Следующим днем, Миша, с тяжестью на сердце, оставил Льва почивать дома одного и поехал навестить родителей. Пока ехал к черту на куличики, успел разглядеть и понять насколько же красив становится Хабаровск в преддверии лета. И будучи сейчас здесь, в отдалении от центра, там, где через пару остановок начинаются дачные поселки, весь выпадает из реальности. Завороженно наблюдает за яркой сочной зеленой листвой, купающейся в лучах зенитного солнца. Запах пышущей зелени стоит в воздухе, ласкает каждый сантиметр тела, прорывается в самую голову и будто бы очищает, имеет какое-то особенное расслабляющее свойство. Хотелось бы погрузиться с головой в эту замечательную природу и не вылезать из нее до осени, но времени на такие развлечения нет совершенно. Миша это понимает полностью. От остановки ковылять до дома родителей придется долго, чтобы совместить приятное и полезное, было положено идти через парк. Кусты здесь уже пострижены, как по последней моде, высокие фонари отчего-то в эту весну приветливее, чем в прошлую, а на скамейках совсем не увидеть людей. Сегодня весьма знойно, но обычно по парку гуляют мамы с детьми, пожилые люди, которым на пенсии только и остается как беззаботно фланировать по улочкам, да и просто влюбленные парочки, ведь влюбленным все нипочем. На Мишу навевают воспоминания, когда в самый разгар лета привозил сюда свою тогдашнюю девушку, забвенно гулял с ней за ручку и все наблюдал как испарина покрывает ее тело. Оголенные бронзовые плечи манили к себе, словно гипнотизировали, стройные ноги влекли, хотелось исцеловать их до потери пульса. Настолько прекрасными были прошлые года, что слезы ностальгии стали накапливаться в уголках глаз; тогда Миша был легкомысленнее что ли, все изменилось только с наступления этого года. Помнит, как в новогоднюю ночь ему что-то в голову ударило, не выпил ни капли, хотя обычно никогда не отказывался. Этот год приносит ему новые интересные открытия собственного познания, а еще новые трудности, которые возникают на фоне резких прозрений. Пока Миша утек от замечательных женских ног в нынешнее заботящее его русло, то совсем не понял, как дошел до желания прогуляться по этому парку со Львом. Он остановился посреди тропинки. Нет, ему вовсе не показалось, он действительно только что представлял, как будет следующим летом гулять здесь вместе со своим многострадальческим другом. Следующим, потому что там уже Льву станет легче. И вот что удивительно, не просто прогуливаться, а шушукаться и улыбаться друг другу как голубки. Миша сделал ужасающее лицо, потому что который раз уже сталкивается с странными мыслями. По его мнению, даже неправильными. Миша уверен, что любит женщин, боготворит их и в планах уже создать семью. Но, задумываясь над тем какой должна быть его жена, воссоздал женскую версию Льва. Эта жизнь преподносит все новые и новые шутки. Миша трясется, даже не от злости на себя, а от того, что в стране данная тема до жути табуирована и как ему останется жить, если его опасения таки оправдаются? Как смотреть в глаза родителям, которые хоть и были самыми золотыми людьми на свете, но продолжали жить старыми мыслями и убеждениями? Они ведь давно уже вертятся вокруг него, прося остепениться и нарожать им внуков. Мишу от одной мысли о раннем отцовстве воротит, но все равно, даже пусть не нарожает детей в гетеросексуальности, однако смотреть в глаза будет легче.

Покинув родителей уже поздним вечером, он на радостях летит домой, потому что новости до жути радующие и замечательные. Пока трясся и терся в забитом автобусе, успел обменяться с Аней парой интимных словечек, но не ощутил того прилива страстей, который бывал раньше. Миша внимательно изучает фотографию Ани, смотрит на ее миловидное личико, на любимый цвет волос, ведет взглядом по изящному телу и не находит за что зацепиться. Пальцы резко переключают фотографию на совместную их со Львом, где нынешний предмет его кризиса показывает язык и, кажется, будто почти не стесняется себя. Миша засматривается на впавшие скулы, на нос с горбинкой, на тонкие бледно-розовые губы и в страхе понимает, что вот здесь страсть просыпается. Потому что стоит только подумать, как эти губы опускаются на член, тогда сразу жар приливает во все тело. Миша засовывает телефон в карман и предпочитает остаток поездки вообще не думать ни о чем. Лучше уж рассматривать пейзаж за окном и подавлять рвотный рефлекс от запаха пота. На районе, банка кваса обжигает холодом руку, а другая ногу и создает мокрое пятно на джинсах. Мише наплевать потому что это всяко лучше, чем открывавшиеся ему прозрения на собственную ориентацию. Всю жизнь жить с мыслью, что ты гетеросексуал и внезапно осознать, что к девушкам всякие чувства охладели, а перед глазами стоит только образ худощавого, больного на голову парня. Быть может, это просто минутный порыв, вызванный слишком резкой переменой в их отношениях и в принятии проблем Льва, в которых они сплотились крепче, чем нужно. Но, с другой стороны, Миша вспомнил всех своих прошлых девушек, самых красивых и желанных, и не смог припомнить, что действительно чувствовал к ним что-то похожее. Возможно, чувства были ему навязаны консервативными родителями, а возможно, он просто старался не отставать от сверстников или уже тогда пытался запихнуть свои неправильные мысли куда подальше. Позвонив в дверной звонок, Миша услышал как нервно затопали по ту сторону шаги и позволил себе минутку умиления. Лев открыл дверь в состоянии, которое бывает у него после того, как страх не оправдается. Лев выглядит слишком изнеженным, таким маленьким и совсем беззащитным. Миша отдает ему банки кваса и предлагает поесть. Лев соглашается, потому что, как понял Миша, питался он сегодня после обеда только святым духом. Пока пыхтел над ужином, совсем не понимал, как бы Лев выжил, если бы они не жили вместе. Он знает, внимает тому, что Лев готовить умеет, только, скорее, ленится или слишком переживает от того, что сделает что-то не так. Тяжелый выдох, опять осознание того, что бедному ребенку не давали сделать элементарных ошибок, на которых строится жизненный опыт. Больно, обидно, ненавистно от безысходности и бессилия перед нелюдями; радостно и совсем не больно, потому что теперь будет лучше. Лев, крадучись, приходит на кухню, садится за стол принимая привычную позу креветки и горячо благодарит Мишу, который снова приготовил просто, но вкусно. Когда трапеза закончилась, Миша хвостом засеменил за Львом, который хотел было скрыться у себя в комнате за закрытой дверью, но Миша шмыгнул следом.

