Даже когда Евстигнеев уже ушёл, Мирон всё равно крепко обнимал Славу, не отходя от него ни на шаг. Он положил голову на Карелинское плечо и переплел пальцы их левых рук. Так спокойнее. Так Слава точно не исчезнет, не убежит сквозь пальцы.

Карелину было даже немного стыдно. Мирон так его ценит, так боится за него, а он убежал — взял и убежал, из-за дурацкой и совсем необоснованной ревности. Фёдоров так часто перебарывал себя, чтобы сказать ему, Славе, о том, что он дорог, нужен и важен, а Карелин точно всё, совсем всё обесценил своим истеричным уходом.

А сейчас Мирон сидит в этих дурацких перчатках, чтобы его не обжечь, прижимает к себе, нежно целуя в висок время от времени. И молчит. На самом деле, ему ничего говорить и не нужно — Слава всё-всё чувствовал.

Глупость такая эти слова, настоящая глупость. Зачем говорить то, что в слова-то и не помещается? Разве можно передать обыкновенными сочетаниями букв то, что горит в душе? Разве можно словами в достаточной мере передать то, что чувствуешь? Нет, пытаясь найти слова к тому, что испытываешь, лишь опошляешь смысл.

Слава желал Мирона всей душой. Но первая ассоциация с этим «желать» у многих, к сожалению, ограничивается лишь физическим притяжением. Слава же желал Мирона и душевно — так, чтобы они становились ближе с каждой секундой молчания. Он хотел утащить часть Фёдорова в свою душу, но не из-за желания обладать, а чтобы он цвёл и там, делая лучше Славино существо.

Карелин немного завидовал магу — тот совсем не испытывал потребности в словах. Всё, что хотел сказать Слава или кто-то ещё, он читал в мимике, жестах, поступках, в паузах между словами, во вздохах и в сердцебиении. Слова могут оказаться лживыми, но сама речь — никогда. Славу всегда поражала эта проницательность Мирона, точно он понимал то, что человек хотел сказать на самом деле, ещё до того, как тот открывал рот. На самом деле, он просто умел слышать чужое молчание, которое иногда намного разговорчивее и познавательнее, чем речь собеседника.

— Не убегай от меня больше, — тихо просит Мирон, обнимая Славу покрепче. — Мне без тебя холодно. И тоскливо. Точно кто-то выключил солнце.

Фёдоров впервые испытал нечто подобное. Когда Слава убегал от него, не откликаясь на собственное имя, Мирон ясно видел последние лучи, на самом деле давно уже севшего за окном солнца, убегающие следом за Карелиным. Конечно, это всё лирика человека, находящегося в шаге от потери.

Терять людей намного обиднее, чем терять даже очень дорогие материально или духовно вещи. Люди несут в себе намного больше всего — от эмоций и мыслей до поступков и касаний. Потерять человека означало потерять не только плоть рядом, но и его неповторимый ход мысли, его мировоззрение, его мнение, его эмоции, его чувства, его эмпатию и многое другое.

Да, это просто лирика. Но Мирон был готов поклясться, что у него в душе тогда мерзко закапал мелкий дождь — тоскливый такой. Мигом на улочках нутра подул холодный, ноябрьский ветер и часто заморосили мелкие капли, умывая каменную дорожку.

Именно поэтому он и не спешил впускать людей в свою душу: у Славы внутри была прямая тропинка, ровная такая, отделанная. А у него? У него эти улочки были выложены булыжником, на которых разлёгся мох, а между ними прорастала тонкая и острая трава. С появлением Славы, конечно, к этой траве добивался и грязно-розовый чертополох, но сами дорожки остались до того запутанные, что Карелину, наверное, казалось, что он вечно возвращается в начальную точку.

— А ты расскажешь мне правду? Всю, — тихо просит Слава, прикасаясь виском к голове Мирона, прижатой к его плечу.

— Однажды, — отзывается Фёдоров. — Когда не буду думать, что такая правда убьёт тебя, — шепчет он.

— Пока ты рядом, мне ведь никто не осмелится причинить вреда, — возражает Карелин.

— Слава, — тихо зовёт маг. — Правде не нужны чьи-то руки, чтобы прикончить человека на месте. Что-то нам ещё всем просто слишком рано знать.

