Класс медленно затекает в кабинет с предварительным звонком, и Мирон весело улыбается. Его ж это оболтусы, все до одного его. И вроде привязаться ещё не успел, но своими считать начал. Как никак классное руководство, детей надо подбадривать, радовать, сам ж таким недавно был — помнит ещё. Помнит, как учитель головой качал неодобрительно, помнит, насколько это обидно было. Поэтому в каждом этом пиздюке несчастном надо потенциал разглядеть, даже в зазнайках и выпендрежниках, нельзя болт класть на детей, как многие учителя делают, их направить нужно в правильное русло. Силы их, мысли, чтоб нашли место, где могут себя реализовать, а не сидеть озлобленными по магазинам в роли кассиров или консультантов за мизерную зарплату. Школа, конечно, — зло, но это огромная часть жизни любого человека. И надо в их голову вложить нечто большее, чем таблица умножения. Нет, конечно, в каждой школьной дисциплине есть нечто важное, но не все учителя это осознают. И вместо необходимых знаний вкладывают в головы учеников какой-то бред. Штука ведь в чём: помимо домашних заданий, законов Ньютона и химических реакций есть нечто большее. Например, что делать, если приходится расставаться с дорогим человеком? Как нужно предохраняться, дабы не попасть на шоу «Беременна в 16». Мирон бы по- другому учил, иначе всё делал. А то потом винят музыку, окружение, ещё что-то. Но самом-то деле, просто детей надо научить критически мыслить, взвешивать, принимать и отпускать. А не думать, что само придёт. Нет, само-то придёт, только розовые очки стеклами внутрь бьются, ползут по артериям их осколки, а потом ещё долго-долго в сердце болят, буквально сводя с ума.

— Все дошли или кто-то ещё на первом этаже тусует? — спрашивает Янович, вздрагивает, выбираясь из своих мыслей, очень так хорошо примеряя на себя амплуа учителя, педагога ебать. Конечно, другом он им станет, даже что-то в головы вложит, но как бы им жизнь показать, не травмируя и не используя цитаты из пацанских пабликов в социальных сетях.

Когда он сверяется со списком и понимает, что, вроде бы, все, то спокойно начинает ходить по классу, проверяя, насколько хорошо его подопечные умеют прятать мобильники. Делают они это поголовно откровенно плохо, поэтому пару мобильников забирает и оставляет у себя на столе до конца урока. Так, для профилактики. Родителям он это явно рассказывать не будет — все дети на уроках иногда смотрят в телефон, это, конечно, не хорошо, но и не преступление. Он, естественно, не будет озвучивать, что в большей степени проверял их мастерство спрятать мобильник, а не сам факт нахождения телефона на уроке. Только вот Слава без телефона сидит. Тетрадочку достал и своим красивым почерком выводит дату и тему. Фёдоров не выдерживает, чёрт, он всегда восхищался людьми, которые красиво пишут, а тут не почерк, а каллиграфия настоящая.

Стараясь не смущать юношу перед всем классом, он осторожно наклоняется, придерживаясь за спину Карелина своей рукой.

— У тебя очень красивый почерк, — многозначительно на ухо, дыханием обжигая кожу. И уходит обратно к доске.

Что там происходит, Слава не особо видит. У него на шее ещё теплится чужое дыхание, он ещё слышит запах чужой, а на спине буквально горит местечко, на которое уложил ладонь классный руководитель. Чёрт. Что это такое? Даже на почерк собственный смотришь, кажется, что он какой-то другой, какой-то особенный. Карелин головой из стороны в сторону мотает, пытаясь прийти в себя, вот, так лучше: буквы уже его, привычные.

Почерк у Славы такой красивый явно не от природы: научился. В детстве криво писал, пока отец не взялся за его тетрадки по русскому языку. Видел исправление или написано некрасиво — переписывай всю тетрадь, если листик вырвать уже не выходит. Слава и плакал, и миллионы раз одно и то же строчил, зато сейчас да, красивый почерк, даже по пальцам бить не надо, сразу аккуратно пишет, даже на доске умеет ровно писать, да и на обычном белом листе бумаги.

