торопится. Так и застыли посреди зала, в окружении танцующих пар и льющейся музыки.

***

Юноша в чёрном плаще уверенно стоял в центре зала, пока вокруг на очень высоких тронах восседали светлые маги. Абсолютно белый зал. Только под ногами есть кровь, которую не смогли оттереть. Но это не страшно.

— Я хотел бы сообщить, — заявляет он. — О маге, который способен к воспламенению.

Белый круг даже отвлёкся от своих дел, опуская взгляд на пришедшего.

— И когда же Вы обнаружили его? — спрашивает старейшина, сидящий в центре на самом высоком троне.

— Сегодня, — гордо заявляет тот. — Воспламенился прямо у меня на глазах в квартире.

— И сильно ли пострадала квартира? — интересуется старейшина.

— Нет, — отрицательно покачивает головой юноша. — Его потушили.

— Потушили? — возмущённо уточняет один из магов. — Это вздор! Мальчишка просто дурит нас.

— Вы осознаёте, насколько это серьёзное обвинение в сторону мага? — спрашивает старейшина.

— Прекрасно, — кивает он в ответ вопрошающему. — И я готов нести за это ответственность перед Белым Кругом.

— Как зовут мага, дитя моё? — спрашивает ещё один маг, совсем древний! — Мирон. Его называли Мирон.