Карелин беспомощно кивает. Ну не тащить же из Мирона правду клещами! Однажды Слава это всё равно услышит, просто нужно подождать. Совсем немного подождать.

Слава сам стягивает перчатку с руки мага, получая за это пронзительный взгляд синих-синих глаз.

— Зачем? — тихо спрашивает Мирон, с пальцев руки, освобождённой от перчатки, одиноко падают на пол золотые искры.

— Хочу, чтобы ты меня коснулся, — отзывается Слава. — Я не хрустальный, Мирон.

Фёдоров тяжело вздыхает. Слава не хрустальный — Слава упёртый, как баран, и до одури ревнивый. Но это его Слава. Вторую кожаную перчатку маг стягивает с ладони сам, касаясь левой рукой правой щеки Славы, а правой поглаживает бледную шею. Он оставляет ласковый поцелуй на щеке прежде, чем погладить носом висок. Слава улыбается: Мирон ластится, точно кот.

Карелин немного поворачивает голову, чтобы коснуться чужих губ своими. Играючи так, утягивая, но стоит искрам полететь из мироновских пальцев так сильно, что в комнате светлее стало, как Фёдоров кусает его за губу и немного отстраняется.

— Рядом с тобой графоманское «огонь страсти» приобретает новое значение, — смеётся Слава, носом совсем не сильно боднув Мирона в висок.

— Это всё делаешь ты, — улыбается Фёдоров.

Он заглядывает в чужие глаза и взмахивает рукой, а над ней загорается пламя.

— Ты горишь у меня внутри, — тихо-тихо признаётся Мирон, а пламя с руки взымает вверх, рассыпаясь в маленькие звёзды под потолком, стремительно летящие уже вниз.

— Хотел бы я гореть в других местоположениях, например, под, — рассказывает Карелин, а Мирон лишь посмеивается.

— Однажды, — кивает Мирон. — Я придумаю что-нибудь, и наконец совсем заберу тебя себе: не только в духовном, но и в физическом смысле.

— Да я и так твой, — вздыхает Карелин. — Просто ты никак не воспользуешься этим правом.

— Ах, — театрально вздыхает Мирон. — А были времена, когда до венчания ни- ни!

Фёдоров смеётся, замечая небольшую грусть в глазах Славы: тот, скорее всего, принял это как негативную оценку на свой счёт. Переживает, наверное, что слишком раскрепощённый для века, выходцем которого и был Мирон. Да ещё и, что он явно не девственник.

— Всё, что было «до» нас, оно было давно и неправда, — подбадривающе говорит Мирон. — Всё равно, что там когда-то происходило, сейчас-то ты мой. А я твой. Не забивай себе голову прошлым, оно слишком тянет вниз.

Слава улыбается. Раз его-то прошлое способно утянуть его на дно в мыслях, а там чуть больше двадцати лет, то что же происходит с Мироном! Для него-то прошлое — это то, что Слава изучал на уроках истории в школе.

Карелин бы ответил что-то, но не успел. В дверь кто-то нервно звонил. Черт. Сейчас еще переживать, что там на пороге Круг! Или кто похуже. Но Мирон с готовностью идёт открывать, даже не переживает. Заклинание, наложенное перед приходом Светло, еще действует.

Да и, переживать правда не за что. На пороге стоял запыхавшийся Евстигнеев, который явно бежал сюда со всех ног.

— Ты почему не с Ваней? — спрашивает Слава. Он ведь передал просьбу Светло! И Ваня очень хотел увидеться с гепардом. А сейчас стоит тут. Неужели, они решили не то, что должны были, и...

— Он пошёл собирать стаю, — вздыхает Евстигнеев. — Ну, пока вожак не даст отбой. Но, думаю, этого не произойдёт. Круг объявил, что сегодня казнит Дракона. На площади.

Мирон непонимающе смотрит на Евстигнеева. Слава не понимает, где радость Фёдорова: он ведь тоже хотел убить Дракона. Ваня переводит взгляд от Мирона к Карелину и обратно, точно тоже совсем ничего не понимает из происходящего.