И вроде даже в себя пришёл, дату, написанную на доске, переписал в тетрадь. Только вот взгляд вновь на историка падает и на душе становится так хорошо и так плохо одновременно, что страшно. Улыбаться хочется, что, собственно, Слава и делает. Может, так сонный мозг сработал? Просто не выспался и всё. А взгляд всё увереннее скользит по закатанным рукавам рубашки розовой. Красивая, к лицу. Лицо, между прочим, тоже красивое. Нос величественный такой, совершенно к месту, глаза большие и синие-синие, обрамлённые светлыми, но пышными ресницами. Таких даже у его одноклассниц нет. Худой, но видно, что сильный, что не кожа да кости, что мышцы есть, что.... «Карелин, да какая тебе разница, что?», — говорит сам с собой Слава, но взгляд от Мирона Яновича отвести не может.

— 476 год, — озвучивает он надпись на доске. — С этой даты начинается зарубежная история в вашем многострадальном ЕГЭ. Кто мне скажет, что это за дата?

Слава на автомате руку тянет, Мирон рукой взмахивает недалеко от лица, мол, сейчас этого не нужно. Просто беседа. Если знаете, то говорите, это никакой не опрос.

— Падение Западной Римской Империи, — отзывается юноша, откидывая челку непослушную с лица движением головы.

— Верно, — добродушно тянет преподаватель. — Вы все говорить не бойтесь, я сегодня не кусаюсь и ошибки прощаю. Кто-то мне про эту загадочную Римскую империю рассказать сможет?

— Ну, — Слава откашливается, перед историком хочется показать себя получше, показать, что он что-то может, а не отмолчаться как обычно. — Думаю, про Ромула и Рема с этой волчицей не нужно, да? — получив короткий кивок от учителя, Слава продолжает. — Если в общих чертах говорить, то одно время это было одно из самых могущественных государств нашей планеты...

Карелин рассказывает вдохновенно, охватывая в общих чертах всё. Стоит ему увидеть одобряющий огонёк в глазах педагога, как он только сильнее распыляется, всё больше и больше вспоминая из истории Священной Римской Империи. А Мирон своего одобрения скрывать и не пытался, напротив, даже какое-то восхищение выражал: впервые он видит подростка, который так интересно и упоенно рассказывает историю даже не своего государства. Там и пунические войны, и государственное устройство, и термины использует. Приятно жуть. Пусть в последнее время Яныч и занимался не особо (совсем нет) честными делами, но интереса к истории не утратил. И если бы не чихнул кто-то с последней парты, Мирон бы так и продолжил слушать речь чужую, даже сам бы в полемику пустился. Но надо ещё остальных присутствующих здесь «развлекать».

— Аплодирую стоя, — озвучивает преподаватель свой вердикт, когда поток мысли Карелина заканчивается. — Конечно, для экзамена так подробно вам не понадобится, но хоть что-то из этого запомнить полезно будет. Есть что-то непонятное из Славиного рассказа? Могу объяснить, пока у нас с вами есть время, записать может что-то нужно, если не помните, — предлагает педагог, но особо что-то отдачи от класса не видит. Видно, история здесь интересна только ему и Славе, а остальным она только для сдачи ЕГЭ нужна.

Он внимательно глазами по всем ползёт. Ну неужели действительно всё и

всем понятно. Или умники решили просто не слушать? Ладно, он с них завтра спросит по этому рассказу, что, как, зачем и когда. Даже не записывают!

— Мирон Янович, — тянет голос с первой парты, который недавно ещё воодушевленно рассказывал о Римской Империи.

— У тебя есть вопросы к собственному рассказу? — он по-доброму улыбается, что на душе у Машнова сразу тепло становится, и он отвечает на улыбку улыбкой: ведь ощущение, что преподаватель улыбается только ему.

— Нет... — тянет Слава, — я хотел другое спросить. Что такое империя?

Мирон смотрит на младшего внимательно и сосредоточено, вроде, только что так всё красиво и верно рассказывал, а тут вопрос такой. Фёдоров хмурится, сводя брови к переносице, а потом и вовсе выгибает вопросительно бровь.

