Подхожу к нужному дому, а пока иду, слушаю, как разношенные ботинки хлюпают по тающему снегу. В лужах отражаются цепочки рыжих огней – это фонари нашей улицы. В феврале ещё темно, и до весны они будут зажигаться около пяти вечера.

Привычно, уже не задумываясь, набираю код и захожу в подъезд. Почему-то становится холоднее, чем снаружи – сквозняк? Натягиваю ворот свитера чуть ли не до самых глаз, прячу руки в рукава и ускоряю шаг, поднимаясь по лестнице. Выше, и выше, и выше, и выше, и выше…

– Значит, вот где ты теперь живёшь.

Он стоит на лестничной клетке, опираясь о стену с картинной усталостью, и жадно затягивается сигаретой – прямо под надписью «не курить». Я не хочу на него смотреть, но смотрю. Это как с ядовитой змеёй – спокойнее, когда видишь, в какую сторону она ползёт.

У него безразличное лицо и злые смеющиеся глаза. Такие же, как всегда. И я не могу сделать вид, что мы не знакомы. Не могу позвонить Инге. Не могу убежать.

– Тебя здесь нет!

– Не устраивай истерику. – Он кривит губы, стряхивая пепел от сигареты. Говорит мягко, ровно, даже заботливо:

– Ты же бываешь нормальной. Давай всё обсудим, как нормальные люди. Мы ведь не чужие… Да?

Я молчу. Он делает шаг вперёд, глядя мне в глаза, и вдруг добавляет чуть слышно, не меняя интонаций:

– У тебя красивая соседка. Я бы её трахнул.

Я хочу закричать, чтобы он убирался. Чтобы не смел трогать девочек. Чтобы… Не могу издать ни звука, только сжимаю кулаки, но он всё равно резко меняется в лице. Так резко, что я бы не поверила, если бы не увидела сама. Если бы не видела это и раньше...

– Арс?

– Она вся горячая, у неё жар. Принесите скорее градусник…

– Не ходите, – я пытаюсь предупредить их, продираясь сквозь внезапно нахлынувшую темноту, хотя говорить по-прежнему трудно. – Не открывайте дверь…

Кто-то кладёт мне на лоб тряпочку, смоченную холодной водой. Кажется, она сразу нагревается. Очень хочется пить, но я только беззвучно шевелю губами и плотнее кутаюсь в одеяло.

Кто-то, догадавшись о том, что мне нужно, подносит к губам чашку с травяным настоем. Кто-то сидит всю ночь у моей кровати, гладит меня по голове и тихо, обеспокоенно говорит по телефону. Кто?

Я слышу всё и не понимаю ничего. И не могу ни проснуться, ни уснуть.

Он был там? И, что важнее, он ушёл?

***

Я просыпаюсь от того, что мне приподнимают руку, вытаскивая градусник, от слабого, но всё же ощутимого утреннего света и от звука Алечкиного голоса:

– Вроде ничего… Тридцать семь и четыре.

Открываю глаза, щурюсь и пытаюсь найти на тумбочке очки. Примерно с пятой попытки удаётся, и я вижу, что Аля и правда сидит рядом. Выглядит она уставшей: тени залегли под глазами, волосы непричёсанные. Но мне она улыбается.

– Ты нас вчера напугала. Хорошо, что тебе полегче, но я всё равно вызвала врача.

– Прости, – извиняюсь сразу за то, что им пришлось волноваться, и за то, что устроила всей квартире бессонную ночь.

– Ой, да ладно, – Аля недоумённо хмурится. – Впервые вижу, чтобы человек извинялся за болезнь. Лежи, отдыхай. Хочешь чего-нибудь? Водички?

Я вдруг вспоминаю вчерашний вечер и резко сажусь в кровати.

– Он ушёл? Его нет?

– Это сон, – она грустно кивает в такт каким-то своим мыслям. – Не знаю, как сказать… Очень нехороший сон. Тебе было страшно.

– Было, – соглашаюсь я, разглядывая странные разводы на одеяле. В какой-то момент до меня доходит, что это нитки. Алечка плетёт.

– Ловец? У нас же один висит… – перевожу взгляд на стену у двери и поправляю сама себя:

– Висел.

Аля приподнимает оплетённую основу для ловца, задумчиво разглядывая его. Поправляет паутинку узора, затягивает пару петель потуже. Нити с плавным цветовым переходом от бледно-серого к тёмно-бирюзовому напоминают мне о море. Сюда бы подошли ракушки и перья чаек.

– Когда ловец начинает впускать плохие сны – это значит, что он устал, и нужно его поменять.

О чём-то таком она уже говорила. В тот раз я не придала этому особого

значения.

– Спасибо, – говорю совсем тихо. Тоже за всё: за новый ловец, за то, что просидела со мной до утра, за то, что ей не нужно ничего объяснять.

– Тебе точно больше ничего не хочется?

– Нет… Поспи, пожалуйста. Ты ведь не спала.

– Я досплю, как Инга придёт. Не волнуйся.

Снова ложусь, снимаю очки и опускаю их в нагрудный карман. Как же хорошо просто лежать.

– Аль… А что ты к ловцу подвесишь? Пёрышки?

– Пёрышки, – судя по теплоте в голосе, ей приятно, что я спросила. – Камушек, ракушку, бутылочное стёклышко.

Почему-то мне становится спокойнее. Как будто ловец и правда может защитить меня... Нас. И с этой мыслью легче погружаться в сон.

Но даже во сне я всё ещё вспоминаю.