1

***

Алекс исполнил мечту Тиля, и уже через несколько часов они сидели в комнате отдыха и разговаривали о том, с чего бы начать игру в мечты.

Сначала Алекс хотел, чтобы начатая на рассвете игра такой и оставалась. Но потом понял, что, если они совместными усилиями будут исполнять желания друг друга, то вскоре им это наскучит, и они рискуют впасть в уныние. Поэтому Алекс внёс в правила кое-какие изменения, и теперь они с Тилем по очереди должны были загадывать друг другу небольшие желания и, во что бы то ни стало, исполнять их.

Алекс начал с простейшего. Усадив Тиля за стол в комнате отдыха, он положил перед парнем лист цветной бумаги и, с видом самого капризного в мире человека, сказал:

- Хочу оригами.

Тиль с недоумением воззрился на парня, ожидая, что это очередная шутка, но Алекс не шутил.

- Но у меня связаны руки, - с растерянностью глядя на парня, сказал Тиль.

На что Алекс насмешливо хмыкнул и заметил, что у него помимо рук есть ноги и рот, и, что всяческие неудобства лишь добавляют исполнению желания ценности. И, вообще, уговор есть уговор, и отказываться от выполнения поставленных условий не честно и не по-дружески.

Тиль покорно выслушал эту почти двадцатиминутную тираду и, дождавшись, когда Алекс, наконец-то, умолкнет, склонился к лежащему перед ним листу и, подвинув его носом к краю стола, осторожно зажал губами бумажный уголок и принялся его жевать. А через несколько секунд выплюнул изжеванный кусок бумаги на стол и с невозмутимым видом проговорил:

- Это абстракция.

Алекс рассмеялся и спрятал обслюнявленное «оригами» в карман, пообещав Тилю, что не только сохранит этот подарок, но и заключит его в рамочку как редкое произведение искусства. На что Кошмарик лишь насмешливо фыркнул и предупредил, что, если Алекс захочет выставлять его «творение» на показ и брать за это деньги, то обязан с каждой прибыли выплачивать ему процент.

Так было положено начало их маленькой игры, и теперь они ежедневно устраивали друг другу каверзные испытания. Сначала незначительные и касающиеся только их двоих, но с каждым днем задания усложнялись, и парни начали втягивать в свое развлечение и других пациентов клиники.

Так Тиль выказал желание, чтобы Алекс пригласил Магду на танец и что это обязательно должен быть рок-н-ролл с элементами акробатики. Алекс выполнил пожелание, после чего получил от доктора Уэйна строгий выговор, а от Магды веселое подмигивание и воздушный поцелуй.

Так они и развлекались, придумывая друг другу все более замысловатые задания. И это делало обоих счастливыми.

Алексу нравилось видеть на губах Тиля сияющую улыбку. Ему нравилось слышать смех Кошмарика и наблюдать, как страх и растерянность в его глазах постепенно сменяются озорным блеском и радостью.

Это было настоящим волшебством. Чудом зарождения «новой» жизни, и Алекс всей душой наслаждался происходящими с Тилем метаморфозами, желая только одного, чтобы искренний и такой заразительный смех его Кошмарика звучал чаще и никогда не прерывался.

К тому же Тиль прислушался к совету парня, и уже через неделю доктор Франц отдал распоряжение о том, чтобы с него сняли смирительную рубашку.

Теперь Алекс и вовсе был счастлив. Теперь он мог оставаться в палате Тиля до самого утра и не бояться того, что их поймают. Ведь теперь дверь в палату Тиля не запирали, и мальчишка мог свободно перемещаться по клинике.

Но и в этой бочке сладчайшего меда оказалась прогорклая капелька дёгтя. Участившиеся звонки и посещения дяди настораживали Алекса, заставляя его нервничать и переживать. Конечно, парень был рад этим встречам, но дядя никогда и ничего не делал просто так. И его визиты оставляли у Алекса неприятный зуд в области сердца, словно предчувствие надвигающейся беды.

- Я хочу... хочу... хочу...

Алекс сидел за столом и, облокотившись на столешницу, подпирал щеку ладонью.

- Как же сложно, - в задумчивости проговорил он и обвел комнату отдыха скучающим взглядом.

Прошло уже почти две недели с начала этой увлекательной и немного безумной игры, и почти все невинные каверзы были озвучены и благополучно выполнены.

- Я хочу... - взгляд парня остановился на высоком санитаре с широченными плечами, сильными мускулистыми руками и скуластым лицом, который больше напоминал бритоголового бандита из дешевого боевика про мафию.

На губах тут же появилась хитрая улыбка, и Алекс оживился. Сел на стуле ровно и перевел взгляд на Тиля, притихшего в ожидании желания.

- Я хочу, чтобы ты признался санитару в любви. Только искренне. С преклонением колена и уверениями в вечной преданности и безграничных чувствах.

***

После злополучного случая с таблетками и последующего душевного разговора с Алексом, жизнь Тиля начала понемногу налаживаться. И хоть он всё ещё не обрел уверенность в завтрашнем дне, в его сердце пророс росток надежды на то, что однажды его жизнь наладится. И, пусть ему никогда не достичь светлого будущего, в настоящем тоже можно было найти много позитивного.

И Алекс активно ему в этом помогал.

Заветное «Я хочу...» могло прозвучать в любой, самый неожиданный момент, и застать любого из них врасплох. Оно могло прозвучать ночью, когда парни оставались наедине, и Алекс загадывал что-то безумно приятное, вроде ласки или поцелуев. Оно могло прозвучать в комнате отдыха или в коридоре. Оно могло доставить удовольствие и поставить в неловкое положение. Но всегда, неизменно оно рождало в душе парней предвкушение приключений, и заканчивалось смехом.

С каждым новым днем, с каждой проведенной в объятиях друг друга ночью, Тиль становился все счастливее. Оживал. Радовался жизни. Ведь с Алексом ему было по-настоящему весело. Друга словно заводили с самого утра, и он до вечера носился по больнице, развлекая всех и вся и доводя санитаров до зубового скрежета. Его энергия, казалось, никогда не иссякала, и он шумел и дурачился, пока сам Тиль не падал с ног и не молил его прекратить весь этот шум.

Сегодня день только начался, и Тиль послушно клеил разноцветные кружочки и квадратики на белый лист бумаги.

Алекс маялся от скуки и без конца повторял: «Хочу...», пока, наконец, его светлую голову не посетила «гениальная» идея.

- Прости, что я должен сделать?

Тиль даже выронил бумажный квадратик из рук и уставился на друга, надеясь, что ослышался.

- Ты должен признаться в любви, - спокойно повторил Алекс, предвкушая приключение и забаву. - Вон тому парню. И, Тиль, с чувством. С чувством!

Тиль оглянулся на санитара и поперхнулся собственной слюной.

- Ты что? Я не могу этого сделать. Он страшный... и... и, вообще, меня снова свяжут после такого, посчитав, что я свихнулся. Придумай что-то другое.

- Уговор есть уговор, – напомнил Алекс, посмеиваясь над выражением лица мальчишки. - Никто тебя не свяжет. Ведь не связали же после того, как ты, размахивания трусами как флагом, пел скабрезные частушки на подоконнике? Вот и теперь не свяжут. А, вообще, ты только посмотри на него.

Алекс двумя пальцами взял Тиля за подбородок и, несильно сжав, повернул его голову в сторону санитара.

- Он в печали. Его никто не любит. Представляешь, как он обрадуется твоему признанию? Ну же, Кошмарик, я жду.

- Но я не хочу! - Тиль дернул головой, освобождаясь от хватки цепких пальцев, и уставился на Алекса с раздражением. - Не хочу...

Друг на это лишь улыбнулся и снова кивнул на санитара, давая понять, что ни за что на свете не откажется от своего желания.

Делать было нечего.

Тиль нехотя поднялся и, чувствуя тяжесть в желудке, вновь оглянулся на мужчину.