— Нам надо с тобой поговорить, у меня к тебе интересная новость, — Миша стоит перед выбором куда уместить свою пятую точку: на стул или на диван. В итоге, садится на пол потому что переживает за излишнюю брезгливость хозяина комнаты. — У моих родителей есть психотерапевт, работает в государственной поликлинике, но тем не менее отличная женщина. Можешь, если захочешь, к ней записаться, я номер оставлю, только придется ехать черт знает куда, но тем не менее. — Миша говорил с полной серьезностью, даже иногда властным тоном, но поднять взгляд на Льва почему-то не получалось. — Женщина реально классная, я у нее медосмотр в армейку проходил, не прошел, кстати.

— Я вот чего боюсь, а вдруг меня в кубячку засадят, м? Шутки шутками, а лежать в дурке я совсем не хочу, — Лев сжал край халата в ладонях, но Миша представил как в кулаке сжимается простыня, на которой они могли бы творить самые развратные вещи; его лицо исказилось от своего некоторого идиотизма.

— Не увезут, потому что ты не опасен для общества, а твои симптомы очень похожи на что-то более легкое, чем то, за что можно в дурик укатить отдыхать. Тем более, это тебе не психиатр, — Миша умолчал «наверное», потому что сам не уверен в своих словах, но пугать Льва ему точно на руку бы не пошло.

Они замолчали. Тишина была приятно и совсем не давящей. Лев снял очки и принялся их потирать тряпочкой. С мгновение Миша завороженно смотрел на худые костлявые руки, которые совсем недавно представлял у себя на члене и даже не пытался улизнуть от мысли. Ему стало интересно, насколько далеко может зайти подобное, если вообще зайдет. Если его подозрения по поводу ориентации оправдаются, то ему остается только принять. Отпираться от самого себя все равно не выйдет; в первую очередь он хочет любить, действительно любить, а не стараться показывать иллюзию любви, а только во вторую задумываться о том, что подумают люди. Глаза сами покатились вниз. Останавливаться в районе груди было неинтересно, потому что халат закрывал большую часть кожи, но сухие острые колени, оголенные сегодня, встрепетнули все нутро. Одна лишь мысль о том, что Лев сидит сейчас, быть может даже, в одних только трусах, разыграла внутри пожар и дикие танцы. Сердце сначала защемило, потом произошло сальто, а потом оно застучало, как барабанная дробь. Коленки были плотно сведены вместе, плечи опущены вниз, спина ровная, как молодая березка, и это жутко подкупало. Такой вид всей этой невинности, нежности и совершенно чистой красоты мешали внутри Миши любые чувства в одно целое. В такое, которое люди привыкли называть «любовь». Ему было без разницы как сейчас внешне выглядит Лев, насколько он опрятен и приятно ли пахнет, каждый сантиметр его вызывал целую бурю. Миша хотел коснуться этого оголенного колена, которое тянуло его к себе как магнит. Но он сдержал свой порыв потому что любит и уважает, потому что никому не позволит делать больно Льву. И себе самому в том числе. Лев аккуратно надел очки и взглянул в томные, таинственные глаза Миши. Они не то сверкали от какого-то сокрытого неизвестного счастья, не то сочились чем-то более глубоким, чем все известные поверхностные чувства. Поймать его взгляд было невозможно: он смотрел будто сквозь него или в пространство более неизвестное человечеству, чем только можно вообразить. Неумело щелкнув перед глазами, Лев даже было засмущался собственной выходке, но старался сглотнуть смущение вместе с стоявшем в горле комом. Впрочем, взять себя в руки получалось весьма скверно. Миша пару раз моргнул, словно вернулся из изучения таинственных знаний, которые недоступны обычному человеку. Весь он был как-то не в себе и будто бы растерян. Улыбка смотрелась косой и нервной, согнувшиеся плечи выглядели болезненно и даже устало. Миша поднялся с пола, буркнул что-то, и ушел неровной походкой. Лев остался сидеть в некотором глубоком недоумении и совсем легком страхе. Ему показалось, что в тот момент, когда он пробудил Мишу щелчком, что-то в его зеленых глазах переменилось и заискрилось иначе. Лев закусил губу и беспокойно огляделся вокруг, не в силах понять, что его насторожило больше: неясная перемена или то, что Миша не взглянул ему в глаза.

