Слава завороженно смотрит на сферы, парящие в воздухе. Словно тысячи маленьких раскалённых солнц.

— Обожжёшься, — шепчет Мирон, когда рука проклятого тянется за одним из них.

Фёдоров ведёт рукой, и эти маленькие солнышки поднимаются вверх, к потолку, оставаясь парить там. Точно много звёзд. Подумать только — Мирон создал звёздное небо в собственной комнате.

— Кажется, приехал ужин, — улыбается он, когда раздаётся звонок.

Мирон уходит встречать курьера и оплачивать покупки, а Слава так и остаётся на полу, разглядывая их собственное звёздное небо. Подумать только! Фёдоров правда может сделать нечто подобное, настолько прекрасное... а ведь сам говорил, что магия не умеет созидать. Наверное, и в разрушении есть нечто прекрасное.

На самом деле, на потолке Слава видел сгустки энергии. Сгустки магии, которая била у Мирона через край, когда тот был рядом. И золотые искры, сыплющиеся с пальцев от прикосновений, тому самое главное доказательство.

Фёдоров возвращается в комнату с пакетами. А Слава так и смотрит зачарованно на потолок. У него от красоты буквально дух перехватило. Желтые, янтарные, раскаленно-красные мерцания прямо над их головами. Прямо под потолком! На самом деле, часто так случается, что под потолком находится нечто волшебное. Просто люди не всегда обращают на это своё драгоценное внимание.

Мирон опускается за его спиной на колени, чтобы быть впервые немножечко выше Славы.

— Хочешь поколдовать? — тихо спрашивает он, прямо на ушко. Так, что у Карелина по шее бегут крупные мурашки.

— Я ведь совсем не умею, — он точно оправдывается, поворачивая немного голову.

— Тебе и не нужно уметь, — улыбается Мирон. — У тебя есть мои руки, — нежно добавляет Фёдоров.

Он стягивает перчатки, протягивая Славе свои руки по две стороны от него. Тот неловко обхватывает кольцом из пальцев запястья, осторожно ведя рукой мага в сторону — звёзды под потолком вслед начинают движение. Карелин играется, устраивая хоровод. Он поверить не может, что всё это происходит на самом деле. Неужели всё по-настоящему? Он по правде не проснётся с утра от болей метки? Мирон не окажется сном?

Слава начинает выстраивать созвездия, которые знает.

— Кассиопея, — улыбается Мирон, замечая знакомое расположение звёзд.

— Ты посмотри, какая в мире тишь, — вдруг начинает Слава. — Ночь обложила небо звездной данью. В такие вот часы встаёшь и говоришь векам, истории...

— И мирозданью, — заканчивает Фёдоров знакомые строки. — Любишь Маяковского? — тихо спрашивает он.

— Просто стих красивый, — пожимает плечами Слава. — Вспомнилось. А это созвездие знаешь? — одна из сфер, изображая Вегу, стала гореть намного ярче остальных.

— Лира, — угадывает Мирон. — А ты знаешь это?

Фёдоров немного самовольничает, переставляя картинку из горящих сфер. Совсем чуть-чуть, даже не вырывая рук из цепких пальцев Карелина. И под потолком уже засияло созвездие, ярче всех в котором горел Денеб.

— Лебедь, — улыбается Слава. — Почему он?

— Есть легенда, — тихо рассказывает Мирон. — Про Орфея и Эвридику. Он очень сильно любил её, поэтому, когда она погибла от укуса змеи, даже спустился за ней в царство мёртвых.

— Но прозевал её, — напоминает Слава. — Он не выполнил условия Аида и обернулся.

— Не порть романтику, — буркнул Мирон, а потом невозмутимо продолжил. — Он был неподражаемым певцом. И чудесно играл на лире. Так чудесно, что растрогал Аида и Персефону трагичными песнями об утрате любимой. Когда и он покинул мир живых, Боги оставили его лиру на небе в память о его прекрасных песнях. И сам Орфей за свою всепоглощающую любовь оказался на небе созвездием Лебедя. Он ведь всегда летит к Земле, к своей Эвридике.

