1

***

Садис смотрел вслед уходящему Джою, и никак не мог справиться с волнами накатывающего страха.

Парень всегда был странным. С самого первого дня их знакомства. Замкнутый в своем собственном огромном мире. Полностью принадлежащий своим мыслям и фантазиям. Лишь изредка он играл роль талантливого писателя Адама Кейна. Всё остальное время он был Джоем, мальчишкой, которого в возрасте восьми лет привели под стены детского дома. Мальчишкой, который не был способен постоять за себя, и который постоянно подвергался насмешкам и избиениям. Он был слабым ребёнком, который всегда прятался от неприятностей глубоко внутри себя, и вырвать его из этого состояния было не простой задачей.

Сердце вновь болезненно сжалось, и Садис поспешил за парнем, но тут же остановился, встретившись взглядом с Мишелем, спускающимся вслед за бригадой скорой помощи.

- Я попросил личного водителя господина Родже отвезти вашего друга домой, - сказал Мишель каким-то странным, сдавленным голосом. - Он был немного не в себе, и я решил, что так будет лучше.

- Спасибо, - ответил Садис.

Но его благодарность была Мишелю ни к чему. Бармен посмотрел в Куб, где доктора пытались отобрать истекающего кровью мальчишку у заплаканного парня, и тяжело сглотнул.

- Господи, снова этот кошмар, - проговорил он, сделавшись бледным как полотно, и, извинившись перед Садисом, быстро направился к Кубу.

Там он склонился над впавшим в истерику парнем и сжал ладонями его плечи. А потом что-то сказал негромко, не позволяя тому сбросить свои руки, и присел рядом на корточки.

Садис видел, как он мягко втолковывает что-то растерянному человеку, который, возможно, потерял сегодня смысл своей жизни. Сначала парень не слушал бармена, но потом, вдруг, перестал плакать над изломанным телом мальчишки и позволил докторам забрать его и уложить на носилки.

Мишель помог парню подняться и, продолжая поддерживать его под руку, повел вслед за носилками, на ходу отдавая распоряжения начальнику охраны:

- Заберите Ичиро из Куба, и пусть его тоже отвезут в больницу. Вторая машина скорой помощи уже ждет на улице. Усильте охрану клуба и дома господина Родже. Господин Мураками не обрадуется тому, что его сын пострадал в нашем заведении. Никому ни слова о том, что здесь произошло. Даже если вас будут пытать. Оябуну Мураками говорите, что его сын упал, поскользнувшись на крови своей жертвы, и ударился головой. Это помещение закройте под предлогом ремонта. Стойте у двери и никого не впускайте до личных распоряжений господина Родже. Господин Эйгерт, - Мишель остановился рядом с Садисом, - если что-то понадобиться, я наверху. Водитель позвонит, когда доставит вашего друга домой. Если что-то случится, я вам тут же сообщу.

- Спасибо, - мужчина кивнул и, проводив его взглядом, пока он не скрылся в темноте лестничного пролета, направился к Видегрелю.

Любовник всё еще сидел на полу, растерянно глядя на Куб. И Садис снова спросил у него:

- Так значит работник, да? И в каком борделе он работал? А тот парень, что рыдал над ним, он, стало быть, его сутенер? Как он убивался за потерянным товаром. Что ж ты ему денег не дал за материальный ущерб? Скольких клиентов мальчишка мог еще обслужить. Такой умелец, даже я поверил, что ему на самом деле не хочется там быть. Великолепный актер! Вы все тут, мать вашу, просто заебись какие оскароносцы!

Холодный презрительный голос Садиса вырвал Видегреля из ступора.

До того, как любовник заговорил с ним, мужчина словно пребывал в плотном, свитом из колючей проволоки коконе. Ни звуков, ни образов. Ничего... лишь бледный неподвижный мальчишка на руках убивающегося парня. Лишь пустой стеклянный взгляд человека, потерявшего самое драгоценное в своей жизни.

- Я не знал... – едва ворочая онемевшим языком, проговорил Видегрель, все еще глядя в пустоту перед собой, хоть оправдываться было бессмысленно.

Да, не знал. Но ведь чувствовал, что что-то не так. Чувствовал!

- Ичиро понял бы, что перед ним человек с опытом... понял бы, и тогда... ему нужен был чистый мальчик... но мне сказали, что он хочет... он подписал... он согласился...

Руки дрожали. Голос сипел. Мысли путались.

Оправдания. Жалкие, ненужные, бесполезные.

А в висках, не переставая, бьется:

«Ты виноват. Ты не перепроверил. Ты не лучше Ичиро. Такой же. Такая же тварь!»

- Ты видел его? - Садис присел и осторожно взял Видегреля за подбородок, борясь с желанием сжать его так сильно, чтобы кости раскрошились. - Ты смотрел на него, или в твоих мыслях больше нет никого, кроме Этельстена? Ты видел этого мальчика? Маленький, щуплый, худой, словно после тяжелой болезни... пусть ты не знал, что он не хочет. Но почему ты не подумал, что он сломается после первого же удара? И почему... почему я не знал с самого начала, что этот ребенок никакой не работник?!

Разжав пальцы, Садис резко отстранился, так как желание причинить любовнику боль становилось невыносимым.

Ему хотелось заставить Видегреля кричать так же, как кричал мальчик. Хотелось показать, что испытал этот ребенок по его милости. Но он сдерживал свою ярость. Огромным усилием воли он сдерживал себя.

Видегрель молчал, даже не пытаясь оправдаться. Хотя, начни он это делать, и стало бы еще хуже.

- Не выношу ложь! - зарычал Садис, отворачиваясь от любовника. - Ты пренебрег мной в который раз. Не услышал того, о чем я тебя просил. Сделал всё по-своему! И посмотри, к чему всё это привело?!

Видегрелю хотелось кричать.

«Меня обманули! Да, я скрыл, я не сказал... но я не знал! Я не хотел этого! Не хотел!»

Но вопль застрял в грудной клетке и острыми шипами раздирал грудь, не имея выхода.

- Я всегда был честен с тобой, - сказал он, но про себя подумал: «Да что же это с голосом? Откуда это безразличие в интонациях? Откуда этот холод и это равнодушие?»

Садис лишь фыркнул, выражая свое недоверие, и Видегрель снова заговорил:

- Я не сказал тебе, потому что ты не позволил бы мне. Потому что ты не понимаешь, что ради Этельстена я отдам любого... взрослого, ребенка, младенца. Любого! Но Этель не пострадает!

- Не позволил бы, это верно, - ответил Садис и посмотрел на свое расплывчатое отражение в ярко-алом стекле Куба, представляя себе совсем уже маленького мальчика, подвешенного к потолку на веревках, которого насилует японец, и его горло свело спазмом от отвращения.

- Но если бы ты позволил мне сделать по-моему, этого Ичиро уже давно не было бы в живых, - проговорил Садис, всё ещё каким-то чудом сохраняя самообладание. - Да, после этого меня бы разодрали на части, но Этельстен остался бы в неприкосновенности. Тебе же безразличны все, кроме твоего драгоценного пасынка! Так почему ты не воспользоваться мной для его спасения? Если бы ты сделал это... если бы послушал меня... тебе не пришлось бы ломать чужие жизни. Только одну. Мою! Так почему же ты отдал этому монстру ни в чём неповинного мальчика?!