Миша прикрыл за собой дверь в гостиную, будто боялся, что его последующие странные действия заметят. Плашмя упав лицом на подушку, он подавил в себе крик негодования. Настолько мимолетное решение дать себе слабину и посмотреть куда сможет зайти его состояние подкосило, почти ранило в самое сердце, что теперь он не знал куда деть свое тело, а главное — мысли. Они струились слишком ровным потоком, и каждая твердила лишь об одном. Миша их слышать не хотел, потому что к геям никогда себя не приписывал, даже не думал приписать. Ему нравятся, его возбуждают только девушки, никак не может быть иначе. Это было с самого начала, когда он осознанно стал воспринимать себя. Что же могло в момент перещелкнуть и поставить его чистую гетеросексуальность под вопрос. Миша не записывал себя даже к бисексуалам, потому что таким страдают только те, кто были воспитаны иначе. К ЛГБТ сообществу Миша относился нейтрально, но не думал никогда, что в какой-то мутный момент жизни припишет себя туда. Ему даже не хотелось думать об этом; на душе сразу становилось как-то паршиво и неловко. Горячие чувства внутри сковывают легкие, лишают воздуха и заставляют закашляться от собственного возбужденного состояния. Кровь прилила к щекам, мужская составляющая снова дала о себе знать. Мишу всего скрутило от удовольствия вспоминать худые крепко зажатые колени, но в то же время — больно до безумия. Больно, что мозг теперь весь кричит и пылает только о голубых глазах, костлявых руках и бледно-розовых губах, а не о женских прекрасных фигурах. Миша задумывается над тем, что возможно он никогда не наслаждался в самом деле женской красотой и изяществом, а просто давил в себе гомосексуальность, но старается убежать от этой мысли как можно дальше. Ему тошно и неприятно. В голову приходит идея написать Ане, попросить встретиться, но когда диалог с ней появился на экране, то всякое желание превратилось в прах. Оно показалось глупым и еще более омерзительным, чем борьба с горячими чувствами внутри. Лев тихо стучится в комнату, потому что распереживался и успел сто раз накрутить себя. Миша прикусывает тыльную сторону ладони, чтобы хоть немного уняться. Знает, что лишнее время на это у него есть — Лев не зайдет, пока не разрешат. Миша дает себе пощечину и разрешает войти. Лев заглядывает в комнату почти испуганным, а когда видит замученного Мишу, так становится весь нервным и готовым впасть в панику. Миша расслабляет лицо, собирается с мыслями и наконец надевает маску, такую, которая сможет показать его обычное состояние. Лев аккуратно садится на край дивана, весь из себя зажатый и хлопающий ресничками. Миша пищит внутри потому что не может справиться с эмоциями, так резко накатившими на него. Ему хочется зажать Льва в самых крепких объятиях, чтобы все внутри этого клочка нервов схлопнулось, а потом вся вселенная взорвалась бы. Миша готов поспорить, что взорвется быстрее вселенной, потому что бомба замедленного действия уже тикает в голове и подключена к сердцу.

— Все хорошо? ты выглядел таким странным, когда уходил от меня. Я перепугался, прости, если на самом деле все хорошо и я лишни раз беспокою, — Лев говорил тихо, нетвердо и неспокойно.

— Все хорошо, просто, я, кажется, устал за сегодня. Там в унике некоторые запары были, потом к родителям далеко ездил, вот и замотался, наверное, — Миша изо всех сил пытается говорить спокойно и четко, но язык сам спутывается и перекручивается, отчего слова получаются смазанными. — Всего лишь нужно лечь спать. Завтра я на работу, кстати, так что не теряй. После уника сразу поеду. А еще, выбери день, когда пойдешь к психотерапевту и запишись, номер тебе оставлю.

— А вдруг ты занят будешь? На работу вызовут и не сможешь поехать со мной, м? — Лев прозвучал натянуто, будто готовый расплакаться. Миша внимательно взглянул в его глаза, чтобы удостовериться, что это всего лишь от нервов.

— Это неважно, вызовут в тот день — не поеду на работу, особо ничего не потеряю с этого. Главное, чтобы тебе было удобно. Выбери из ближайших дней, хорошо?

