***

Тишина способствует мыслям.

Эту нехитрую истину Кано постиг еще в детстве, когда, сбегая от забот, прятался в своей комнате и с головой уходил в сюжеты любимых книг. С годами времени на чтение у него почти не осталось, но привычка оставаться наедине со своими мыслями никуда не делась, ведь только в тишине он мог расслабиться и тщательно обдумать произошедшие события, позволив кусочкам разорванных картин соединить свои неровные края и выстроиться в логическую цепочку причин и следствий.

Да, тишина благостна. Но и она таит в себе подводные камни. Смертельно опасные острые рифы, о которые разбиваются корабли сознания.

Именно в тишине разум порождает совершенно безумные ужасающие образы, заставляющие встревоженную душу метаться в агонии чаще всего надуманных, но от того не менее губительных страхов, избавиться от которых порой невозможно.

Кано приложил пальцы к вискам и с силой надавил на них, массируя кожу круговыми движениями, в надежде унять не стихающую боль, поселившуюся в голове несколько дней назад.

Слишком много информации. Слишком много переживаний. Слишком много плохих новостей... тревожных, взвинчивающих нервы до предела.

Дела в Токио обстояли просто ужасно. Токей окончательно взбесились и теперь громили всё, что когда-то с таким трудом создавалось им и Катсу.

Кано понимал, что по-другому и быть не могло, ведь Йошифуми был не последним человеком в группировке, и его смерть стала болезненным ударом для главы клана. Впрочем, о своем поступке Кано не сожалел, и, единственное, что его ужасно огорчало, это отсутствие сил для равноценной борьбы с этими ублюдками.

Сейчас они с Катсу были слишком слабы, чтобы отстаивать и защищать свои территории. А бездумно размениваться жизнями своих людей в бесплотной попытке удержать власть, было глупо и бессмысленно. Поэтому Катсу приказал им разъехаться и затаиться, пообещав, что ни одна потеря не останется безнаказанной. Вот только, когда это произойдет, никто не знал. А до тех пор, как брат и предсказывал, кровь будет литься долго, и ее будет бесконечно много.

Но Кано тревожила не только ситуация в Токио. В его собственной семье, так же творилось чёрт знает что.

Особенно его беспокоил Видегрель, который без видимых на то причин и нормальных объяснений уехал в Европу. Несносный мальчишка убеждал Кано в том, что всему виной стала ссора с любовником, но, как выяснилось позже, ситуация была куда хуже, чем банальное недопонимание между любящими сердцами.

Лезть в работу сына Кано не собирался, но случившаяся в клубе трагедия затронула не только пострадавшего мальчишку, но и отпрыска Сэйджи Мураками. А Мураками, как известно, так же был довольно скор на расправу. Впрочем, никаких претензий местный оябун их семье не выдвигал, но именно это и напрягало Кано больше всего.

Верить распространяющимся со скоростью лесного пожара слухам мужчина не хотел, и ждал возвращения Видегреля, чтобы лично обсудить с ним произошедшее. Но паршивец не только не торопился посвящать отца в свои проблемы, но и старательно избегал встречи с ним, ограничиваясь телефонными звонками и пустой болтовнёй, при этом увиливая от ответа, когда Кано напрямую спрашивал его о том, что произошло в клубе. Поэтому мужчине оставалось лишь ждать, когда Видегрель сам соизволит посвятить его в курс дела. Ждать и изводить себя мыслями, полными не самых приятных предположений.

Кано посмотрел на часы и поднялся с кресла, в котором просидел несколько часов к ряду. Потянулся, разминая затекшие мышцы спины, и вышел из кабинета.

Близился обед, и он хотел собрать свою разбитую на мелкие осколки семью за одним столом, надеясь, что хотя бы такая сплочённость поможет им справиться с невзгодами и придаст сил жить и двигаться дальше.

Но даже такую малость осуществить не получалось.

Акено уехал в клуб к Видегрелю, чтобы поговорить с братом и убедиться в том, что Мураками ему не угрожает. Конечно, это можно было сделать и по телефону, но вредный мальчишка не отвечал на звонки и лишь написал сообщение, что с ним все хорошо, и беспокоиться не о чем. Да только это его «не о чем беспокоиться» вызвало в душе Кано настоящее бешенство, особенно после того, как перед домом они нашли разбитую машину Мишеля. В салоне никого не оказалось, но рядом на дроге были видны следы от шин еще одного автомобиля, и в целом представшая взору картина очень напоминала похищение. А, учитывая то, что некоторые охранники, работающие у Видегреля, стали систематически пропадать или странным образом калечиться, беспокойство Кано нельзя было назвать беспочвенным.

Конечно, он понимал чувства Мураками и его непреодолимое желание узнать, кто стал причиной плачевного состояния Ичиро, но действия мужчины переходили все границы, а Кано очень не любил чувствовать себя загнанным в угол. И, если за вчерашним инцидентом у ворот их дома стоит Мураками, то Нью-Йорк, как и Токио, захлебнется в крови.

От этих мыслей в груди Кано начало просыпаться бешенство. И, чтобы не сорваться на ни в чем не повинных домочадцах, мужчина с силой сжал кулаки и, прежде чем постучать в комнату Рёты, призвал себя к спокойствию.

Мальчишка на стук никак не отозвался, и Кано вновь постучал, только теперь чуть громче.

- Рёта, обед через полчаса, - сказал он запертой двери и, понимая, что никто ему не откроет, направился по коридору к лестнице, ведущей на первый этаж.

После всего произошедшего Рёта замкнулся в себе. Стал не в меру агрессивным, не подпускал к себе и Дайки никого, кроме Акено, и совсем не выходил из комнаты, запираясь в ней вместе с мальчишкой. И лишь несколько дней назад он, наконец, прервал свое добровольное затворничество и постепенно начал выходить из комнаты вместе с ребенком. Однако его выходы были очень редкими и лишь при условии, что Акено или сам Кано будут рядом.

Для Кано это стало большой неожиданностью, ведь Рёта никогда не питал к его персоне теплых чувств. А теперь, стоило ему выйти из кабинета или из спальни, и мальчишка тут же выбирался из своего убежища и присоединялся к нему. Иногда заводил какой-нибудь ничего не значащий разговор, но чаще всего просто молчал и, прижимая к себе Дайки, смотрел в пустоту мёртвым взглядом.