Садис снова посмотрел на Видегреля, который сидел на полу, упрямо поджимая губы, и ударил кулаком по холодному стеклу, желая к чертям разбить всю эту проклятую конструкцию, лишь бы только ничего подобного больше не повторилось.

Слова Садиса не отражали всей сути, но по-своему были правдивы. И те крупицы истины, что сорвались с его уст, вдребезги раскрошили оцепенение, в котором Видегрель пребывал до этого.

- Ты ни черта не понимаешь! - выкрикнул он, вскакивая с пола и чувствуя, как злость начинает растекаться по венам жидким огнем. - Ты совсем ничего не понимаешь! Ичиро... до него не добраться ни тебе, ни мне. Никому! Думаешь, я не пытался?! Да тебя и на пушечный выстрел к этой твари не подпустили бы, а ты говоришь... Да что ты вообще мелешь?!

Видегрель задыхался. Слова сыпались с языка, но не успевали за мыслями. Он не мог объяснить всего. Просто не мог. Да и сам не понимал, что именно хочет донести до любовника.

- Сегодня же подпустили, - издевательски хмыкнул Садис. - Тебе стоило только сказать мне. Только позволить решить этот вопрос. Но ты все сделал сам. Настоящий мужской поступок - отдать ребенка на растерзание зверю. Куда как более благородный, чем убийство садиста и наркомана. Ты прав, я не понимаю этого. Я, видимо, еще морально не дорос до таких решений. Уж прости...

Мужчина сделал глубокий вдох и сжал ладони в кулаки.

Нужно было уйти. Просто развернуться и уйти, не продолжая этот бессмысленный разговор. Закончить всё прямо сейчас, чтобы не стало ещё хуже.

Видегрель считает себя правым. Не хочет признать свою вину. Лишь ищет какие-то оправдания, глупые и бессмысленные.

«Бесит! Чертов эгоист. Не думает ни о ком. Ну разве что Этельстен его заботит. Вот пусть и проваливает к нему!»

- Я пойду, - тихо сказал Садис, чувствуя себя опустошенным и разбитым. - Нам с тобой не о чем больше говорить. Тем более что меня уже, скорее всего, поджидают люди этого отморозка Ичиро. Счастливо оставаться.

Он взмахнул рукой и направился к выходу, больше не думая ни о чём, чтобы не взорваться и не разгромить этот проклятый клуб.

Болезненная вспышка опалила желудок Видегреля.

«Уходит? Не о чем больше говорить?.. даже не попытался понять... даже не подумал, что жертв в этой мясорубке оказалось намного больше, чем одна! Ну конечно! Так же проще! Так не надо задумываться. Не надо лезть в чужую шкуру!»

От такой несправедливости сознание Видегреля затопила злость.

Он сделал все, что мог, чтобы ситуация не вышла из-под контроля. Он старался. Он, черт его дери, по-настоящему старался! Но так не бывает, чтобы и волки сыты, и овцы целы. Так не бывает!!!

Собственный смех прозвучал неожиданно громко даже для самого Видегреля, но прекратить смеяться он не мог. Истерика вырывалась наружу идиотским весельем. Мрачным, скорбным, нервным весельем, хотя на самом деле ему хотелось кричать от страха и боли, заполнивших сознание.

- Да уж будь уверен, останусь счастливо! - бросил он вслед уходящему Садису и вновь зашелся смехом, от которого на глазах выступили слезы.

Брошенные Видегрелем слова были для Садиса равносильны пощечине.

Мужчина резко остановился и сощурил глаза, пытаясь сдержать поднимающийся в душе ураган разрушительных эмоций.

- Тебе смешно? - спросил он глухо и, развернувшись, вперил в любовника бешеный взгляд. – Тебе, может быть, ещё и понравилось смотреть на это?

Несмотря на бушующий огонь гнева, Садис всё ещё пытаясь остановить то жуткое и бесчеловечное существо, что жило внутри него. Но оно оказалось сильнее, и беспрепятственно ломало барьеры и каменные стены, которые Садис годами выстраивал вокруг него. Существо пробудилось, и теперь продиралось наружу из самых тайных глубин подсознания, словно призрак из прошлого... словно восстающий из могилы мертвец.

«Тебе, может быть, нравится отсасывать у всего подъезда, проклятая шлюха?!» - раздался в голове у мужчины свистящий голос со знакомыми злыми нотками. – «Если ты не хотела, чтобы я тебя избил, зачем тогда шлялась с кобелями до самого утра?!»

Вслед за голосом голову Садиса наполнили звуки ударов пустой бутылки из-под виски о человеческое тело, и истеричный женский визг.

- Скажи мне, Видегрель... – спросил он сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как кровь, яростно пульсируя в висках, заглушает все звуки, кроме тех, что жили в его памяти. - Скажи, зачем ты занимаешься этой грязью? Ты можешь бросить всё в любой момент. У тебя достаточно денег, чтобы оставить этот бизнес и жить безбедно до конца своих дней. Тогда какого хрена ты все еще делаешь в этом рассаднике блядства и преступности?!

Смех Видегреля резко оборвался. Обида, обжигающая душу, выплеснулась наружу ядовитым потоком злых слов, а прозвучавший в повисшей тишине голос, хоть и принадлежал ему, но все равно показался мужчине чужим:

- Какого хрена я тут делаю? Рассадник блядства? Быть может и так, но это мой рассадник! Мой! И я никогда его не брошу. Потому что мне нравится быть здесь и нравится заниматься этой «грязью»! И если всё, чем я занимаюсь, так противно и омерзительно, то какого беса ты постоянно был рядом? О, хотя не отвечай, я и сам могу догадаться. Потому что тебе нравится эта грязь. Потому что, на самом деле, ты ничем не лучше всех тех, кто посещает мой клуб. МОЙ БЛЯДСКИЙ КЛУБ ДЛЯ ИЗВРАЩЕНЦЕВ!

- Хватит, иначе пожалеешь! – рявкнул Садис, и его окрик просвистел в безлюдном помещении как взмах кнута.

Видегрель фыркнул, не принимая угрозу мужчины всерьез, и у Садиса потемнело перед глазами.

А в следующий миг он вскинул руку и обхватил ладонью шею Видегреля, безжалостно сдавливая её, чтобы перекрыть ему доступ кислорода к лёгким.

Видегрель попытался что-то сказать, но смог выдавить из себя только жалкий сип. Его пальцы беспомощно царапнули запястье Садиса, но это ничего не дало. Наоборот даже, мужчина разъярился еще больше, и со всей силы приложил Видегреля головой о стекло Куба. Точно так же, как Ичиро сделал с мальчишкой. Вот только Видегрель, в отличие от Тиля, был взрослым человеком, и выдержал удар. Он не потерял сознание, хотя и оказался дезориентирован и оглушен.

Казалось бы, Садису должно было этого хватить, чтобы выпустить пар. Но происшествие в Кубе взвинтило его до предела, и внутренний демон не желал успокаиваться.

- Сейчас я покажу тебе, как мне понравилось, и чему я тут научился, - прошипел он, разжимая ладонь и отворачиваясь от любовника, который, кашляя, осел на пол. – Ты избалованный и эгоистичный человек, для которого чужие жизни, лишь разменная монета в глупых и жестоких играх. Но сегодня ты перешел черту, и должен осознать, что в этом мире ничто не остается безнаказанным.

С этими словами Садис наклонился и поднял с пола веревку, ту самую, которой Ичиро связывал мальчишку, после чего повернулся к Видегрелю и холодно улыбнулся одними уголками губ.

