1

Нью-Йорк,

октябрь 1993 год – июль 1998 год.

***

- До завтра, господин Брадшо. Веселых вам снов.

Приятный девичий голос эхом отскочил от стен опустевшего зала кафетерия. Металлические каблучки звонко застучали по кафельному полу, и Тиффани, помахав владельцу рукой, вышла на улицу через служебный вход.

Было поздно, далеко за полночь. И как-то слишком морозно, как для октября. Пальцы Тиффани тут же замерзли и стали неприятно покалывать, и девушка поспешила выйти из проулка, чтобы поймать такси. Но дорога оказалась совершенно пустой, словно Нью-Йорк в одночасье вымер.

Идти самой темными улицами было слишком опасно. Лучше уж подождать, пока хозяин подобьет выручку и тоже отправится домой. Может, подбросит ее хотя бы к центру?

Чтобы хоть немного согреться, Тиффани стала ходить по тротуару вдоль здания кафетерия и обратно, опасливо поглядывая по сторонам. В это время существовала опасность нарваться на какую-нибудь банду, а быть ограбленной, или что еще хуже, изнасилованной, ей не хотелось.

Всматриваясь в особо подозрительные тени, сгустившиеся в углах домов и проулках, девушка заметила какое-то светлое пятно, словно в углу, прячась от ветра, сидел кто-то голый.

«Господи боже!» - подумала Тиффани. – «Эти бездомные невыносимы. По всему городу для них открыты ночлежки. Почему бы не пойти туда, где тепло и есть горячая еда?»

Пройдясь еще несколько раз туда-обратно, и мысленно ругая власти Нью-Йорка за то, что полиция плохо исполняет свои обязанности, она все-таки не выдержала и направилась к несчастному, узнать, не нужна ли ему скорая помощь, и подсказать, где находится ближайший временный приют. Но чем ближе она подходила, тем быстрее становились ее шаги. И под конец она уже бежала, чтобы через несколько секунд опуститься на колени перед совершенно голым ребенком, который присел на корточки и обнимал себя руками, клацая зубами от холода.

- Боже!!! Боже мой!!! Малыш!!! - она расстегнула пуговицы пальто, сняла его с себя и накинула на мальчика, закутав его и прижав к себе.

Мальчишке было лет десять или около того. Он был холодный и слабый, и казалось, вот-вот лишится чувств.

- Малыш, ты откуда? Где твои родители? У тебя есть дом?

Мальчик не отвечал. Положив голову ей на плечо, он сильно дрожал. Так сильно, что девушка слышала, как стучат его зубы.

- Господин Брадшо, помогите мне! - закричала Тиффани, едва услышав, как пискнула сигнализация на служебном входе. - Пожалуйста, тут ребенку плохо!

Мужчина подбежал сразу же. Уже не молодой, но все еще в отличной форме, он был готов защитить девушку от любой напасти, но оказалось, что напасти никакой и не было.

- Что с ним? - спросил господин Брадшо, приподнимая лицо мальчишки за подбородок, и тут же нахмурился. - Понятно. Снова отец, да? Что на этот раз?

Мальчик ничего не ответил, продолжая смотреть перед собой пустым отсутствующим взглядом.

Тиффани оглянулась на мужчину, словно ожидая от него каких-либо пояснений, но господин Брадшо только махнул рукой и сказал:

- У него может быть переохлаждение. Давай отвезем его в больницу, пусть доктора с этим разбираются.

Владелец кафетерия отдал девушке ключи от машины и взял мальчишку на руки. Тот был спокойным. Не плакал. Не жаловался. Даже дыхание его не сбилось, хотя, судя по тому, как посинели его губы, он просидел на холоде довольно долго.

Мужчина вздохнул. Такое случается с детьми, когда они долгое время подвергаются насилию. Что-то ломается в них. Что-то отмирает. Они теряют страх. Становятся хладнокровными и жесткими, а потом и жестокими.

И Садис был именно таким ребенком. Сломанным. Раздавленным жестокостью собственного отца и бесхарактерностью матери, которая ни разу так и не осмелилась вступиться ни за себя, ни за сына.

- Вы знаете его? - спросила Тиффани, когда хозяин усадил мальчика на заднее сиденье и открыл перед ней дверцу машины, приглашая ее в салон.

- Его семья живет в многоквартирном доме через дорогу. Отец часто завтракает у нас перед работой. Такой хмурый, вечно недовольный, что бы ты ему ни предложил.

- Господин Эйгерт, что ли? - спросила девушка, и когда мужчина кивнул, воскликнула: - И это его сын?! Почему он на улице в такой час, еще и голый?!

- У них сложные отношения в семье. Отец избивает его и собственную жену. Порой очень жестоко. Мальчик уже не раз попадал в больницу. Садись в машину, Тиффани. Ему срочно нужна медицинская помощь.

Девушка как-то виновато ойкнула и скользнула на переднее пассажирское сиденье. А когда оглянулась на мальчика, то поразилась его спокойствию. И с ужасом заметила, что в этом симпатичном личике нет ничего детского. А взгляд... пустой. Бездумный. Безразличный. Как у куклы. Словно ничего человеческого в нем не осталось...

***

- Садис, смотри, что тебе папа купил на День Рождения.

Мама протягивала мальчику длинный сверток из пестрой бумаги, к которому ему не хотелось прикасаться, и счастливо улыбалась. Хотя за этой улыбкой скрывался затаённый ужас. И Садис прекрасно понимал, что чувствует эта запуганная женщина, ведь сам он жил в не меньшем страхе.

Отец, несмотря на ужасную занятость и сильную усталость, не забыл о его Дне Рождения. Но Садис не хотел подарков от этого человека. Лучшим подарком стала бы его смерть.

И все же мальчик улыбнулся и принял что-то тяжелое и длинное. И, аккуратно распаковав, стараясь ничего не порвать, с ужасом уставился на бейсбольную биту. А потом, опомнившись, сделал вид, что очень доволен подарком и поцеловал отца в колючую щеку.

- Спасибо. Всегда о такой мечтал.

- Будешь играть в бейсбол! - мужчина хлопнул сына по спине и велел жене накрывать на стол.

- Я отнесу подарок в комнату, - проговорил мальчик и, дождавшись одобрительного кивка отца, быстрым шагом направился к себе, мечтая выбросить проклятущую штуку в окно.