Боже, да за такое санитар размажет его по стене, и будет прав!

- Алекс, пожалуйста, все что угодно, только не это, - взмолился Тиль.

- Дерзай, - напутствовал парень с усмешкой. – Порадуй этого угрюмого человека.

- Я тебе припомню...

Тиль швырнул зажатый в кулаке тюбик с клеем на стол и, развернувшись, стремительно направился к санитару, желая покончить с этим заданием как можно скорее. Но, чем ближе он подходил, тем сильнее ему хотелось сбежать. И все же парень приблизился к мужчине и, сделав глубокий вдох, проговорил, заливаясь густым румянцем:

- Вы... вы украли мое сердце. И... я плачу ночами, мечтая о... о ваших объятиях.

- Тебе чего, пацан?

Хриплый грубый голос санитара больше напоминал звериный рык, и Тиль отступил на шаг, невольно вжимая голову в плечи. Но, подначиваемый Алексом, который подмигивал ему издалека и показывал большой палец, парень сделал глубокий вдох и опустился перед мужчиной на одно колено.

- Стоило мне увидеть вас, и мой рассудок помутился от любви и страсти, - проговорил он, приложив ладонь к сердцу. - Теперь я только и мечтаю, что о вашем поцелуе. Сжальтесь надо мной. Одарите меня нежным взглядом.

Сзади послышался хохот, и Тиль вскочил, в страхе бросившись к смеющемуся другу. Он сгорал от стыда и злился так сильно, что, оказавшись рядом с Алексом, грубо бросил:

- Это совсем не смешно! Я не привык врать о своих чувствах, и это было не весело. Мне не нравится такая игра! И я больше не хочу в нее играть!

Алекс еле сдержался, чтобы вновь не разразиться заливистым хохотом, а потом, проглотив свою смешливость, постарался сделать серьезное лицо и привлек мальчишку к себе.

- Ну что ты, Тиль. Было весело. Правда. Ты бы видел его лицо. Такое забавное.

Тиль только сильнее хмурился и теперь сопел, надувшись как сыч.

- Ну же, Кошмарик, не сердись. Проси что угодно. Всё сделаю. Всё-всё.

- Всё-всё?! - еще сильнее разозлился Тиль. - Прекрасно! Значит, раздевайся догола и иди в кабинет доктора Уэйна!

- Догола? – переспросил Алекс, изумленно приподнимая брови. - Что, прямо всё-всё с себя снять, и к доктору Уэйну? Ты серьезно? И что я ему скажу?

- Что хочешь, то и говори. - Скрестил руки на груди Тиль. – Можешь тоже ему в любви признаться. И никаких возражений! Я своего решения не изменю.

Алекс несколько мгновений внимательно смотрел на Тиля, а потом, уверившись в его непоколебимой решительности, кивнул.

- Хорошо. Для тебя всё, что пожелаешь.

Сказав это, Алекс быстро поднялся. Снял с себя рубашку, стянул штаны вместе с трусами и, подмигнув Тилю, бросился к выходу, игнорируя дикий смех пациентов и возмущенные вопли санитаров.

Прошмыгнув в нужный коридор, он вальяжно шагал мимо кабинетов и палат, отвешивая учтивые поклоны проходящим мимо пациентам и их посетителям, и начинал бежать только когда санитары и медсестры почти его догоняли.

В кабинете доктора Уэйна кто-то был. Это было ясно по голосам, доносившимся из-за приоткрытой двери. Но Алекса уже ничто не могло остановить. Он гордо вскинул голову и, толкнув дверь, ворвался в кабинет мужчины. И, не обращая никакого внимания на посетителя, который тихо матерился, узрев представшую перед ним картину, подошел к письменному столу психиатра и раскинул руки в стороны, словно намеревался заключить мужчину в жаркие объятия.

- Джозеф, я так долго терпел... так долго страдал в одиночестве, и вот в моей жизни появился ты. Свет очей моих. Алмаз сердца моего. Я люблю тебя. Я умру без твоей ласки и твоей любви. Прикоснись ко мне, любимый, иначе я сойду с ума. Ну же, смелее. Я весь перед тобой.

***

Металлический лязг замка эхом разнесся по небольшому помещению и отразился от каменных стен, возвращаясь к двери. Гулко разбилась о пол капля воды, упавшая с потолка. Зашуршали в углу вездесущие крысы, вороша набитый гнилым сеном спальный тюк.

Алекс тяжело вздохнул и, прислонившись спиной к двери, воззрился на зарешеченное окно, сквозь которое пробивался слабый дневной свет.

«Что ж, это наказание было вполне ожидаемо. Главное, что Тиль доволен».

Еще раз вздохнув, парень подошел к своему спальному месту и, опустившись на матрас, прикрыл глаза.

Впереди его ждали долгие три дня заточения.

***

- Доктор Уэйн, пожалуйста, простите Алекса. Это моя вина. Я попросил его это сделать.

Тиль уже, наверное, полчаса умолял психиатра помиловать парня и выпустить его из одиночной палаты, но мужчина был непреклонен.

- Выходки Алекса перешли все допустимые границы! Он должен осознать свою вину и свое поведение...

- Но, доктор Уэйн, это моя вина. Пожалуйста... я же вам говорю, что мы затеяли игру, и я разозлился на Алекса за его желание и, не подумав, ляпнул глупость, а он сделал. Мы же в психлечебнице! Мы не здоровы. Ну помилуйте нас!

- Нет! - отрезал мужчина. - Нет, нет и нет! Будет и тебе урок! Будешь думать, прежде чем подставлять друзей. И нечего тут перекладывать всю ответственность на болезнь. У вас не та категория, чтобы так себя вести. Взрослые парни, а устроили детский сад. Нашли тоже развлечение. Марш в свою палату, пока я и тебя не закрыл!

- Но, доктор Уэйн...

- Тиль! – строго произнёс психиатр, терпение которого действительно подходило к концу, и многозначительно посмотрел на дверь.

Тиль потупился, понимая, что не сможет уговорить мужчину, но всё же решил сказать ещё кое-что.

- Вы жестокий. Вы хоть знаете, что Алекс боится крыс и... - губы парня затряслись, а глаза наполнились совершенно искренними слезами. - Это негигиенично держать пациента в подвале и в сырости. Он может подхватить воспаление легких и умереть!

- О каком подвале ты говоришь? – удивился доктор. - Одиночная палата находится на втором этаже. Она выглядит точно так же, как и твоя, только без мягких стен.

- Вы обманываете меня, - настаивал Тиль. - Вы наказали Алекса из-за моей ошибки, и теперь ему придется сидеть в холоде и сырости. А, что, если он заболеет и умрёт? Он мой единственный друг, и он мне помогает, а вы его к крысам. Мы больше не будем, честно. Мы не будем!

- Так. А ну иди за мной! - потребовал доктор Уэйн и размашистым шагом вышел из кабинета. - Я покажу тебе, где запер твоего друга, чтобы ты прекратил истерику и понял, наконец, что у Алекса слишком буйно развито воображение.

Тиль шел за мужчиной, скептически поджав губы. Он не верил ни единому его слову, пока не оказался перед обычной белой дверью, в которую доктор вставил ключ и провернул его в замке.

- У тебя десять минут, чтобы распугать всех крыс и тараканов в голове этого несносного мальчишки. Иди, не теряй времени.

Дверь открылась почти бесшумно, и Тиль вошел в палату, которая была разве что немного темнее обычной. Выкрашенные в персиковый цвет стены. Кровать. Небольшой стол и дверь в уборную. Просто палата с решеткой на окне, возле которого стоял сам Алекс и смотрел во двор, даже не обернувшись на вошедшего.

- Ах ты обманщик! - выкрикнул Тиль, когда доктор захлопнул за ним дверь. - И где здесь крысы и каменные стены?! Вечно ты издеваешься надо мной и дуришь меня!