Видегрель и сам не понял, как ситуация окончательно и бесповоротно вышла из-под контроля и понеслась на всех парах по ухабистой дороге преисподней. Широкая ладонь Садиса сомкнулась на его горле, обрывая смех и язвящие шипы слов. Остатки воздуха с хрипом покинули легкие, и вдох мужчина уже сделать не смог. Пальцы любовника неистово сжимались на шее Видегреля, и в какой-то момент мужчина почувствовал, как в его горле что-то захрустело.

Садис говорил. Его побледневшие губы шевелились, выплевывая слова, но Видегрель не слышал ни звука. Кровь шумела в ушах, став для мужчины траурным набатом, и в мире не осталось звуков, кроме гулкого грохота его испуганного сердца.

Видегрель вцепился израненными пальцами в запястья Садиса, но этой жалкой попыткой освободиться лишь сильнее разозлил мужчину. Лицо любовника исказилось гримасой яростной ненависти, и следом за этим Видегрель почувствовал сильный удар, от которого перед глазами поплыли белые пятна.

Боль пронзила затылок Видегреля и отозвалась в языке, на котором сомкнулись зубы. Горячая влага хлынула из поврежденных тканей и растеклась по рту, опаляя вкусовые рецепторы солью и железом. И когда Садис неожиданно отпустил его горло, Видегрель чуть не захлебнулся собственной кровью, рвано вдыхая воздух.

А Садис отошел на шаг и, резко наклонившись, поднял с пола веревку. И когда Видегрель вновь встретился с любовником взглядом, ужас огладил его спину своими ледяными пальцами, пропуская вдоль позвонков электрические разряды подступающей паники.

Ужас толкал Видегреля вперед, заставляя действовать. Страх пронзал каждую клеточку его тела, безжалостно оголяя нервы. И в мыслях билась только одна единственная мысль:

«Бежать! Бежать! Бежать!»

Видегрель оттолкнулся от стены и рванул из Куба, но не успел сделать и нескольких шагов, прежде чем резкий и хлесткий удар под колени сбил его с ног.

Мышцы онемели и отказались слушаться. Видегрель хотел подняться, но ноги потеряли чувствительность и не желали шевелиться. А потом нога Садиса прижала мужчину к полу.

- Ну что, тебе уже не смешно? – спросил Садис и, продолжая прижимать Видегреля к полу, сел любовнику на бедра, чтобы он не мог выкрутиться. – Разве не ты несколько минут назад говорил мне, что пожертвуешь всем ради своего драгоценного пасынка? Как насчёт своего собственного тела? Готов пожертвовать им?

- О! Как же тебя зацепило, - сплевывая кровь, прошипел Видегрель и дёрнулся, пытаясь сбросить с себя Садиса, но добился лишь того, что мужчина впечатал в его спину кулак, отчего по пояснице и нижней части тела прокатилась волна болезненного онемения.

Но это все равно не угомонило Видегреля.

- Так почему же ты не сказал, что сам хочешь примерить на себя роль мастера?! – спросил он у любовника. - Боялся, что я приревную? Или боялся признаться, что хочешь быть на месте Ичиро?

Садис снова улыбнулся одними уголками губ и, склонившись к Видегрелю, почти ласково убрал его волосы в сторону, чтобы можно было увидеть его лицо.

- Я боялся покалечить тебя, - честно признался мужчина, и его обманчиво спокойный голос прошелся по нервным окончаниям Видегреля болезненным спазмом. – Но теперь я понял, что зря считал тебя добрым и порядочным человеком, ради которого стоит сдерживать свои низменные порывы. Ты ничем не отличаешься от остальных, разве что внешностью. А внутри ты всего лишь самовлюблённый, прогнивший эгоист, которому так и не довелось прочувствовать на собственной шкуре, что такое настоящая боль. Но сегодня я восполню этот пробел, чтобы ты понял, на что обрёк несчастного ребёнка.

- Да пошел ты! – зло выплюнул Видегрель и задергался, но так и не смог сбросить с себя Садиса.

Мужчина схватил его за руки и завёл их ему за спину, связывая верёвкой на запястьях и на локтях так, чтобы узлы от сопротивления затягивались ещё сильнее. А потом наклонился вперед и поднял с пола окровавленный ошейник. Но, в последний момент передумал надевать его на Видегреля и отбросил в сторону, а вместо этого взял кляп и затолкал его в рот любовника, чтобы тот прочувствовал, каково это, когда тело сгорает в агонии боли, а позвать на помощь нет никакой возможности.

Застегнув ремешки на затылке Видегреля, Садис поднялся и, намотав его волосы на кулак, заставил его встать на ноги.

Видегрель что-то промычал, глядя на Садиса с затаённым ужасом, но мужчина не обратил на это никакого внимания. Он поднес пальцы к его губам, стер сочащуюся из уголка кровь, смешанную со слюной, погладил выступающую скулу, и тут же влепил ему пощечину. Резко, со всей силы, так, что у Видегреля дернулась голова.

Садис прекрасно осознавал, что делает, и к каким последствиям это приведёт. Видегрель никогда не простит его за это. Но Садису и не нужно было его прощение.

Эти отношения уже не имели для него значения. Ничто уже не имело значения.

Но Видегрель должен был узнать, что испытывают дети в руках садистов. Он должен был почувствовать ту беспомощность и всепоглощающую безысходность, когда тебе некуда бежать и не к кому идти за помощью.

Садис прожил в таком состоянии первые десять лет своей жизни. Он не понаслышке знал, что это такое, когда тебе выбивают зубы только за то, что ты, споткнувшись, пролил чай на ковер. Когда твою кожу полосуют розгами за то, что ты просто громко дышал, когда отец был не в духе. Когда тебя душат за то, что к оценке «отлично» учитель не прибавил «плюс». Когда тебя голым выбрасывают на мороз на несколько часов только за то, что ты посмел заступиться за мать, которую избивают подаренной тебе на десятилетие бейсбольной битой.

Да, он познал все грани боли. Он знал, как причинить ее. Знал, как ее избежать. А вот Видегрель не знал ничего, кроме ласки. Это не было его виной. Но он должен был хоть раз почувствовать это, чтобы понять:

- Дети неприкосновенны.

Зашипев это Видегрелю на ухо, Садис разорвал на нем рубашку и, стащив её с его плеч вместе с пиджаком, впечатал любовника лицом в вертикальную металлическую балку стоящей в центре Куба конструкции. После чего обхватил его пояс веревкой и привязал к этой балке. А потом без единого слова расправил свою указку и, взмахнув ею, беспощадно опустил металлический прут на обнаженную спину и связанные руки Видегреля.

Садис знал, как причинить боль и при этом не повредить кожу. Но сейчас он не щадил человека, которого любил больше собственной жизни. Он бил Видегреля, вкладывая в каждый удар всё больше силы, пока кожа на спине мужчины не лопнула и не начала кровоточить. И сам же почувствовал жжение в давно заживших шрамах.

Вскрикнув, словно и его полоснули кожаным кнутом по спине и ягодицам, Садис вновь нанес такой же беспощадный удар, и тут же откинул указку в сторону.

Видегрель застонал и привалился к балке, не в силах устоять на ослабевших ногах. Но Садис с ним ещё не закончил. Он отвязал любовника и швырнул его на пол, чтобы тут же схватить за волосы и вжать лицом в осколки стекла.

