Мирон сидит у кровати, на которую заботливо положил Славу. Хотелось коснуться руки, которой юноша обнимал подушку. Но маг чувствовал, что не вправе его касаться. Слава запрещал. И до нового разрешения, хотя бы немого, Мирон не мог с собой ничего сделать. Только потолок рассматривать, находя всё новые трещинки.
Душа тоже расходилась на трещинки. Уродливые такие, маленькие. Не заметные были бы, да с годами их скопилось столько, что даже слепой бы заметил это обилие. Единственная радость — сколько бы Мирон ни старался разглядеть в них гниль, найти никак не мог. Значит, не всё потеряно ещё. Значит, есть ещё в нем что-то человеческое.
«И что ты молчишь?», — думает он, закидывая босые ноги на соседний высокий стул. От красной отделки уже тошнит. «Что же ты молчишь, великий и ужасный?», — вновь обращается он к себе, не смея произнести и слова вслух, чтобы не нарушить сладостное спокойствие Карелина рядом. «В молчанку со мной играешь, да?», — ухмыляется он, а затем и вовсе улыбается ярко, демонстрируя потолку немного пожелтевшие зубы.
— Ты похож на сумасшедшего, — тихо стонет Слава. Мирон слышит, как противно скрипнула кровать — Карелин перевернулся на спину.
«За спасение жизни обычно говорят «спасибо»», — послышалось шипение внутри черепной коробки. Вот оно. Проснулись. Оба.
— Да я... просто задумался, — отзывается Мирон, поворачивая голову к Славе. — Как твоё самочувствие?
Слава слегка поморщился на вопрос. Скорее всего, лежать на спине ему было, как минимум, неприятно. Но вслух он этого не говорил, поэтому Мирон исключительно предполагал.
— Они сказали, — Слава громко сглотнул слюну. — Сказали, что кожа на спине хорошо тянется. Если правильно проткнуть, то я ничего не почувствую. А потом стало очень и очень больно. И тогда он сказал, самый главный их, что не в их интересах делать всё правильно.
— Слав...
— Не перебивай меня, — остановил его Карелин. — Они сказали, что если ты не отдашь им Грааль, то они прикончат тебя. Я пытался объяснить, но...
— Но им показалось неубедительно, — кивнул Мирон, спуская ноги со второго стула. Он сложил ладони, укладывая локти на бёдра. — Они мертвы.
— Все?
— До единого.
— От летающей ящерицы есть какая-то польза, — невесело подмечает Слава, продолжая взглядом прожигать потолок.
Мирон неловко улыбается. Он слезает со стула, присаживаясь на самый краешек кровати. Слава поднимает на него глаза, хватаясь за одеяло, как за спасательный круг.
— Я не трону, пока ты не разрешишь, — успокаивающе говорит Мирон. — Я спал на полу, — пожимает плечами он, — ради твоего покоя.
Слава смотрит на Фёдорова изучающе, словно видит его впервые. Мирон лишь одному был рад безумно — Слава жив и даже не пытается убежать от него. Но одеяло он всё равно довольно сильно сжимает, не в силах его отпустить.
— А нога твоя как? — тихо спрашивает Слава.
— В порядке, — пожимает плечами Мирон. — Ну, не считая привычных затруднений.
Фёдоров взмахивает рукой, и трость падает ему ровно в ладонь. Он привычно касается большим пальцем серебряного наконечника. Пудель.
— Знаешь, что я вспомнил? — поднимает глаза Слава. — У Воланда тоже был. Не знаю, читал ли ты...
— Читал, — улыбается Мирон. — Помнишь нашу поездку в метро?
— Кстати, почему пудель?
Слава выглядел невинно и очаровательно, разглядывая трость в руках мага. Его голос выдавал совершенно все его эмоции, хотя Карелин, кажется, очень уж пыжился их скрыть. Он был искренне заинтересован всем, что видел: Мирон читал это в огоньке в его глазах.