Как только замок в двери щелкнул, и Тиль выразил свое негодование по поводу небольшого обмана, Алекс резко развернулся и крепко обнял мальчишку.

Тиль шипел и вырывался, брыкался, хотел, что-то сказать, но Алекс не позволил, накрыв его губы своими и увлекая в жаркий целуй. А потом, чуть приподняв своего пленника, усадил его на деревянный стол и устроился между его ног.

- Я не издеваюсь, Кошмарик, - оборвав поцелуй, проговорил Алекс. - Посмотри вокруг. Каменные стены, сырость, плесень... все это мастерски завуалированно. Злой колдун Джозефиус Уэйнериус навел морок на это помещение, одурманил твой разум, и теперь ты видишь только светлую и вполне себе уютную комнату, но, на самом деле... это подвал тюрьмы. Верь мне, Кошмарик. Верь.

- Ты сумасшедший, - зашипел Тиль, упираясь в грудь парня ладонями. - Сумасшедший, ненормальный. Доктор Уэйн стоит за дверью и, если увидит, что ты вытворяешь... что мы вытворяем, он тебя вообще отсюда никогда не выпустит. Он разрешил мне зайти к тебе только на десять минут, и скоро войдет сюда.

- Целых десять минут? Это же вечность, Тиль! - Алекс улыбнулся и убрал со лба парня упавшую на глаза челку. - За десять минут можно перевернуть мир вверх дном. А теперь... я хочу... чтобы ты целовал меня все эти десять минут. Все, до последней секунды. Это мое следующее желание.

- Желание? – возмутился Тиль. - Хватит этих дурацких желаний! Я пришел извиниться и...

Алекс не дал ему договорить, а просто поцеловал, обнимая за талию и за шею, проникая в рот языком и не позволяя сделать и вдоха.

Тиль трепыхнулся, но сильные руки держали его так крепко, что он сдался и обнял парня в ответ, открываясь и отвечая на поцелуй. А, когда руки Алекса с силой смяли кожу на его спине, поддался порыву и обхватил парня еще и ногами, вжимаясь пахом в его пах.

Алекс глухо застонал.

Невозможно. Просто невозможно, чтобы было так хорошо. Так сладко. Так томительно прекрасно.

- Тиль, - прошептал он, прерывая поцелуй и инстинктивно толкаясь бедрами вперед. - Тиль... это... я сойду с ума. Так сильно хочу тебя...

Возбуждение вспыхнуло в Алексе так стремительно, что напугало парня. Туман в голове был опасным и непредсказуемым. А желания, грызущие сердце, слишком яростными. И, чтобы не натворить глупостей, о которых потом придется горько сожалеть, Алекс резко отстранился от мальчишки и отошел от стола.

- Иди. Я не сержусь на тебя. В конце концов, уговор у нас был, и мы оба выполняли его условия. А теперь иди. Ну же, уходи.

Тиль тут же спрыгнул со стола и обнял Алекса, не желая расставаться с ним ни на секунду.

- Ты сердишься на меня, - сказал Тиль. - Сердишься за то, что я только что сделал. Но... я тоже хочу этого. Правда.

- Я не сержусь, - честно ответил Алекс и, шумно вздохнув, обнял парня в ответ. - Совсем не сержусь, Кошмарик. Но ты соблазняешь меня. Не специально, я знаю, но мне с каждым разом все сложнее сдерживаться, когда мы остаемся наедине.

- Но ты меня тоже соблазняешь! – выпалил Тиль, чувствуя сильное волнение из-за того, что парень неверно растолковал его действия. - Ты мне очень нравишься. И... и даже больше, чем просто нравишься. Поверь мне, пожалуйста. Рядом с тобой я забываю обо всем, что со мной было, и совсем не боюсь. Вообще ничего. Когда ты рядом, мне кажется, что беды больше не будет. Ты теплый. Ты добрый. Ты ласковый. И очень веселый. И сильный. И я рядом с тобой чувствую себя очень хорошо. И я...

Тиль сбился с дыхания и, на мгновение зажмурившись, сделал глубокий вдох. После чего продолжил:

- Кажется, я полюбил тебя. Не знаю, насколько сильно. Но, честное слово, я люблю тебя. И, даже если ты не ответишь мне взаимностью, это чувство не изменится. Так что... ты все еще хочешь прогнать меня? Хочешь, чтобы я ушел? Потому что я не хочу уходить. Я не хочу оставлять тебя никогда.

Нежные прикосновения Тиля отзывались в теле Алекса приятной дрожью. А ласковые слова проникали в сердце, заставляя его петь от восторга и трепета. И так хотелось забыть обо всем. Забыть и без оглядки и размышлений броситься в омут своих желаний. Просто поддаться. Хотя бы на несколько мгновений податься этому восхитительному чувству и поверить...

Алекс обхватил лицо Тиля ладонями и прижался своим лбом к его лбу.

- Дождись меня, – почти взмолился он. - Три дня не так и много. Они быстро пройдут. Ты и заметить не успеешь. Дождись, Кошмарик. Наказание закончится, и я... мы... все будет только для нас. Только для нас одних. А теперь иди. Доктор Уэйн ждет. Иди, Кошмарик, иди.

- Я буду ждать сколько нужно. - Тиль приподнялся на носочки и чмокнул Алекса в губы. - А когда ты выйдешь, я хочу, чтобы ты больше не сдерживался рядом со мной. Пообещай, что исполнишь мое желание. Пообещай мне.

- Обещаю, - выдохнул Алекс и прижал к себе парня так сильно, что едва не задушил Тиля. - Обещаю. А теперь иди уже. Не издевайся.

- Да. Иду. Не скучай тут. И не бойся крыс, они хорошие.

Тиль нежно погладил Алекса по щеке и попятился к двери, счастливо улыбаясь и уже предвкушая их встречу через три дня.

***

Время тянулось так медленно, что уже к концу первого дня заточения Алексу начало казаться, будто прошла целая вечность. Что он постарел и поседел, что его жизнь неумолимо клонится к своему закату и что радости в оставшихся ему жалких крохах минут уже никогда не будет. И лишь слова Тиля, сказанные мальчишкой перед уходом, грели душу Алекса, скрашивая его пребывание в сыром каземате больничной тюрьмы.

Эти слова стали для парня отдушиной. Той неугасимой искоркой надежды, которая вселяет жизнь в отчаявшиеся души. И Алекс хранил их в своей памяти, позволяя безграничному воображению подпитываться от их энергии и рисовать в сознании подобные фейерверкам картины, которые скрашивали его одиночество и смертную тоску.

Впрочем, долго тосковать Алексу не пришлось.

Доктор Уэйн пришел к нему после обеда второго дня. Мужчина молча открыл дверь и строго посмотрел на развалившегося на кровати Алекса, который всеми силами игнорировал психиатра, строя из себя оскорбленную невинность и пострадавшую за идеалы родины и любви жертву жестокой системы.

Джозеф несколько мгновений рассматривал своего пациента, а потом хмыкнул и вышел из палаты, оставляя дверь распахнутой.

Сначала Алекс подумал, что доктор сейчас вернется и приведет с собой целую армию своих коллег, которые будут талдычить ему о том, какой он безнадежный псих, которому поможет лишь усыпление, но мужчина не вернулся.

Полежав еще немного, Алекс медленно поднялся с кровати и подошел к двери. Украдкой выглянул в коридор и, никого там не увидев, решился выйти. А через несколько шагов понял, что ему даровано помилование, и что доктор Уэйн хоть и сердится, но держать его в клетке не намерен, и ему позволено свободно передвигаться по клинике.

От одной только мысли, что этим вечером они с Тилем будут вместе, по спине Алекса побежали колючие мурашки, и парень разулыбался как сумасшедший.

Да только радость его была недолгой и растаяла как утренний туман, сменившись мрачным разочарованием.