- Нельзя трогать детей! – без конца повторял Садис с неутихающей ненавистью в голосе. - Ты не знаешь, что убиваешь в них. Не знаешь, что ломаешь им крылья. Ты самовлюбленный, эгоистичный... ты и твой Этельстен, вы оба никогда не знали ничего, кроме ласкающих вас родительских рук. А стоило бы отдать мальчишку ублюдку. Стоило пойти в этот куб самому. Что же ты сам не пошел вместо него? Зачем же ребенка?! Ты хоть понимаешь, что сделал с ним?! Ты хоть осознаешь, что он потерял из-за тебя сегодня?!

***

Пощечина, опалившая лицо Видегреля, оказалась только началом предстоящего ужаса. Уже когда Садис впихнул ему в рот кляп, мужчина понял, что если и выберется сегодня из Куба, то уже никогда не будет прежним.

Боль обжигала кожу, пульсировала по венам вместе с кровью, заменяла кровь. Видегрель не слышал, что говорит Садис из-за бешено колотящегося в груди сердца. Сердце выло от ужаса. Цеплялось за образы. Но человек, которого оно любило, не слышал этого воя, продолжая раздирать несчастный орган на части.

Кровь сочилась из уголков губ Видегреля, заливала глотку, из распоротых ран стекала тонкими струйками по спине, но Садису было мало. Он все хлестал и хлестал Видегреля указкой, пока сознание мужчины не начало меркнуть.

Но отключиться ему не позволил.

Садис отвязал Видегреля от балки и рывком швырнул на пол. Навалился сверху, вжимая его обнаженной грудью в острые осколки. Стекло, прорезав кожу, впилось в грудь и живот, повергая мужчину в пучину невыносимой агонии.

Видегрель вновь попытался скинуть с себя любовника, но при первом же движении почувствовал, как мелкие кусочки стекла проникают под кожу и остаются внутри, причиняя невообразимые мучения.

Пальцы Садиса вцепились в его волосы на затылке и вжали голову Видегреля в пол. Окровавленным боком блеснула острая грань, и Видегрель только чудом успел закрыть глаза, прежде чем почувствовал, как один из кусочков стекла расцарапывает закрытое веко.

Садис все твердил, что нельзя трогать детей. Все повторял, что дети неприкосновенны. Упрекал. Обвинял.

И бил... кулаком впечатывая каждую свою фразу в истерзанное тело мужчины.

Перед глазами Видегреля темнело и плыло. Силы стремительно покидали его. Чувства истончались и таяли, пока не оставили после себя лишь рваную бездну безразличия, которую затопила нестерпимая боль, пронзающая тело. Ослепляющая боль, выжигающая, убивающая что-то внутри...

***

Садиса раздирала ярость - животная, первобытная, страшная, существующая лишь для того, чтобы сметать все человеческие пороки, что встречались у нее на пути. Она овладела мужчиной, его душой, его мыслями. Сердце теперь качало не кровь. Сердце качало жажду причинить как можно больше боли. Ещё больше боли. Ещё!.. больше!.. боли!..

Садис так долго прятал эту свою сторону, так долго пытался заглушить и искоренить это непередаваемое чувство, когда наказываешь кого-то за неповиновение, за неподчинение, за преступление... это сладкое чувство, когда делаешь то, что должно делать... когда уничтожаешь зло на корню.

Ещё в детстве Садис понял, что причиненный вред можно смыть только волнами боли и кровью. Ещё в детстве он понял, что жестокие, злые люди не понимают другого языка.

А потом были мамины слезы, словно ушат ледяной воды на пылающую от гнева голову. Садис помнил, как растрёпанная женщина в разорванной ночной рубашке вжималась в угол, закрываясь от него руками, и кричала дурным голосом, боясь поднять на него взгляд: «Ты как твой отец! Будь ты проклят! Будь ты проклят!!!»

Фантомный голос матери из далёкого прошлого взорвал голову Садиса, и он отпустил Видегреля. И, отшатнувшись от его бесчувственного тела, застыл, с ужасом глядя на дело своих рук.

Видегрель лежал на полу без чувств. По бледному лицу из мелких царапин стекали струйки крови. Спина была исполосована кровавыми следами от указки, и к этим ранам липли чёрные пряди волос, которые, напитываясь влагой, делались похожими на жидкий битум.

Садис сглотнул подступающую к горлу тошноту и на мгновение закрыл лицо ладонями.

Да, он действительно оказался таким же монстром, как и его отец. Не лучше и не хуже. Он был таким же чудовищем, которое жаждало испить чужую боль до самого конца. Вот только с одним маленьким отличием: он не наслаждался тем, что делает.

Наоборот, Садис чувствовал ужас. Задыхался от невозможности принять себя. Его колотило от сильной дрожи, которая никак не хотела проходить.

Напуганный своим срывом, мужчина стал отступать назад, но, зацепившись ногой за валяющийся на полу крюк, он замер и поднял это пыточное приспособление, чтобы повнимательнее рассмотреть. Перед глазами у него всё плыло, но он вспомнил, что именно за этот крюк был подвешен мальчишка.

В душе Садиса снова вспыхнула ярость, когда перед его мысленным взором встала картина недавнего происшествия. И он вернулся к Видегрелю, прикидывая, как бы его связать, чтобы тоже подвесить. Чтобы он познал весь ужас...

Вопль матери не смолкал в голове мужчины.

Он присел рядом с Видегрелем и стал распутывать узлы на его руках, чтобы связать его по-другому, но внезапно сквозь агонию сумбурных мыслей к нему воззвал другой голос, тихий и спокойный:

«Не плачь. Ты не виноват в его смерти. Не плачь...»

Крюк выпал из ослабевших рук Садиса. Его резко повело назад, и он, ударившись спиной о стекло, обессиленно съехал на пол.

«Не плачь, ты просто защищал себя и свою маму. Ты не плохой... ты не такой как он... ты не такой...»

- Такой... - хрипло выдохнул Садис, обращаясь к пустоте перед собой. - Мама сказала, что такой...

Он снова, как и двадцать лет назад, продолжал свой разговор с теперь уже призраком женщины - официантки из кафе, которая однажды пришла ему на помощь.

«Глупости», - ответила тогда женщина. – «Он был несчастным, потерявшимся человеком...»

Голос официантки затихал, растворялся в алом ослепительном свете. А Садис все просил её не уходить, просил помочь ему, просил объяснить, почему мама проклинала его за то, что он спасал её?

- Я такой же... - Мужчина прикрыл глаза и краем сознания почувствовал, как по его щекам стекают горячие капли, оставляя на коже влажные дорожки. - Я так и не смог загнать его в клетку... он вырвался, и теперь навсегда останется во мне...

***

Боль пульсировала во всем теле Видегреля и растворяла в себе целый мир. Реальность исчезла в её ярких вспышках, и даже в темноте беспамятства он чувствовал её каждой клеточкой своего тела.

Боль...

Резкие удушливые волны...

Дыхание прерывалось. Воздуха не хватало. По гортани в желудок беспрепятственно стекала смешанная со слюной кровь.

Видегрель сделал резкий вдох и... ужас с новой силой пронзил его едва вернувшееся сознание.

Он захлебывался. Проклятый кляп, зажав прокушенный язык, не позволял крови остановиться, и мужчина вдохнул несколько маслянистых капель. Закашлялся, резко вскинулся и сел, царапая грудь пальцами. И неожиданно осознал, что больше не связан.