«Будешь играть в бейсбол!»

Вполне себе безобидно, верно? Безобидная игра. Тебе кидают мячик, ты отбиваешь и бежишь по периметру поля, чтобы успеть сделать круг, пока другой игрок пытается этот мячик поймать. Но...

Вспомнилась оценка по рисованию, к которой учитель не прибавил плюс. Отчетливо вспомнился растрощенный об стену мольберт, разорванные альбомы, сломанные кисточки и вылетевшие в разбитое окно краски. Вспомнился лиловый след от пятерни отца на шее, когда тот душил его, и приговаривал, что нет ведь ничего проще, чем мазюкать кисточкой по бумаге. Так почему же он делал это так плохо, что ему не поставили плюс, как мальчику из соседней квартиры?

Откашливаясь от удушья, Садис проклинал и соседского мальчишку, и учителя, и школу и этого мужчину, который считал себя настоящим заботливым отцом.

А теперь, закрывшись в комнате и глядя на биту, он представлял, как после первой же неудачи отец выбивает ему этой битой все зубы... и в придачу ломает нос, а, может, и челюсть.

Целый месяц мальчик жил в страхе, что отец, вспомнив о желании, чтобы он учился играть в бейсбол, запишет его в команду. Но сложный рабочий график не оставлял мужчине на это времени. Он приходил домой уже за полночь. Злой. Пьяный. Постоянно орал на мать, которая молча прислуживала ему за столом, стараясь угодить любой прихоти. Требовал к себе сына. Проверял и перепроверял его оценки, и когда не находил, к чему придраться, начинал спрашивать на несколько тем вперед. Но Садис, наученный горьким опытом, опережал школьную программу по всем предметам почти на год. И считался лучшим учеником в школе. Потом наступала очередь его комнаты, где отец искал выход своему дикому нраву, проверяя порядок. Но и там всё было идеально. Всё, как любил этот человек. Ровненько, по полочкам, стопочка в стопочку. Ничего лишнего, ничего личного. Только учебники, тетради, ручки и карандаши.

За несколько лет Садис научился прятать страх, прятать боль, прятать слезы, потому что за слезы его наказывали особенно жестоко, а после наказания еще и не кормили несколько дней. Он научился улыбаться, когда хотелось выть от ужаса. Он научился подчиняться, чтобы избежать побоев. Он научился спать так чутко, что слышал малейший шорох за своей дверью, зная, что когда-нибудь этот навык спасет ему жизнь.

Он собирался выжить в этой жуткой атмосфере постоянного напряжения и страха. Он собирался победить этого человека и рано или поздно отомстить ему. Он собирался... когда-нибудь в будущем.

Сейчас же он был еще маленьким. Таким маленьким, что этот мужчина мог с легкостью раздавить его одной рукой. И таким слабым, что даже не смог защитить маму, когда отец начал избивать ее битой за то, что она не записала сына в команду, потому что не застала тренера.

- Ты отсасывала ему там, в тренерской? – допытывался отец, глядя на забившуюся в угол женщину налитыми кровью глазами. - Хотела защитить своего выблядка от меня? Тебе это понравилось, шлюха? Тебе понравилось отсасывать у него? Тебе понравилось?!

Он бил молчаливую женщину, которая тоже научилась не кричать и не плакать. Бил, пока она не упала.

Тогда-то Садис и бросился на отца, за что мужчина содрал с него одежду и отстегал его ремнем по ногам и бедрам так, что мальчик выл от боли, несмотря на то, что от этого удары становились только сильнее.

А потом мужчина выбросил сына из подъезда прямо на улицу, пригрозив, что если он, «мелкая неблагодарная тварь», посмеет вернуться, он шкуру с него спустит.

Садис забился в угол соседнего дома, пытаясь хоть как-то спрятаться от ветра и, наверное, там бы и умер, если бы его не нашли.

Теперь его везли в больницу. Мужчина, владелец кафе, который иногда угощал его мороженным, позвонил в социальную службу. Мальчик был ему благодарен, но знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Отца тысячу раз пытались привлечь к ответственности за садизм по отношению к семье, но он всегда доказывал свою невиновность. Главным образом потому, что мама все отрицала. А Садис боялся, что если он скажет хоть слово, этот мужчина все равно доберется до него, и тогда ему будет очень, очень плохо.

Вот и сейчас, после тщательного осмотра, врачи подтвердили побои и обморожение третьей степени, но приехавший за ним отец сказал, что его неблагодарный сын поднял на мать руку и угрожал сбежать из дома. За что получил ремнем и в наказание был позорно поставлен в угол. А голым на улице он оказался лишь потому, что решил сбежать и привлечь к себе внимание, и что по возвращении домой его непременно отведут к психологу.

Садис кивал, повторяя работнику социальной службы все слово в слово за отцом, понимая, что дома его не ждет ничего хорошего, но боясь даже заикнуться об этом, потому что знал: этот человек способен даже на убийство.

Заплатив докторам и Тиффани, мужчина забрал сына домой, накупив кучу лекарств и пообещав, что будет лучше следить за своим ребенком. А по дороге пригрозил, что как только они приедут домой, его ждет новая порка за то, что привлек к себе много ненужного внимания.

Садис ежился на заднем сиденье машины, понимая, что наказания не избежать. А когда все же вошел в квартиру, то был избит так, что три дня не вставал с постели, потому что просто не мог стоять, так болела кожа и все мышцы.

Матери было запрещено подходить к нему и кормить его. И он три дня провалялся в лихорадке, сдерживая стоны и слезы, чтобы не потревожить покой отца. Мужчина специально взял на это время отгул, чтобы лично убедиться, что его указания выполняются, и целый день сидел в гостиной, прислушиваясь, не донесется ли из комнаты сына какой-нибудь недопустимый звук.

Несколько раз к ним наведывалась Тиффани. Приносила пирожные, которые Садис съедал при ней. Девушка настаивала на этом, предполагая, что, когда она уйдет, мальчику ничего не достанется.

Предполагала она это вслух. Говорила отцу прямо в глаза. Говорила, что стала волонтером от социальной службы, которая поставила их семью на учет, и теперь часто будет наведываться к ним. И если не дай бог заметит, что с ребенком что-то не так, что у него плохое настроение или голодный вид, она засудит их и потребует от суда лишить их родительских прав.