Оказывается, за время его заточения Тиля перевели в другую палату, но в какую именно медсестра говорить отказывалась, утверждая, что это запрещено уставом клиники. Вообще, женщина еще много чего говорила, но Алекс ее не слушал. Поблагодарив работницу клиники, он со всех ног бросился к кабинету доктора Франца, чтобы вытрясти из молодого специалиста нужную ему информацию.

Отдавая дань вежливости и этикету, Алекс коротко постучал, но не дождался разрешения войти и бесцеремонно ввалился в кабинет мужчины.

- Доктор Франц, - елейно протянул Алекс, медленно приближаясь к сидящему за столом доктору. - Эрик. Я так тосковал по тебе... так скучал...

Доктор Франц с трудом удержался от обреченного закатывания глаз, и сказал, стараясь сохранять спокойный тон:

- Алекс, зачем вы пришли? Я не ваш лечащий врач, сколько можно повторять? Если у вас есть какие-то вопросы, обратитесь к доктору Уэйну.

Реакция мужчины обнадеживала Алекса и говорила о том, что вся нужная ему информация уже очень скоро будет получена. И потому Алекс продолжил свой нелепый спектакль.

- Эрик, за что ты со мной так грубо? Разве ты не скучал по мне? Разве твоя душа не изнывала от желания узреть мой светлый лик?

Алекс неотвратимо приближался к столу, и, чем ближе он подходил, тем сильнее напрягался мужчина.

- Даже доктор Уэйн не смог смотреть на терзающие мое сердце страдания и муки, и отпустил к тебе. Почему же ты не счастлив? - томно спросил Алекс, склоняясь над мужчиной и упираясь руками в подлокотники его кресла, тем самым отрезая психиатру путь к отступлению.

- Алекс, подобное поведение недопустимо! – строго сказал мужчина, отворачивая лицо, чтобы парню не взбрело в голову лезть к нему с поцелуями. – Умерьте свой пыл, иначе я отправлю вас в одиночную палату на десять дней!

- Эрик, - Алекс склонился еще ниже и теперь почти касался губами щеки мужчины. - Ты несправедлив ко мне. Ты так жесток. Не щадишь моего несчастного сердца. А оно так бьется... так бьется для тебя... избавь его от мучений. Скажи мне, где Тиль. Куда его перевели? Если отвергаешь меня, дай шанс моей душе утешиться в объятиях другого.

- Это конфиденциальная информация, - проговорил мужчина и вжал ладонь в грудь настырного парня в попытке отстранить его, но это было не так-то просто сделать.

Сильный и упрямый, Алекс не хотел сдавать позиции без боя, и уже почти уселся к нему на колени, лаская пальцами его лицо, от чего Эрик чуть не поперхнулся.

- Идите в комнату отдыха. Наверняка, Тиль тоже скоро придёт туда, - посоветовал он.

- Доктор Франц, - не унимаясь, проговорил Алекс хрипло и, перехватив руку мужчины за запястье, завел ее к себе за спину, укладывая горячую ладонь психиатра на свою поясницу, - ну что же вы упрямитесь? Ну разве вам меня не жалко? Я же там веками буду ждать. Или вы... ревнуете? А, Эрик? Ты ревнуешь? Знаешь же, я не отстану. Я буду преследовать тебя. И только смерть сможет меня остановить.

Тихий чувственный шепот завершился невесомым прикосновением языка к чуть колючей щеке доктора и оглушительным хлопком закрывшейся двери.

Алекс вскинулся и, отскочив от мужчины, бросился к двери, выглянул в коридор и едва успел заметить скрывшуюся за поворотом тоненькую фигурку Тиля.

- Твою ж мать! - выругался парень и вновь повернулся к доктору.

- В какой он палате?! - совершенно серьезно, изо всех сил сдерживая рвущуюся наружу ярость, повторил свой вопрос Алекс и уставился на доктора так, что и стена бы выдала все государственные тайны. - Я жду, доктор, в какой палате?!

- В сто двенадцатой! - рявкнул Эрик в ответ на требовательный взгляд Алекса, при этом чувствуя сильное раздражение и, чего уж там греха таить, немалый страх.

Тиль только-только пошел на поправку. И, хоть эти метаморфозы произошли с ним во многом благодаря Алексу, ветреное поведение парня могло спровоцировать рецидив болезни Тиля, который мог иметь тяжелые последствия.

- Не надоедай ему! – крикнул вдогонку Алексу доктор. – Не губи его психику окончательно!

Но парня уже и след простыл. И Эрик с тревогой подумал, что это происшествие не пройдет бесследно. А потому поднялся и направился к доктору Уэйну, чтобы узнать у него телефон дяди Алекса, к мнению которого парень всегда прислушивался.

***

Ворвавшись в свою палату, Тиль закрыл дверь на замок и упал на кровать, задыхаясь от рыданий.

Когда он увидел Алекса в обнимку с доктором Францом, его трепещущее от любви сердце оборвалось и камнем ухнуло в желудок. Нежное чувство, зародившееся в душе, разлетелось вдребезги как хрупкий хрусталь. И ему на смену пришла иссушающая боль.

Новые волны отчаяния нахлынули на парня, погрузив его сознание в бездну беспросветной черноты. И ему захотелось окончательно потерять рассудок, лишиться жизни, лишиться чувств, и стать не просто овощем, а камнем. Бездушным истуканом, в ком нет и не может быть ни капли человеческого.

Так больно ему еще никогда не было. Предательство Алекса ядом горчило на языке. В душе поднимала свою уродливую морду злая обида. В пальцах болезненно кололо от чувства беспомощности, а сердце так и сжималось, желая разорваться, чтобы больше не качать бесполезную кровь в бесполезном теле.

«Нет...» - думал Тиль, рыдая в подушку. – «Этого просто не может быть. Только не снова. Только не со мной. Почему это снова произошло со мной».

Пальцы царапали простынь, чтобы не царапать грудь, в попытке выдрать болезненно пульсирующий комок. Рыдания душили, заставляя хватать ртом недостающий воздух.

«Нет... пожалуйста, нет. Не надо больше. Не надо этого. Не поступайте так со мной. Заберите эту жизнь. Заберите ее».

Алекс стучал в дверь и просил открыть. А Тиль чуть ли не выл, кусая подушку, и желая только одного, чтобы парень ушел и больше никогда не появлялся в его жизни.

Надо же было так глупо поверить в то, что Алекс проникся к нему серьёзными чувствами!

Да и с чего бы, вдруг? Алекс просто развлекался от скуки, скрашивая одиночество в клинике очередным безликим леденцом. А, когда эта сладость ему надоела, он решил попробовать другую.

Тиль так ждал, так надеялся, что друга выпустят, и они смогут увидеться. Всё ходил за доктором Уэйном, умоляя простить им их глупую выходку. И в итоге выпросил. Вымолил. И для чего? Чтобы Алекс тут же бросился к другому утолять свою потребность в сладком? Только ради этого?

Как же он ошибся, доверившись этому веселому, ветреному парню. Как же сильно он обжегся в очередной раз!

- Уйди! - выкрикнул Тиль истерично, когда удары в дверь стали настойчивее, а просьбы открыть громче. - Уйди! И никогда больше не возвращайся!

Ужас сковывал сердце Алекса стальной дланью. Он хотел объяснить Тилю, что это была всего лишь игра. Глупая, идиотская игра. Но мальчишка не хотел его слушать.

- Тиль, пожалуйста, открой, - взмолился парень, чувствуя, как сердце сжимается от боли и страха.

В горле першило и неприятно кололо как во время болезни, и каждое слово царапало гортань словно битое стекло.

- Тиль... умоляю тебя, открой. Ты все не так понял. Кошмарик, ну открой же мне. Открой!

- Убирайся! – закричал Тиль, начиная задыхаться. - Ищи себе другие конфеты! Я тебе доверился! Я действительно захотел жить ради тебя... я на самом деле тебя полюбил...