Руки мгновенно вскинулись вверх, потянувшись к застежкам кляпа. Затекшие пальцы не слушались, и Видегрелю пришлось приложить немало усилий, чтобы справиться с ремешками и стянуть наконец-то удушающую дрянь со своего лица.

Несколько мгновений он сидел неподвижно, ожидая очередных ударов и безумно оглядываясь по сторонам, пока взгляд не наткнулся на застывшего у стены Садиса.

Губы Видегреля скривились в презрительной усмешке, а на глазах выступили слезы обиды.

«Что ж, Садис, ты показал мне... объяснил... еще раз доказал, что только сила в этом мире имеет значение... только она... Я заслужил все это. Заслужил. Надеюсь, моя боль хотя бы немного облегчит твою, мальчик по имени Тиль. Прости меня. Прости...»

Медленно поднявшись, Видегрель осмотрел место собственной казни. Но ничего не почувствовал. Ни единого чувства не возникло в его душе. Странное замороженное состояние полного безразличия, вдруг, окутало его сердце, сковав льдом равнодушия и аппатии.

Осколки стекла с пятнами его крови... Темная, тяжелая от пропитавшей ее багряной влаги веревка... Забившийся в угол Садис, низко опустивший голову и наконец-то расставшийся со своей указкой, которая теперь валялась рядом с его ногами.

Пусто.

Видегрель уже испытывал подобное. Несколько лет назад. Почти такое же ощущение вакуума внутри. Почти такое же... Вот только тогда был человек, к которому он тянулся. Теперь... теперь он один в этой пустоте.

Видегрель поправил рубашку, натягивая ее обратно на плечи и морщась от боли при каждом движении. Ткань сразу прилипла к окровавленной спине и беспощадно тревожила открытые раны. Идти было тяжело. Ноги не хотели слушаться, но мужчина все же нашел в себе силы подняться по лестнице и выйти в коридор.

- Господин Родже?! - в голосе охранника смешалась непередаваемая гамма эмоций.

Страх. Ненависть. Злость. Сочувствие.

- Там внизу человеку плохо, - не узнавая собственного голоса, проговорил Видегрель. - Позови врача... нет. Просто помоги ему прийти в себя и проводи.

И, больше не глядя на охранника, направился к служебной лестнице, ведущей в небольшую комнату отдыха.

Пойти в свой кабинет Видегрель не мог. Для этого ему надо было пройти через весь зал, а в таком виде ему вообще никому нельзя было показываться на глаза. А в маленькой подсобке сейчас никого не было. И до закрытия точно не будет.

Ничего, он подождет рассвета. Он дождется его, и тогда сможет вернуться к себе. Вернуться к своей жизни. К жизни фарфоровой куклы на каминной полке: Смотри, любуйся, руками не трогай. Не прикасайся, потому что рассыплется. Потому что сломается.

Видегрель посмотрел на свое отражение в зеркале и увидел зияющие чернотой трещины в почти раскрошившейся душе жалкой потрепанной куклы.

2

***

Воплотив свой злодейский план в жизнь, Кайра наслаждалась своим триумфом.

Она была подобна жестокой богине, восседающей на троне из сломанных человеческих судеб, такая же величественная, несокрушимая и злая, исполненная ликования и торжества над поверженными врагами.

Малыш Тиль больше не оправится от такого удара. Больше никогда не будет доверять Ксандру и его дружкам. Потеряет веру в людей. Потеряет желание жить... А Ксандр – этот ублюдок познает все грани отчаяния, пытаясь привести в чувство свою потасканную блядь.

Покинув клуб, девушка вышла на улицу и, оставив в автомобиле сумочку и телефон, перешла на другую сторону дороги и спряталась в тени высокого, заброшенного здания. Сначала она увидела, как из клуба вышел Ксандр и стал суетиться, пытаясь найти её или своего мелкого выблядка. Его поиски так и не увенчались успехом, и он вернулся в клуб. И тут же, как по заказу, вдали послышался вой сирен.

Кайра наблюдала за тем, как к клубу подъехало две машины скорой помощи, и как одна бригада докторов с носилками поспешила внутрь.

Ей стало любопытно, зачем понадобились еще одни носилки, и она подумала:

«Неужели Ксандра хватил удар? Вот будет умора!»

Какое-то время на улице всё было спокойно.

Еще немного погодя вторая бригада докторов поспешила внутрь, и всё стихло.

Девушка уже даже успела заскучать, ожидая окончания представления. Но всё-таки ей хватило терпения, чтобы насладиться своим триумфом до конца.

Стоя на улице и вдыхая морозный воздух, Кайра с упоением наблюдала за тем, как из главного входа выносят носилки с мальчишкой. Как следом выходит Ксандр, поддерживаемый за локоть барменом. А за ними выносят еще одни носилки с Ичиро, у которого была перебинтована голова.

«Вот и славно», - подумала девушка, закуривая сигарету и делая глубокую затяжку.

Её миссия почти выполнена. Трое из четверых ублюдков уничтожены. Остался Лэмб. С этой твари не так-то просто сбить спесь. Но у нее есть козырь. Сладенький Джокер, тискающий чужой внушительный член в клубном сортире. Капля яда в душу Лэмба, и Ричард останется один-одинешенек на всем белом свете. И когда-нибудь ещё приползет к ней на коленях, и подарит себя и свою мерзкую натуру. Ещё и бантик подарочный нацепит. Да, именно так и никак иначе. Только так.

Две машины скорой помощи отъехали, увозя в ночь Ксандра, его драную подстилку и сына главы местной японской группировки. И Кайра, блаженно улыбаясь, направилась к своему автомобилю. Усевшись на водительское сиденье, она завела двигатель и потянулась за телефоном, после чего вошла на почту и, наконец-таки, сделала то, о чем давно мечтала: отправила Лэмбу на почтовый ящик подарочек в виде трех фотографий и видеоролика с указанием даты и пожеланием счастливого Рождества:

«С праздником, сладкие. Это Рождество вы будете помнить до конца своих дней. С любовью, всегда ваша, Кайра».

Закрепив это дело тремя воздушными поцелуями, девушка улыбнулась и поехала в аэропорт, прекрасно понимая, что ей на какое-то время придётся залечь на дно, чтобы жаждущие мести ублюдки не добрались до нее.

***

Тиль спал.

Доктора в больнице сказали Ксандру, что они вкололи парню сильное снотворное и не менее сильное обезболивающее, и до утра он не проснется. Еще они говорили про серьезные травмы. Внутренние разрывы, сильные ушибы и внешние повреждения кожи, после которых наверняка останутся шрамы.

Доктора говорили и говорили, но Ксандр их практически не слышал. Он ни на мгновение не отходил от Тиля. Все время сжимал его холодные пальцы и просил... умолял не оставлять его. Просил простить... но сам понимал, что прощения ждать не стоит. Он не смог защитить... не смог... в который раз? Сколько его мальчик еще будет страдать? Почему? За что?!

Бездушные, безразличные доктора уговаривали оставить Тиля в больнице. Хотя бы до того, как он придет в себя, но Ксандр отказался. После всего пережитого ужаса он не хотел, чтобы Тиль просыпался в больнице. Нет. Он обещал ему, что все, что с ним произошло, всего лишь сон. Так пусть же и остается сном. Страшным, невероятно ужасным кошмаром, который развеется с рассветом и никогда не вернется.