Кано тяжело вздохнул.

Тени. От этих детей, которые еще совсем недавно были живыми и полными сил и энергии, остались только полупрозрачные тени, смотреть на которые было больно и страшно.

Но была еще одна тень, неслышно следующая за Кано по пятам и тем самым безумно раздражающая мужчину. Ведь, несмотря на то, что двигалась эта тень совершенно бесшумно, сопела она довольно громко.

Кано резко остановился на середине лестницы и, не поворачиваясь, рассерженно бросил:

- Ну и сколько ты еще будешь вот так ходить за мной немым укором? Я же сказал тебе возвращаться к отцу. Я больше не держу тебя. Возвращайся домой, ты ведь так мечтал об этом. Все уши мне в Токио прожужжал своим нытьем!

Сэт упрямо смотрел мужчине в затылок и хмурился.

- Я ведь сказал, что не уйду, - сказал он. - Можете прогонять меня сколько угодно, это ничего не даст. Я не собираюсь разрывать с вами контракт, так что вам придется терпеть меня и дальше. У вас нет оснований увольнять меня. Лучшего юриста, чем я, вам не найти. Ищите где угодно, я все равно превзойду любого.

Слова мальчишки бесили Кано, раздражали до чертиков, доводили до белого каления, и он не сдержался. Резко развернулся и, схватив Сайтона за грудки, сильно сжал пальцы, сминая в ладони дорогую ткань его рубашки.

- Ты же так рвался домой, - зашипел мужчина, глядя парню в глаза. - Ты же так сильно хотел вернуться под крыло к своему папочке! Так что же изменилось? Чувство вины замучило? К черту его! Пошли его к чертям, и живи спокойно. Ты ни в чем не виноват. Совершенно ни в чем. Я предупреждаю тебя в последний раз, если ты не уберешься из этого дома, этот контракт тебе будет сниться в кошмарах. Я тебе это гарантирую.

- И что вы сделаете? - спросил Сайтон, совершенно не испугавшись гневной вспышки старика. - Завалите меня работой? Заставите заниматься махинациями? Я готов. Если вам нужна квалифицированная помощь, просто скажите, и я постараюсь сделать все, что в моих силах.

«Вот же мелкий мерзавец!» - мысленно взревел Кано. – «И ведь не убедишь упрямца. И не объяснишь. Но...»

- Я не нуждаюсь в услугах юриста, - криво усмехнулся Кано, решившись на подлость. – А вот любовник мне не помешает. Поэтому, если хочешь остаться в этом доме, тебе придется делить со мной постель. Сегодня вечером придешь ко мне в спальню, и мы обговорим с тобой новые условия нашего сотрудничества.

Он разжал пальцы и, отвернувшись от парня, продолжил спускаться вниз.

- У тебя есть время до вечера. Выбор я оставляю за тобой.

Больше Кано ничего не говорил.

«Мальчишка! Глупый самонадеянный мальчишка», - ругался мужчина беззвучно, не обращая никакого внимания на все еще плетущегося позади него юриста.

Не будь ситуация настолько критичной, Кано ни за что не отпустил бы Сайтона от себя. Но сейчас он просто не мог позволить пострадать еще и этому упрямцу. Вот и прогонял его, хотя и понимал, что, по сути, идти Сайтону некуда.

Родной отец даже на Рождество парня не позвал, хоть и знал, что Сайтон в Нью-Йорке. Кано видел, как после непродолжительного разговора с Итаном, на лице Сайтона отразилась такая обида, что у него самого сердце сжалось от тоски и обиды за парня. Только поэтому он всю рождественскую неделю не трогал Сэта, но теперь парня надо было прогнать, ведь ситуация и атмосфера вокруг их семьи накалялась с каждой секундой все сильнее. И Кано сделал ставку на оскорбление. Предложение стать шлюхой, а не юристом, должно было болезненно задеть гордость парня и подтолкнуть его к разумному выбору – безопасности вдали от семьи Игараси.

***

Сэт нахмурился еще сильнее, но ничего не сказал, и привычно последовал за стариком в столовую.

Ультиматум, поставленный мужчиной, был хоть и неожиданным, но особо Сайтона не удивил. Парень не был идиотом, и замечал взгляды, которые старик иногда бросал на него. И прекрасно понимал, что рано или поздно этот вопрос всё равно всплывёт.

«Любовник так любовник», - подумал Сэт отстраненно.

Тысячи людей занимаются однополым сексом и не жалуются. Если воспринимать это как необходимую разрядку для организма, можно и потерпеть. В конце концов, это даже полезно. И, к тому же, удобно, ведь теперь не придётся стараться самому.

С какой стороны ни посмотри, одни сплошные плюсы.

Господину Игараси не удастся так легко от него избавиться. Он стал причиной слишком многих бед, чтобы как крыса сбегать с тонущего корабля. Он слишком многим обязан этому обозленному на всех и вся человеку, чтобы бросить его, когда юридическая помощь может пригодиться ему в любую секунду.

Он должен сделать все возможное, чтобы отдать японцу должное. И сделает, даже если ради этого придётся пожертвовать своим телом.

***

- Рёта, идем обедать.

Тихий голосок Дайки раздался прямо над ухом, и парень резко распахнул глаза, уставившись на мальчика.

- Акено вернулся? - спросил он охрипшим со сна голосом.

- Не знаю, - ответил Дайки. – Нас Игараси-сама позвал. Сказал, чтобы мы спускались.

- Хорошо.

Рёта кивнул и потрепал мальчика по черным волосам, после чего нехотя поднялся.

- Почему ты всё время спишь? – спросил Дайки. – Мне скучно.

- Только днем и могу спать, - ответил парень. - Ночью страшно.

- Я же с тобой. И Акено с тобой. Мы тебя охраняем.

- Знаю, малыш, - натянуто улыбнулся Рёта, и тяжело вздохнул.

Вспоминать о ночи не хотелось. Темное время суток оказалось сродни проклятию. И даже объятия Акено не позволяли Рёте расслабиться хоть на миг и прикрыть глаза.