Как же так вышло! Такой сообразительный юноша, а не смог провести элементарную параллель с «Мастером и Маргаритой»! Хотя, может, это и к лучшему? А то стал бы остерегаться хромого мужчину с тростью с пуделем! А Фёдорову этого совершенно не хотелось.
— Du hättest mehr lesen sollen, — безучастно отзывается Фёдоров, продолжая перекидывать трость из руки в руку, заставляя сверкать серебряный набалдашник в свете ламп, пытаясь акцентировать на нем внимание Славы. «Больше читай», — посоветовал он ему. Но Слава и этого не понял!
— Моя твоя не понимать, — отрицательно покачивает головой Карелин. — Это итальянский?
— Немецкий, — поправляет Фёдоров.
И язык он выбрал не случайно. Он мог бы спокойно сказать это и на русском языке, и на латыни, и на итальянском, и на английском. Немецкий — язык Гёте. Весь текст Булгакова был наполнен намеками, отсылками к легендарному «Фаусту». Мирон совершенно не любил говорить прямо. Но если бы Слава хоть немного задумался, он бы понял всё намного раньше.
— Я тогда посоветовал тебе больше читать, — продолжил Мирон с легкой ухмылкой.
— Так вот что значила твоя абракадабра на немецком, — моментально вспомнил Карелин. — Думал, что я не читал «Мастера и Маргариту».
— «Читать» и «вчитываться» — вещи до ужаса разные, — улыбается Мирон. — Почему именно пудель, Слав?
— Потому что ты фанат Булгакова, а такая трость была у Воланда, — отмахивается Слава, словно расстроившись, что всё было так просто.
Мирон в ответ лишь громко и пронзительно рассмеялся. Славе на секунду стало не по себе. Таким он Фёдорова прежде не видел. Тот вообще умел так громко смеяться?
— Слав, — ласково зовёт тот с улыбкой. — Почему у Воланда была трость с пуделем, мой хороший?
Карелин задумался. Мирон в его глазах мог увидеть кучи замелькавших мыслей. Точно вспоминает сюжет книги, ища подходящий для объяснения момент.
— Ну в огромную летающую ящерицу он не умел превращаться, — подводит итог Карелин, заставляя Мирона рассмеяться вновь.
— Почему я обратился к тебе тогда именно на немецком, Слава? — с улыбкой спрашивает он.
— Да разве я могу залезть к тебе в голову!
Мирон улыбается. Его глупый смертный мальчик Слава. Так хотелось забраться рукой в его волосы! Но нельзя. Между ними сейчас нечто настолько хрупкое, что и громко вздохнуть лишний раз нельзя — разобьётся.
— Я пытался напомнить тебе «Фауста» Гёте, — объясняет Мирон. — Мефистофель явился к Фаусту именно в образе пуделя, — улыбнулся маг.
— Хорошо, у Воланда была трость с пуделем, потому что Булгаков был фанатом Гёте, — завершает свой ассоциативный ряд Слава. — Вот и вся схема?
Мирон улыбнулся.
— Загляни внутрь, а не смотри на поверхность, — одергивает он Карелина. — Почему именно пудель? Везде, где речь идёт о зле, то и дело всплывает этот дурацкий пудель! Не находишь это странным?
— Пудель — воплощение зла? — спрашивает Слава.
— В яблочко, — кивает Мирон. — Пудель — собака, сопровождающая дьявола.
— Так ты признался мне, что ты зло, намного раньше, чем...
— Тсс, — одёргивает его маг. — Помнишь? Смотри в суть, а не на поверхность.
Мирон протягивает Карелину свою трость, позволяя поближе разглядеть работу мастера по серебру. Очень красиво. Тонко. Аккуратно. И, сразу видно, безумно дорого.
— Из чего сделан пудель, Слав?
Перед глазами Карелина залетали картинки. «Бей в сердце», — шептал тогда Мирон, передавая ему в руки кинжал из серебра. Серебро смертельно для нечисти.