— В каком это смысле? — переспрашивает педагог, не понимая, о чём конкретно его спрашивают. Он внимательно на Карелина смотрит, а юноша только ойкает, понимая, что от этого пронзительного взгляда что-то внутри начинает стучать быстрее.

Старший смотрит всё еще непонимающе, трёт лицо руками, пытаясь быстро сообразить, какой именно ответ от него хочет услышать юноша. Империя. Вроде как слово значило власть. С латынью у Мирона было довольно плохо, и он пытался найти другое объяснение. Империя — это крупное колониальное государство, с опорой на армию. Это что-то величественное, могущественное. Империя. Что-то непобедимое, что-то гордое, что-то величественное и большое.

Мирон Янович пытается донести эту мысль до класса — и умными словами, и словами попроще, и жаргон, и слэнг, а мысль всё ускользает и ускользает куда- то. Но на него все смотрят большими и горящими глазами, точно резко все вместе захотели узнать, что же такое эта «империя»? И он до каждого донести хочет это заученное ещё давно определение из методички, со своими добавлениями, лишь бы ярче, лишь бы понятнее, лишь бы яснее.

А Славка смотрит, но глаз оторвать не может — точно только для него говорят, точно язык у них один на двоих, точно никто больше и не услышит. Карелин собственными мыслями на этот счет захлебывается, хочется ими поделиться, но только с учителем. Отмотать бы время назад, когда они тут вдвоём сидели и просто говорить. Много говорить и обо всём на свете, а не сконфуженно прятать глаза в пол или тупить взгляд в парту.

— А зачем эти «империи»? Другие государства тоже могут быть могущественными...

Фёдоров вновь задумывается. Как объяснить важность этих империй? Третий рейх для Гитлера, его цель всей жизни, его венец... Российская Империя для Александра Третьего, что клялся править, как его незабвенный родитель, для Александра Первого, что вставая на трон буквально умылся кровью отца, для Петра Великого, начавшего это строение, который посчитал посильным сделать из русских немцев. А Екатерина Вторая? Немка, пытавшаяся русских превратить в русских. Даже звучит смешно. Но как много для них это значило! Подумать страшно, что испытал Николай Второй, когда его заставляли отречься от престола. А Франция для Наполеона? Боже, он же мечтал вырастить из своей страны самое могущественное государство. Что уж говорить о Римской Империи? Первом настолько могущественном государстве во всём мире? Конечно, за неё боролись до последнего. И 476 год стал концом буквально всему, что так долго и трепетно строили люди.

Стоит Мирону лишь приоткрыть рот для ответа, как звенит звонок. В кабинете так быстро и шум, и гам, что даже с секунду учитель теряется, но быстро берёт себя в руки.

— А ну тихо, — рявкает он, а Карелин поклясться готов, что за этим шумом услышал «блять». И даже это так умилительно, вроде, старается татуировки все прятать за рубашкой, но забывается, рукава закатывает, а Слава внимательный — сразу подмечает. А тут за красивой речью и нецензурная брань. — Встали все. Имейте уважение, пока не скажу, что свободны, — урок не закончен. Тридцать секунд постояли, немного внимания мне уделили перед своей переменой и побежали вихрем. В пятницу родительское собрание, донесите до всех, пожалуйста, что надо бы появиться на нём. А теперь свободны.

Как-то Мирон не ожидал, что обсуждение империи отнимет у него всё время урока, а уж тем более не ожидал, что тот самый тихий Слава Карелин не первым выбежит из кабинета. Вот он, стоит, зевает, прикрывая рот ладонью. Точно спать хочет.

— Ты чего, Слав? Нехорошо? Давай домой отправлю, а, — тут же предлагает преподаватель, заглядывая в чужие красные глаза. Накурился что ли? Да нет, вроде реально просто спать хочет. Может, с девчонкой трудная ночь? Помнит Мирон этот возраст, влюбленности эти несчастные. Его самого отшивали, сам ночами не спал, а думал: «Что я делаю не так?». Этот вопрос вообще самый ужасный в жизни, потому что каждый всё так делает, просто иногда человек не для тебя или ты совсем не для человека. А может, ваши пути просто должны в определённый момент разойтись. Хотя бы на время.