Он всё ожидал, что сейчас дверь слетит с петель, и в комнату ворвутся люди из семьи Токей. Убьют Акено, а Дайки отнимут. И сделают с ним что-то ужасное. Что-то такое, что окончательно сломает хрупкое душевное здоровье мальчика.

И только днем приходил покой, и Рёта мог отдохнуть от ночного бдения. А еще покой приносил Игараси-сан. Рядом с ним всегда было безопасно. Этот человек тысячу раз доказал, что рядом с ним его семье ничего не угрожает. Вот только сердце у мужчины было хоть и храброе, но слабое. И Рёта очень боялся, что однажды оно не выдержит, и мужчина умрёт. И тогда им всем придется несладко. Они останутся один на один с большой бедой, и никто их не защитит, потому что во всём мире, кажется, только этому человеку есть дело до подобранных им на улице и обогретых детей.

Быстро одевшись в более или менее приличные вещи, Рёта с Дайки спустились вниз и тут же сели поближе к Игараси-сану, как раз напротив его юриста, который тоже, словно предчувствуя беду, ни на шаг не отходил от мужчины.

- Акено не вернулся? - тут же задал интересующий его вопрос Рёта, глядя прямо на Игараси-сана и сжимая под столом ладошку Дайки, словно ища у него поддержки. - Почему он так долго? Он с охраной? Он звонил? С ним всё хорошо?

- Сколько вопросов! – Кано закатил глаза в притворном возмущении, хотя и понимал переживание парня.

Акено действительно задерживался, и волнение Рёты было вполне обоснованно, но сейчас оно создавало панику, которая была совершенно не к месту.

- Акено скоро вернется, - всё жё ответил мужчина, когда мальчишка насупился и встревоженно посмотрел на Дайки. – Не стоит волноваться на пустом месте. Если он задерживается, значит, на то есть свои причины. Если бы что-то случилось, мы бы уже знали. А теперь хватит прожигать меня взглядом. Ешь. И после обеда я буду ждать тебя в своем... в кабинете. У меня есть к тебе серьёзный разговор. А теперь позакрывали рты и обедайте.

Рёта пожелал всем приятного аппетита и принялся елозить вилкой по тарелке.

Сегодня меню состояло из европейской кухни, которая нравилась парню, но сейчас ему кусок в горло не лез. И как бы он ни старался проглотить хоть что-то, попытки удержать еду в желудке требовали от него больших усилий.

Рёта все время поглядывал то на Игараси-сана, то на часы, то на Сайтона, который тоже почти не притронулся к еде. И, вдруг, поймал себя на том, что вот уже несколько минут подряд держит вилку над тарелкой и бездумно наблюдает за тем, как она дрожит в его руке.

Кано ел и внимательно наблюдал за всеми присутствующими за столом.

Сайтон хмурил брови и о чем-то размышлял.

«Думай, мальчик мой, думай», - мысленно просил мужчина юриста. – «Прими мудрое и единственно верное решение, и беги от нашей семейки как можно дальше, пока ураган событий не поглотил тебя окончательно и бесповоротно».

Дайки уплетал мясо за обе щеки и смешно облизывался каждый раз, когда соус ненароком попадал на его очаровательный носик.

А Рёта... С Рётой всё было намного сложнее.

Мальчишка... не сломанный, но надломленный. Сидит, смотрит в пустоту и всё думает о чем-то плохом. Всё рисует себе ужасы и придумывает кошмары. И с этим надо было что-то делать.

Кано положил вилку на тарелку и промокнул губы салфеткой. После чего медленно поднялся из-за стола и коротко бросил:

- Рёта, иди за мной. Сам. Дайки побудет под присмотром Сайтона. И не спорь.

Парень вздрогнул и уронил вилку в тарелку, которая отозвалась резким звоном. Горло сдавило от какого-то жуткого страха, и он повёл плечами, пытаясь унять неприятную дрожь, прошедшую по позвоночнику.

- Игараси-сан, я не хочу оставлять Дайки. Я... - Рёта тяжело вздохнул и прикоснулся к мальчику, словно пытаясь удостовериться, что с ним всё в порядке. - Можно, он пойдет со мной? Он не будет мешать. Он никому никогда не мешает и не лезет в разговоры.

Кано повернулся к мальчишке и чуть сощурил глаза.

- Ты мне не доверяешь? Или ты не доверяешь Сайтону? - спросил он строго, видя, как Рёту от напряжения начинает колотить крупная дрожь.

«Прости, малыш, но ты пока ещё не понимаешь, что так будет лучше».

- Кто из нас двоих, я или мой юрист, пугает тебя больше всего?

Парень тяжело сглотнул и ответил:

- Никто из вас. А те, кто могут в любой момент вынести хлипкую дверь и ворваться сюда. Что, если Токей и сюда доберутся? Что им стоит прислать киллеров, чтобы нас всех поубивали?

Кано нахмурился ещё сильнее.

- Скажи-ка мне, Рёта, - негромко проговорил он, - ты действительно считаешь меня совершенно бесполезным и бесчувственным скотом? Или только притворяешься? Думаешь, если бы была хоть маленькая, хоть самая незначительная опасность, или вариант того, что Токей до нас доберется, я бы отпустил Акено одного? Я бы позволил Видегрелю разъезжать по Европе? Ты действительно так считаешь?!

- Я не знаю, - сдавленно проговорил парень дрожащим голосом, чувствуя, как на глазах выступают слезы. - Где Акено? Где Видегрель? Почему их обоих нет? И почему Сайтон не отходит от вас ни на шаг, словно тоже опасается, что вас, вдруг, не станет? Думаете, я не понимаю ничего? Мне не десять лет! Я видел, что эти люди творили в борделе. Для них нет ничего святого. И мне страшно. Я никогда ничего не боялся, потому что всегда думал, что лучше умру, чем позволю себя... с собой... - губы парня задрожали, а по щекам скатились слезы, которые он не сумел сдержать. - Но я не мог даже пальцем пошевелить, когда это случилось. Я чувствовал себя ничтожеством, не способным защитить свое тело для Акено. Меня касались другие мужчины и... Вы хоть представляете, как ему противно после всего находиться рядом со мной?!

- Рёта, не плачь!

Дайки вскочил со своего стула и прижался к парню. А тот не выдержал скопившегося в душе напряжения и разревелся как ребёнок, уткнувшись в плечо мальчишки. И тут же почувствовал, как объятия слабеют, и Дайки словно оттаскивают от него.