Лев коротко кивнул. Вроде согласился, а весь внутри наэлектризовался потому что из-за него придется прогулять работу. Ему было стыдно и даже противно от себя самого, что не может поехать один, а страшится непонятно чего. Захотелось извиняться, долго, горячо и слезливо, он подставлял Мишу перед начальством своими глупыми страхами. И ведь мог бы съездить один, в универ-то ездит, но надо же было ляпнуть этот сущий детский каприз. Лев сконфузился еще больше, стушевался и принялся сминать края рукавов халата, уткнулся в пол и совсем забыл как говорить. Миша, тяжело выдохнув в сторону, сказал, что если прогуляет работу по уважительной причине, то ничего не станется и волноваться не о чем. Но Лев уже достаточно завел себя, чтобы всю ночь проворочаться от гнетущих мыслей. Сон не шел совсем, а мысли роем жужжали над головой, отнимая всякие попытки уснуть. Казалось, что прошла целая вечность с момента разговора, но Лев помнил слишком отчетливо свои дурные слова, которые вылетели без его согласия. Они сами сорвались с губ, а когда прозвучали в воздухе, то стало дурно и душно. Чтобы не видеть в тот момент Мишу, Лев принялся протирать очки, будто бы они не были надраены до блеска. Глупый, стыдливый и жалкий мальчишка, неспособный существовать самостоятельно. Лев свернулся в позу эмбриона, обнял ноги и расплакался. Слезы покатились по щекам обжигающими струйками, под ними увлажнялась простыня и, кажется, вся человеческая сущность. Израненная душа обливалась этими солеными горькими слезами, утопала в них и лишь пускала последние пузыри на поверхность. Слабые ее руки пытались барахтаться, чтобы выбраться из этого моря обиды и отчаяния, но все уже не имело значения. Прошло так много лет, столько моментов утекло в небытие, но каждый удар оставался фантомным отпечатком на коже. Лев содрогается в слезливых судорогах, вновь ощутив жгучую боль по спине. Его так много раз били, унижали и ставили ниже самого плинтуса, что теперь он сам себе кажется никчемным и ни на что негодным. Даже успехи в учебе ощущаются лживыми, словно выполненными не его рукой и мозгами, а чужими, более способными и умными. Лев давно знает, это въелось ему на подкорку памяти, что он не достоин любви и уважения, даже сострадания и жалости. Только злобы и ненависти, лютого холода и извечного наказания. Сколько он пробыл в подобном беспамятстве — Лев не помнит. Будильник с утра прогремел как гром среди ясного неба, отдаваясь звоном в ушах. Веки будто бы слиплись, потому что продраться сквозь их темноту было невозможно. Горло пересохло, воздух закончился, внутри все опустело; никакой живности, даже перекати-поле не удостоило жалкого Льва на свое появление в его иссохшем внутреннем мире. Взгляд Миши обжигает кожу, выжигает роговицу и совсем обращает в пепел. Его глаза обеспокоены и нежны, но он так тактично молчит о том, что видит слишком четко. Лев усмехается себе, пока спускается вниз по подъезду, потому что Миша не мог не заметить синяков под глазами и красных белков, но сделал вид, что слеп. Лев не хочет, чтобы ему нравилось это отсутствие вмешательства в его жизнь. Он хочет, чтобы о его здоровье справлялись и беспокоились, но сознание всегда будет верещать, что он не достоин. Будет верещать родительским голосом, оглушая и отравляя.

По дороге с учебы, Лев забежал в магазин потому что перед ним стояла задача позвонить в поликлинику, а руки дрожали от одной только мысли. Ему нужно было хоть как-нибудь себя успокоить, не важно какими методами. Баночка горячего кофе греет ладонь, но глаза сами скользнули в сторону алкогольной продукции. Он не пил алкоголь, более того, никогда не пробовал. Лев в принципе давно записал себя в монашки, ибо по-другому никак. Ему стыдно брать что-то крепкое или около того, тем более, так сразу налегать на градусы — чревато последствиями. Выбор сначала пал на безалкогольное пиво, вроде должно быть вкусно, но слишком трезво. Поглядев на прилавок еще с несколько мгновений, взгляд сам облобызал вишневое пиво. Приторно, по-девчачьи, но этикетка манит слишком жутко, чтобы ей сопротивляться. На кассе Лев мнется, хотя ему давно есть восемнадцать и, в целом, переживать нечего. Но сам факт покупки алкоголя, а после, его принятия внутрь смущает до жути и заставляет нервничать. Уже будучи дома, Лев обедает лапшой быстрого приготовления, а потом долго сидит над бумажкой с номером. Он стучит пальцами по столу, вертит головой в разные стороны, желая, чтобы в следующее мгновение бумаги не оказалось, заглядывается на пиво и решает, что лучше будет сначала немного выпить. Говорят, что алкоголь развязывает язык, но Лев не уверен, что с одной бутылки слабоалкогольного напитка что-то будет. Впрочем, перед пивом он мнется меньше, чем на кассе. Первый глоток ошеломляет; как и предполагалось: жутко приторная вишня и хлебный привкус, но этот коктейль вкусов слишком приятен вкусовым сосочкам. Лев делает еще несколько глотков и впервые чувствует, как разливается жар. Не такой, который бывает от горячего чая, а именно алкогольный: жгучий и дурманящий. Лев усмехается потому что со стороны выглядит, скорее, смешно и глупо, нежели задумчиво и серьезно, как бывает у людей проницательных, которые собираются с мыслями. Подперев щеку рукой, он вглядывается в зелень кроны дерева, которое бьется своими листьями об окно, наслаждается легшим на лицо солнцем, нежным и почти ласковым. Сидеть долго не пришлось, пропустив еще пару глотков, его, неудивительно, немного повело. Привычный страх будто бы скрылся где-то в потемках сознания, стало тепло, уютно и почти комфортно. Захотелось говорить, много и страстно. Картинка мира переставала быть четкой при повороте головы, а мысли превратились в пустырь. Все же, догадки не оправдались и его разморило прежде, чем бутылка потеряла больше половины. Гудки в телефоне прозвучали оглушающе и немного отрезвляюще. Лев задумывается над тем, что скажет, но не успевает додумать — на том конце провода отвечают. Он слабо помнит как записался на прием, но на бумажке с номером появилась дата, время, номер кабинета и имя врача. Лев глуповато всматривается в написанное, пожимает плечами и уходит отдыхать в комнату, унося с собой недопитую бутылку хмельного напитка. А когда осознает, что уже с минут двадцать идиотически смотрит в стену, то понимает, что ему хватило дойти до нужной кондиции всего пол-литра пива. Смешно, весело и необычно хорошо. Эта коричневая бутылка из-под вишневого пива сегодня стала для него лучшим другом, и могла бы быть вечность, если бы не страх перед алкоголизмом. Лев пить боялся потому что в детстве видел, что становилось с родителями, которые выпили, а потом кидались на него за любую мелочь. Пьяные люди были неприятны, а само наличие алкоголя — убивало каждую крупицу нервов. Но как же он ошибался тогда, ведь оказалось, что это лучшее решение, когда страшно перед неизвестностью. Лев ставит галочку в голове, что на крайний случай можно будет выпить пива, в любой другой — решать трезвой головой. Лежа у себя на диване, разморенный и сонливый, развязывает тугой узел на поясе халата и позволяет телу хоть немного вздохнуть от душной одежды. Май подходит к концу, а его излюбленный теплый халат все еще на нем. На улице сейчас душно, жарко, даже почти знойно, а в квартире еще хуже. Но Льву особой разницы нет, ведь главное — халат закрывает его ужасное тело от глаз. Справляться с этим приходится немного извращенно, как считает сам он. Ходить без футболки и штанов, но в халате. Откинув закрывающую грудь ткань в сторону, Лев закрывает глаза и совсем не замечает, как проваливается в сладкий сон.