— А я слышал про легенду о Зевсе, который лебедем прилетал к Леде, чтобы не испугать её, — рассказывает Слава. — И у них даже дети появились. Всех не помню, — пожимает плечами Карелин. — Про Елену помню. Из-за неё потом начнётся Троянская война. Грустно это, на самом деле. Представать перед в некотором роде любимым человеком в образе того, кем не являешься.

— Он же просто не хотел пугать её, — непонимающе отзывается Мирон.

— Будто она потом не испугалась бы, — возражает Слава. — В этом ведь и смысл любви: полностью принимать человека. А не только его приятную оболочку.

— Ты слишком серьезно относишься к мифам, — как-то грубо выходит у Фёдорова. — В таком случае, арабы называли Лебедя курицей.

Слава смеётся. Мирон так старался быть романтичным. Впервые в своей жизни пытался! А тут. Спорит с ним ещё. И смеётся! Над ним и смеётся, вот точно!

— Ты потрясающий, — отзывается Слава с улыбкой.

— Но ты ведь надо мной смеёшься, — непонимающе говорит Мирон.

— Что? — переспрашивает Слава. — Да я не над тобой, я над курицей, — улыбается он. — Реально же, можно любую птицу подогнать. А если созвездие страуса? Или индюка?

Мирон не выдерживает. Сам смеяться начинает. Слава ещё начинает его руками управлять, перестраивая ещё немного созвездие лебедя.

Фёдоров поднимает к глаза к потолку. Да, что и следовало ожидать: теперь там индюк!

— Ты безжалостно убил всю романтику, — вздыхает Мирон. Он ведь правда старался. А теперь... теперь на потолке индюк.

Но Слава сдаваться явно не собирается. Он почему-то решил, что самая лучшая идея — это положить руку Мирона на своё сердце. Тысячи горящих сфер под потолком взорвались в одно мгновение, обрушивая на пол миллиарды мелких золотых искр. Они сначала падали быстро, а потом, когда Мирон осознал, что произошло, стали спускаться медленно-медленно, паря в воздухе.

— Звездопад, — улыбается Слава.

— Да, — вторит Мирон, — звездопад.

У Фёдорова внутри что-то переклинило. Он осторожно пересаживается напротив Славы, разглядывая его лицо в полумраке комнаты и сверкании кучи золотистых искр.

— Я обещал тебе кое-что, — тихо напоминает он за секунду до того, как врезается своими губами в Славины.

Карелин перед тем, как прикрыть глаза, видит, как и искры начинают взрываться в воздухе.

Мирон очень давно не целовался. Наверное, лет пятьдесят, если не больше. А тут ведь вдвойне неловко: неужели Слава, проживая свои первые двадцать лет, будет целоваться лучше, чем он? Он, родившийся ещё в шестнадцатом веке!

Другое осознание тоже озаряет голову мага довольно быстро — секса у него не было ещё дольше, чем он не целовался. Конечно, ничего, скорее всего, не изменилось с его последнего раза, но неуверенности и неловкости это ему добавляло. Мирон же себе такую планку задал! Не хотелось как-нибудь глупо опустить себя в незримом рейтинге из-за отсутствия практики. Хотя, с другой стороны, может, Славе даже приятно это будет в какой-то мере? Или современные люди не обращают на подобное внимание?

Мирон целует настойчивее, точнее просто пытается. На пробу ведёт по чужим губам — сухие. Но Слава, то ли недовольный медлительностью Мирона и темпом происходящего, то ли слишком долго ждавший этого поцелуя, легко перехватывает инициативу. Фёдоров сначала даже как-то не возражает: пусть, у того явно сейчас лучше с практикой. И Карелин активничает, языком по чужому проезжает, пытаясь хоть немного отдачи от Мирона получить, переплести их. Тянет к себе за рубашку, поближе, готовый спиной прямо на пол упасть, только бы их тела разделяло как можно меньшее расстояние.

И у Мирона наконец вспыхивает долгожданный азарт. Он запускает руку в чужие волосы, зажимает прядки короткие, оттягивая немного. И Карелин послушно отрывается, демонстрируя Мирону бледную шею с тонкой кожей. Венки видно. Фёдоров расцеловывает их, а Слава уже дышит тяжело-тяжело, отдышаться совсем не выходит, потому что маг шлёт к черту его рубашку.