С этого момента жизнь для Садиса стала немного проще. Отец, испугавшись разбирательства, перестал срывать на нем свою злость. Зато мама, которая по-прежнему безропотно все сносила, получала в два раза больше.

Теперь уже каждую ночь Садис слышал, как она кричит в своей спальне от побоев и издевательств. Он закрывал уши, прятал голову под подушку, но крики с каждым днем становились всё громче, всё жалобнее. И мальчик не выдержал.

Как-то ночью, когда отец снова набросился на несчастную, уже полуживую от его тирании женщину, он взял подаренную мужчиной биту и, ворвавшись в родительскую комнату, со всего размаха ударил отца по голове, пока он, склонившись над женой, душил ее.

Отец упал, скатившись на пол с кровати, а Садис, подскочил к нему и стал бить его со всей дури, пока из головы мужчины не потекла кровь. Тогда мальчик сильно испугался и, отшатнувшись в сторону, застыл, не зная, что делать дальше. А мама, вместо того, чтобы взять его за руку и увести подальше из этого ужасного места, упала на мужчину сверху и стала трясти его, отчаянно воя, как будто у неё отняли смысл жизни.

- Нэйл! Нэйл!!! – рыдала она. - Очнись! Не бросай меня! Не бросай!

Глядя на эту картину, Садис выронил биту и отступил к стене, совершенно не понимая, почему мама так убивается за этим жутким человеком, из-за которого её тело было всё в синяках.

- Он умер? - спросил мальчик с надеждой в голосе и тут же отшатнулся, так как женщина бросилась на него с воплями.

- Убийца! Убийца проклятый! Такой же, как и твой папочка! Проклятый! Будь ты проклят! Пропади пропадом! Пусть тебя посадят в тюрьму! Я позвоню в полицию! Пусть тебя посадят!

- Мама!

Садис отпрыгнул в сторону, спасаясь от новой попытки нападения, и, споткнувшись об биту, упал. И тут же поднял с пола свое нехитрое оружие и отмахнулся от женщины, с бешенством кидающейся на него.

- Хватит! – выкрикнул он. - Остановись! Я не хочу тебя бить!

- Бить? Меня?! - она истерично расхохоталась. – Ты, мерзкое отродье! Всегда был мразью и всегда ею останешься! Такой же... такой же!

Женщина вновь бросилась на него, и Садис ударил ее по рукам. Он больше не собирался позволять другим прикасаться к себе. Никогда и никому.

«Если маме было так хорошо с отцом, что же она так кричала?» - думал он. – «Зачем она умоляла отпустить её, если ей так нравилось то, что с ней делали?»

- Не смей меня трогать! - выкрикнул мальчик, все-таки успев вскочить на ноги, и замахнулся. - Хватит уже!

Но женщина не успокаивалась. Вопила и прыгала вокруг него, словно в нее вселился демон. Пыталась вырвать биту из рук, пока Садис снова ее не ударил.

Он не хотел причинять боль своей матери, но инстинкт самосохранения оказался сильнее. И мальчик снова ударил её, загоняя в угол, пока женщина не упала, беспомощно закрываясь от него руками.

- Ты как твой отец! - вопила она дурным голосом, качаясь из стороны в сторону. - Будь ты проклят! Будь ты проклят!!!

- Мама, я не такой... - слабым голосом проговорил мальчик, отбрасывая биту. - Ты хотела меня ударить...

- Ты заслужил. Ты убийца! Ты убил отца! Пошел вон! Убирайся, ничтожество! Убирайся из моего дома! Убирайся!

Она приподнялась и, схватив с полочки будильник, зашвырнула им в мальчика. Следом полетел светильник и фотография в рамке, которая попала ему в плечо.

Садис выскочил из комнаты и, подгоняемый страхом того, что его все-таки убьют, выбежал из квартиры, чтобы тут же оказаться в объятиях Тиффани.

- Мне позвонили соседи, - проговорила девушка, прижимая дрожащего мальчика к своей груди. - А я вызвала полицию.

- Меня посадят в тюрьму... – испуганно прошептал Садис, обнимая тонкую шею своей спасительницы и вжимаясь в нее в поисках спасения. - Я убил папу. Я убил его.

- Он сам себя убил! – строго сказала Тиффани. – Ты ни в чём не виноват.

Она встала и взяла мальчика на руки. Несмотря на то, что он был уже довольно тяжелый, девушка не отпускала его, продолжая утешать, пока они спускались на лифте на первый этаж и пока ждали полицию.

Тиффани уже не чувствовала рук, да и поясницу ломило от непривычной тяжести. Но она знала, что если сейчас отпустит этого ребенка, то он может сломаться.

- Все будет хорошо, малыш, - приговаривала она, баюкая мальчика на руках, когда из дома выносили завернутый в пластиковый мешок труп. – То, что я тебе сейчас скажу, ты больше ни от кого не услышишь. Но ты должен знать, что ничего страшного не сделал. Твой отец заслуживал смерти. Он был монстром. В нём не осталось ничего человеческого. Так что не горюй о нём. Он этого не достоин.

Слушая её слова, Садис притих и перестал дрожать от страха. Но это спокойствие длилось совсем недолго.

Через пару минут из подъезда вынесли носилки, к которым ремнями была пристегнута мать мальчика. Она плевалась в докторов скорой помощи и клацала зубами как сумасшедшая. А когда её проносили мимо Тиффани, она плюнула в спину сына и завопила:

- Выблядок! Что б ты сдох! Что б ты сдох!!!

- Желаю и вам того же, - тихо сказала девушка и, резко развернувшись, пошла в сторону подъехавшей машины социальной службы.

Садис на удивление спокойно выпустил её из объятий и сел в автомобиль.

Тиффани заглянула к нему в салон и, потрепав по темным волосам, ободряюще улыбнулась.

- Всё будет хорошо, малыш, - сказала она. – Сейчас тебя отвезут в приют, где ты будешь в безопасности. Я не могу поехать с тобой, потому что мне нужно дать показания полицейским. Но завтра я навещу тебя. Ничего не бойся и честно отвечай на вопросы работников социальной службы. Тебе обязательно помогут.

- Хорошо, - ответил мальчик.