- Что? Нет... Нет!

Рёта бросился к Сайтону, который взял мальчика на руки, но мужчина остановил его, холодно бросив:

- Я ничего ему не сделаю. Но, по-моему, он и так слишком настрадался, чтобы смотреть на твою истерику. Успокойся и иди с Игараси-саном, а мы будем ждать вас в гостиной.

- Дайки... - позвал Рёта едва слышно, и мальчик посмотрел на него немного испуганными, грустными глазами.

Но, тем не менее, вырваться не пытался. Он не боялся Сайтона и обнимал его за шею тонкими ручками, прижавшись щекой к плечу мужчины.

- Не плач, Рёта, иди с Игараси-сама, - попросил мальчик и спрятал лицо, еще крепче обнимая Сайтона, который понёс его прочь из столовой.

Истерика парня била по нервам Кано, но ни один мускул не дрогнул на его лице. И всё же, когда Сайтон унёс Дайки, и они с Рётой остались вдвоём, голос мужчины смягчился.

- Пойдём. - Кано подошёл к парню и приобнял его за плечи. - Пойдём, малыш, нам надо поговорить, и сделать это лучше в спокойной обстановке.

Рёта вздрогнул от его прикосновения, но не отстранился, а лишь закусил губу, стараясь справиться с истерикой.

Парень действительно старался, но то, что произошло с ним, сильно травмировало его душу. Заставило крепкий и сильный дух покрыться трещинами, залатать которые будет очень сложно. Это было ужасно и невыносимо больно, видеть, как сильный человек медленно опускается на колени перед страхом.

Проводив мальчишку в кабинет и усадив его в кресло, Кано закрыл дверь на ключ и сел за стол. Несколько мгновений молчал, позволяя парню взять себя в руки и успокоиться, а потом сказал:

- То, что с тобой случилось, действительно ужасно. Но ты не прав, полагая, что Акено противно. Неприязнь Акено полностью тобой придумана. Он любит тебя. Любит и понимает, что, как бы ты ни старался, ты был не в силах что-либо изменить. Я хочу, чтобы ты понял это. Чтобы перестал мучить себя и его. Он ведь счастлив уже только от того, что ты жив. И он боится не меньше тебя. Только вот его страхи, в отличие от твоих, обоснованы. Я вижу, что происходит. Вижу и ничего не могу сделать. Совершенно ничего.

Кано тяжело вздохнул и замолчал. Он не ждал от мальчишки ответа. Он вообще не рассчитывал на то, что тот поймет хоть слово из сказанного им, но попытаться стоило. Ради Акено, ради Дайки, ради самого Рёты.

- Ты страдаешь сам и заставляешь страдать его. К тому же ещё и Дайки мучаешь. Ему нужно забыть о произошедшем. А своими страхами и параноидальной опекой, ты только сильнее распаляешь в нём воспоминания. Отпусти его. Позволь ребёнку наслаждаться его детством. Выйди с ним на улицу, покатай его на санках, поиграйте в снежки. Да хоть снеговика слепите. Но не сидите целыми днями взаперти. Не загоняй его в тюрьму твоих кошмаров, Рёта. Он не уйдет от тебя, и с ним ничего не случится.

Рёта слушал мужчину и едва сдерживался, чтобы не закричать от отчаяния.

Он мог бы попытаться объяснить, что с ним на самом деле происходит, но разве этот человек поймет его?

- Акено не прикасается ко мне, - едва слышно проговорил парень, опуская вновь увлажнившиеся глаза и чувствуя, как щёки начинают гореть от стыда за то, что он осмелился это произнести. - Спит рядом, но... и только. Он жалеет меня... Может быть даже любит. Но мое тело... это грязное тело ему больше не интересно. Он говорил, что ему не противно. Ласкал меня после других мужчин. Но теперь я понимаю, что он просто пытался меня успокоить, чтобы я ничего с собой не сделал. А теперь... он просто спит рядом, а я умираю от ужаса каждую ночь, понимая, что не нужен ему. Понимая, что без него я не выживу. И мне всё время кажется, что его заберут. Мафия... или другой... другой парень, который не будет испачкан чужими. И я даже требовать от него ничего не могу, потому что я больше не принадлежу ему. Я какая-то шваль, которую пользовали несколько часов подряд без перерыва. Разве после всего я имею право требовать от него верности и любви? Я теперь не имею права ни на что! Я как пустое место... А Дайки... я и держусь-то только потому, что он рядом. Пусть частично, но его объятия, его привязанность греют меня. Я не могу отпустить его, потому что останусь один. Совсем один во мраке отчаяния.

- Рёта, послушай меня внимательно.

Кано медленно поднялся со своего кресла и обошел стол. Встал за спиной парня, понимая, что такие действия сейчас пугают его, и положил ладони на его плечи, несильно сжимая их, чтобы успокоить.

- Акено не трогает тебя не потому, что ему противно. Всё не так. Если бы ему было неприятно, он не прикоснулся бы к тебе еще тогда. А сейчас... Ты хоть на мгновение можешь представить, как ему страшно? Рёта, он до сумасшествия боится сделать тебе больно. Я могу сказать, о чем он думает, я слишком хорошо его знаю, что бы понять его мысли. Акено считает, что, прикоснись он к тебе, что, начни ласкать или требовать от тебя любви, ты сломаешься. Он боится, что тебе самому неприятны прикосновения и ласки. Что любая активность с его стороны будет неизменно воскрешать в твоей памяти те ужасные часы. Он не хочет, чтобы ты ненавидел его за эти воспоминания, а сам ты к нему не ластишься, сторонишься, замыкаешься.

Кано замолчал и сместил руку с плеча мальчишки на его голову. Запустил пальцы в его волосы и принялся мягко перебирать непослушные густые пряди, как делал это, когда Видегрель был еще маленьким и нуждался в поддержке.

- Дети... какие же вы еще дети... – Вздохнул Кано. - В свое время я совершил бесконечное множество ошибок. Их было так много, и все они были подобны ножевым ранениям в сердце. Не повторяйте их. Акено скоро вернётся, и ты должен с ним поговорить. Дайки побудет со мной в это время. Надо прекращать уже эту похоронную процессию и начинать жить. Ты же сам чувствуешь, что этот дом превращается в склеп. Я не хочу, чтобы мы стали ходячими мертвецами, а всё идет именно к этому.