Он бросает её куда-то, Карелин не особо понимает даже направление, по которому так удачно улетела рубашка. Зато очень хорошо чувствует, куда движутся чужие поцелуи. Слава хочет раствориться в моменте вместе с этими золотыми искорками. Слишком хорошо ему сейчас. Может, это и не означает, что их общение с Мироном выйдет на какой-то новый уровень, но Слава однозначно получит то, чего так сильно хочет. Близость. Хотя бы один вечер.

Фёдоров останавливается, и проклятый на каком-то интуитивном уровне понимает, что им пора бы перебираться на кровать. Слава пока ещё в состоянии заставить конечности слушаться: он забирается на матрас, мысленно ругая себя за оставшиеся на теле джинсы: Мирон же брезгливый! Но сейчас намного больше хотелось, чтобы всю одежду с него стащил именно маг.

Мирону так очень шло. Ему идёт атмосфера, ему подходит нависать сверху, пока Слава трясущимися пальцами расстёгивает пуговички на его рубашке. Кажется, что стало доступным нечто совсем сокровенное. Он осторожно тянется к открывшимся участкам кожи, чтобы поцеловать, но Мирон не позволяет долгих ласк. Длинные пальцы сжимают Карелинскую шею, отправляя голову обратно на подушки. Слава чувствует себя извращенцем, но именно в этот момент ему хочется, чтобы Мирон сжал пальцы немного сильнее, несмотря на то, что становилось уже ненормально жарко.

И дело не в возбуждении. У Мирона снова горели руки. Но тот того словно не замечал — «И слава Богу», — думает Карелин. Фёдоров вновь возвращается к его губам своими, и Славе так хорошо вообще никогда не было. Мирону очень шло властвовать. Он сильнее сжимал шею, лишая Славу воздуха. И у Карелина, кажется, от недостатка кислорода всё происходило словно под кайфом. Он лишал его возможности нормально отвечать на поцелуи, только скомкано, только когда сам позволял, приближаясь достаточно близко. У Карелина перехватывало дыхание уже не только от руки, сжимающей шею.

Мирон отвлекается. Он губы чужие прикусывает чувственно, а сам уже джинсы дурацкие со Славы стаскивает. Карелину могло бы быть немного обидно, что ему видно меньше, чем Фёдорову, но это чувство моментально испарялось от накала температур. Мирон выглядел просто потрясающе. Чёрная рубашка, расстегнутая наполовину, демонстрировала бледную кожу, оттеняя присущий ей природный фарфор. Штаны подчеркивали бедра. А руки. Как же хорошо гладили эти руки его бедра.

Слава сам тянется за поцелуями, пока Мирон не держит его за шею. Совсем немного самовольства. Фёдоров и отвечает, да на этот раз так самозабвенно, что Слава ойкает.

Нет, Мирон не прикусил ему губу или вроде того. Просто руки его уже не просто обжигали, они буквально горели. Фёдоров точно очнулся. Он смотрит на ожог недалеко от Славиной шеи, смотрит на дымящееся под рукой изголовье кровати, разглядывает постельное белье: кое-где тлела ткань, кое-где были дырки и черные пятна по форме его ладоней и пальцев. Мирон буквально чуть не сжёг здесь Славу. На кровать-то всё равно. А вот Карелин... Фёдоров шумно глотает, отстраняясь от Славы.

— Что? — вылетает у Карелина, когда он видит, как Мирон пятится от кровати, подкидывая к Славе его джинсы. — Ты куда собрался?

— Подальше от тебя, — почти испуганно говорит Мирон, вжимаясь спиной в стену. Так безопасно. Так он никого не сожжет.

— Что? — ещё более недоумевающе произносит Слава. — Почему? Тебе же нравилось, и....

— Ты серьёзно думаешь, что дело в том, что мне что-то там не понравилось? — удивлённо спрашивает Мирон. — Симпатяжка, я думал, что ошибался, когда говорил, что думать — не твоя сильная сторона, — уже холоднее выдаёт он.