- Что ж, тогда до встречи, - улыбнулась Тиффани. – Надеюсь, скоро тебе найдут достойную семью, где о тебе будут заботиться, как ты того и заслуживаешь.

Девушка отстранилась и захлопнула дверцу. И, когда машина тронулась с места, Садис помахал своей спасительнице рукой, после чего забился в угол, думая о том, что не хочет больше никакой семьи, даже если это будут самые прекрасные люди на свете.

***

Жизнь в приюте кардинально отличалась от жизни в семье. Это был маленький загородный приют при церкви, где лишившиеся семьи дети дожидались фостеровской* опеки. У каждого ребенка была своя небольшая комнатушка, в которую помещалась только узкая кровать и маленькая одноместная парта. Учились воспитанники приюта в местной школе, а по воскресеньям им приходилось посещать церковь, где отец Бронт прививал им правила морали и любовь к богу. Обычно в этом месте, которое существовало только благодаря благотворительным пожертвованиям, никто надолго не задерживался. Дети приходили и уходили, сменяя друг друга. А Садиса никто так и не забрал. Впрочем, он не особо страдал из-за этого.

Ну и что, что его не хотят брать в семью только из-за того, что он случайно убил своего отца? Больно надо. Ему и тут неплохо.

Есть крыша над головой и еда. Есть возможность получить образование. И, что самое главное, к нему никто не лезет.

Сначала Садис не понимал, почему от него все шарахаются, словно от чумного. Потом решил, что всему виной страх и клеймо убийцы. И только несколько лет спустя он узнал истинную причину этого отторжения. Никто не видел в нем ребенка. Никто не видел в нем человека. Окружающие его люди видели в нем только «бездушную мразь». Опасную, жестокую тварь, которой не было среди них места.

Впрочем, Садису на это было наплевать. Компаний он всегда сторонился. Детский смех и веселые игры его раздражали. Бесконечные вопли родителей вселили в него острую неприязнь к любому шуму и беспокойству. И он с удовольствием проводил время вдали от суеты, занимаясь уроками и мечтая узнать как можно больше о разных странах. Тем более что отец Бронт поддерживал в нем этот интерес и постоянно покупал ему Атласы с фотографиями красочных мест, и контурные карты, чтобы он мог наносить на них названия стран, городов, рек и прочих географических объектов, тем самым закрепляя свои знания.

По прошествии пяти лет парень понял, что совершенно не скучает в одиночестве. Что ему хорошо в этой маленькой комнатушке с окном, выходящим на дорогу. Что он полностью доволен простой едой, простой одеждой, потрепанными учебниками и покоем. Он понимал, что через два года ему придется уйти в большой мир, но мир этот не страшил его. Он достаточно хорошо учился, чтобы поступить в университет и получать стипендию. Он не испытывал страха перед людьми, так как страх этот из него выбил любящий родитель. Он обнаружил в себе способность одним своим взглядом затыкать рты другим, когда они мешали ему сосредоточиться. А когда взгляд не помогал, в ход шла выломанная на ходу лозина.

Постепенно его появление начало вызывать оскомину на лицах воспитанников приюта и опасливость в их взглядах, что не могло не радовать Садиса. И он чувствовал себя просто замечательно. И ничто не тревожило его душевных струн, до тех пор, пока...

Однажды, стоя в своей спальне у окна, Садис увидел, как полицейский ведет к приюту маленького мальчика, что-то поучительно втолковывая ему на ходу. А ребенок только кивал в ответ и смотрел перед собой большущими темными глазами, которые внезапно поднял вверх и посмотрел прямо на Садиса.

И какой же это был взгляд! От этого взгляда по телу парня прошла мощная волна дрожи. Столько всего таилось за темными радужками... казалось, целая Вселенная, с ее красками, с ее жителями, с ее радостью, любовью и болью.

Не выдержав этого взгляда, Садис отступил от окна и сел за парту, уставившись в пустоту перед собой.

Этот ребенок... словно воплощение всего того, что у него отняли в детстве. Как много в нем было сокрыто. Как много всего...

Посидев несколько минут, тупо пялясь в стену, Садис тряхнул головой, прогоняя наваждение, и вновь взялся за уроки.

Чтобы чего-то добиться в жизни, ему нельзя было терять время на пустые размышления. Он знал: «Надо работать. Усердно. Дотошно. Тогда ничто и никогда не сломает тебя. Тогда ты твердо встанешь на ноги, и ничто не сможет тебя с этих ног сбить».

А мальчишка?

Что ж, он скоро уйдет к новым родителям, и больше не будет тревожить его покой.

2

Нью-Йорк

Февраль 1995 год – июль 1998 год.

***

- Пойдем, Джой.

Протянутая рука кажется сильной, большой и теплой.

Но отчего-то страшно. Так страшно, что перехватывает дыхание. Это не мамина рука. И женщина, стоящая рядом, - не мама.

- Где моя мама? - голос не дрожит... уже нет. - Вы ведь обещали, что за мной приедет мама.

- Джой, - красивая женщина провела аккуратными пальцами по щеке мальчика и ласково улыбнулась, - теперь я буду твоей мамой.

Мальчик поджал губы и вновь посмотрел на мужчину в строгом деловом костюме, который сидел за столом и проверял какие-то документы.

- Почему вы не отвечаете? - вновь спросил Джой теперь уже с какой-то обидой. - Вы же сами говорили, что за мной приедет мама.

- Это и есть твоя новая мама, - раздраженно отозвался мужчина. – И, если ты хочешь, чтобы эта милая женщина забрала тебя, то веди себя хорошо.

«Веди себя хорошо...»

Так Джою говорили постоянно, но никто никогда не объяснял, как это «хорошо». Никто никогда не объяснял, как это «плохо». Никто и никогда.

Он старался. Он слушался. Вел себя тихо. Не трогал чужие вещи. Не говорил громко. Не лез с расспросами и разговорами, когда его не спрашивали, но результат всегда был один и тот же.

Его всегда возвращали.

Джой перевел взгляд с мужчины на новую маму и кивнул, спрыгивая с высокого стула, на который его усадили. Осторожно поправил на себе сбившуюся рубашку и поставил на сиденье куклу, которую ему дали для игр, чтобы занять, пока взрослые обсуждали какие-то свои дела.

