Мирон с помощью Вани добрался до квартиры. Тот решил навестить парочку, а в итоге застал друга, смотрящего на лампочку в парадной. Сначала, если честно, Ваня испугался, когда увидел костыль на лестнице. Вдруг кто-то ворвался в квартиру? Но потом заметно успокоился. Ровно до рассказа Мирона, что у них здесь произошло.

— Я тебя больше в жизни одного не оставлю, — ругается Евстигнеев, грея Мирону чай, когда уже перевязал рану и заставил сделать пару глотков настойки вербены.

— Вань, я не маленький мальчик, — отмахивается Мирон. — Я страшный и ужасный, я — та самая летающая ящерица, — с болезненной улыбкой напоминает он. У Славы это выходило смешнее.

— Сейчас ты безобиднее котёнка, — отмахивается камбион. — Я из этой квартиры никуда не уйду, пока сюда не вернётся Слава.

— Боги, — устало тянет Мирон. — Это мне его защищать нужно, а не ему меня. Желательно, конечно, защитить его и от себя самого.

— Ошибаешься, — отмахивается Ваня. — У него было потрясающее преимущество.

— И какое же, всезнайка? — с улыбочкой интересуется Мирон без особой уверенности, что от Вани прозвучит действительно стоящий аргумент.

— Он смертный, — напоминает камбион.

— Значит, уязвимый.

— Значит, он непонятный для изнаночных существ, балда, — отзывается Евстигнеев, разливая чай по кружкам. — Он всегда вытворял что-то такое, что и тебя в тупик ставило, мой многовековой друг.

— Но это не отменяет того, что ему слишком просто умереть. — Но они-то об этом не знают!

Мирон тяжело вздыхает. Как показывала практика, большинство изнаночных существ сначала делало, а потом уже думало о последствиях. Непонятно, почему Ваня решил, что присутствие Славы спасёт от чего-то Мирона. Скорее, наоборот, ещё больше подставит под угрозу. Любовь всегда делает человека беззащитным, сдирая с кожи все защитные покровы. Ей без разницы, кто ты: маг, камбион, оборотень, проклятый. Она появляется в твоей жизни и выжимает тебя до последней капли.

— Ладно, — вздыхает Ваня. — Когда Слава рядом с тобой, я просто знаю, что ты не позволишь умереть ни ему, ни себе при нем. А когда его нет... ощущение, будто у тебя пропадает стимул выжить.

Мирон слабо ухмыляется. Ваня знал его почти всю свою жизнь и всё время их знакомства терпеть не мог вот такую ухмылку. Иногда Евстигнееву казалось, что следующая будет последней, которую смогут выдержать его нервные клетки, но снова и снова получалось перетерпеть. Мирон так ухмылялся, когда признавал чужую правоту, но не был готов признать её вслух. А Ваню это бесило до колик внизу живота. Как же можно быть настолько упёртым бараном!

— Ты из-за него поцапался с шаманами! На кой черт ты вообще лишил его боли? А если кто-то догадается? — ругался Ваня, пока Слава сопел на кровати Мирона.

— Не с шаманами, а всего с одной торговкой, — отмахивается Фёдоров. — И ты можешь говорить потише? Дай ему поспать.

— Когда тебя вообще стал заботить комфорт смертных?

— Слава проклятый, — отзывается Мирон. — Он нужен нам.

— Ты мог бы развести руками и сказать, что ничего не можешь сделать! Отсыпал бы ему монет на травы, и пошёл он к чертям со своей болью, — не унимается Ваня.

— Его зовут Слава, — невозмутимо напомнил Мирон. — Прошу тебя, говори тише.

— Да какая разница, как его зовут?

Тогда камбион и понял, почему Мирон отнёсся к смертному по-особенному. По его взгляду. Ваня так никогда не смог бы смотреть. Но он уже видел такой взгляд. Чаще в клубах, когда распускал свои чары и пытался утащить кого-то для поддержания своих жизненных сил. Но не в свой адрес. «У меня есть парень», — говорила какая-нибудь девчонка. И он предлагал забыть о нем на вечер, окутывая симпатичную мордашку своими чарами. И она одаривала точно таким же взглядом, как сейчас Мирон. «Иди нахуй», — тут же срывалось с её симпатичных пухленьких губ. Просто он был ей важен, элементарная аксиома. И никто другой его бы не заменил. Это взгляд значил категоричную привязанность, взятую из воздуха. Как себя самовольно можно окутать в цепи и ласково называть их любовью?