— Тогда в чем причина? Всё же было хорошо...

— Хорошо?! — непонимающе переспрашивает Мирон. — Оглядись!

Слава послушно оглядывается. Немного дымится ткань постельного белья в кое-каких местах. Кое-где обгорело дерево кровати. Но это ведь всё вещи!

— Купим новое, — предлагает Слава. — Тебя же не соединяют особенные воспоминания с наволочкой?

— Меня они с тобой объединяют, пусть и не так много, — заявляет Мирон. Слава впервые видит его таким потерянным и беспомощным. Маг обнимает себя руками, пусть и тщетно пытается сделать вид, что просто скрестил руки на груди. — Посмотри на себя, к чертям эти вещи! Ты весь в ожогах. Я буквально спалю тебя дотла, до костей, если это продолжится.

— Но ты же не обращал на это внимание...

— Потому что я кретин, который слишком отдался своим эмоциям, — говорит Мирон. — Потому что мне слишком хорошо было, потому что я не хотел думать о том, что могу причинить тебе вред. Я не хочу думать о том, что мои касания могут причинять вред человеку, который, мать его, дорог мне! А я всё это время ранил тебя. Посмотри! На тебе живого места нет.

— А как же кровь Пифона...

— Это не долговременная акция. Как видишь, её действие почти закончилось, раз ты весь в ожогах. Я не могу ручаться, когда она полностью покинет твой организм. А если я не замечу и убью тебя? Это слишком большая плата за занятие любовью, — подводит итог Мирон.

— Да брось ты, если будет слишком больно, я скажу тебе, — заявляет Слава. — Или, может, наденешь перчатки?

Мирон хочет стянуть с себя кожу и исчезнуть. От разговоров этих, от мыслей дурацких. От перчаток! Почему все могут касаться любимых, а он нет? Перчатки. Перчатки, которые тоже начинают дымиться, когда он трогает Славу. Каков же абсурд! И кто здесь ещё проклятый?

— Это уже слишком, — обрывает диалог Мирон.

Он взмахивает рукой, застегивая все пуговицы кроме двух верхних на рубашке. Натягивает на себя пальто и ненавистные перчатки. Касаться дорогого человека через перчатки! Быть способным сжечь его заживо.

Слава непонимающе наблюдает за происходящим. Маг его с собой точно никуда не зовёт.

— Куда ты?

— Охлажу голову, — отзывается Мирон. — Не жди.

— Ты серьезно уходишь? — не веря своим глазам и ушам, переспрашивает Слава.

— Этот огонь...

— Да, это огонь. Твой огонь, и я горю, блять, Фёдоров. Куда ты намылился?

Фамилия из уст вылетает сама собой. Внутренне хотелось просто сделать тоже как-то неприятно. Пусть Славе и не нравились такие порывы в себе. Но он знал, что маг не любит свою фамилию. Хотелось сделать так же неприятно, как Мирон делает ему.

— Погулять, чтобы ты не загорелся в буквальном смысле.

— То есть ты...

— Замолчи, — отрезает Мирон, понимая, к чему Карелин клонит. Он подходит ближе, хватая его пальцами за подбородок, заставляя заглянуть в свои глаза. Слава снова видит золотистый ободок, оправляющий синеву радужки. — Если бы я хотел просто поиграться, я бы в жизни не задумался над тем, что тебе может быть больно. Включи мозги, симпатяжка. Я видел проблески разума в твоих мыслях. Я не хочу ранить тебя, потому что я не хочу играться. Я хочу быть человеком, рядом с которым ты в безопасности. А не человеком, который ради собственного удовольствия может рискнуть твоим здоровьем. Я никогда и не стану рисковать тобой.

— А как же? — Мирон ждёт продолжения вопроса, но Слава на этом беспомощно затыкается.

— Как же что? — тихо спрашивает он.

— Ну, знаешь, как в фильмах. Типа секс, потом «а может, повторим?», свиданки там разные, романтика, а потом «а будем встречаться?» и такое смазливое «конечно, да, я всегда любил тебя», — рассказывает Карелин, опуская глаза и густо краснея.