— Самый чистый металл, — зашептал Слава, садясь на кровати. — Безгрешность.
— Именно, — кивает Мирон. — Вот смотришь, не приглядываясь. И пудель. Собака, сопровождающая дьявола, — лукаво улыбается маг. — А стоит приглядеться. И оказывается, что нет здесь никакого зла.
Слава поднимает удивлённые глаза на Мирона. «Символист чертов», — ругается про себя он. Карелин, захваченный кучей новостей о внешнем мире, даже не заметил. У него не было времени подумать об этом! Казалось, что всё это просто так, всё это для красоты образа, для атмосферы...
— Ты хоть что-то просто так делаешь? — удивлённо спрашивает Слава. Мирон заговорщицки улыбается.
— Ничего из того, что ты видел в этом мире, не было просто так, — улыбается Фёдоров.
***
Евстигнеев устало тянется на стуле, поворачивая голову на Ваню. Тот был не просто бодрым — он почти светился от счастья. Вот они, инстинкты. Сколько же радости было в глазах Светло, когда он рассказывал ему, сколько кровососов лишил головы. И ни одной царапины!
Конечно, среди оборотней не все оказались такими везучими — были и с царапинами, и с переломами, и мертвые. Траур в этот раз не объявили. Поэтому Светло с готовностью рассказывал, что чувствует, когда вырывает из груди вампирское сердце. Евстигнеев, на самом деле, жутко радовался, что ему повезло очутиться в этом мире всего-то сыном суккуба, а не кровососом. Иначе бы это была совсем трагичная история любви.
— Ты заставил меня испугаться, — тихо признаётся Светло.
— Когда это? — непонимающе спрашивает Евстигнеев.
— Когда на полу валялся, — отзывается Ваня. — Я думал, ты сгорел заживо. Ещё Мирон около тебя засиделся... я думал, что он колдует или прощается.
Ваня пожимает плечами. После пропажи родителей потерять единственного человека, претендующего на его доверие, было совсем не смешно. Но и признаваться в этом не хотелось. Когда ждёшь подвоха, сложно говорить о том, что успел привязаться.
— Мирон извинялся, — отзывается Евстигнеев, — хотя я и не злился совсем. Сам виноват.
— Сам виноват, что он тебя чуть не спалил?!
Камбион еле сдерживается, чтобы не рассмеяться. Подумаешь, чуть не спалил. Женя помазала кожу какой-то мазью, и легче стало. Всё прошло! И злиться из-за этого? Кожу же не пришлось пересаживать, да и выжил! Зачем же в себе обиду таить?
— Мы лучшие друзья, сколько я себя помню, — отзывается Ваня. — Он вытащил меня из занюханной богадельни, где я постоянно был в празднестве и в прострации. Это единственный человек, который никогда не желал мне вреда. Я знаю, что у него это вышло случайно. Так смысл мне строить обиженную мину? Мирону и так сейчас не легко.
Ваня сидел в белой рубашке на грязном постельном белье одинокой койки. Оно должно было быть тоже белым, но пятна никуда не выводились. Он был уверен, что до него два меняющихся между собой комплекта постельного белья принадлежали кому-то, кто страдал недержанием.
Ваня старался читать книги. А ещё он веселил пенсионеров и умалишенных историями про всякую мистику. Они забавно пугались услышанного, а по ночам гоняли туда-сюда хорошеньких медсестёр.
У одной из них всегда были отвратительные румяна. Однажды Ваня стёр их с её лица рукавом своей рубахи. Краска была настолько едкая, что намертво впиталась в ткань. Но сама медсестра хорошая — никогда не сопротивлялась чарам. Даже не пыталась.
Она вновь запорхнула в комнату с лёгкостью хрупкой синички. Ване было немного страшно — для неё он тот ещё лютый мороз. Может, инстинкт самосохранения и давал ей команду бежать от него, но даже он покорно замирал перед чарами. Вот незадача!