Чувствуя ласковые прикосновения мужчины, Рёта откинулся немного назад и прикрыл газа, понимая, что дрожит. От боли, от облегчения, от приятных мурашек, бегающих по коже. Он забыл, что такое ласка. Забыл, что такое прикосновение сильных рук. Он так хотел верить Игараси-сану. Так хотел верить, что Акено всё ещё любит и хочет его. Хочет это тело, которое горит в его присутствии, словно охваченное пламенем. Он так хотел верить, что получится всё забыть и начать жить заново. С Акено, с Дайки... забыть всё-всё, и никогда не вспоминать.

Рёта молчал, но Кано чувствовал, что мальчишка расслабляется. Чувствовал, как дрожь уходит из его тела, и дыхание становится ровным и спокойным.

«Вот и хорошо», - думал мужчина. – «Вот и замечательно. А Акено еще получит на орехи за такое обращение со своим любовником. Это же надо было такое придумать! Как дитя малое, право слово. Словно забыл, как успокаивать надо».

- Ну так что ты решил, малыш? Доверишь мне Дайки на день?

- Да, - тихо проговорил парень. - Да, заберите его ненадолго, иначе я его сам в могилу сведу этим заточением.

Рёта сглотнул тяжелый ком, вставший в горле, и через силу улыбнулся.

- Я понимаю, как глупо себя веду. Я все понимаю, Игараси-сан. И я тоже хочу, чтобы всё стало, как прежде. Хочу быть счастливым. И, чтобы Акено тоже был счастлив. И, чтобы Дайки... и, чтобы в нашей семье всё было спокойно. И, чтобы наладилось в Токио, и ваш брат справился с Токей. Он ведь справится? Он ведь такой же сильный и смелый как вы? Мы сможем когда-нибудь вернуться домой?

- Сможем, Рёта. Не сейчас, но обязательно сможем, - уверенно ответил Кано и отошел от мальчишки. - Мы обязательно вернемся домой.

Он подошел к двери, открыл замок и, провернув ручку, сказал:

- Пойдём. Тебе надо поесть, иначе совсем прозрачным станешь, и окончательно растеряешь все силы.

Рёта кивнул и поплелся за мужчиной.

Они молча миновали гостиную, где Сайтон, завязав Дайки глаза его же теплым шарфом, теперь убегал от него, хлопая в ладоши, а мальчик, хохоча во весь голос, пытался его поймать, смешно размахивая руками перед собой.

Сердце Рёты сжалось от тоски.

Ребенок соскучился по играм и веселью, а он закрылся вместе с ним в комнате, трусливо поддавшись глубокому отчаянию и страху.

Не желая отвлекать мальчика от игры, Рёта все же сел за стол и заставил себя опустошить тарелку. После чего вместе с Игараси-саном пошел в гостиную и там, чуть улыбаясь, наблюдал за тем, как Дайки, визжа от восторга, использует Сайтона в качестве ездовой лошадки, заставляя того ползать на коленях и возить его на себе по всей комнате.

- Фух! Умотал, малыш.

Сэт, смеясь, завалился на бок, прямо на пол и, стащив с себя ребёнка, ещё немного пощекотал его, а потом сел и крепко обнял, чтобы успокоить. Через несколько мгновений Дайки перестал дурачиться, и теперь, счастливый, сидел на коленях мужчины, дергая его за растрепанные, торчащие во все стороны волосы.

Детский смех грел душу Кано. Наполнял, казалось, промерзшее помещение теплом и светом. И даже Рёта впервые за последние дни улыбался, глядя на то, как дурачатся ребёнок и... взрослый ребёнок.

Кано хмыкнул и потянулся за газетой, лежавшей на небольшом журнальном столике. Открыл её, пролистнул несколько страниц, про себя отмечая, что ничего нового и интересного в мире не произошло, и принялся изучать новости о финансовом положении дел в стране. Ситуация была неутешительной, но и не такой плохой, как некоторые партнеры по бизнесу пытались ему представить.

Он не успел дочитать и страницы, как в гостиную вошел Акено. Парень был совершенно спокоен, а это значило только то, что причин для волнения нет, и с Видегрелем, как и с его любовником всё в порядке. А машина у ворот не более чем их совместная «шалость».

От сердца Кано отлегло, а охватившая его тревога нехотя ослабила свои тиски. И потому мужчина решил не медлить, и дать Акено и Рёте возможность выяснить отношения.

- Сайтон, Дайки, собирайтесь, - поднимаясь с дивана и возвращая газету на место, сказал он. - Нам надо развеяться.

А потом повернулся к Акено и, приблизившись к нему, негромко сказал:

- Тебе надо привести в порядок свои отношения. Не будь идиотом, не ломай свою жизнь.

Кано хлопнул парня по плечу и вышел из гостиной, слушая, как за его спиной Сайтон что-то негромко рассказывает Дайки, от чего мальчишка заливается радостным смехом.

Рёта смотрел на то, как Сайтон помогает Дайки одеться, и ёжился, украдкой бросая на Акено тревожные взгляды.

Вроде бы с ним всё хорошо. И вроде бы он тоже немного развеселился, когда увидел, что в доме больше не царит гнетущая атмосфера.

Но еще парень чувствовал, как с каждой секундой его самого стремительно покидает уверенность и накрывает паника. А, когда дверь за остальными домочадцами закрылась, Рёта не выдержал, и, вскочив с дивана, бросился к себе в комнату, желая запереться на три замка, лишь бы не начинать с Акено непростой, но такой необходимый им обоим разговор.

***

Акено уехал в «Алый Куб» сразу после завтрака. И вот теперь, когда день перевалил за середину, возвращался домой. Мишель так и не смог внятно объяснить, что случилось с Видегрелем и где он сейчас. Но уверял, что Мураками-сан к этому инциденту не имеет никакого отношения, потому что всего несколько часов назад звонил и вновь требовал встречи с владельцем клуба. Подобная требовательность со стороны Мураками-сана не нравилась Акено, но, в то же время, давала надежду на то, что с Видегрелем всё в порядке, и ему ничто не угрожает.