Кукла была старая и потрепанная. У игрушечного строителя не было нескольких пальцев на левой руке, одежда была порвана, и отсутствовал правый глаз.

- Не скучай без меня, - негромко сказал Джой игрушке и пригладил ее растрепанные волосы.

А потом, повернувшись к женщине, чуть склонил голову в поклоне, как учила его настоящая мама, лицо которой он почти забыл, и, выдавив из себя улыбку, сказал:

- Меня зовут Джой. Я буду послушным, обещаю.

Женщина умиленно сложила руки на груди, а потом растрепала его волосы, но мальчик тут же их пригладил, потому что знал: чтобы его любили, он должен был выглядеть аккуратно и опрятно.

- Мы подружимся, Джой, - проворковала женщина. - Меня зовут Кейт. Можешь называть меня по имени, пока не привыкнешь.

Джой только кивнул и взял женщину за руку.

***

- Ну сколько можно?! Когда это прекратится?! - Кейт кричала уже минут десять. - Я у тебя спрашиваю, маленькая дрянь! Когда?!

- Простите, - голос Джоя звучал безразлично и сухо.

Мальчик стоял у окна и, вжавшись спиной в стену, смотрел на то, как раздраженная женщина трясла перед его носом тетрадью в красивой обложке, в которой он учился писать.

- Мне нужны были листы, а где их взять, я не знал и... – попытался оправдаться мальчик.

- И поэтому ты испоганил подаренный моей матерью дневник?!

- Он лежал в гостиной на полу, я думал, что он никому не нужен и поэтому...

- Не лги! Не смей лгать! Ты украл его из моего стола!

- Нет, я не...

- Мерзкий лгун! – выкрикнула женщина и прижала испорченную тетрадь к груди.

А потом схватила мальчика за локоть и, дернув его на себя, заставила встать в центре отведенной ему комнаты, а сама подошла к встроенному в стену шкафу.

- Раздевайся! - скомандовала она, доставая из шкафа картонную коробку, куда полгода назад сложила вещи, в которых забрала его из приюта. - Ты недостоин не единого цента, что я на тебя потратила. Теперь-то понятно, почему родная мать от тебя отказалась!

«Отказалась?» - удивленно подумал Джой и замотал головой.

Нет, мама просто задерживается. Она сказала ему ждать возле церкви, потому что очень торопилась на работу. Ведь, если она не будет ходить на работу, то не сможет купить продуктов, и тогда им нечего будет кушать.

Да, она ушла зарабатывать деньги, чтобы купить ему вафель. Ведь мама знает, как сильно он любит ванильные вафли с кленовым сиропом. Знает, и поэтому хотела их купить. Но задержалась.

Джой тяжело вздохнул.

Как они не понимают, что его маме очень тяжело? Что она старается. Очень старается. Как и он. Он ведь тоже очень-очень старается. Но...

- Чего застыл, паршивец?! Я сказала переодеваться!

Пуговицы на рубашке были очень тугие. Непослушные. Джой и застегивал-то их с трудом, не говоря уже о том, чтобы самостоятельно расстегнуть. Но сейчас было как-то легко.

Он справился с каждой. Снял рубашку. Стащил с себя шорты и носки. Трусы. А потом...

А потом чуть отшатнулся назад от летящих в лицо вещей. Старых. Потертых. Пахнущих затхлостью и каким-то приторно-сладким средством от моли.

Серая рубашка и черные шорты. Беленькие трусики и черные носки с небольшой дырочкой на пятке. Привычные вещи. Знакомые вещи. Они были с ним с тех пор, как мама ушла. Она положила их в его маленький рюкзачок и сказала, что их надо беречь. И Джой берег. Даже следил за тем, чтобы их не испортили во время стирки, а когда немножко подрос, то и вовсе сам занимался их чистотой.

Сейчас же шорты были немного тесноваты, а рукава у рубашки коротки. Но он все же сумел сохранить их, и выглядели они вполне прилично.

Как только он переоделся, Кейт, сжав пальцы на его локте, поволокла мальчика вниз. Схватила какие-то папки с документами и велела ему идти к машине.

Джой послушно выполнял все ее указания и уже через сорок минут вновь стоял под дверью в кабинет директора приюта.

Тишина. Как тихо и хорошо. Ни единого звука не долетает до него. Только картинки. Яркие, эмоциональные картинки перед глазами. Искривленное от отвращения лицо директора. Искаженное злостью лицо Кейт, которая еще полгода назад обещала быть ему хорошей мамой. И тишина...

Его отвели в комнату и заперли дверь. Солнце медленно клонилось к закату. Бежевые стены заливал пронзительно-яркий красный свет. Такой красивый... такой страшный...

Горячая слезинка скатилась по щеке, прочертила влажную дорожку на коже и, упав на подушку, быстро впиталась тканью. Потом еще одна и еще, и еще...

«Не нужен... бесполезный... никчемный... странный...»

«Мама... почему ты не возвращаешься? Почему?..»

***

Семьи сменяли одна другую. Джой уже так привык к тому, что его кидают то в семью, то в приют, что уже просто не обращал ни на что внимания. И всё продолжал ждать. Ждать невысокую худенькую женщину с длинными светлыми волосами и красивыми темно-зелеными глазами.

Самого лица он уже не помнил. Образ мамы расплывался в памяти и не возвращался к нему. Только большие-пребольшие зеленые глаза, наполненные слезами, остались в воспоминаниях мальчика, и фраза: «Жди здесь. Я вернусь», сказанная голосом, которого он так же не помнил.

И Джой ждал. Каждый день, каждый миг, каждый вздох он продолжал ждать, хотя и понимал, что никто за ним не придет.

Она никогда не придет...

***

- Что ты делаешь? – голос Жаннет был пропитан любопытством. – Джой, что ты делаешь? Мам, он не отвечает! Он вообще никогда не отвечает. Он плохой!

Джой никак не реагировал и продолжал царапать огрызком карандаша по шершавой бумаге блокнотного листа.

Буквы ровными строчками ложились на тонкие листы маленького блокнота. Буквы были его единственными друзьями. Единственными, кто знал, чего он хочет. Единственными, кто знал, что он любит и о чем мечтает. И они всегда воплощали его мечты в реальность. Маленькую светлую реальность, кроме него никому недоступную.