А потом Мирон перевёл взгляд на спящего Славу. Взгляд, полный заботы и какой-то паранормальной нежности, — Евстигнеева затошнило.

— Так тебе понравился мальчишка, — подводит итог камбион.

И Мирон в ответ точно так ухмыльнулся. А раньше-то было! Никаких чувств, никакой любви, дело и миссия. А тут свалился на голову, как снег в апреле, этот проклятый. И Фёдоров даже вслух не может признаться, что привязался. Непонятно, правда, зачем он это сделал. Это же можно, наверное, как-то выключить?

— Но это не отменяет того, что ты идиот, — напоминает Ваня.

— Да тише ты!

А Слава тогда уже копошился на кровати, просыпаясь.

— Он простит тебя, — пытается подбодрить Фёдорова Ваня. — Помнишь, на него не подействовали мои чары? Значит, он искренне любит тебя. А оно ведь просто так не гаснет.

— Теперь он так же искренне ненавидит меня, — горько улыбается Мирон. — Забей, — мотает он головой. — От меня отворачивались все, кто мне дорог, как только узнавали про моё нутро. Я привык уже.

Как же мерзко видеть эти попытки улыбаться! Ваня терпеть не мог в Мироне эту черту: улыбаться сквозь боль. Всем и так понятно, что ему хреново, уж Ване-то точно, а этот индюк летающий всё давит и давит из себя улыбки. Когда у него уже закончится их лимит!

Наверное, разбитое сердце — это жутко болезненно. Ваня, если честно, понятия не имел, что ощущает человек, чьё сердце разбито. Но ему казалось, что такой уход Славы однозначно повлиял на сердце Фёдорова. Выглядел он, мягко говоря, не очень. Точно не в подъезде сидел на костылях, а беспробудно пил последний месяц, в завершении поскользнувшись на масле, разлитом Славушкой.

Но это всё — лирика. Мирон вот-вот возьмёт себя в руки, натянув на лицо маску, полную невозмутимости и самодовольства. Противная, конечно, физиономия, но всяко лучше разбитого состояния с грустными глазами могущественной огнедышащей курицы.

— Он тебя любит, — напоминает Ваня. — Это не так просто вырвать из себя. Иначе бы это искореняли мои чары.

— Ни одни чары не способны сотворить с человеком то, что может элементарное предательство, — возражает Мирон, опуская глаза на пол. — Сомневаюсь, что он просто так простит меня.

— Что насчёт извинительного минета?

— Он пошлёт меня в баню, — отмахивается Мирон. — Как можно переспать с тем, чьё нутро тебе до трясучки противно?

— Ну, придумай какой-нибудь широкий жест, а когда в Славляндии будет потепление, организуй уже и извинения в постели. Ему явно понравится.

— Какой широкий жест перекроет враньё в несколько месяцев? — недоверчиво спрашивает Мирон. — Он ко мне не вернётся.

— Ты стухнешь, если он не вернётся, стухнешь, как молоко на палящем солнце. Только из тебя оладушек не сделаешь, — отзывается Ваня, делая глоток чая. — Может, нужно просто попытаться что-то сделать, а не пускать на самотёк?

Ване было всё равно на то, что происходит внутри Карелина. Абсолютно! Намного больше его волновал потухший друг, который время от времени, если не отвлекал его разговорами, то просто залипал в стену. Мирон застывал, многозначительно разглядывая одну точку. Тьфу, противное зрелище! И это великий и ужасный Дракон! Нет, Фёдоров сейчас серьезно был больше похож на общипанную курицу. А это очень плохо для их планов.

Ещё больше Ваню нервировало, что Слава смылся в неизвестном направлении. Если Карелин помрет от воспаления своего кретинизма, то Мирон пустит все силы на запоминающуюся месть. А потом на проживание горечи утраты. Такое в их планы не входило. Тем более было бы проблематично найти нового проклятого. Если Слава помрет сам, свернув себе шею, поскользнувшись на банановой кожуре. Нет, этого допустить нельзя.

— Как твоя магия? — тихо спрашивает Ваня, пытаясь отвлечь Мирона от разглядывания стены.

Фёдоров удивлённо поворачивается на голос, как будто он успел забыть, что он маг! Неужели забыл ещё, что умеет дышать огнём и летать?

Мирон всё так же разглядывает Ваню, недоумевая. Он смотрит на свои руки, взмахивая резко одной, но ничего не происходит.