Пробуждение происходит вместе с поворотом ключа в входной двери. Открыв глаза, он пытается потереть веки, чтобы очнуться совсем, но утыкается кулаками в очки. Страшновато было осознать, что улегся спать в очках, но главное: ничего не пострадало. Миша заходит в квартиру, а Лев продолжает бороться со своим сном, который никак не хотел отпускать из своих цепких лап. Он даже позабыл, что лежал весь открытый и почти нагой, а вот Миша, стоящий в прихожей, но отлично различавший в темноте комнаты Льва, застыл и не двигался. Его глаза медленно катились по каждому сантиметру бледной кожи, запоминали любую болезненно выпирающую кость, слишком долго задерживались на розовых сосках и почти полностью запечатлели этот интимный момент. Лев сел, неуклюже, но закрыл весь обзор, прервав момент наслаждения и чего-то совсем смущающего. Миша отвел взгляд и потерялся. Потерялся в собственных чувствах, от которых краска прилила к щекам, в сковывающих ощущениях и блаженстве. Из комнаты Лев выходит уже весь закрытый, лохматый и какой-то особенный. Миша чувствует эту особенность, но толком не может понять, что она выражает. Хотелось бы взглянуть на худое лицо, но его грудь сейчас слишком пылает, чтобы спокойно посмотреть в голубые глаза. Лев бубнит что-то вроде приветствия и скрывается за дверью санузла. Миша упирается руками в комод, стоящий у них в коридоре, и тяжело дышит: прерывисто и почти задыхается. Он не верит собственному мозгу и сердцу, которые в унисон кричат, что сейчас это не просто смущение от интимной картины, а настоящее возбуждение, которое не пришло сегодня, пока заходил к Ане. До сих пор стыдно, что ничего не получилось, что страсть не разгорелась, что красивое обнаженное женское тело не было желанно ни на физическом, ни на духовном уровне. Миша напуган от собственных эмоций, ведь все это так неправильно. Лев успел, за время терзаний всей жизни у Миши, даже выпить стакан воды на кухне и вернуться обратно, а вот Мишу еще не попустило. Лев вышел в прихожую и ему резко ударил в нос цветочный запах духов — Миша был у Ани. В сердце кольнуло, в голове загудело. Ему не нравился этот запах, более того, он его ненавидел потому что чихал и слезились глаза, но сейчас эта ненависть разгорается на другом плане. Лев чувствует, что не алкоголь мешает в кровь ему что-то совсем иное, чуждое и неизвестное. Это что-то слишком трезвое для мозгов, но опьяняющее для сердца. Ревность, желчная и горячая. Лев даже забывает о своем страхе, который испытывал всякий раз, пусть даже Миша всего лишь дышал рядом. Им овладевает ярость, смешанная с ядом, таким ядом, который может убить. Наверное, в его крови это течет впервые, потому что чувства сковывают и смущают. Ему почти стыдно, но пылкая ревность застилает глаза и стыд. Ему откровенно не нравится, что Миша был с Аней, что, скорее всего, с ней двадцать раз пересношался. Он даже не задумывается над тем, что прежде никогда не испытывал подобного. Все же, хмель еще бьет в голову.

— Прости, что задержался, — первым тишину нарушает Миша, наконец выбравшись из оцепенения. — В знак извинения купил тебе мороженое.

— Спасибо, — у Льва взгляд привычно пугливый, но слово агрессивно просочилось сквозь сомкнутые зубы. Мише показалось, что он ослышался, поэтому когда Лев развернулся с пакетом на кухню, то, быстро разувшись, рванул за ним. — Вот здесь дата и время приема, надеюсь, что ты завтра съездишь со мной. — Вот парадокс, на кухне все встало на свои места: Лев — запуганный бедный барашек. Миша посчитал, что просто сошел с ума.