- Джой! – а вот в голосе Глэдис звучало раздражение. – Ну неужели тебе нравится доводить сестру до слез? Так сложно ответить на ее вопрос?!

- Она мне не сестра, – тихо проговорил Джой и уткнулся носом в блокнот, продолжая выводить в нем слова.

- Мама! Он меня обзывает! Он сказал, что я нич-то-жес-тво.

Жаннет сделала жалостливые глазки и для пущей убедительности даже слезу пустила.

Пальцы Джоя сильно сжались на карандаше, но мальчик промолчал.

Он привык. Привык к нападкам этой странной девчонки. Привык к тому, что в новых семьях ему не особенно-то и рады, и берут его на воспитание, по большей части, из-за предоставляемой государством денежной компенсации.

Вот и эта семья оказалась такой же. Вот только помимо него у Глэдис и Питера была родная дочь Жаннет. Вредная девчонка, любящая приврать и спихнуть на него свои проказы.

Джой терпел. Он привык терпеть. Привык отключаться от происходящего вокруг и не обращать никакого внимания на тычки и обидные слова.

- Как он тебя назвал?! – Питер стремительно подошел к детям и с силой рванул руку Джоя в сторону. – А ну повтори, маленький паскудник, как ты посмел назвать нашу дочь?!

- Я ничего такого не говорил. Жаннет... - конец предложения утонул в звонком шлепке пощечины.

- Никогда не смей говорить ничего подобного! – прошипел мужчина, отталкивая от себя мальчика и приобнимая девчонку за плечи. – Сам-то только и делаешь, что как пиявка всасываешься в чужие семьи и питаешься за их счет. Ты без нас никто и ничто! Понял?

Джой кивнул, краем глаза замечая победное выражение на лице девочки, и вывел на листе новое слово:

«Пиявка».

- Хватит уже переводить бумагу, и лучше помоги маме собраться. – Питер подтолкнул Джоя в спину. – У нас автобус через час, а ты без дела топчешься.

«Странно», - подумал Джой. – «Я, вроде бы, сидел. Причем тут топтание?»

Но и не задавать вопросов Джой тоже привык. Поэтому молча встал с лавочки на заднем дворе их бывшего дома... вернее бывшего дома семьи, в которой он коротал время перед очередным приютом, и, спрятав блокнот за пазуху, направился к Глэдис.

Женщина долго ворчала и сетовала на то, что он совершенно нерасторопный, и только мешается под ногами, а Жаннет... да, Жаннет была умницей, хозяюшкой и помощницей матери и отцу. Их солнышком и лапочкой, заинькой и пупсиком, котеночком и птенчиком.

Достав блокнот, Джой быстро, пока его не отругали, сделал очередную запись и, опасливо оглянувшись по сторонам, спрятал его обратно.

***

Ровный гул двигателя усыплял Джоя, а тихие шепотки пассажиров рейсового автобуса казались мальчику рычанием и шипением неведомых существ, таящихся под мягкими сидениями кресел. Он представлял себя верхом на огромном драконе, исторгающем пламя. Он представлял себя защитником этих странных шипящих существ, наполняющих салон автобуса. Он представлял себя нужным, а не пиявкой.

- Мне надоело, Глэдис. – Шепот Питера выдернул Джоя из фантазий подобно острому крючку, выдергивающему рыбу из воды. – У меня больше нет сил, и я волнуюсь за Жаннет. Этот мелкий засранец смеет ее оскорблять, а мы его за это кормим и одеваем?

- Питер, он всего лишь ребенок. Маленький потерянный ребенок...

- Он странный. Ты видела его глаза, когда он что-то карябает в этом замызганном блокноте? Я не хочу, чтобы он продолжал жить с нами. Не хочу.

- Но Питер, мы получаем компенсацию. И он не так уж и плох. К тому же подумай сам, тех денег, что дают на его содержание, вполне хватит, чтобы Жаннет смогла поступить в престижную школу. Их будет предостаточно. Давай потерпим.

- Я не хочу его терпеть. Пусть убирается к чертям со своими деньгами. Ты хоть на секунду задумывалась, кто он и откуда? А вдруг его родители маньяки? Да у него же взгляд как у психа! Я настаиваю, Глэдис. Слышишь? Настаиваю...

Глэдис слышала, а вот Джой уже нет. Он отвернулся к окну, за которым мелькали огни какого-то большого города. Очередного города, в котором ему предстояло жить. А, может быть, это еще и не тот город. Мальчик не знал. Новые... очередные родители не говорили, куда собираются переезжать. Ему не говорили. Социальные службы дали свое согласие, значит, там знали, куда они едут, вот только Джою не хотелось уезжать. И даже не потому, что теперь он будет еще дальше от той, что когда-то оставила его. Просто... просто... просто...

Причин не находилось. Одно только было ясно. Он больше не хотел ни в какие семьи. Он не хотел чувствовать себя вещью и игрушкой. Он не хотел быть зайчиком или котиком. Он ничего не хотел.

Автобус остановился на очередной станции. Двери раскрылись, и мальчик огляделся. Тихо. Глэдис что-то доказывала Питеру. Питер что-то отвечал и все больше хмурился. Жаннет спала на руках у отца.

Тихо...

Переговаривающиеся пассажиры. Новые заходят. Достигшие нужного пункта назначения - выходят.

Тихо...

Вырванный из блокнота лист ложится на сиденье.

Тихо...

Мелко моросит весенний дождь.

Вокзал полнится людьми. Большое здание напоминает муравейник или улей. Все бегают туда-сюда, суетятся. Тихо и беззвучно суетятся.

Несколько раз Джоя чуть не сшибли с ног пробегающие люди, но он не останавливался. Вышел из здания вокзала и посмотрел в небо.

Черное, слепое небо. Ни звездочки не видно из-за огромных рекламных вывесок. Из-за сияющих стекол высоких домов. Из-за горящих фар нескончаемого потока машин.

Тихо...

***

- Это ваш ребенок? – строго спросил офицер полиции и указал на мальчика, сидящего в комнате за стеклянной дверью.

Питер хмуро кивнул.

- Да. Он приемный...

- Это я уже понял. Социальная служба приедет с минуты на минуту. Вас ожидает внушительный штраф и разбирательство в суде. Расскажите, как так вышло, что вы его потеряли?