Он сидел на полу у кровати и сжимал руку мальчишки. А в голове крутился только один единственный вопрос:

«КАК?! Каким образом Тиль попал в тот чертов клуб? Каким образом?!»

Тиль застонал и заметался по кровати. Темные волосы рассыпались по подушке, измученное лицо исказилось от пронзившей изломанное тело боли, и Ксандр, застонав в голос, сильнее сжал руку парня.

- Ты только живи, малыш. Только живи, умоляю тебя. Я отдам тебе всё, ты только живи...

***

Тиль просыпался от жара, терзающего тело. Он задыхался, чувствуя, как каждый миллиметр его кожи, каждая мышца отзывается чудовищной болью, стоит только пошевелиться. Он не хотел покидать состояние забытья, но реальность уже тащила его сознание вверх, к слабому свету от ночника, который больно ударил по глазам, стоило только Тилю приподнять веки.

Парень слабо застонал, закрываясь от света рукой, и увидел сидящего на полу Ксандра, лицо которого выражало крайнюю степень беспокойства.

Мужчина заметил, что он проснулся, и подался вперед, но Тиль тут же отвернулся и глухо произнёс:

- Уходи. Не прикасайся ко мне.

Голос у него был слабый и сиплый. Во рту все пересохло от жажды. Тело нещадно ломило, а каждую косточку выкручивало от боли. Тиль находился дома, в своей постели, но это не приносило ему облегчения. Ксандр был рядом с ним, но это уже ничего для парня не значило.

Вместо сердца у него был расплющенный комок, вместо души - зияющая пустотой дыра. Мира больше не было. Жизни больше не было. Ничего не осталось. Только темнота и смерть.

Тиль вздохнул.

Он ещё немного подождет. Поживет, пока жива мама, а потом уйдет следом за ней. Ему в этом мире больше нет места. Его в этой жизни больше ничего хорошего не ждет.

***

- Тиль... – едва слышно выдохнул Ксандр.

Его губы не двигались, словно мышцы лица свело судорогой и парализовало.

А в ушах бьющимся стеклом зазвенел тихий слабый голос.

«Уходи»...

Злость на несправедливость судьбы разливалась по телу Ксандра, терзала и без того вывернутую наизнанку душу.

«Маленький, если бы я мог... я бы заменил тебя там... я бы отдал себя на растерзание, лишь бы тебя не трогали... лишь бы оставили в покое...»

- Кто? – голос Ксандра стал громче, но все равно шелестел как мертвые листья на зимнем ветру. - Кто тебя привел туда?

- Ричард... – ответил Тиль и посмотрел в окно, за которым была глубокая ночь, и сверкали огни на соседних домах.

Злости не было. Ни на Дика, ни на Ксандра, ни на Кайру, ни даже на того мужчину, который делал с ним все эти страшные вещи.

Злость принадлежит миру живых, а он умер там, в стеклянном кубе, подвешенный к потолку на веревки, задушенный кожаным ошейником. Он умер тогда. Его больше нет. Тиля больше не существует.

- Дик? - хриплый шепот оцарапал горло Ксандра. - Дик?! Но... как же...

А потом яркой вспышкой пришло воспоминание. Слишком нервный... бледный... с бегающим взглядом...

«Ублюдок! Все же продался этой суке... сговорился с этой мразью... всегда ошивался рядом с ней... никогда не отталкивал... Но что ему сделал Тиль?! Что?!»

Ксандра колотило от ненависти и гнева. Так сильно, что дрожь, насквозь прошивающая его тело, напоминала лихорадку. Даже дышать было трудно. А перед глазами то темнело, то прояснялось, выхватывая из мрака реальности маленькую фигуру отвернувшегося к окну Тиля.

Ярость затопила сознание, и Ксандр вскочил, сжимая и разжимал кулаки. А потом чуть повернул голову и встретился взглядом с собственным отражением в висящем на стене зеркале.

«Доверчивый ублюдок! Все из-за тебя! Подпустил к себе мразей слишком близко. Слишком расслабился, и из-за твоего идиотизма пострадал Тиль. Только ты во всем виноват! Только ты!»

Звон разбивающегося зеркала разорвал тишину, и руку Ксандра обожгла боль. Несколько капель крови скользнули по пальцам и упали в стакан с водой, окрашивая прозрачную жидкость в бледно-розовый цвет. Но и стакану не пришлось долго жить. Он разбился о стену, брызгая водой и осколками в разные стороны.

«Уничтожу! Всех их... а если понадобится, то и весь мир... всё сотру... всё...» - гневно пульсировало в висках мужчины, вторя грохоту ломаемых вещей.

А потом Ксандр взглянул на Тиля, который все так же неподвижно лежал на кровати и пустым взглядом смотрел в окно, и что-то внутри мужчины оборвалось. Треснуло. Просыпалось мелкой крошкой и захрустело под беспощадными ботинками обрушившегося на них рока, который, смеясь, напоминал:

«Ты тоже сломлен. Так же, как и твой мальчик».

Рвано втянув воздух ртом, Ксандр достал из кармана телефон и набрал номер Оскара.

Длинные гудки... вдох... неподвижный Тиль... затихающая в груди ярость... беспомощность...

- Слушаю. - Уставший голос в динамике.

- Лучше найди его первым, Ос. Иначе от ублюдка ничего не останется. Лучше найди и спрячь... если всё еще хочешь быть с этой мразью.

Больше Ксандр ничего не сказал. Телефон выпал из его руки, и он тяжело опустился на пол у кровати.

***

Тиль лежал неподвижно, ни на что не реагируя.

Ничто его не тревожило.

Ни шум, ни возня, ни звон бьющегося стекла за спиной. Всё это не имело значения и смысла. Он был уже мёртв, вот только пока ещё продолжал дышать.

- Ты ненавидишь меня... но прошу, малыш, живи... забудь всё и живи... прошу тебя...

Голос мужчины звенел от напряжения и страха, но Тилю уже было всё равно, что он там чувствует.

Между ними больше нет связи. Теперь они абсолютно чужие люди друг для друга

- Нет... – ответил он на всё слова Ксандра разом. – Нет...

Нет, он не ненавидит его. Нет, он не забудет. Нет, он не будет жить. В этой жизни нет никакого смысла. В этом мире ему больше нет места.

Тиль прикрыл глаза, надеясь уснуть. Рождество в этом году выдалось снежным и странным. Жутким... жаль только, что не для него одного.

Ксандр закрыл глаза, и слезы покатились по его щекам.

«Нет».

Как же страшно звучит это слово. Как холодно становится вокруг. Словно во всем доме погасли камины. Словно зима с улицы ворвалась в окна, смела стены...

Холодно... снежно... не только за окном, внутри дома тоже холод и снег... в душе холод и снег... снег пеплом оседает на сердце, холод сковывает душу...

Он понял, о чем говорит Тиль. Понял, но принять не мог... не мог позволить ему уйти... эгоистичное, трусливое чувство...

«Отпусти, он же рядом с тобой страдает. Ты приносишь ему только несчастья и боль. Отпусти...»

Но отпустить, значит добить собственными руками... значит убить его... Нет! Тиль должен жить! Должен! Чтобы хоть на крошечную толику у него была возможность стать счастливым...

- Я не отпущу тебя... не позволю уйти... Тиль, ты не... прошу, не уходи...