— Боже, Слава, — тянет Мирон, опускаясь на корточки. Теперь он берет в свои ладони в перчатках Славину руку. — Я из другого века, — напоминает он. — Совсем из другого века. Если я танцую с тобой на балу, позволяю себе украсть у тебя поцелуй, если я могу пустить тебя в ложе, если я отдаю тебе фамильные ценности, то я уже считаю тебя своим. А себя твоим. Конечно, душа требует ещё и разговора с твоими родителями, но я понимаю, что это невозможно, — он кивает на метку. — Поэтому довольствуюсь твоими негласными дозволениями.

В эту секунду Слава вспомнил о кресте, так и оставшемся на его шее. Он приятно грел, но Мирон же давал его только на поход в пещеру. Карелин поспешно тянется ладонью к нему.

— Стой, — просит Фёдоров, забирая вторую руку Славы в свою. — Пусть он так и останется у тебя. Как символ моей безусловной верности тебе. Идёт?

Слава послушно кивает.

— Мне очень нужно остудить голову, — точно оправдывается Мирон. — Я пройдусь, а потом обязательно вернусь домой. Не волнуйся. Крепко спи и ничего не бойся, — просит он.

Маг поднимается, направляясь к входной двери, подбирая трость. Парадоксально, но сейчас нужды в ней он почти не чувствовал.

— Стой, — тихо окликивает его Слава, дожидаясь, пока Мирон обернётся на голос. — Так в каких мы отношениях?

Мирон тепло улыбается.

— Если бы можно было попросить твоей руки, я бы уже сделал это, — улыбается он и скрывается во тьме коридора.

Одиноко хлопает дверь.

Слава честно пытается уснуть, как и обещал Мирону. Он же просил. Но ничего не выходит: мысли из головы не хотят уходить, не уступают дремоте место. Карелин поднимается с кровати, натягивая на себя джинсы обратно. Заглядывает в зеркало. Кажется, разочарование в вечере так и не заметно. Он идёт к входной двери, почти спотыкаясь об пакеты с их упущенным ужином.

Почему-то Славе кажется, что он выйдет на улицу, а там будет стоять Мирон. Он утащит его домой, и они хотя бы поужинают, выпив пару бокалов вина. Но на улице его нет. Карелин потерянно оглядывается. Пусто. Только дождь накрапывает, стуча по и так влажному асфальту.

Карелин интуитивно идёт по улице — он точно вот-вот наткнётся на Мирона! Только натыкается он совсем не на него. По пустынным улицам стала бродить голодная нечисть.

— Закуска, — раздаётся со спины.

Нет, Слава не закуска. Поэтому и не оборачивается. Но вампир, само собой, быстрее. Карелин моргнуть не успел, как тот оказывается перед ним.

Он разворачивается, но почти врезается во второго вампира. Черт. Почему же они не ходят по одиночке?

— Куда побежал? — интересуется ярко-рыжая девушка, наклоняя голову в бок.

— Я проклятый, — рассказывает Карелин, пытаясь выглядеть как можно более уверенно. — Если убьете, один из вас получит мою метку себе, — напоминает он.

— А зачем нам пить тебя до конца? — спрашивает молодой человек со спины. Слишком он близко. Славе очень некомфортно. — Мы чуть-чуть.

— Они такие острые, что ты ничего не почувствуешь, — рассказывает девушка, сверкая клыками.

— Отвалите от смертного, — раздаётся знакомый голос.

Это был не Мирон. Даже не Ваня. И даже не кто-то из знакомых шаманов. Слава оглядывается на поиск человека (или не совсем человека), который сказал это.

До боли знакомый чёрный плащ.... Тот гепард! Хозяин квартиры, куда Мирон приводил Славу на вечеринку нечисти. И на кой черт ему заступаться за него?

— Проваливай, — заявляет вампир, пока девушка всё-таки делает шаг назад от Славы. Испугалась?

— Слишком уж ты грубый, — недовольно заявляет юноша. — Силёнок хватит заставить меня уйти? — спрашивает гепард, стягивая с себя капюшон.

Он демонстрирует короткие ушки гепарда и рыже-жёлтые, горящие кошачьи глаза.