— Так значит, всё закончится? Они устроят показательную казнь, и всё закончится? — радостно спрашивает Слава. — Значит, они сейчас убьют Дракона, и больше никаких гражданских войн и всего такого?

Ни Ваня, ни Мирон не отвечают. Они просто смотрят друг на друга и молчат. В мгновение Фёдоров подаётся вперёд, обнимая друга. Крепко, но не долго. Потом Мирон потерянно отходит от них, присаживаясь на высокий стул, — думает.

— Только не говори мне, что ты дашь Славе пойти туда и пойдёшь сам, — тянет недоверчиво Ваня. — Вы умрете! На тебе обвинений...

— У них кишка тонка, чтобы убить Дракона, это фикция, — отмахивается Мирон. — Зови всех. Если они хотят шоу, то мы его им устроим.

— Ты с дуба рухнул? — непонимающе спрашивает Евстигнеев. — Мирон, это не шутки. Для чего-то же они устраивают этот спектакль. Там точно будет много крови, а ты в главных претендентах быть первым в очереди на гильотину.

— Ваня, они собираются убить Дракона, — напоминает Мирон. — И они сделают это. Вне зависимости от тех, кто придёт посмотреть. Но если выкинуть то, чего они не ждут...

— Ты собираешься помешать им убить Дракона? — непонимающе спрашивает Слава. Недавно же сам собирался сводить с ним счеты!

— Я хочу просто сходить на шоу, — отзывается Мирон. — А всё остальное зависит от Круга. Вань, следуй примеру Светло. Собирай всех. Им не должно подобное сойти с рук.

— А если они серьезно.. ну, убьют Дракона? — всё-таки спрашивает Ваня.

— Это огромная летающая ящерица, — смеётся Мирон, поглядывая на Славу. — Уверен, такое чудо-юдо что-то да придумает.

— Вы вдвоём с ума сошли? — растерянно интересуется Карелин. — Вы серьезно собираетесь помешать им убить Дракона?

— Мне всегда особенно сильно нравилось портить планы Круга, — улыбается Мирон. — Почему нет?

Ваня тяжко вздыхает. Евстигнеев прекрасно понимал, что спорить с Мироном бессмысленно: проще сделать так, как он хочет — для их же со Славой безопасности. Всё равно ведь туда попрется, а Карелин дома не останется ни за какие шиши, когда Фёдорову где-то там угрожает опасность.

Вот так и рушатся планы на хороший остаток жизни: лучший друг решается на авантюру, из которой маловероятно выбраться целыми и невредимыми. Убийство Кругом Дракона, прилюдная казнь, означало только одно — часть нечисти, пришедшей на такое мероприятие, однозначно взбунтуется. Слишком уж много последователей приобрёл Дракон, показав свою силу тогда, на площади, испепеляя членов Круга, которые в противовес не могли даже пикнуть перед его могуществом.

— Если мы выберемся из грядущей мясорубки живыми, Фёдоров, я сам тебя прибью, — тяжело вздыхает Ваня.

— Пара человек точно не вернётся домой, но мы все всегда знали, на что идём, верно же?

— Всегда?! — переспрашивает Слава. — Так ты изначально «за» Дракона? И не собирался его убивать?

— Слава, — огни синих глаз сверкнули, стоило столкнуться им с глазами Карелина. — Я сделаю всё, чтобы Дракон больше не появлялся. Но я не дам Кругу убить его.

— Да какая разница, кто разберётся с этой летающей ящерицей? — непонимающе спрашивает Слава, он почти психует: эмоции внутри зашкаливают. — Круг, ты или я. Или кто-то ещё. Он тиран, Мирон! Из-за него в твоём мире начинается Гражданская война!

— Слав, можно я провожу Ваню, и мы с тобой всё это обсудим? — просит Фёдоров. — И ты тогда решишь, со мной ты или всё-таки хочешь убить Дракона.

Слава кивает. Когда Мирон скрывается за входной дверью, тихо беседуя о чем-то с Ваней, на душе становится совсем скверно. Фёдоров давал ему право выбирать: но выбора у Карелина не было. Он уже успел себе пообещать, что пойдёт за Мироном и в огонь, и в воду. Ну, в их случае — именно в огонь.