Крик перешел в тяжелый всхлип. Пальцы впились в одеяло, желая разорвать его в клочья. Но больше всего Тилю хотелось разорвать себя. За то, что позволил себе надеяться, за то, что решил отпустить прошлое.

Но прошлое не захотело его отпускать, снова издевательски напомнив, что в этом прогнившем насквозь мире счастья нет и быть не может.

- Ненавижу тебя... – всхлипывал Тиль. - Я тебя ненавижу. Ты поступил со мной хуже, чем все остальные. Ты знал, что мне пришлось пережить, и все равно вонзил нож мне в спину. Убирайся! Я больше не хочу тебя знать!

Алекс еще несколько раз пытался дозваться Тиля и уговорить мальчишку открыть ему дверь, но все было тщетно. Кошмарик и не думал его слушать. Что бы Алекс ни говорил, как бы ни умолял, Тиль оставался непреклонен.

Но сдаваться парень не собирался.

- Я не уйду, пока ты меня не выслушаешь. Я не уйду, - твердо заявил он и обессиленно опустился на пол, прижимаясь спиной к запертой двери.

В его душе творилось что-то невообразимое. Ужасное. Грызущее и скребущее чувство вины засело в межреберье и не давало покоя.

«Вот и как теперь исправлять ситуацию? Как объяснить Тилю, что это была всего лишь игра? Глупая, неуместная игра, которая ничего не значит. Которая...»

Алекс запустил пальцы в волосы и сильно дернул их.

«Идиот. Какой же ты идиот, Алекс» - беспрестанно ругал себя парень. – «Ведь всё было так хорошо. А теперь из-за собственной глупости, из-за собственного идиотизма и непреодолимой тяги к играм и шуткам, все разрушено. Хрупкое доверие разбито. Ты все испортил!»

- Остин, вас к телефону.

Голос медсестры вывел Алекса из ступора, в который он впал, потеряв ощущение времени.

- Что? - переспросил парень, поднимая на женщину немного затуманенный взгляд.

- К телефону, - повторила медсестра спокойно.

- Не пойду, - буркнул Алекс. - Скажите, что президент занят и не может подойти. У меня важные дела. Я страдаю.

Медсестра сделала глубокий вдох и, посуровев лицом, уперла руки в бока.

- Господин Остин, сейчас же поднимайте свою президентскую задницу и гордой королевской походкой направляйтесь в кабинет доктора Уэйна. Иначе ваш дядюшка выпьет из вас всю вашу благородную кровь, а моей закусит. Идите уже!

Алекс в недоумении уставился на дородную женщину, которая нависала над ним подобно великану и нервно притопывала ногой в аккуратной белой туфельке без каблука. И что-то Алексу подсказывало, что, если он немедленно не исполнит требование медсестры, то она не только оттаскает его за ухо, но и за это самое оттасканное ухо отволочет его к телефону.

- Все-все, уже иду, - примирительно выставив перед собой руки, проговорил парень и поднялся.

А потом повернулся к двери и, даже не надеясь на ответ, сказал:

- Я еще приду, Тиль. Я приду.

***

Доктор Уэйн вышел из кабинета, как только Алекс переступил порог. Мужчина все так же продолжал играть в молчанку и всем своим видом показывал, что Алекса для него не существует.

Это обижало. Не злило, нет, но все же задевало, порождая в груди обиду.

Проводив мужчину печальным взглядом, Алекс приблизился к столу доктора и взял в руки телефон. А потом еще раз посмотрел на закрывшуюся за доктором Уэйном дверь и тяжело вздохнул.

- Привет, - без особого энтузиазма проговорил он в динамик и прикрыл глаза. - Я всегда рад тебя слышать, но сегодня ты не вовремя.

- Вот как? - голос дяди как всегда был бодр, весел и саркастичен. - Ты вызываешь во мне беспокойство. Что за нотки грусти? Что за печаль омрачает твой светлый лик? Признавайся. Ты ведь знаешь, что я ненавижу тайны.

- Я попал в очень неприятную ситуацию, - тяжело вздохнув, признался Алекс и устало опустился в кресло доктора Уэйна. - Вот представь на секунду: тебе кто-то нравится. Тебе нравится находиться рядом с человеком, нравится слушать его голос, нравится прикасаться к нему, пусть даже невзначай, просто мимолетно скользнуть пальцами по его ладони... и, вдруг, этот человек видит тебя в очень двусмысленной ситуации и расценивает все не так, как было на самом деле. А, когда ты пытаешься все объяснить, тебя прогоняют и не хотят слушать... это больно.

- Я не ослышался? - в интонациях дяди почему-то сквозило уж слишком явное веселье. - Какая-то сладенькая конфетка затронула особенную струну в твоей душе? Мой мальчик, я тебя поздравляю. Я тебя искренне, от всей души поздравляю! И гарантирую, что твой отец придет в полнейший восторг от того, какие перемены произошли в твоей жизни.

- Ты издеваешься?! - простонал Алекс. - Я не вижу в этой ситуации ничего веселого. Это... это ужасно! Так тянет в груди. Так неприятно и... что мне делать? Я не знаю, как себя вести. Вечно делаю какие-то глупости. Веду себя как полный кретин. Вот и сейчас, мне бы сидеть и вымаливать у него прощения, а я... не знаю, что говорить. Я полчаса просил его открыть мне дверь, а сам ужасно боялся, что он откроет... Я обидел его. Сильно обидел... а он... он такой... такой...

- Ты же знаешь, испытания закаляют характер, а ошибки приносят бесценный опыт, - мудро изрек дядя. - Где ровно и устлано соломкой, там скука смертная и гниль. А отношения должны искрить. Но, стоит только развести сырость, как пламя страсти тут же гаснет, и очень сложно снова разжечь этот огонь. Запомни главное правило любых человеческих взаимоотношений: чтобы огонь горел по-прежнему ярко, время от времени нужен взрыв. Впрочем, взрыв я тебе обеспечу прямо сейчас. Уж прости, но у меня была серьезная беседа с братом, и твой отец решил, что хватит тебе гнить в доме для убогих. Наследнику старинного рода не пристало киснуть среди психов. Так что собирай вещи и готовься к отъезду. Завтра мы забираем тебя домой.

От услышанных слов Алексу стало одновременно и холодно, и жарко. Он все время мечтал поскорее выбраться из клиники, но сейчас, когда эта возможность была так близко, растерялся.

- А как же Тиль? Нет, я не могу. Он же подумает, что я сбежал. Он... я не могу с ним так поступить. Не могу. Я останусь. Я обещал, что не брошу его, и я не брошу. Я остаюсь! - решительно заявил Алекс и поморщился, когда в трубке раздался грубоватый и не очень добрый смех.

- Тебе известно решение твоего отца, - несколько резко ответил дядя, давая понять, что не желает слушать истерики. - И ты должен был уже уяснить, что перечить ему нет никакого смысла. Так что собирай вещи и иди к своему Тилю прощаться. И вот тебе мой совет: скажи ему правду. Даже если он будет кричать и закрывать уши, ты все равно скажи всё, что думаешь: о нем, о себе, о его поведении и своих чувствах. Никогда не таись. И даже если ему, вдруг, станет больно от твоих слов... это ли не прекрасно? Это значит, что он живой, настоящий человек. И это же значит, что ты не ошибся в своем выборе. Всё, Алекс. До завтра. Я лично заберу тебя из больницы. Взбодрись. Всё наладится.

Короткие гудки в динамике... и пустота в душе.

«Вечно он так», - обиженно подумал Алекс. – «Всё прикрывается отцом. Всё пользуется его именем. А где был отец, когда санитары увозили его в психушку? Где он был?!»

- К черту! - возвращая трубку на телефонный аппарат, пробурчал Алекс. - Пошло оно все к черту!

Поднявшись с кресла, он вышел из кабинета и тут же столкнулся взглядом с доктором Уэйном.