— Да нет, — отмахивается парень, вновь зевнув, но привычно прикрывая рот ладонью. — У меня всё ещё к Вам вопрос есть.

Мирон смотрит внимательно и даже как-то отчасти недоверчиво — какие вопросы, даже не обсудили ни черта. А Слава умненький мальчик, вот, большинство информации сам рассказал. И интересно же рассказывал, жуть! Ну и как с подобным справляться? Какие могут быть вопросы? И, главное, какие на них стоит давать ответы?

— Так для чего строят эти империи?

И снова вопрос, к которому Мирон не особо и готов. Это не про пунические

войны рассказывать, это в философию, это в попытки понимания мира, всего такого. Респект, конечно, молодёжи, что всё-таки таким увлекается, что это сейчас интересно.

— Знаешь, Слав, империи просто важно строить. Подрастёшь и поймёшь, — тянет старший, даже не понимая, что сам скоро будет воспринимать смысл этой фразы иначе. — А сейчас, я всё-таки, напишу записку, чтоб тебя отпустили домой, а то ещё от недосыпа в обморок грохнешься, и что я буду делать? Вы мне ещё все живые нужны и без травм, так что шуруй домой, чтоб отсыпаться. Домашка в электронном журнале будет, если нет, то я отмажу, — весело говорит учитель, строча на бумажке для охранника записку, чтоб отпустил из школы Славу под его ответственность. Ну, конечно, есть вероятность, что Слава не домой пойдет, но голову Мирону открутят, только, если с ним что-то случится, так что не страшно. — Ты мне только напиши, когда уляжешься, хорошо? Вчера же номер мой записал?

Машнов кивает на всё, винит себя жутко, ведь, на самом деле, он правда засыпал на ходу из-за бессонной ночи, а это значит — не сможет поговорить с Мироном Яновичем о истории, о чем-то ещё, зато тут останутся красивые одноклассницы. «Карелин, ты не должен об этом думать», — ворчит мысленно Слава, но нельзя ведь, к сожалению, отключить свои мысли насовсем.

— А как же империи? — не теряя надежды, спрашивает младший, хотя учитель уже суёт ему в руку записку, за которую юноша шустро благодарит, рассматривая аккуратный почерк классного руководителя.

— Я тебе завтра книжку принесу на эту тему, тебе очень понравится, — уверенно кивает Мирон, хлопая юношу по плечу, — я в этом уверен на все сто процентов. Я был в восторге, когда читал её. Так что до завтра, Карелин, высыпайся!

Слава кивает, благодарит ещё раз и бредёт к раздевалке. А в мыслях возможный

23/179

разговор сейчас, на классном часе, о книгах и о империях. Ведь книги и реальная жизнь — вещи разные, ведь на страницах истории одни империи, в художественной литературе другие, а люди строят настоящие. И чего Славе от этих букв, если так и не узнал мнение Мирона Яновича?

Отправиться спать домой — идея гиблая. Слава бредет на свое место подработок, всё равно, отец пропил деньги и нужно договориться на пару дней. Ну, наверстать. Поспит он сытым. Пончики и завтрак у соседки ещё не переварились, и в желудке была очень приятная тяжесть.

Чейни, как они все называли своего начальника, мужиком был понимающим. Поэтому Слава сразу объяснил ситуацию, что спать негде, а за это получил место в подсобке и пару одеял. Ну, одно, как подушку придется. Не на ночь. На сейчас, чтоб уж ночью могли спать его работники. И пару дней обещал Чейни выделить ему на подработку, всё равно некоторым тоже хочется лишние полдня отдохнуть. Да и чувствуют они все себя лучше, что школьнику помогают, который в такой жизненной ситуации оказался, что даже врагу такую не пожелаешь.

«Сладких снов», — отправляет он своему классному руководителю, надеясь, что тот поймёт, что Слава добрался и уже улегся. Жаль, не дома. Укутан в теплое одеяло, пока то, что потоньше лежит под головой, ноги свисают с дивана. Но всё лучше, чем дома. «Ватных снов, Славка, отдыхай», — получает он в ответ, вновь зевая. И, положив телефон с открытым сообщением под подушку, Карелин провалился в свой самый сладкий сон.