— Куда же ты убегаешь, птичка? — обратился он к ней, когда та, поставив поднос на его тумбу, собралась уходить.
— Там.. там граф какой-то приехал, — поспешно объясняет та. — Хочет кого-то забрать под своё крыло, — тихо шепчет та. — Руководство сказало помалкивать, но собрать ему любого, кого захочет. Уж не знаю, чем он так наше благородие облюбовал! Но, поговаривают, он ему бутыль шампанского хорошего привёз!
— Так нельзя ж, — таким же заговорщическим шёпотом отозвался Ваня. — Императорское Высочество ещё три года тому назад запретил, как армию мобилизовать стал...
— Тише-тише ты, — взмахнула рукой медсестра. — Вот поэтому только и перешептываются. Он явно кровей не наших, не простых. Таким никогда закон не писан. Всё достанут!
— Так вот что ты такая красивая сегодня, — заулыбался Евстигнеев, подмечая заколку в туго собранных волосах. — Думаешь, граф сюда невесту выбирать пришёл?
— Да все девочки принарядились... а я чем хуже? — тихонько спросила медсестра. — Татьяна Павловна, врач наш дежурный, под халат надела юбку европейскую! А на халат... брошь такую красивую нацепила. Ну и я решила хотя бы заколочку красивую прикупить.
— И румян своих не нанесла почти.
— Так ты сам мне говорил, что они меня уродуют! А я... ну не хочется перед графом юродивой показаться, страхолюдиной.
Ваня ещё шире заулыбался. Чем черт не шутит: может, и повезёт медсестричке! Глаза-то у неё красивые. Может, и оценит граф.
— Ну беги, птичка.
И упорхнула она! Эх, жаль будет, если пропадёт из больницы. Неизвестно, кого им в палату нового назначат. Мало ли, бабку старую или девчонку совсем молоденькую, а это нехорошо уже. По богадельне этой ходить проблематично, чарами своими новую «жертву» искать.
— Ах, — зазвучало в коридоре. — А Вы, Ваше Сиятельство, к нам в палату заглянуть хотите? — звонкий голосок у неё. Нежный, ласковый. Красивый.
— Если позволите, — зазвучал голос, видно, того самого графа. Голос-то у него довольно высок, не прокуренный. Может, молодой совсем?
Граф манерный. Дверь медсестре придержал, пропуская вперёд. Та стала о своих подопечных рассказывать. А он смотрел на неё, но точно не слушал, лишь улыбался снисходительно.
— Красивая вы, — улыбнулся граф. — Не принесёте ли мне воды? Жарко здесь. Наверное, вы обжигаете.
«Жарко ему! В щели дует страшно! Богадельня эта и Богом забыта, и Императором», — ворчит про себя Ваня, но глаз от книги решает больше не отрывать. Обидно было. Очаровал медсестричку и без чар всяких. Хотя не он даже, а титул его и кошелёк. Но все равно обидно!
Медсестра тут же из палаты упорхнула за водой.
— Что читаешь? — улыбнулся граф, подходя к Ваниной койке, опираясь на трость.
— «В людях», — отзывается Ваня, поднимая глаза на гостя.
Чёрный костюм! Евстигнеев, не притрагиваясь, знал, что ткань дорогая. И плащ чёрный чуть выше колен нараспашку. Борты длинные! По последней моде, кажется, оделся. Для кого только? Туфли чёрные, залаченные до блеска, начищенные. Точно и шага по земле сам не сделал. Небось на карете примчался!
— Сколько тебе лет? — спрашивает граф.
— Двадцать, — невозмутимо отзывается он.
— А честно? — с ухмылкой спрашивает граф. — Врать очень и очень нехорошо.
Ваня смотрит на него непонимающе. А тот в ответ лишь стягивает перчатку, демонстрируя небольшой огонёк на ладони, но тут же натягивает её обратно.
— Так сколько?
— Как тебя зовут? — отзывается Ваня вопросом на вопрос.