Голос Ксандра звучал жалко, но по искаженному лицу Тиля было видно, что он понял, о чем речь.

«Неужели нам надо было пережить весь этот кошмар, чтобы стать ближе?» - с отчаянием в сердце подумал Ксандр и до боли закусил губу. – «На единый миг ближе, чтобы... навсегда потерять друг друга»

- Прости меня, если сможешь... – тихо попросил Ксандр.

Тиль едва слышно вздохнул и подумал:

«За что он просит прощения? За то, что не смог защитить, хоть и обещал? За то, что привел в дом змею, которая ужалила обоих так, что этот яд никогда не рассосется?»

Но ведь это не его вина. Так получилось. Вот только ничего уже не изменишь. То, что случилось сегодня, уничтожило всё доброе и светлое, что было между ними. Снесло, словно лавиной... и ничего уже нельзя будет вернуть.

- Спать хочу, - тихо проговорил Тиль, надеясь, что Ксандр наконец-то перестанет сходить с ума и убиваться. - Выключи свет.

Ксандр послушно протянул руку к светильнику и потушил его.

Мрак окутал комнату черным покрывалом. Тьма накрыла их с Тилем, медленно заползая в их души и прочно там обосновываясь.

Мерно тикали часы...

Комната нежилась в тишине, и только ровное глубокое дыхание Тиля нарушало ее.

Мальчишка, наконец-то, смог забыться сном. Хоть какое-то облегчение для его израненного сознания. А Ксандр так и сидел рядом, не шевелясь и, казалось, даже не дыша. Он прислушивался к тихому, еле слышному дыханию мальчишки и молил бога, чтобы оно не прерывалось. Хотел прикоснуться к Тилю. Хотел хоть на мгновение еще раз обнять его, но понимал, что это невозможно.

Тихо зажужжал телефон, поставленный на беззвучный режим, и Ксандр, проклиная звонившего, поднял трубку.

- Чего ты от меня хочешь? Я уже все сказал, - грубо и устало бросил он, услышав в динамике голос Оскара.

- Ксандр, ты можешь объяснить мне, что произошло? Я ничего не понимаю. Я звонил Дику, но он не отвечает. И дома его тоже нет. Я уже не знаю, что и думать.

- Эта мразь... ублюдок!!! - Ксандр старался говорить как можно тише, чтобы не потревожить и так хрупкий сон Тиля, но покидать комнату и выходить в коридор боялся.

Боялся оставить Тиля без присмотра даже на мгновение.

Его мальчик ясно дал понять, что не хочет жить и что... не будет жить. И это пугало Ксандра до онемения в пальцах.

- Он... сговорился с Кайрой. Эта сука назначила мне встречу в каком-то гей-клубе, а Дик привез туда Тиля... вот только не для того, чтобы он увидел меня с ней... а для того... чтобы я увидел как Тиля... насилует садист... как...

Образ обмотанного веревками и подвешенного на крюки Тиля ярко встал перед глазами, и Ксандр замолчал.

Горло сдавило. Дышать стало трудно. И Ксандр вновь беззвучно зарыдал.

- Я убью его, Ос. Я клянусь тебе, что убью эту тварь вместе с его подружкой... и даже ты меня не остановишь.

- Ксандр... подожди... – призвал Оскар взволнованно. - Что ты такое говоришь? Тиля изнасиловали? А Дик? Он же сейчас с родителями. Он не мог... Ты видел, как Дик привез Тиля в клуб? Ты уверен, что это не козни этой стервы?

- Он позвал меня к Кайре, - устало проговорил парень, опуская голову и упираясь лбом в кровать. - Он сказал, что она ждет меня внизу. Тиль был дома, когда я уезжал. Он никогда бы не открыл дверь незнакомому человеку, после того, что произошло... Никогда, Ос.

Голос дрогнул, и Ксандр сбросил звонок. Он был не в силах переживать произошедшее снова. Он устал. Безумно устал и хотел все забыть.

Тиль...

Парень поднял голову и всмотрелся в силуэт мальчишки.

- Забудь, маленький. Прошу, забудь всё. Проснись прежним...

***

Противные гудки в динамике прозвучали, словно приговор. Оскар на несколько мгновений застыл в каком-то жутком ступоре, обдумывая слова Ксандра, а потом тряхнул головой и снова посмотрел на дисплей телефона.

Он должен был дозвониться Дику. Должен был найти его раньше, чем Ксандр, и всё выяснить, пока не случилось беды.

«Господи, почему же Тилю так не везёт?» - думал он, чувствуя, как сердце сжимается от страха за судьбу друзей. – «Почему он притягивает к себе неприятности, словно громоотвод? Маленький, хрупкий, добрый... такие люди должны жить и радоваться, а не терпеть жестокие удары судьбы».

Размышляя над превратностями злого рока, Оскар пытался дозвониться Ричарду, но ему всё так же отвечал автоответчик.

- Дик, где ты?! – проговорил Оскар в динамик, надеясь, что парень получит его голосовое сообщение и перезвонит. – Ответь на чёртов звонок?! Это важно!

Но парень никак не реагировал на его призывы, словно специально дразнил. И в душу Оскара закралось сомнение.

«Дик что, на самом деле виноват? Он что, действительно отдал мальчишку этой суке?»

- Нет. – Парень снова тряхнул головой. - Нет! Он не мог этого сделать. Это какая-то ошибка. Может быть, Тиль что-то перепутал?

Сделав глубокий успокаивающий вдох, Оскар решил поехать к родителям парня, а потом и по клубам, чтобы найти Ричарда. Он хотел услышать правду от него, и только потом делать выводы насчет всей этой ситуации.

***

Очередной звонок телефона вырвал Ксандра из странного состояния полусна, и парень, вскинувшись, поднес телефон к уху.

- Ну что еще? - простонал он в трубку, даже не посмотрев, кто звонит. - Когда же вы все оставите нас в покое?!

- Ксандр? Что-то случилось? - голос отца был встревожен и обеспокоен, но не это заставило сердце парня пропустить удар.

Жуткое предчувствие поползло по спине щупальцами липкого тумана. Что-то очень старое, из далекого прошлого, пробудилось от интонации отца и безжалостно ворвалось в сознание Ксандра.

«Её больше нет, сынок», - растревоженной струной старой скрипки зазвенело в памяти, и капелька холодного пота скатилась по виску Ксандра, заставляя парня зябко повести плечами.

- Ты что-то хотел? - обреченно спросил он.

- Госпожа Гаррэт... она только что скончалась. Я сейчас еду в больницу оформлять документы. А утром приеду за Тилем и...

- Нет, нет, нет! – отчаянно зашептал Ксандр и чуть не взвыл от безысходности. - Ну как же так? Это ошибка, пап. Она не могла умереть. Это ошибка! Я же... я не смогу ему сказать... он же не перенесет этого... я не смогу...

- Ты должен, Ксандр. Не будь ребенком и лучше не тяни с этим, - строго сказал мужчина и, попрощавшись с сыном, сбросил звонок.

- Ты не понимаешь, пап! Он не переживет! Он...

Короткие гудки и тишина.

Тишина в динамике. Тишина в комнате. Тишина в сердце.

Тихо... как в могиле. И холодно. Смертельно холодно.

Ксандр несколько минут просидел в неподвижности.

«Ну как же так? Почему именно сейчас?» - билось в его висках.

А Тиль спал. Спал крепко и спокойно.