- Довольны? - хмуро спросил он. – Ну, конечно, довольны, что я спрашиваю. Только и ждали, когда настанет тот великий час, и занозу, которую вы все видите в моем лице, вытащат из вашей задницы.

Алекс сделал глубокий вдох в попытке сдержать раздражение, но гнев и бешенство все же вырвались наружу.

- Да пошли вы все! - заорал он и ударил кулаком в стену, оставляя на выкрашенном гипсокартонном перестенке небольшую вмятину. – Ни черта не понимаете.

И, высказавшись, он низко опустил голову и обреченно направился к себе в палату.

***

«Ты все не так понял...»

Тиль хмыкнул сквозь слезы и отвернулся к стене, закусив край подушки.

Как это вообще можно правильно понять, когда перед глазами стоит картина, где Алекс тискался с доктором Францом, усевшись тому на колени, к тому же ещё и нежничал с ним, целуя в щёку?

Тиль был в чем-то наивным человеком, но далеко не дураком. И прекрасно понимал, что происходило в кабинете психиатра между Алексом и доктором Францом.

«Я не уйду, пока ты меня не выслушаешь...»

Тиль и рад был бы выслушать. Только не понимал, зачем ему вообще вникать в эту историю? Ведь Алекс никогда не признавался ему в каких-либо чувствах, кроме желания помочь и желания обладать его телом. И, если рассуждать рационально, винить парня было не за что. Сердцу ведь не прикажешь. Сердце, оно до ужаса строптиво, и не любит по заказу. А сердце Алекса принадлежит другому. Нужно с этим смириться. Просто смириться, как бы больно ни было.

С этими мыслями Тиль уснул, а когда проснулся, Алекс уже ушел.

Наведавшийся к Тилю доктор Франц попытался объяснить, что все случившееся в его кабинете, было лишь детской выходкой Алекса, с помощью которой он пытался получить необходимую ему информацию.

Тиль лишь улыбнулся этому нелепому оправданию, и, чтобы не смущать мужчину, заверил, что ничего не видел, и это вообще не его дело. Психиатр ушел удовлетворенный разговором, проговорив напоследок: «Между нами на самом деле ничего не было, и быть не могло». А сам Тиль, сделав глубокий вдох, сел на кровать и уставился в окно.

Он не стал закрывать дверь на замок. Алекс его друг, и не стоит его обижать совершенно необоснованной ревностью. Если хочет, пусть приходит, пусть объясняет, как его бедное, тоскующее без любви сердце, болит за взрослым мужчиной.

Тиль собирался поддержать Алекса в меру возможности. И, пусть его собственное сердце обливается кровью, он собирался сделать вид, что ничуть не расстроен.

Ему нужно было учиться жить дальше, полагаясь только на себя. Потому что другим нет до его жизни никакого дела. Давно пора было это понять и жить только для себя. Возможно, тогда он смог бы избежать многих неприятностей.

***

После телефонного разговора с дядей Алекс вернулся к палате Тиля и вновь попытался дозваться парня. Но ответом ему была лишь тишина.

Алекс просидел под дверью Тиля до самого рассвета. До самого рассвета он тихо просил парня открыть и поговорить с ним. До самого рассвета он мучился в ожидании и страшился того, что будет утром. Впервые в жизни он не хотел, чтобы солнце озаряло небосвод. Потому что стоит только новому дню заявить о себе, и Тиль исчезнет из его жизни. Растворится подобно ночному миражу вместе с предрассветным туманом.

Всю ночь Алекс перебирал в мыслях произошедшие с ним в клинике события. Он вспоминал, как увидел Тиля впервые, как заглянув в его глаза, испугался царящей в них тьме. Вспоминал то робкое, еще несформированное чувство, которое прострелило грудь, когда он впервые увидел улыбку Кошмарика.

Кошмарик...

Глупое прозвище, данное Тилю, стало для Алекса самым дорогим, самым красивым и звучным.

Самым...

Стрелки на часах, миновав очередной круг своего бесконечного пути, замерли на отметки шести, и Алекс, тяжело поднявшись, направился в свою палату. Долго рассматривал комнату, ставшую ему почти домом, и с тоской думал о том, что будет безумно скучать по этому невеселому и даже скорбному месту, которое подарило ему столько новых впечатлений. Подарило ему радость и горечь. Подарило ему друга и...

- Остин, - заглянувшая в палату медсестра мило улыбалась, - ваш дядя ожидает вас в приемной.

Алекс кивнул, и женщина удалилась. Он поднялся с кровати, поправил покрывало, провел рукой по аккуратно сложенной больничной пижаме, которую снял несколько часов назад и, накинув куртку, вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. А потом, вместо того, чтобы сразу спуститься на первый этаж, направился к палате Тиля.

В конце концов, дядя прав. Надо ему сказать... надо открыться...

Дверь к Тилю была не заперта, и сначала Алекс испугался, что опоздал. Что Тиля в комнате не будет. Что он больше не увидит милого, немного грустного лица с большими темными глазами и манящими губами. Сердце пропустило несколько ударов, и парень, набрав в грудь побольше воздуха, решительно толкнул дверь.

Тиль сидел на кровати и, подтянув колени к груди, смотрел прямо перед собой грустным взглядом.

- Кошмарик... - почти беззвучно проговорил Алекс, чувствуя на языке горечь расставания.

Он сделал несколько шагов вперед. Остановился перед мальчишкой, который так и не посмотрел на него. А потом опустился на колени и дрожащими пальцами взял его за прохладную руку и притянул ее к себе.

- Я уезжаю.

Собственный голос казался чужим. Слова, слетающие с губ – предательством. А невыносимая боль в области сердца – проклятием.

- Меня выписали, и теперь я возвращаюсь домой.

Алекс замолчал на несколько мгновений и до боли закусил губу.

- Тиль... я не знаю, как мне просить у тебя прощения. Я ничего не понимаю ни в чувствах, ни в отношениях... я вообще редкостный бездарь во всем этом. Мне было хорошо с тобой. Я был счастлив и... я счастлив, что познакомился с тобой.

Как сложно порой обличить чувства в слова. Как тяжело придумать описание тому, что творится в сердце. Как страшно ошибиться и присвоить совсем неподходящее название раздирающей душу эмоции.

Алекс не умел говорить красиво. Если дело касалось чувств, он становился косноязычным, и от дурного красноречия не оставалось и следа.

Так случилось и в этот раз. Но ему хотелось донести свои чувства до Тиля. И, чтобы передать их Кошмарику, он прикоснулся губами к безвольно открытой ладони мальчишки и тихо, но твердо проговорил:

- Я не знаю, когда именно ты стал для меня лакричным тортом. Не понимаю этого. Но вкуснее и желаннее десерта для меня не было и не будет.

Тиль молчал. И Алекс, не дождавшись от него ответа или хотя бы какой-то реакции, поднялся. Еще несколько мгновений постоял, держа парня за руку, а потом осторожно вложил в его ладонь снятую еще при поступлении на лечение серьгу в форме паутинки, в центре которой был небольшой изумрудный паучок, и закрыл его руку.

После чего, не говоря ни слова, вышел из палаты, с горечью осознавая, что больше никогда не увидит своего Кошмарика.

***

Тиль слушал друга, затаив дыхание и стараясь не плакать.

Ни единого слова о чувствах к доктору Францу. Всё про тортики и пирожные. Всё про то, как он сожалеет. И про уход.

Уход Алекса из больницы стал для Тиля самым болезненным испытанием. Словно в сердце всадили нож по самую рукоять и резко выдернули.

Тиль поморщился, но удержался от слёз, чтобы не добавлять Алексу ненужных тревог. Но, как только за парнем закрылась дверь, он открыл ладонь и громко всхлипнул, глядя на маленький подарочек.

- Прощай, - прошептал Тиль, не в силах сдержать слезы, и сжал кулак. - Прощай. Прощай. Прощай...