И всё же поведение брата расстраивало Акено.

Видегрель вечно заставлял всех волноваться и при этом совершенно не думал о чувствах тех, кому он дорог. А еще он очень нехорошо поступал с Мишелем, бросая на него всю ответственность за ведение дел клуба. Поэтому Акено решил немного помочь Мишелю и разобраться с некоторыми безотлагательными делами.

К тому же, разбирая бумаги Видегреля и перепроверяя горящие контракты, Акено хоть ненадолго, но всё же смог отвлечься от гнетущих его мыслей о Рёте, который с каждым днем отдалялся от него, превращаясь в полуразмытую тень того человека, которым был раньше.

Акено было плохо из-за того, что он не мог помочь Рёте справиться со страхами, терзающими его душу. Ему было до сумасшествия паршиво от того, что он оказался бессилен в своих жалких попытках поддержать любимого человека. А Рёта тем временем всё сильнее замыкался в себе и отталкивал Акено, сознательно отказываясь от общения.

Всё это тяжелым камнем ложилось на плечи мужчины и заставляло его чувствовать себя совершенно мерзко. Акено без конца изводил себя мыслями о том, что именно его присутствие рядом с Рётой является основной причиной затворничества парня. Ведь, как ни крути, а именно из-за него Рёта и попал в лапы тех ублюдков.

Разобравшись с бумагами, Акено попросил Мишеля сразу же позвонить им, как только от Видегреля появятся хоть какие-то известия, и, попрощавшись, отправился домой, где его ждал неожиданный, но очень приятный сюрприз.

Едва переступив порог, мужчина сразу же заметил изменившуюся в доме Видегреля атмосферу. Словно холод и стужу, которые поселились в этом особняке вместе с их появлением, разогнало горячее летнее солнце. Там, где еще совсем недавно царило гробовое молчание, теперь звучал смех. Искренний веселый смех ребёнка, проникающий в заиндевевшие души домочадцев и согревая их своим нежным теплом.

А, заглянув в гостиную, Акено и вовсе лишился дара речи от охватившей его радости.

Дайки заливался хохотом, играя с Сайтоном. С вечно угрюмым, беспробудно серьезным и нелюдимым юристом, который сейчас выглядел по-детски непосредственно и даже, кажется, счастливо. Рёта улыбался, наблюдая за ними. А Кано по своему обыкновению делал вид, что его всё это не касается, хотя и на его губах играла теплая, но почти незаметная улыбка.

Несколько мгновений Акено ошалело таращился на всё происходящее, думая, а не сошел ли он с ума, но, стоило Кано заметить его появление, как веселье тут же прекратилось.

Мужчина отложил газету на журнальный столик и, стремительно поднявшись, велел Сайтону и Дайки одеваться для прогулки. А потом подошел к Акено и, хлопнув его по плечу, попросил парня не быть идиотом, и удалился, оставив его наедине с Рётой.

Акено понимал, что Кано хочет возвратить мир в семью. Что хочет вернуть покой и радость в их души. И сам желал этого не меньше. Но все надежды на благоприятный исход рухнули подобно карточному домику, когда лицо Рёты исказилось от ужаса, и он, вскочив, бросился в свою комнату.

Когтистая лапа отчаяния сдавила сердце Акено. И яд осознания, что Рёта ненавидит его, заструился по венам, медленно и неотвратимо убивая мужчину.

Несколько мгновений Акено смотрел на лестницу, по которой взбежал парень, и, тяжело вздохнув, направился следом за ним.

Кано прав, настала пора во всём разобраться и... смириться с тем, что он больше не нужен Рёте.

Акено не стал проверять, заперта дверь или нет. Просто протянул руку и коротко постучал, ожидая ответа, а, когда его не последовало, негромко сказал, прислоняясь лбом к прохладной деревянной поверхности:

- Рёта... – любимое имя колючим комком застряло в горле, и Акено тяжело сглотнул, призывая себя к спокойствию. - Рёта, нам надо поговорить.

***

Рёта ужасно боялся, но ничего не мог с собой поделать. Страх отдавался в пальцах парня сильным покалыванием и тянущей болью в груди и желудке. И Рёта пожалел, что всё же согласился съесть обед, потому что его ужасно тошнило. А ещё он пожалел о том, что согласился поговорить с Акено наедине, потому что, если бы они поговорили в присутствии Игараси-сана, ему было бы не так страшно.

Парень стоял, вжавшись спиной в стену напротив двери, которую почему-то так и не запер, и с трудом держался на подкашивающихся ногах, которые могли подвести его в самый неподходящий момент.

А когда Акено позвал его, Рёте стало ещё хуже.

Желудок подвело, и тошнота комком подступила к горлу, опалив язык горькой желчью. Во всем теле неприятно заныли суставы. Но парень всё же собрался с силами и сказал:

- Дверь открыта.

Простое приглашение войти в комнату отозвалось в душе Акено щемящей болью.

Дверь открыта. Но вот откроет ли Рёта ему свое сердце? Позволит ли войти в свою душу? Позволит ли остаться в ней?

В груди неприятно потянуло, и Акено чуть не взвыл от досады из-за собственной беспомощности и бесполезности, но тут же одернул себя.

Сейчас кто-то должен быть сильным. Кто-то из них двоих должен, наконец, разорвать этот чёртов замкнутый круг и сделать шаг вперед. Вот только впереди были лишь пустота и бездна. И от этого маленького шага зависит, смогут ли они с Рётой возвести мост над пропастью, которая пролегла между ними.

Акено сделал глубокий вдох и, толкнув дверь, сделал несколько шагов вперед. Остановился и чуть не застонал, увидев, как Рёта испуганно жмется к стене.

Грудь парня часто и судорожно вздымалась. Губа была закушена до крови, руки сжаты в кулаки так сильно, что побелела кожа, а в больших красивых глазах темными водами отчаяния плескался страх.

- Рёта. - Глухой выдох сорвался с губ Акено. - Ты боишься меня? Если так, то...

Слова застревали в горле Акено. Царапали грудь. Жалили сердце. И, чтобы продолжить, мужчине пришлось сделать над собой неимоверное усилие.

- Если ты боишься, я уйду. Я не хочу тебя пугать...