— Слава сбежал от меня, — четко и холодно проговаривает он.

Мирон вновь взмахивает рукой, и от его кожи по квартире побежал дым, как от сильного костра, который разом потушили огромным ведром воды.

— Он считает меня чудовищем, — вслух заявляет Мирон, и Ваня замечает, как под стеклом из слез зрачки меняют форму.

Фёдоров взмахивает рукой ещё раз. Немного огня вырывается из ладони, выскакивая в открытое окно.

— Он ненавидит меня.

Он с силой взмахивает рукой от груди, и из каждой клеточки от кончиков пальцев до плеча вырывается пламя. Мощное, сокрушительное. Ване стало жарко, а оно неумолимо касалось мебели, поглощая её. Мирон смотрел на это довольно. Он вновь взмахнул рукой, прекращая пожар в своей квартире. Столько обгоревших вещей!

— Я как-то говорил Славе, что боль можно преобразовать в великую силу, — грустно улыбается Мирон. — Как видишь, тогда я ему не лгал.

Фёдоров моргает, и зрачки наконец вновь возвращаются в норму.

— Знаешь, можно было и предупредить, что собираешься намутить пожар, — фыркает Ваня. — Я бы отсюда смылся.

— Да брось ты, — отмахивается Мирон, невозмутимо делая глоток чая. — Так ведь только интереснее.

— В мои планы не входило сгореть заживо.

— Нет в тебе искорки, — устало тянет маг.

— Зато во мне есть здравый смысл, а тебе его, между прочим, не достаёт.

Мирон в ответ лишь закатывает глаза: сам он прекрасно знает, чего ему не достаёт. В настоящий момент ему до боли не хватает Славы. Он бы сидел сейчас напротив, такой хороший, улыбался бы искренне-искренне, прижимался бы ближе. А потом бы ойкнул, что Мирон его обжег: вот и знак, что магия вернулась.

— Чего заулыбался? — спрашивает Ваня, вставая со стула, чтобы заварить ещё чая.

Конечно, лучше всего душевные раны латал ром, Мирону, правда, больше нравился виски, но сейчас Ваня бы ни за что не налил магу ничего горячительного. С пьяной головой он наделает слишком много глупостей, а сейчас это было бы опасно. Евстигнеев твёрдо для себя решил, что эти душевные раны они будут штопать чаем. Пока Слава не вернётся – а вернётся-то он точно, ему все равно некуда идти. Голову проветрит и приползёт, как миленький.

— Задумался, — отмахивается Мирон. — Я представлял, как бы всё было, если бы Слава не убежал.

— Ещё чуть-чуть, и я начну думать, что ты бы променял меня и чай на Славу, — тянет Евстигнеев, наливая чай в свою кружку. Он хотел подлить ещё и Мирону, но чашка мага почти не опустела. — Знаешь, если ты откажешься от чая, он вряд ли прибежит тебя спасать. Попей, ради всего святого.

В дверь позвонили. Мирон уж схватился за костыль, чтобы бежать открывать. Но Ваня махнул рукой, направляясь к входной двери, как бы предупреждая, что откроет сам. Он же говорил, что Слава остудит голову и вернётся! Ему же все равно некуда идти.

Он даже не спрашивает, кто на пороге. Просто открывает входную дверь. Только пусто. Неужели вернулась эпоха таких дурацких розыгрышей: позвонить в дверь и убежать? Только вот не слышно детского смеха этажом ниже. Ваня оглядывается. На коврике у входной двери лежит какой-то конверт.

— Слава не вернулся? — спрашивает расстроенно Мирон, хотя и сам понимает, каков ответ.

— Не кисни, — отмахивается Евстигнеев. — Зато почта пришла, — с улыбкой замечает он, подавая магу конверт.

Мирон осторожно его вскрывает. Внутри лежала одинокая карточка.

«Приглашаем Вас на ужин. Если не принесёте Грааль, нам придётся попробовать на вкус кровь проклятого,

С уважением, immortalis»

Как же Мирона тошнило от этого заковыристого почерка! И от латыни. От латыни особенно. Он сам привык писать с такими же закорючками, но вот подпись «immortalis» вывела его из себя.

— Кажется, у нас давно не случалось пожаров, — невесело отмечает Мирон, поднимая глаза на Ваню.

— Только не говори, что Карелин снова во что-то вляпался.

— Это я его вляпал, — отзывается Фёдоров. — По самое не могу его вляпал, — грустно заключает он.