— Мирон, — отзывается маг, протягивая руку в перчатке для рукопожатия.
— Ваня, — произносит Евстигнеев в ответ, пожимая протянутую руку. — Сколько лет мне я не помню, — произносит он. — Давно считать бросил.
— А здесь как оказался, Ваня?
Маг оглянулся в поисках, куда можно было бы присесть, но, глядя на цвет постельного белья и на качество стульев, решил продолжить стоять, опираясь на свою трость.
Ваня думал уже начать рассказывать, давно он с изнаночными не разговаривал, но в комнату уже прибежала медсестра, подавая стакан воды графу.
— Вот, Мирон Янович, как просили!
Мирон оценивающим взглядом окинул стакан. Ему не из столовой принесли, а чей-то из персонала. Чистый! И вода прозрачная, без осадка после кипячения. Он сделал пару небольших глотков.
— Какая же вы заботливая, сударыня, — улыбнулся он. — Примите мои благодарности. Так быстро, с такой теплотой!
— Да какая ж я сударыня, Мирон Янович...
Мирон поставил стакан на тумбочку, а сам полез в карман. Ваня разглядел кошелёк. Набитый! И он столько в собой в простую богадельню возит? Маг вытащил из него сложённую купюру. Блеснул портрет императрицы. «Государственный кредитный билетъ. СТО РУБЛЕЙ».
— Это за заботу вашу, Марина Геннадьевна, — улыбнулся он. — Берите-берите...
— Да что вы, Ваше Сиятельство, — захлопотала та ресницами. — Я столько за два месяца не получаю! А тут за...
— За вашу бесконечную заботу, — заявляет уверенно маг. — Берите, берите, — командует он. — И, пожалуйста, оставьте нас с Иваном наедине. Очень уж хочется мне с ним творчество Максима Горького обсудить. Не впускайте только сюда никого, хорошо?
Медсестра закивала часто-часто и купюру из рук мага забрала. И прям перед ним, не стесняясь, под сердце спрятала. Вот соблазнительница! Ваня знал, что это она специально. Видно, очень уж ей захотелось в графини. И упорхнула! Как синичка. Снова.
— Так как ты сюда попал, Ваня? — улыбнулся Мирон.
— Связался с девушкой, а отец у неё... статский советник. Я с перепугу и стал рассказывать, что я — сын суккуба, что для меня прелюбодеяния их всякие, утехи плотские — это основа жизни. Так он решил, что я сумасшедший. И запихнул сюда, чтобы не поверил никто, что я доченьку его обесчестил.
— Страсти какие, — рассмеялся маг. — Готов уйти отсюда, Ваня?
— Да за какие ж такие заслуги ты меня отсюда забрать решил?
Мирон заговорщически улыбнулся.
— Поговаривали, что ты в Дракона веришь, — отозвался он. — Вот и решил такой экземпляр спасти. Не будет больше прежней империи, надо на время за границу.
— Как это не будет? — удивлённо спросил Ваня. — А что ж будет тогда?
— А что будет – мне неизвестно, — отозвался Мирон. — Но революционеры...
— Эх невидаль! — фыркнул Евстигнеев. — В пятом году революцию пережили – и эту переживём!
Мирон по-доброму рассмеялся. Не похож он на тех, кто обычно в Дракона верит.
— Этот февраль для Империи страшным будет, — шепчет он. — Недолго спокойствию ещё.
— Не боишься, что за речи такие будет?
— А кто мне что сделает? — улыбнулся Мирон. — Один пожар и ни одного выжившего, — а улыбка страшной стала, пугающей. — Так готов за границей пожить?
— А дальше что? — с интересом спросил Светло, стоило Ване замолчать.
— А дальше февральская революция, — улыбнулся камбион. — Уж не знаю, откуда Мирон это прознал. Но как сказал, так и случилось. Вовремя он меня вытащил. Богадельни той не стало через время.
— А та Марина Геннадьевна?..