- Где ты был? – спросил Рёта голосом, больше похожим на шёпот, в котором слышался вопль испуганной души. - Почему так долго?! Я думал, с тобой что-то случилось... я себе места не находил... где ты был всё это время?

Рёта говорил с надрывом, и Акено видел, как парня колотит сильная дрожь, но от гнева или от страха мужчина понять не мог.

Ему хотелось подойти к Рёте, обнять, крепко прижать к себе и пообещать, что бояться больше нечего. Сказать ему, что всё хорошо, что всё у них непременно наладится...

Но вместо этого Акено лишь сделал короткий шаг вперед и тихо ответил:

- Я был в «Алом кубе». Мишелю нужна была помощь, и я...

«Да что же это такое?» - мысленно возопил Акено, проклиная себя за слабость и неуверенность. – «Откуда взялась эта чёртова робость? Это твой мальчик! Твой! И он волновался о тебе. Переживал. А ты стоишь как истукан и даже не пытаешься его успокоить. Точно идиот!»

Акено тряхнул головой и, взяв себя в руки, сделал несколько быстрых шагов к парню. Остановился, почти прижавшись к нему. Протянул руку и осторожно, словно боясь спугнуть, убрал с лица Рёты прядку темных волос.

- Прости, маленький. Прости. Ты волновался, а я как последний придурок занимался всякой ерундой.

- Какой ерундой? – спросил Рёта растерянно.

Из-за сильного волнения он слышал только обрывки фраз: в «Алом Кубе», «Мишелю», «Ерундой»... но в душе уже поднималось что-то страшное, что-то до безумия эгоистичное, что-то из прошлого... Оно рвалось наружу жутким воплем боли и раздражения. И Рёта не смог сдержаться. Он закричал и, ударив Акено в грудь со всей силы, набросился на него с обвинениями, выплескивая весь тот кошмар, что скопился у него в душе:

- Ты изменяешь мне! Ты изменяешь мне в этом чёртовом клубе! Лучше бы ты меня убил собственными руками, чем то, что ты делаешь со мной! Зачем ты так поступаешь со мной, Акено?!

Новый удар, новый истеричный вопль до срыва голоса:

- Я такой противный? Я такой мерзкий, что ты брезгуешь мной?! Акено...

Рёта рвано выдохнул и, вдруг, разрыдался, сминая пальцами свитер на груди любовника. А потом согнулся от невыразимого чувства пустоты внутри и от невыносимого чувства обреченности, и стал дергать мужчину за одежду, приговаривая:

- Акено... мне так больно... мне больно... мне очень больно...

Так долго сдерживаемая в бескрайней душе Рёты истерика выплескивалась потоком рыданий, обвинений и упрёков. И всё, что Акено мог сделать, чтобы успокоить его, это прижать рыдающего мальчишку к себе и крепко-крепко обнять, чтобы не смог двигаться, чтобы не смог вырваться.

- Я не изменял, - проговорил Акено негромко, глотая слезы ненависти к самому себе и умоляя богов, чтобы Рёта его услышал. – У меня и в мыслях подобного не было. Рёта, ты самое дорогое, что у меня есть. Ты моя жизнь. Ты мой единственный смысл. Я только твой и только для тебя. Так было всегда, и так будет до конца моих дней.

Руки Акено скользили по вздрагивающей спине парня, ласкали, пытались успокоить. Но о каком спокойствии могла идти речь, если собственные нервы мужчины были в таком напряжением, что, казалось, просто лопнут в любой момент, заставив его рухнуть без дыхания, без жизни, которая без Рёты была ему совсем не нужна?

Ласковые руки Акено сводили Рёту с ума. А от тихого, взволнованного голоса мужчины кожа парня покрывалась колючими и даже немного болезненными мурашками.

- Тогда почему ты больше не прикасаешься ко мне? - прижимаясь к любовнику всем телом, спросил Рёта. - Если я такой грязный, что ты не можешь себя пересилить, зачем ты держишь меня рядом с собой? Просто выбрось меня на помойку, если я тебя больше недостоин. Акено, если моё тело тебя больше не интересует, лучше убей меня, потому что я не представляю, как мне жить без тебя.

На мгновение Рёта притих, а потом, прижавшись губами к пульсирующей жилке на шее мужчины, выстонал слабым голосом:

- Хаяси-сан, вы всё, что у меня есть или когда-либо будет. Вы мое ясное утро*. Вы мой свет. Без вас я пустое место. Я никто, если вас не будет рядом. Как же вы не понимаете? Почему вы так жестоки со мной?

Горло парня свело болезненным спазмом, а сердце зашлось от бешеных ударов. Рыдания душили его, и ему хотелось завопить во весь голос о том, как хочется вернуть всё, что было до того страшного вечера в борделе. А с губ, тем временем, продолжали срываться исполненные отчаяния фразы:

- Я люблю вас, Хаяси-сан. Мне плохо без вашего тепла. Не отталкивайте меня. Не брезгуйте мной. Я этого не переживу.

Имя, сорвавшееся с уст Рёты, пригвоздило Акено к месту и словно парализовало. В ушах мужчины зашумело, а сердце заколотилось в груди, отбивая безумный ритм ужаса и скорби.

- Рёта...

Губы шепчут любимое имя, словно в агонии. Руки сильно сжимаются на спине мальчишки, скользят вниз, забираются под футболку, лаская теплую кожу.

- Рёта... мой любимый мальчик... Ну какой я, к черту, Хаяси-сан? Я Акено. Твой Акено. Разве ты забыл? Я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю. Но я боюсь, Рёта. Мне страшно, что я сделаю тебе больно...

От тепла жмущегося к нему мальчишки голова Акено кружилась как у подростка. Мысли путались и превращались в сумбурные невнятные слова, но он продолжал говорить, озвучивая то, что уже давно требовалось озвучить.

- Я боюсь, что любое мое прикосновение будет вызывать в тебе только ужас и омерзение. Это так страшно, маленький. Это так невыносимо страшно.

Ладони Акено сместились на ягодицы мальчишки и с силой сжали их. Он склонился к Рёте и глубоко вдохнул аромат его волос. Его чарующий, непередаваемый запах, который одурманивал мужчину и заставлял, забыв обо всём, отдаваться кристально чистому упоению от его близости.