— Конечно съезжу, — Миша выдохнул потому что был рад снова видеть привычного Лёву, а не незнакомого Льва. Взглянув на листочек с важной информацией, заметил рядом с ним крышку от пива и невольно округлил глаза. — Ты пил?

— Немного, для храбрости, — Лев криво улыбнулся, стыд покатился по всему телу и даже ревность струсила перед ним. Ему захотелось скрыться у себя в комнате и сидеть там, пока не умрет от голода, лишь бы не встречаться с Мишей взглядом. Он весь сконфузился и скукожился, как делал, когда боялся. — Впрочем, забей, ладно?

Миша кивнул, ведь увидел как чужие плечи опустились в преддверии страха. Ему стало больно потому что Лев, скорее всего, своим детским страхом посчитал, что он начнет его отчитывать или, чего более, ударит. Мише обидно и до смерти хочется обнять Льва, чтобы он почувствовал тепло рядом. Но все, что он может сделать — мысленно прижаться к нему и поцеловать в лоб. «Чего? поцеловать? — Миша выпал от собственных мыслей и глупо уставился в стол. — Сегодняшний инцидент с Анькой, похоже, действительно поставил все точки не только над «и», но и в предложениях. Боже, до чего я дошел». Миша готов был обниматься с туалетом от себя самого, потому что не был готов слишком резкому объяснению с собой. Да, долгие разглядывания Льва его пугали, пугали и раньше, когда он ненароком заглядывался на мужчин на улице, но тогда все можно было спихнуть на обычное восхищение красивыми мышцами, а сейчас это не красивые мышцы — это худущий парень с яркими рыжими волосами. Да, он почти заставлял себя смотреть на девушек и возбуждаться, но всегда думал, что просто не нашел «ту самую». Оказалось все совсем наоборот. Мише плохо, до безумия плохо и паршиво. Ему нужно побыть одному, но уйти от Льва, которого сегодня оставил на целый день одного — не представляется возможным, даже за любые подношения. Лев, тем временем, успел встрепенуться всем нутром, тоже позалипать в одну точку, раздумывая над своей недавней эмоцией, испугаться остолбеневшего Мишу и почти упасть в панику, какая с ним случалась, а так же успешно нарезать мороженое на порции. Благо, Миша вовремя вернулся и успокоил барашка поэтому припадок страха обрубили на корню. Миша повертелся вокруг Льва еще совсем недолго — время близилось к одиннадцати вечера и сонливость била с полной силой. Миша нежился под теплым душем, совсем не заметив как увлекся не натиранием торса, а натиранием собственного члена. Большой, указательный и средний палец сжались в крепкое кольцо, узковатое и сковывающее. Рука скользила по разгоряченной плоти: вниз — легко и почти свободно, вверх — крепко сжимаясь и точно сдаивая. Большой палец обводил головку круговыми движениями, благодаря воде ощущалась влажность, словно чей-то язык вытворял сущий разврат. Миша даже вообразил чей, поддаваясь фантазиям и утопая в них. Пальцы кругом сжимались вокруг головки, снова ласкали ее — иногда легко, точно дразня, иногда чувственно и грязно. Воображение разыгралось, чувства обострились, каждый сантиметр внутри сковывался и вибрировал от чувств. Миша почти чувствует под пальцами чужую худую талию, ощущает каждое выступающее ребро, бедренные косточки, а вокруг собственного члена узкое горячее пространство, то сжимающееся, то разжимающееся. Двигая бедрами в такт ладони, ловит себя на том, что ощущает, как горячая бледная кожа соприкасается с его более темной в районе паха, как тощие ягодицы бьются об него и лишь немного трясутся. Он целует ребро большого пальца свободной руки, представляя, как обцеловывал бы выпирающий позвоночник, как забвенно скользил чуть приоткрытыми губами по нежной коже — Миша уверен, что у Льва кожа мягкая. Он точно ощущает сомкнутое узкое кольцо мышц у себя на члене, горячее пекло внутри запретного плода, видит голубые мутные глаза и оргазм кроет с головой. Миша пошатывается, тяжело дышит и еле держится на ногах. Его спина соприкасается с холодной плиткой ванной комнаты и обжигает разгоряченную кожу. Еще никогда не было чего-то настолько фееричного и сбивающего с ног. Он приходит в себя только минуту спустя, когда понимает, что это была лишь фантазия. С какой-то стороны, даже радуется потому что он уверен, что не хочет обратить грезы в явь. Потому что все еще хочет верить, что это лишь минутная шалость.