— Пошли, — нервно тянет девушка, явно не желающая связываться с кем-то из семейства кошачьих.

— Да на кой черт тебе сдался проклятый мальчишка? — так же нервно спрашивает вампир.

— Не хочу, чтобы Фёдоров в порыве ярости нечаянно сжёг целый город. Его игрушка, проваливайте, — рассказывает он. — Шнеля, ну, быстрее. У меня был хреновый вечер, не хочу отыгрываться на вас.

И вампиры действительно переглядываются и уходят. Только пару раз оглядываются на гепарда.

— Ваня, — представляется он, протягивая Карелину свою руку. Глаза пришли в норму, а ушки исчезли, точно спрятались в волосах. — Если мне не изменяет память, мы так и не познакомились.

— Слава, — отзывается Карелин, пожимая протянутую руку. — Ну да, времени было не много. К тому же, ты хотел подраться с Мироном.

— А его дружок хотел меня прикончить, считай, что квиты, — абсолютно спокойно заявляет Ваня. — Пройдёмся? Или спешишь к своей не-трёхсот-летней няньке? Додумался же тебя одного на улицу отпустить, когда такое происходит.

— А что происходит? — немного испуганно спрашивает Слава. Мирон-то тоже сейчас на улице! Один!

— Если побродишь со мной по улицам, то расскажу, — отзывается Ваня. — Не люблю говорить, стоя на месте. К дому тебя проведу, так что не боись, — улыбается тот.

— Ну, — задумывается Слава. — Ладно, пошли. Только расскажи, что происходит.

Ванины глаза хитро блеснули в свете фонаря, и он медленно побрел вперёд. Слава поспешил следом.

— Так что происходит? — вновь напоминает он.

— Общество снова разбивается на группы. Кто-то «за» круг, кто-то «за» Дракона, кто-то сам за себя, — пожимает плечами гепард. — Пока одни охотятся за Драконом, другие охотятся за первыми. А те, кто сами за себя, охотятся за людьми.

— Разве можно поддерживать Дракона? Он ведь... ну, убийца.

— А кто нет? — со смехом интересуется Ваня. — Чем один убийца хуже других?

— Он ведь хочет изменить систему, — непонимающе тянет Слава.

— А кто сказал, что система хороша? Я бы тоже хотел её изменить, да страшно, — отзывается он. — Если верить моим, то при Тёмных магах было спокойнее и безопаснее всем. Так почему нет?

— Так если тех Тёмных магов убили...

— Дракон-то жив, — отзывается Ваня. — Уж не знаю, ребёнок ли он тех Тёмных магов или кто-то призвал демона, и он родился. Но факт остаётся фактом — он кровный родственник, а значит, истинный наследник.

— А как же нынешнее правительство?

— Обычные революционеры, — машет рукой гепард. — Вот и убили всех тех Темных в своё время. Потому что у них было право, а у них не было. Оставь их в живых, и через год уже все захотят вернуть так, как было. А сейчас появился Дракон. Настоящий Дракон. Ты даже представить себе не можешь, как много народа хотят вернуть такую власть. Только он не делает ничего решительного. Медлит всё. Единственный раз, когда он задал достойную трепку Белому Кругу, был не так давно. Всю площадь сжёг!

— Я помню, да, — кивает Слава. Он ведь сам тогда впервые увидел эту огромную летающую ящерицу вживую.

— Тогда очень много нечисти захотели на его сторону, — улыбается Ваня. — И приняли её. Круг давно таких забастовок не видел.

— А ты? Ты на чьей стороне?

— А я на своей, — отзывается гепард. — Всё ради своей шкуры, — пожимает плечами он. — Мне до их распрей — всё равно. Только бы меня не задело. А сами пусть творят, что хотят.

— Разве это не... эгоистично? — удивлённо интересуется Слава.

Он почему-то был уверен, что у магических существ была какая-то активность. А на самом деле, это действительно самые эгоистичные существа на свете.

— Знаешь, это у них есть идеи, стимулы, — пожимает плечами Ваня. — А я не хочу быть пешкой в чужих сложных играх. Ты, знаешь что? Лучше расскажи-ка мне про того камбиона.