«Хорошо. Пусть спит. Пусть не возвращается в эту чертову реальность еще хотя бы несколько часов. Господи, дай же Тилю отдохнуть! Дай ему покой! Он так устал. Так измучался».

Собственное бессилие убивало Ксандра. Собственная слабость разрывала его сердце в клочья.

«Ничтожество. Ксандр, какое же ты ничтожество!»

Он уронил голову на кровать, уткнувшись лбом в матрас и крепко зажмурился, сдерживая новый поток слез.

Усталость и нервное напряжение последних часов все явственнее давали о себе знать.

«Нет, спать нельзя. Нельзя оставлять Тиля одного ни на мгновение», - без конца повторял себе Ксандр.

Но веки слипались, тяжелели, и с каждым мигом разлепить их было всё сложнее. Голова клонилась вниз, и каждый раз Ксандр резко вскидывался. Тряс ею, прогоняя сонную одурь, а потом, поднявшись с пола, просто ходил по комнате.

Тело устало не меньше разума, и парень сел в большое и очень неудобное кресло, которое отчего-то безумно нравилось Тилю, и постарался принять самую дискомфортную позу, чтобы не уснуть. Чтобы не оставить мальчишку наедине с его горем...

***

Тиль слышал всё. Каждое слово, каждый стон Ксандра, когда он пытался отрицать то, что уже случилось.

Парень не спал, в надежде на то, что мужчина уснет первым, и он сможет уйти. Уйти как можно дальше, чтобы не привлекать еще больших бед на их головы. Уйти прочь, из жизни, из мира, уйти так далеко, где его не найдут.

Но когда позвонил отец Ксандра, он пожалел, что не уснул вечным сном.

- Мама... – проговорил он безмолвно, одними губами. - Мамочка...

Едкие слёзы обожгли веки, но Тиль даже не пошевелился, продолжая изображать сон. Придет еще время выразить свою боль, которая обрушилась на него сокрушительным ударом. Но сейчас он должен был лежать смирно, чтобы Ксандр ничего не заподозрил и потерял бдительность.

«Мамочка...»

Тиль мысленно взывал к родному человеку, но мама уже не слышала его. Она ушла. Не вынесла того, что с ним случилось. Или, ей помогли. Бросила его одного. Не взяла с собой. Оставила на произвол судьбы, которая, почему-то, на него ополчилась.

«Мамочка...»

Ксандр ходил за его спиной. Двигался, не давая себе уснуть, но в итоге сдался.

Тихо скрипнуло кресло под тяжестью его тела, еще несколько раз отозвалось стоном на его движения, и затихло. И Ксандр затих. Уснул в самой неудобной позе на свете. Устал. Так устал, что отключился, едва прикрыл веки.

Тиль осторожно перевернулся на другой бок и, стараясь не шуметь, встал с кровати. Оттянул бинт, плотно обхватывающий шею, чтобы легче было дышать, бросил последний взгляд на Ксандра и поморщился от боли, защемившей сердце.

Жаль, что у них ничего так и не сложилось. Жаль... но, уже ничего не поделаешь и ничего не изменишь.

Едва переставляя ноги, парень пошел в ванную и, не включая свет, нащупал на полочке упаковку лезвий, которые Ксандр иногда использовал для бритья. Сжал их в кулаке и с гулко бьющимся сердцем вышел из комнаты. Долго спускался по лестнице, морщась при каждом шаге. Еще дольше шел ко входу в оранжерею.

Там были его единственные друзья - растения и птицы. Единственные существа, которые принимали его и не обижали. Которые никогда не предавали его. Которые всегда встречали его свежей листвой, щебетом и приятным запахом сырой земли.

Там, среди растений и птиц, парню всегда было хорошо и уютно. И там он хотел закончить свою жизнь. Перед тем, как свет перед его глазами померкнет, он хотел видеть только приятное сердцу. Только чистое. Только безгрешное и доброе.

Опустившись под тропическую пальму и прижавшись к ней спиной, которая горела огнем от жгучих полос, оставленных плетью, Тиль распаковал лезвие и, приставив острие к руке, зажмурился и протянул его от запястья к локтю, вспарывая вену и морщась от отвращения. Руку обожгло горячей влагой, но этого было мало. Нужно было вспороть и другую, чтобы уж наверняка... чтобы, как можно скорее...

Справившись только со второго раза, Тиль отбросил тонкую пластинку под куст и лег прямо на землю, расслабившись и, наконец, решившись открыть глаза.

На руки он не смотрел, а смотрел на пестрые хвосты своих любимых райских птиц и на порхающих с ветки на ветку встревоженных попугаев. А еще на сочные листья ухоженных растений и деревьев, понимая, что никто не будет заботиться о них так, как заботился он.

- Не скучайте, - попросил парень, сглатывая слезы, которые начали скатываться по щекам. - Ксандр не бросит вас. Он знает, как я вас люблю. Он позаботится о вас. Не обижайте его. Присмотрите за ним вместо меня. Я знаю, вы сможете... вы лучше любых людей...

Прошептав это, парень сделал глубокий вдох, на мгновение задержал дыхание, сдерживая истерику и собираясь с силами, и вновь расслабился, закрывая глаза в надежде уснуть. Только теперь уже навсегда.

***

Оскар носился по городу в поисках Дика, так же, как и в ту ночь, когда прогнал его. И так же не смог найти парня ни дома, ни в клубах, нигде... потому что Дик как сквозь землю провалился.

Уставший и издёрганный, Оскар вернулся домой и, не зная, что ещё делать, сел за рабочий стол. Включил ноутбук, чтобы хоть как-то отвлечься от продирающего до костей нервного озноба, и стал просматривать биржевую статистику. Но в итоге понял, что не разобрал ни единого графика, и решил просмотреть почту, которая тут же выдала десятки сообщений с поздравлениями от друзей и коллег.

И среди них...

«С праздником, сладкие... всегда ваша, Кайра».

А под поздравлением был файл, открыв который, Оскар на мгновение потерял возможность связно мыслить.

Кайра прикрепила к сообщению три фотографии, на которых Дик дрочил какому-то парню в общественном туалете, и видео с домашним порно, на которым было отчётливо видно, как Дик трахает эту мерзкую суку.

И фото и видео были датированы тем днем, когда Оскар и Ричард разругались. Ос тогда ещё очень сожалел о том, как поступил с любовником, но теперь, глядя на фотографии, он думал, что зря носился в поисках Дика по всему городу.

Быстро же он утешился. Таскался всю ночь с каким-то выблядком и своей стервозной подружкой, а потом ещё и строил из себя обиженную невинность, которой нанесли непростительное оскорбление.

Но апогеем всего стал сегодняшний случай, когда Ричард зачем-то отдал Тиля этой твари и исчез.

«Зачем, Дик?» - думал Оскар, снова пересматривая видео. – «Зачем ты это сделал? Почему ты оказался такой беспринципной мразью? Почему пожертвовал дружбой, любовью и здоровьем мальчишки? Ради чего? Ради кого?»

Оскар все никак не мог понять, как же все это произошло? Как?!

Он пытался рассуждать здраво, пытался успокоиться, но, в конце концов, не выдержал, и, захлопнув крышку ноутбука, с яростным воплем швырнул его в стену.

- Что же ты натворил, ублюдок?! - выкрикнул парень, содрогаясь от гнева и заполняющей душу боли. - Зачем?! Зачем, Дик?!