Следующий день начался муторно, неразборчиво и размыто. Миша припоминал дела минувшего вечера, почти забывая о всяком окружающем мире и пребывая во вчера всем телом. Кажется, что душа покинула его под струями теплой воды, оставшись в том мгновении счастья и наслаждения навеки. Губы растягивались в слабой блаженной улыбке, веки прикрывались, чтобы перенестись в ту секунду и вновь вспомнить каждое чувство. Миша смотрел на Льва, отмечая все большую привлекательность и такую манящую невинность. Обычно, когда они с утра собирались в институты, то Миша не особо разглядывал и не следил за действиями Льва, но именно сегодня всматривался в каждое его движение. Он забвенно ждал, пока друг оденется, даже желая, чтобы этот момент растянулся на несколько часов, чтобы он вдоволь напился стесненными движениями худого тела. Лев завязывает низкий хвост — Миша засматривается на его руки и открывшиеся скулы; Лев проверяет телефон — Миша разглядывает оголенную шею, судорожно дернувшийся кадык запоминается слишком отчетливо; Лев наклоняется, чтобы завязать шнурки — Миша делает пару шагов, вроде как посмотреть на себя в зеркало, но на деле задерживает взгляд на чужих тощих ягодицах. Лев насторожено всматривается с зеленые глаза через зеркало и не может понять, что в них такого особенного переменилось, отчего он чувствует их явное присутствие на своем теле. Однако как бы ему не казалось, что его откровенно рассматривают вдоль и поперек, но поймать за этим откровенным гадким делом не удалось. Лев немного стушевался и стал осмотрительнее, Миша казался ему сегодня слишком загадочным, даже по меркам всех прошлых припадках его забвения. А еще, как ему, быть может, почудилось, в чужих глазах затеплилось что-то совсем новое, неизвестное прежде и такое, что никогда в них не появлялось. Лев рассматривает зеленые глаза Миши, пока они стоят на остановке и ждут автобус, и не может понять, что именно является таким чуждым. А Миша даже не против, его совершенно не смущает четкий зрительный контакт, который продолжался так молчаливо уже с добрую минуту. Он улыбался, любуясь серьезными ясными голубыми глазами, которые даже не выражали и толику страха. Внезапно, задумавшись о том, насколько прекрасны и чудесны эти глаза, он сделал недвусмысленный хлопающий звук губами и приоткрыл их, будто прибывал в высшей степени сексуального возбуждения. Лев дернулся, потому что жест показался ему слишком противным, да настолько, что захотелось помыться. Миша, сам испугавшись собственного непроизвольного действия, сделал глупую улыбку и отвел взгляд, весь раскрасневшись как рак. Ему стало стыдно до желания провалиться сквозь землю, потому что выглядел он как противное мужло, пускающее слюни на красивое тело. Благо, расстались они так быстро, что объясняться не пришлось — подошел автобус, который забрал с собой Льва. Мише нужно было ехать на другом, хоть здесь судьба ему подсобила и освободила от взгляда с явной нотой отвращения. Раздумывая над тем, как объяснить начальнику свою неявку на работу, Миша не заметил, как доехал до института и отсидел половину первой пары. Его одногруппник — человек из компании собутыльников — что-то горячо и быстро рассказывал ему, словно заходился в лихорадке, но Миша прослушал добрую половину сказанного, а когда речь зашла об Ане, так нахмурился и насторожился. Оказалось, что после того, как он вчера уехал от нее не удовлетворив, она пошла к какому-то другому молодому человеку и теперь Мишу считают рогатым. Но Миша лишь рассмеялся, да так надолго, что потом ходил и хватался за живот. После вчерашнего, Аня его сразу бросила, назвав импотентом, так что олень из него никакой. Одногруппник потупил взгляд, вроде обдумывая их расставание и теперь совсем не знал, что сказать. Миша понял, что над ним хотели насмеяться, но в итоге из воды он вышел сухим. Данный разговор зародил новую тему для размышления, стоит действительно пересмотреть людей, с которыми Миша находился в дружеских отношениях. Наверное, не такие уж они и дружеские, или Мише так кажется после открытия собственной ориентации. Впрочем, с ним в целом что-то не так, поэтому, задумываясь над своей больной головой, Миша порешал, что они со Львом друг друга стоят. Не каждый раз двое больных на голову людей окажутся под одной крышей и будут в таких тесных отношениях. Миша улыбнулся, на душе потеплело и расцвело.