Он плакал и не мог остановиться. И, когда вновь пришел доктор Франц и попытался его успокоить. И, когда наступил новый день. И даже через неделю.

Стоило ему взглянуть на паутинку, и слёзы тут же наворачивались на глаза. Потому что Тиль понял, что по-настоящему, безнадежно и навсегда влюбился в своего друга. Он без конца перебирал в памяти проведенные вместе ночи. И поцелуи. И нежные слова. И даже их глупую, но такую веселую игру в мечты.

И, когда боль утраты становилась невыносимой, Тиль доставал из маленького тайничка в спинке кровати сильнодействующее снотворное и подолгу смотрел на него, все повторяя и повторяя:

- Алекс, я хочу, чтобы ты вернулся ко мне и полюбил меня. А, если нет, не хочу без тебя жить. Не хочу...

2

***

Жизнь остановилась. Бурлящий поток пролетающих дней словно бы застыл, превратившись в вязкую смердящую тоской жижу, напоминающую гнилое болото, в котором Алекс увяз по самое горло.

Чтобы избежать ненужного внимания к своей персоне, Алекс сослался на плохое самочувствие и заперся у себя в комнате.

Отец несколько раз приходил к нему с решительным намерением провести воспитательную беседу, но лишь завидев мужчину, Алекс начинал отчаянно кашлять и чихать, и затягивал скулящую песню о болезни, которая по уровню накала стенаний могла посоперничать с самой унылой лирической композицией средневековых музыкальных творений. И его оставляли в покое.

Дядя больше не приезжал и не звонил. Вызволив его из клиники, этот злобный гоблин снова укатил куда-то в Европу, оставив Алекса на растерзание чертовой семейки и проклятых мыслей, которые беспрестанно вертелись у парня в голове как слетевшая с тормозов дьявольская карусель.

И лишь сестра проявляла к Алексу искреннюю заботу. Девушка замечала произошедшие с младшим братом перемены, но с расспросами не лезла. Просто была рядом. Молчаливо поддерживала, иногда напоминая, что все будет хорошо и что время не только лечит, но и расставляет все по своим местам, и забывать об этом не стоит.

Алекс был благодарен сестре за поддержку, но его вера в чудеса осталась за дверью больничной палаты, и вернуть ее не представлялось возможным.

***

Очередной день в особняке Остинов как обычно начался с перепалки Анабэль и Виллера. Старший брат читал сестре нотацию по поводу того, что негоже ей прислуживать всяким отбросам и таскать им завтраки в постель. Сестра же на эти глупые упреки отвечала, что отсылая Алекса в больницу, отец очень ошибся, и на лечение следовало бы отправить другого сына.

Алекс сидел на ступеньках лестницы и без интереса наблюдал за родственничками, мысленно поддерживая сестру и слабо улыбаясь, когда ее колкости острыми иглами прилетали в Виллера, от чего старший брат начинал плеваться ядом с особым остервенением.

В конце концов, Анабэль надоело пререкаться и, посоветовав Виллеру заняться чем-нибудь полезным, да хоть бы прополоть клумбу в саду, девушка направилась к лестнице.

- Алекс? - удивилась она, увидев брата на ступеньках. - Ты почему не в постели? А как же твой жар? Ангина? Пневмония? Или что там тебя еще терзало?

Алекс слабо улыбнулся и хмыкнул.

- Все это ничто по сравнению с тоской, Бэль, - уныло проговорил он.

- Господи, да что с тобой такое? - с искренним беспокойством спросила девушка и, присев на ступеньку рядом с младшим братом, провела ладонью по его встрепанным волосам. - Ты сам не свой вернулся из этой чертовой больницы. Что там произошло?

- Ничего, - буркнул Алекс и отвернулся от внимательного взгляда сестры. - Я просто заболел. Правда, заболел.

- Как скажешь, - немного помолчав, покорно согласилась девушка и протянула брату газету. - Возьми. Возможно, тебе будет интересно... может быть, ты был с ним знаком.

- С кем? - Алекс повернулся и посмотрел на сестру.

Но Анабэль не ответила. Только кивнула на газету и, всучив ее Алексу в руки, поднялась.

- Я пойду, - негромко сказала она и направилась вниз по лестнице.

Алекс проводил девушку взглядом, а потом развернул свежий номер прессы и обмер, не веря своим глазам.

Отказываясь верить. Отказываясь дышать.

Сердце замерло и больше не хотело биться. Горло сдавило так сильно, что ни вздохнуть, ни сглотнуть застрявший в нем колючий ком парень не мог. И только слезы, кислотой выедая глаза, катились по побледневшим щекам, вымывая из тела рассыпавшуюся в пыль душу.

«Вот и всё... теперь у тебя ничего не осталось...»

Серая тонкая бумага быстро намокала от капающей на нее влаги. Буквы расплывались, и уже через несколько мгновений на первой странице издания было сложно разобрать заголовок.

«Самоубийство в психиатрической клинике. Подросток покончил с собой, выпив смертельную дозу снотворного».

- Ты чего сопли распустил с утра пораньше?

Раздраженный голос Виллера долетал до Алекса словно из глубокого-глубокого колодца. Брат сыпал колкостями и завуалированными оскорблениями, но Алекс его не слышал.

«Тиль... мой маленький Кошмарик, почему? Зачем? Ты ведь...»

Очередное высказывание Виллера прервало мысли, и самообладание Алекса лопнуло со звоном порвавшихся струн.

- Ублюдок!

Алекс не узнал собственного голоса. Истерические нотки, высокие, пронзительные, режущие.

- Ненавижу тебя! Всех вас! Всю эту долбогребучую семью ненавижу! Твари! В вас нет ничего человеческого. Моральные уроды, прикрывающиеся благородной кровью!

Он зашвырнул в брата скомканной газетой и, вскочив со ступеней, бросился к своей комнате.

Дверь с грохотом захлопнулась, и Алекс застыл посреди спальни.

Боль разрывала его душу на маленькие кусочки. Сердце больше не хотело жить. Сердце хотело к тому, кто навсегда остался в палате психиатрической клиники.

Тиль...

Я скучаю...

Тиль... я так сильно по тебе скучаю. Я так сильно хочу к тебе...

«Я люблю тебя...»

Тихий голос Кошмарика звенел в памяти, и душа выворачивалась наизнанку от нахлынувшего калейдоскопа воспоминаний.

Смех и радость. Скорбь и тоска. В этом маленьком мирке было всё. В этом маленьком теле было столько жизни. Бескрайний, бесконечный поток, которого больше нет...

Из горла вырывался страшный вопль, но легче Алексу не стало, ведь вместе с воспоминаниями пришло осознание. Яркое, окрашенное красным сполохами боли и черными тенями отчаяния. Осознание, от которого подкосились ноги, и захотелось по-настоящему сойти с ума. Чтобы забыть. Чтобы не понимать, каким он сам оказался идиотом.

«Прости, Кошмарик. Прости».

Пальцы царапали ворс дорогого ковра. Рыдания хрипом вырывались из горла. И от нехватки воздуха темнело в глазах.

Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю.

- ЛЮБЛЮ!

Слова эхом подлетели к потолку, но как бы Алекс ни кричал, тот, кому они предназначались, больше не услышит... никогда не услышит их...

А после были три дня полного забвения и абсолютного безразличия ко всему, что происходило вокруг.

Голоса, просьбы, ругань, попытки выдернуть его из черного омута бесконечной тоски... и теплые пальцы, перебирающие волосы на затылке.

Знакомый запах. Знакомый, участливый голос:

- Все образуется, не отчаивайся. Все еще будет так как должно. Ничего не уходит бесследно и не исчезает безвозвратно. Это закон жизни.

- Он уже ушел.

От долгого молчания голос Алекса был похож на скрип старого потревоженного ветром дерева. Язык не слушался, и сквозь пелену слез невозможно было рассмотреть лица сидящего рядом человека. Но Алексу и не надо было видеть. Достаточно было просто чувствовать, что он рядом. Достаточно было и этого.