— А что это за ревностные нотки? — улыбнулся Евстигнеев. — Не знаю, что с ней случилось. Не интересовался как-то.
Светло как-то даже спокойно улыбнулся, заставляя Ваню залюбоваться. Красивый же кот! Евстигнеев не выдержал. Сам потянулся, осторожно руку укладывая на чужой затылок. К себе притягивает. И губами к чужим прикасается. Внутри волнение какое-то странное: никогда не было такого! Но какая же теплота по телу побежала, когда Ваня на пробу (сам!) языком по его губам провёл.
***
— Эх ты, а ещё ящерица могучая, — смеётся Слава, разглядывая попытку Мирона приготовить суп.
Жидкость почти вся выкипела, а картошка с макаронами выглядели так, словно их уже поели. На суп это не было похоже совершенно. Карелин, конечно, признавал, что и его кулинарные способности были далеки от совершенства, но его суп было хотя бы возможно есть.
— А это что такое? — спрашивает Слава, поглядывая на странные белые сгустки в оставшейся жиже.
Он ложкой осторожно забирает такой комок, принюхиваясь. Вроде бы не пахнет никаким приворотным зельем. Хотя, черт знает, как должно пахнуть приворотное зелье!
— Майонез, — отзывается Мирон. — Ты говорил, что любишь с майонезом. Я его и купил... впервые.
Карелин улыбается. Да, Мирон явно никогда и ничего с майонезом не ел. Это, наверное, не по статусу.
— Его надо в готовый суп. В одну тарелку, — отзывается Слава. — Давай лучше еду закажем, а?
Карелин кладёт ладонь на барную стойку, продолжая изучать содержимое кастрюли. Вот это повар ему попался.
— Я хотел сам приготовить...
— Давай тогда вместе посмотрим рецепт на ютубе? Если что-то осталось в холодильнике.
Мирон задумчиво смотрит на свой телефон.
— На чем? На мобильнике не подойдёт?
Слава улыбается. Вот они, великие маги! Теряются от новых технологий. Карелин, глядя на телефон последней модели в руках Мирона, постоянно забывал, что тот совсем из другого века. И зачем эти навороченные гаджеты, если совершенно не умеет ими пользоваться? Кажется, вопрос прозвучал вслух. Мирон пристыженно опустил глаза в пол.
— Когда я был маленький, я не мог наскрести на хлеб, — напоминает он, возвращая Славу в воспоминание из пещеры. — Теперь, когда у меня есть деньги, я хочу... хочу показать всем, что могу позволить себе любую вещь. Сколько бы она ни стоила.
Теперь стыдно стало Славе. Он поджал губы, поднимая виноватый взгляд на Мирона. Надо срочно перевести тему!
— Это приложение на мобильник, — тянет Карелин. — Дай, пожалуйста, телефон.
Мирон спокойно отдаёт в руки проклятого мобильник, а Карелин начинает устанавливать приложение. Фёдоров внимательно изучает, что тот делает, и сам не замечает, как ладонь ложится поверх Славиной. Тот вырывает руку.
— Не надо, пожалуйста, — тихо просит он, продолжая устанавливать приложение. Только теперь его рука лежит не на стойке, а обхватила живот. Точно он пытался сам себя обнять.
Пара минут и готово. На экране мобильника появляется видео, где девушка объясняет, как готовить рагу.
— Опять эти шаманские штучки!
Голос Мирона звучит и восхищённо, и удивлённо. Он с интересом наблюдает, как в его телефоне появился настоящий телевизор! Цветной. С хорошим качеством. До чего же техника дошла!
— Ты когда-нибудь запомнишь, что нормальные люди называют это «цыганские фокусы»? — немного раздраженно спрашивает Слава.
Мирон прикусывает губу. Карелина это больше не веселит. У Фёдорова вообще было ощущение, что Славу бесит сам факт его существования. В радужке любимых глаз появилась ледяная неровная корка. «Доигрался ты, старый дурак», — проносится у мага в голове.