- Рёта, я так сильно скучаю по тебе. По твоему смеху, по твоим ласкам, по твоим капризам и ревности. Безумно скучаю.

- Тогда люби меня... – попросил Рёта дрожащим голосом, понимая, что Акено тоже боится, и тоже сходит с ума от невозможности приблизиться друг к другу. - Люби меня как раньше. Не заставляй чувствовать себя ущербным. Не жалей меня. Ты же мой единственный во всем мире. Я же за тебя и убить, и умереть готов.

Рёта покрепче обнял любовника за шею и запрыгнул на него, обхватив его бёдра ногами. И тут же впился в любимые губы поцелуем, не давая мужчине опомниться или что-то возразить, и пресекая любые разговоры.

Сознание Акено затуманилось от охватившего душу блаженства. Всё возвращалось. Страсть, любовь, искренность. Всё, что казалось им утерянным, вновь окутывало их сердца золотистой поволокой счастья, заставляя их биться быстрее и жарче.

Дикое, почти животное желание захлестнуло Акено, и он принялся срывать с мальчишки одежду.

К чёрту все осторожности. К чёрту всё. Они оба так долго ждали этого. Так долго прятались, закрываясь друг от друга. Хватит! Хватит этого!

Ждать и терпеть больше не было никаких сил.

«Кровать»...

Мысль о мягком удобном ложе мелькнула где-то на грани сознания Акено и тут же растворилась в болезненном и невероятно сладостном спазме, скрутившем низ живота, и разлившейся в паху горячей истомой. Акено только и смог, что попросить у Рёты прощения за свою грубость, и, продолжая говорить о том, как сильно его любит, вжал мальчишку спиной в стену. А потом приподнял Рёту за бедра и, придерживая на весу, вторгся в горячую пульсирующую плоть, сильно сжавшуюся от внезапного и болезненного проникновения.

- Люблю тебя. Только тебя... никто не нужен... только ты, маленький, только ты... - в неистовстве шептал Акено, покрывая тонкую бледную кожу Рёты поцелуями. - Мой, только мой...

- Никогда больше не игнорируй меня! – потребовал Рёта.

Его голос дрожал, а тело плавилось от удовольствия, несмотря на боль, которая прошила пах. Но парень не стал ждать, пока она утихнет. Его тело требовало внимания любимого человека, требовало удовлетворения, и он двинул бедрами, насаживаясь глубже и прихватывая зубами ухо Акено, смещаясь на щеку, на подбородок, кусая чуть приоткрытые губы и издавая при этом какой-то хриплый звериный рык, исполненный страсти, словно изголодавшееся животное, которое, к тому же, мучается жаждой.

И мужчина больше не медлил. Крепче сжал его бедра ладонями и стал грубо вгоняться, насыщаясь и так же разъяренно рыча, и так же кусаясь, болезненно, сладко... оставляя на коже парня следы зубов и засосы.

И Рёта в какой-то миг почувствовал, что потерял себя. Растворился в любовнике. Полностью растворился в нем, словно они стали единым целым. И это единение поразило его до глубины души, вонзившись в сердце острой иглой, щедро смазанной любовным ядом.

И, кончая, Рёта, вдруг, разрыдался от счастья, сжимая Акено так сильно, как только мог, чтобы и он почувствовал, чтобы и он понял, как это, когда перед глазами один лишь свет, и радужная рябь в нём, от которой становишься почти слепым.

Яркая вспышка удовольствия ослепила Акено. Каждая клеточка его тела наполнилась наслаждением, граничащим с полной потерей собственного тела и разума.

Мир распадался на мелкие кусочки и исчезал. Свет угасал. Звуки стихали. И вокруг словно бы ничего не было, но, в то же время, мужчина ощущал себя и Рёту так четко и явно, что всё, что он знал и видел до этого момента, показалось ему лишь иллюзией.

Рёта в его объятиях содрогался от оргазма, почти в кровь расцарапывая плечи мужчины. А в следующий миг Акено почувствовал, как его собственное дыхание оборвалось. Мир замер. Остановился. И завертелся круговертью со следующим ударом сердца.

Ноги Акено подкосились, и он только чудом успел покрепче прижать к себе Рёту, чтобы не уронить. А потом плавно опустился на пол и лег рядом с мальчишкой, прижимая к себе его разгоряченное влажное тело.

- Маленький мой, я сделал больно? - целуя Рёту в мокрый висок, спросил он, немного нервничая от того, что не смог сдержаться, и взял парня без подготовки.

- Не страшно... – ответил Рёта слабым голосом и прижался к мужчине.

Он так отчаянно боялся, так переживал, что больше не нужен любовнику, что истощил себя, и теперь стремительно проваливался в темноту.

Организм парня отказывался бодрствовать и, растеряв в этом недолгом, но таком взрывном соитии остатки энергии, просто выходил из строя.

На грани сознания Рёта еще улавливал зовущий его, обеспокоенный голос, но темнота поглощала его, затягивая в свои таинственные глубины, и он падал... падал в бездну, больше не боясь того, что в его отсутствие рухнет всё, что он так отчаянно любил.

Страх растворился в любви Акено, исчез вместе с рассветным туманом. Акено... его ясное утро... его жизнь... его воздух... его пища... вода... вся его жизнь... Акено...

- Акено...

Тихий шепот в ответ, и тишина...

Рёта замолчал, и это породило в душе Акено нешуточный страх, граничащий с ужасом. Он приподнялся на локте и с тревогой посмотрел на мальчишку. На его плотно закрытые веки, на чуть приоткрытые, вяло шевелящиеся губы, на яркий румянец, заливающий щеки. И лишь вслушавшись в глубокое и ровное дыхание парня, понял, что Рёта просто уснул. Уснул с его именем на устах. Уснул с улыбкой. С покоем в душе.

Вздох облегчения вырвался из груди Акено, и он медленно поднялся. Осторожно поднял парня на руки и понёс его к кровати. А когда уложил Рёту на мягкое покрывало, отправился в ванную комнату за водой и полотенцами. После чего вернулся к любовнику и очень нежно и осторожно смывал с него следы их любви, ласково целуя бледную кожу своего любимого мальчика и думая о том, что теперь Дайки придется спать в отдельной комнате, потому что обделять Рёту в нежности и ласке он больше не будет.