***

Льва трясло, трясло всем телом. Нога беспокойно отбивала внеземной ритм, руки находились в неясном нервном танце, глаза не находили себе места. Миша сидел спокойнее самого удава, он не особо понимал с чем связана такая боязнь врачей, но психотерапевтов и сам не особо любил. Слишком они странные, мутные и расслабленные, говорят монотонно и иногда будто с подтекстом, их глаза не выражают эмоций, а лицо остается каменным и холодным. Подобные люди Мише всегда не нравились и, по всей видимости, не нравились и Льву. Миша сидел собрано, стараясь не соприкасаться со Львом пусть даже слегка, как бы совсем по-дружески и не специально. Ему было страшно, что в таком напряженном состоянии Лев дернется в жутком испуге и ляжет здесь замертво — в последнее время Миша стал уверен, что он когда-нибудь испугается до смерти. Сотрясаясь всем своим нутром, задыхаясь от кома в горле, изламывая пальцы от страха и нервов, Лев первый зовет Мишу, словно хватаясь за него как за последнюю спасительную веточку. Его слезливые голубые глаза резали Мише по сердцу, он сдерживал себя сильнее, чем прежде, чтобы не распустить руки и не пытаться успокоить Льва нежными прикосновениями. Лев смотрел ему в глаза и вдруг схватил за руку, сжал ладонь с силой мертвой хватки. Миша забеспокоился, но больше испугался своих колющих спазмов в районе поясницы, которые пробежали тонкой струйкой разряда по всему телу и затерялись в сердце. Пальцы у Льва были холодные, болезненно мокрые, но такие нежные и мягкие, что Миша совсем потерялся, зацикливаясь всеми существующими чувствами лишь на этом прикосновении. Лев заговорил первый, почти навзрыд: обреченно и в натуральном страхе. Он перестал замечать людей вокруг, которые нет-нет, но в их сторону смотрели, а когда произошло это резкое движение, то глаза вокруг как-то сами вместе обратились на них. Миша оглянул людей, удостоверившись, что к ним интерес был потерян, то позволил себе сжать руку Льва чуть сильнее, чем до этого. Его всего пробивало током от осознания — Лев в нем нуждается, как в последним своем спасательном круге. Миша хотел поцеловать его пальцы, чтобы успокоить бушующие чувства страха, но все что он мог — лишь медленно гладить большим пальцем худую бледную руку. Лев разрывался в лишь одной просьбе, произнося ее словно в лихорадке и в высшей степени исступления. Миша соглашался, соглашался на все, но совсем не понимал сути сказанных слов. Дверь кабинета распахивается, Льва приглашают войти, он смущенно и сбивчиво что-то спрашивает — Миша не может разобрать слов, он сам пребывает в некотором смутном, неразборчивом состоянии, но вовсе не от страха, а от сжимающего грудную клетку ощущения. Женщина, в возрасте лет сорока, вышедшая из кабинета, соглашается, мило улыбается и приглашает войти. Лев тянет оцепеневшего и все еще прибывающего в непонимании Мишу за собой. Миша встает механически, не понимает ничего, только чувствует холодное прикосновение мокрой ладони, чувствует как нервно она дрожит в его теплой и ласковой. Он просыпается полностью от своего тяжелого состояния в кабинете психотерапевта, наконец различает слова, отчетливо внимает каждое предложение. Лев немного смущается, но, взглянув на Мишу, словно собравшись и воспрянув духом, выдает все то, что его беспокоит. Речь льется все так же беспокойно, сумбурно, но психотерапевт выжидает, медленно кивает и смотрит так вдумчиво и холодно, что Миша, разглядев ее после своего пребывания в высшей степени потерянности, понимает, что она такая же каменная, какой он ее запомнил. Благо, ее голос приятен, совсем не бьет по ушам. Лев снял очки, чтобы скрыться хотя бы отсутствием отличного зрения — так всегда было легче, но во время приема каждый раз заглядывал в глаза Миши, который был все так же спокойным, но каким-то особенным в это мгновение. Даже более особенным, чем все прошлые дни. Их руки все еще были крепко сцеплены друг с другом, Миша продолжал медленно гладить внешнюю сторону ладони Льва. Вроде, ему жутко нравились эти прикосновения, но с другой стороны, ему было тошно от того, что Льву, скорее всего, мерзко от их сомнительных ласк.

Прием закончен, Лев дышит свежим уличным воздухом и успокаивается. Май выдался месяцем теплым — вечером совсем душно, от нее не укрыться совсем. Солнце медленно движется к закату, лишь слегка окрашивает небо в оранжевые и розовые оттенки. Пышные перистые облака скользят по голубой вышине, медленно движутся в даль, они такие свободные и беззаботные совершенно не знают, как сложно бывает на земле. Их удел — рассекать небосвод, словно корабли безграничное море, не задумываясь ни о чем и лишь иногда ронять капли дождя на живую планету. Дождь часто приравнивают к слезам — горьким и самым печальным, Лев не любит данное сравнение, дождь для него — начало чего-то нового, более свежего и чистого. Это как избавиться от старого, надоевшего и обидного, а после — войти в светлое, совсем ласковое и такое незнакомое. Он смотрит на небо, не через очки, но даже размытым взглядом различает насколько прекрасна небесная гладь. Ему нравится ставить себя на место облаков, не знающих ни печали, ни радости, так существование кажется легким и непринужденным. Голова предательски гудит мотором, руки еще мелко трясутся, не совсем отойдя от недавнего припадка. На сердце пусто, даже слишком, нет в этой пустоте места для чего-то теплого и радостного, в ней темно, хоть глаз выколи. А Миша в эту пустоту лезет, как будто она самое нужное для него, то, что сможет провести его дальше в жизнь, то, что заставит жить эту проклятую жизнь. Лев не хочет смотреть на него, скорее, не может. На душе погано и стыдно за свое поведение, за слишком громкий выстрел этого страха, который нашептал на ухо повести Мишу за собой в кабинет. Как же смешно от этой беспомощности, такой, какую обычно испытывают люди, навсегда обреченные быть прикованными и обездвиженными. Лев считает себя жалким, даже настолько, что недостойным этой самой жалости. Остатки светлого разрываются на сотки осколков внутри, разлетаются по воздуху, оставаясь чем-то невидимым и ушедшим в небытие. Но это светлое собирается по крупицам вновь, стоит только Мише сказать, что он нашел аптеку, где можно купить лекарства чуть дешевле. В районе желудка сразу теплеет, расцветает последний оставшийся там цветок и щекочет своими лепестками Льва изнутри. Миша протягивает ему очки, которые все время бережно держал в руке и старался не заляпать. Лев его благодарит, но продолжает шарить взглядом вокруг, не смея смотреть в глаза. Миша расстроен, что не может поймать голубой опечаленный и мутный взгляд, но радуется, что у Льва получилось перебороть себя. Он зовет его за собой и они медленно уходят в ту сторону, куда утекают облака. Кажется, это их новые спутники в более лучшую жизнь, чем была до этого.