- Он сбежал, – буркнул мужчина и быстро добавил: – Этот мальчишка очень странный. Когда мы вызвались взять его к себе, представители социальной службы не удосужились предупредить нас о том, что ребенок с отклонениями. Мы считали его вполне нормальным, но после оставленной им записки... это ужасно, офицер. Он считает нас зверями. Вы представляете? Вот...

Питер порылся в кармане и, вынув оттуда скомканный блокнотный лист, протянул его немолодому уже мужчине в полицейской форме.

- Полюбуйтесь, что написал этот... даже не знаю, как его назвать...

- Ребенок. Назовите его просто ребенком, – саркастично предложил офицер и принял из рук горе-опекуна лист.

- Он сумасшедший, - не унимался Питер. - Его место среди таких же психов, как он сам, а не в нормальных семьях.

Полицейский внимательно изучил написанное маленьким мальчиком, и рассмеялся. А потом, справившись с приступом неуместного веселья, сказал:

- Возвращайтесь к своей супруге и дочери. В суд вас вызовут. А ребенка мы определим в сиротский приют. Идите.

Разозленный поведением офицера Питер ушел. А сам полицейский вошел в комнату и растрепал темные волосы мальчика.

- Сохрани это. – Он протянул ему листик. – Сохрани и перечитывай время от времени. Как молитву повторяй то, что написал. Хорошо?

Джой бездумно кивнул.

- А теперь пойдем, я отвезу тебя в приют.

Мальчик послушно поднялся со стула. Пригладил растрепанные мужчиной волосы и кивнул в знак того, что готов. А потом взял офицера за руку и вышел из комнаты в полицейском участке. Повторяя про себя все, что написал на блокнотном листике:

«Я не зайка и не котик. Я не лапочка и не пупсик. Я не птенчик и не солнышко. Я не пиявка и не паразит. Я человек. И я хочу жить с людьми».

***

Маленькая комнатка, в которой поселили Джоя, мало чем отличалась от всех остальных его комнат в таких же приютах, как и этот. Тесно, уныло, но чисто и светло.

Пожилая монахиня подробно рассказала мальчику о правилах в этом пансионате для бездомных детей и оставила его одного, пообещав позвать к ужину.

Джой кивнул и присел на краешек кровати. Хоть эта добрая женщина и говорила, что комната теперь принадлежит ему, мальчика насторожило слово «пока». Да, именно фраза монахини о том, что «пока это будет его комната», дала ему понять, что и здесь он надолго не задержится.

И Джою стало страшно. Он больше не хотел никаких семей и никаких родителей. Он не хотел, чтобы его кому-то отдавали и искали ему какую-то неведомую «хорошую семью». Не хотел!

А, значит, надо вести себя хорошо. Надо вести себя тихо. Так тихо, чтобы его не замечали. Так тихо, чтобы про него забыли.

Он сложил ладошки на коленках и прислушался.

В коридоре было тихо. А вот с улицы доносились смех и разговоры. Джою было очень интересно посмотреть, что происходит на заднем дворе приюта. Как много там детей, и есть ли среди них кто-то одного с ним возраста. Ему всегда было интересно просто наблюдать за всеми, кто его окружает. Ему очень хотелось с кем-то подружиться. Но постоянная смена семей не позволяла ему сблизиться хоть с кем-то.

Вот и сейчас желание выглянуть в окно становилось почти нестерпимым, но работница приюта сказала ему сидеть на месте и ждать, когда она вернется позвать его на ужин. И потому Джой сидел и не предпринимал попыток подняться.

День сменился вечером. За окном стремительно темнело, и уже даже зажглись фонари во дворе. Их свет слабо, но все же освещал комнату, но Джою все равно было страшно. Монахиня так и не пришла.

Наверное, его маленькое желание сбылось, и о нем действительно забыли. Но почему-то стало обидно. Глаза защипало от слез, но ни одна слезинка не сорвалась с ресниц мальчика.

Ночь вступила в свои права, и Джою стало по-настоящему страшно. Новое помещение в ночной тьме казалось злым и недовольным его присутствием. Тени сгущались в углах и грозились утащить его под кровать, где, скорее всего, было много чудовищ с огромными когтями и клыками.

Они шуршали и скреблись о стены и пол. Шипели и ругались. Угрожали ему... но он терпел. Жмурился и вздрагивал каждый раз, когда слышал шум ветра в деревьях, и задерживал дыхание при любом, даже самом незначительном шевелении тени в углу.

Тень была большой, и очень напоминала кошку. Большую черную кошку. Она поводила ушами, дергала хвостом. То приседала, готовясь к прыжку, то растягивалась на полу в ленивой позе, словно бы говорила: «Мне нет до тебя никакого дела».

Но Джой знал, что, стоит ему хоть на мгновение закрыть глаза, кошка бросится на него и зацарапает до смерти. Поэтому он продолжал наблюдать за ней. Следить за каждым ее движением, чтобы ничего не упустить из вида.

Наступил рассвет, и страшная тень в углу растаяла вместе с первыми лучами солнца, проникшими в окно. И только тогда мальчик смог хоть ненадолго расслабиться. Глаза сами собой закрылись, и он провалился в тяжелую дрему, из которой его вырвал скрип дверных петель.

- Ты не пришел на ужин! - грозно прохрипела старая монахиня. - За непослушание отстоишь всю утреннюю мессу на коленях. Иди за мной.

Джой только тяжело вздохнул. И, поднявшись, понуро поплелся за женщиной.

Голос святого отца был тихим, и от его речей очень хотелось спать, но теперь Джою было страшно закрывать глаза. А, вдруг, это тоже не разрешено? Хоть ему об этом и не говорили, но все-таки, вдруг, не разрешается слушать святое писание с закрытыми глазами? Тогда его могут оставить без обеда. При мысли об еще одном дне без еды в желудке у Джоя забурлило, и рядом стоящий мальчик лет тринадцати отвесил ему небольшой подзатыльник.

- Держи себя в руках, новичок, - презрительно процедил он и отвернулся.

Джой только поджал губы и уставился на распятие над алтарем.

«Странно», - думал он, вглядываясь в измученное лицо распятого Христа. – «Почему этого человека так не любят? Что плохого он сделал людям? Ведь все всегда восхваляют его и просят о чем-то. Но никто и не подумал прекратить его страдания. Ему ведь больно. Очень больно. Неужели он должен терпеть все эти муки только для того, чтобы люди могли продолжать творить всякие гадости, а потом приходить к нему и просить у него прощения?»