Алекс чуть повернул голову и уткнулся лбом в грудь мужчины.

- Он... ушел... я был так глуп. Так слеп... скажи, так всегда? Именно такая расплата ждет глупцов? Почему он? Почему именно он? Ведь Кошмарик такой хрупкий, такой ласковый и добрый. Всякие мрази, такие как Виллер, живут припеваючи, а он... я... мне так больно... так невыносимо больно...

- Потерпи немного, и боль уйдет как рассветный туман.

В голосе дяди не было ни намека на привычную насмешку. Сильные руки заключили парня в мягкие объятия, чтобы поддержать в этот трудный для него момент. Но в мудрых, на первый взгляд словах, было мало утешения. В этих словах парню слышался лишь губительный, парализующий яд.

- Очень скоро ты поймешь, что ничего не происходит просто так, - продолжал увещевать дядя, сочувственно поглаживая Алекса по спине. - Очень скоро ты обретешь мудрость и еще немного повзрослеешь.

Мужчина приподнял лицо племянника за подбородок и всмотрелся в его полные боли и непонимания глаза, на которые навернулись слезы, уже разъевшие кожу до воспалённой красноты.

- Хорошо, что ты не скрываешь свою боль и полностью осознаешь свои чувства, - произнес мужчина. - Значит, ты готов встретиться со своей судьбой лицом к лицу, и нести ответственность за свою жизнь. Прости, что не смог помочь тебе, когда эта помощь была действительно необходима. Но с этого момента я обещаю тебе, что мой брат больше не станет вмешиваться в твою жизнь без моего разрешения и твоего согласия. Хватит тебе уже терпеть эти издевательства и придирки. Ты такой, какой есть, и я очень тобой горжусь. А твой отец - идиот. Ты лучшее, что случилось в его жизни. Жаль, он понял это слишком поздно.

- А он понял? - Алекс нашел в себе силы и заглянул мужчине в глаза. – Скажи, он понял это? Или тебе так только кажется? Что скажет мой отец, когда узнает, что я три дня проревел из-за другого парня? Что он скажет, когда узнает, что я настолько влюблен в мужчину, что отдал бы все, что у меня есть, лишь бы повернуть время вспять и сказать то, о чём умолчал раньше? Что он скажет, увидев мою слабость и несостоятельность?

- Если мой брат узнает об этом, он сойдет с ума, и, в лучшем случае, вышвырнет тебя из дома. А в худшем - изобьет до смерти, когда меня не будет рядом. Так что на твоем месте я не стал бы откровенничать с этим человеком.

Услышав такой ответ, Алекс раздраженно передернул плечами, а потом сел перед мужчиной на колени и, выпрямив спину, потянулся к нему руками. Обхватил такое знакомое и родное лицо ладонями и проговорил, пристально глядя ему в глаза:

- Меня не интересует мнение твоего брата. Я спрашиваю, что на все это скажет МОЙ ОТЕЦ?

Лицо мужчины враз помрачнело, словно он был неприятно удивлен вопросом. И все же, после минутного раздумья, он проговорил, пристально глядя на Алекса:

- Как давно ты знаешь?

- Давно, - выдерживая не самый приятный взгляд мужчины, проговорил парень. – Достаточно давно, чтобы неоднократно убедиться в том, что фамилия Айзен подходит мне намного больше.

- Неожиданно, но приятно.

Губы «дяди», вдруг, тронула очень теплая и довольная улыбка. И он положил большую ладонь на щеку парня.

- Твой отец всё понял и осознал свои просчеты и свой эгоизм по отношению к тебе. И он... - мужчина улыбнулся еще шире, - то есть, я... Алекс, не умею я сентиментальничать, особенно с близкими мне людьми, когда нужно быть предельно откровенным... но ты действительно очень дорог мне. И я рад, что ты честен в первую очередь с собой и принимаешь себя. Твоя любовь... главное, что ты искренен в выражении своих чувств и самого себя. И... я никогда еще не молол подобной чуши.

Мужчина нервно рассмеялся, ощущая небольшую неловкость из-за того, что его самую сокровенную тайну всё-таки раскрыли, а потом снова стал серьезным и сказал уверенно:

- Просто знай, что я люблю тебя, и что больше не позволю, чтобы тебе причиняли боль. Потерпи совсем немного, и все изменится настолько кардинально, что ты и думать забудешь о своей беде. Доверься мне. Просто доверься, и не разочаруешься.

Алекс смотрел на мужчину и ловил каждое его слово. Он всегда внимательно его слушал. С самого детства. Еще с тех далеких времен, когда подозрения о том, что «дядя» Айзек и есть его настоящий отец, даже не думали закрадываться в пытливый разум парня. А, когда мужчина замолчал, Алекс подался вперед и обнял его, судорожно сминая доругущий пиджак пальцами.

- Почему? - прошептал Алекс. – Почему, чтобы ты признался, должна была случиться трагедия? Ты так же глуп, как и я. Точно уж два сапога пара. Признаемся в своих настоящих чувствах только после того, как вернуть и исправить уже ничего нельзя. Я так люблю тебя, папа. Так люблю.

- Потому что всему свое время. Это еще один нерушимый закон. - Мужчина обнял сына в ответ и провел ладонью по его непослушным волосам, даже не думая отталкивать его. - Ты появился на свет как месть. Как маленькая пакость брату, который никогда о ней не узнает. Сперва я думал, что будет весело наблюдать, как он воспитывает ребенка своей любимой женщины и своего ненавистного младшего брата. И видит Бог, у меня были причины для злорадства. Но потом, общаясь с тобой, я не смог остаться в стороне. Не смог бросить тебя на произвол судьбы. Прости, что скрывал и позволял брату обращаться с тобой так... мерзко. Но я обещаю исправить все, что с тобой случилось по моей милости. Я многое пережил, прежде чем стать всесильным и богоподобным Айзеком Айзеном. Пришло время платить по счетам и возвращать долги. Всего пара дней, и ты увидишь, на что способен твой отец. И, надеюсь, сможешь простить ему все это.

- Мне не за что тебя прощать, - спокойно сказал Алекс и, отстранившись, сел обратно на пол. - В конце концов, я у тебя многому научился. И один из таких уроков гласит: никогда не осуждай человека за поступок, если не оказывался в подобной ситуации, потому что неизвестно, как ты сам себя поведешь, случись с тобой нечто подобное.

Алекс слово в слово повторил некогда услышанные от Айзека слова, которые мужчина пытался донести до его глупой матери.

- Я помню это правило, - проговорил парень. - Поэтому тебе не за что просить прощения. Я справлюсь с этой болью. У меня просто нет иного выхода. Это, конечно, будет не сразу. Не быстро. И... я вряд ли смогу его забыть... но я постараюсь жить дальше.

- Это правильное решение. - Мужчина улыбнулся и сжал плечо парня ладонью, после чего поднялся. - Главное, не раскисай. Всё, Алекс, мне пора возвращаться к делам. Сейчас веди себя спокойно и не поддавайся на провокации. И очень скоро я заберу тебя из этого змеиного кобла. Всё образуется.

Он сделал несколько шагов к двери и оглянулся на сына, который так и сидел на полу, глядя на него полными надежды и тоски глазами.

- Все будет хорошо, - бросил Айзек немного резко и стремительно вышел из комнаты.

- Все будет хорошо, - тихо повторил Алекс и поднялся с пола.

Постоял немного, разминая ноги, а потом подошел к зеркалу. Посмотрел на свое бледное осунувшееся лицо и улыбнулся. Вяло, криво, измученно.

Ничего. Немного тренировок, и никто не увидит его тоски и боли. Никто. Даже он сам.

- Все будет хорошо, - повторил он своему отражению, и оно улыбнулось в ответ уже более правдоподобно.