- Вставай, бестолочь! - мальчик, что совсем еще недавно отвесил Джою подзатыльник, дернул его за плечо. - В столовую пошли. А после обеда будут занятия. Меня к тебе приставили, чтобы я объяснил тебе, как у нас тут всё устроено.

Джой поднялся и теперь получше вгляделся в лицо парнишки. Конопатый, с курносым носом и кривыми зубами. Карие, даже рыжие глаза, были близко посажены и смотрелись совершенно нелепо, делая его похожим на какого-то жука. Но, в целом, Томми оказался довольно неплохим человеком. Это Джой понял после того, как он накричал на двух мальчишек, которые пытались отобрать у него его блокнот. Джой был очень благодарен Томми за то, что он помог сохранить единственную важную для него вещь и за то, что помогал ему освоиться в приюте. Но уже через несколько дней какие-то люди забрали Томми к себе.

И следующие недели проживания в пансионате показались Джою самыми ужасными.

Больше не было никого, кто хотел бы ему помочь. Больше не было никого, кто смог бы оградить его от нападок детей, которые сменяли один другого.

Джой не понимал, чем именно он так сильно привлекает к себе внимание? Не понимал, почему всем этим детям так сильно хочется узнать, что он пишет в своем блокнотике? Почему всех так невыносимо сильно раздражает его молчание?

Чтобы спрятаться от всё усиливающихся нападок, он уходил глубоко в парк. Там, среди трех огромных ясеней, была небольшая рытвина. С тропинки ее не было видно, но Джою удалось найти ее, когда он, убегая от старшего мальчика по имени Кларк, споткнулся о корень и кубарем скатился в яму.

Тогда он до самой ночи просидел в этой канаве, радуясь тому, что его не нашли. Радуясь вновь окутавшей его тишине. Радуясь... и рыдая от обиды и боли в разбитой коленке. Оплакивая испачкавшиеся в грязи последние листики и порванный корешок блокнота.

А по возвращении его наказали. Заперли в комнате на сутки и забрали одежду. Отняли блокнот, который потом так и не вернули.

Джой стоял в углу своей комнатушки. В том самом углу, где по ночам появлялась страшная черная кошка. В том самом страшном углу, где таилась опасность и зло. Но где-то к середине ночи, когда сил плакать и стоять не осталось, и он изнуренно опустился на пол и, подтянув колени к груди, уткнулся в них лицом, черная кошка запрыгнула к нему на руки. Потерлась теплой шерсткой о его щеку. Мурлыкнула, лизнула в нос и мигнула бездонными черными глазами, устраиваясь поудобнее на его ногах.

Джой тяжело всхлипнул и, утерев слезы ладошками, погладил кошку по голове. Теперь он был не один. Теперь ему было не так страшно. Ведь кошка была совсем не злая... совсем не злая...

Черная кошка, приходившая по ночам в угол комнаты, стала для Джоя единственным другом. Он рассказывал ей истории, которые ярким калейдоскопом картинок кружились в его голове. Он жаловался ей на то, как его шпыняют. Как бесятся его однокашники на то, что днем его окутывает тишина, и он не слышит их. Говорил, что очень хочет познакомить ее с Тишиной. Говорил, что обязательно познакомит их, и они обязательно подружатся.

Кошка мурлыкала и согласно кивала, но к утру исчезала, оставляя его в одиночестве.

Но страшно Джою не было, потому что он знал, стоит кому-то подойти к нему, чтобы обидеть, Тишина спасет его. Она укроет его и вернет в комнату, где будет убаюкивать до тех пор, пока не придет кошка.

***

- Эй, вы только посмотрите, кого я нашел! - голос Кларка распугал щебечущих после проливного дождя птиц. - Наш маленький идиот думал спрятаться от нас, но у него не получилось.

Грубый смех отозвался волной дрожи во всем теле, и Джой напрягся. После такого смеха обязательно следовал или подзатыльник, или пинок, или удар в плечо. После такого смеха всегда следовало что-то, что причиняло ему боль. Всегда. И этот раз не был исключением.

Джой вскочил с небольшого пенька, на котором сидел, и, развернувшись лицом к стайке мальчишек, прижал к груди новенький блокнотик в пестрой обложке, несколько дней назад присланный ему в подарок от Томми, и теперь с ужасом смотрел на приближающегося задиру.

- Что это ты у нас тут чиркаешь, а? - Кларк медленно надвигался, а Джой так же медленно отступал от него. - Дай-ка нам почитать.

Мальчик только мотнул головой и сильнее прижал к себе блокнот, продолжая отступать назад. Он уже хотел броситься наутек к спасительной канаве, которая после долгого и сильного дождя, скорее всего, была полна воды. Но лучше уж испачкаться и промокнуть, чем позволить им отобрать подарок.

Но сбежать у Джоя не получилось. Сильный тычок в спину заставил его упасть на колени, и он выронил свое сокровище.

Кларк тут же схватил блокнот, а Джой только и смог, что вскрикнуть и рвануться к своему подарку, но было поздно.

Резкий и болезненный удар в спину уложил мальчика на землю. А когда он приподнял лицо, то увидел, как Кларк, совершенно беззвучно двигая губами, зачитывает своим дружкам всё, что он писал в своей тетрадке. Джой видел, как искажаются лица ребят. Как сотрясаются их тела от смеха. Как Брэндон хватается за живот и чуть ли не катается от распирающего его веселья. Как сам Кларк смахивает выступившие на глаза слезы.

«Спасибо тебе, Тишина», - подумал Джой. – «Спасибо».

Лица. Некрасивые, кривые, злые и веселые одновременно. Всего лишь маски. Маски вокруг него кружились, пропадали и всплывали. И было так тихо и хорошо. Так хорошо и тихо...

А потом была темнота. Злая, гнетущая, выбивающая воздух из легких, наполняющая рот и нос гнилой протухшей водой и жидкой грязью. Потом была боль в пальцах и ребрах. А еще очень болела голова.

Волосы болели. И нос болел. Очень сильно болел нос...

Сильные руки...

Теплое тело...

И Тишина...