Если так подумать, мне нравилось дома. Там было уютно и просторно. Своя комната досталась каждому – даже для книг выделили небольшое помещение вроде кладовки, только светлое. Ещё всегда было чисто, как бы само собой – я почти не убиралась, да и отец с Ириной тоже. За нас это делала клининговая компания. Очень хорошо помню, как отец предлагал не тратить время на то, что могут быстрее и качественнее выполнить специально обученные люди.

Всё, что требовалось от меня – хорошо учиться, опрятно выглядеть, не нарушать порядок в доме, быть тихой и послушной. Вот только одно правило тянуло за собой с десяток других, негласных.

Читай, но не всякую подростковую муть. Одевайся чисто, но в другие вещи – не такие мешковатые. Не забывай есть, только нормальную еду, и никаких шоколадных батончиков. Учись хорошо, но ты же понимаешь, что четвёрка на «хорошо» не тянет. Заведи друзей, но почему бы не встречаться с ними после уроков где-нибудь в городе – не води их сюда, особенно без предупреждения... Последнее звучало даже почти смешно, у меня до десятого класса друзей-то не было.

Так что нет, дома мне нравилось. Мне не нравилось всё время переживать, не нарушила ли я очередной запрет, не забыла ли какую-то из новых договорённостей. И когда мы с компанией начали гулять по вечерам, я особенно чётко это осознала.

До девяти, не позже – такой был крайний срок моего возвращения. Тогда я не задумывалась о том, что именно меня пугало. Ну чем отец мог мне угрожать Оставит ночевать на улице – это вряд ли, посадит под домашний арест – да, но ненадолго…

Только мне было страшно. А ведь мало кто хорошо соображает, когда страшно.

Конечно, однажды я всё-таки опоздала.

Мы пропустили нужную электричку, а пешком идти было далеко. Помню, как ребята растерялись: всё вроде было в порядке, мы шли вдоль путей и пели песни, а я вдруг посмотрела на часы, поняла, что никак не успею домой вовремя, села прямо на край платформы и разревелась. И пока другие решали, что делать, Фред сел напротив меня и посмотрел в глаза. Смотрел долго, с минуту, наверное.

Взял телефон и вслепую набрал номер.

– Мам, привет. Очень важное дело. Пожалуйста, позвони, я сейчас скажу… – он жестами показал мне «дай мобильник», быстро просмотрел список контактов и продиктовал наш домашний. Я даже удивиться не успела.

– Позвони туда, пожалуйста. Скажи, что Женя у нас, очень извиняется за задержку. Она в душе, но как выйдет, обязательно перезвонит… У неё очень строгие родители. Мы? Через полчаса, если до соседней станции добежим. Ага. Ну, до скорого. Пока.

Фред убрал свой телефон в карман, а мой вернул мне. Обернулся к остальным и улыбнулся, как ни в чём не бывало.

– Что встали-то?

Следующие тридцать-сорок минут пролетели как одна, переполненная стуком бешено колотящегося сердца, грохотом колес и внутренней молитвой «скорей, скорей, скорей». И лишь когда мы влетели в квартиру Фреда, и я отзвонилась отцу, скрестив все пальцы на руках, тревожный голос в моей голове наконец-то затих.

Не было ни ожидаемой холодности, ни обещания повлиять на моё поведение, ни предложения вызвать мне такси, раз меня занесло в гости на ночь глядя. Вообще ничего. По-моему, в тот же вечер я решила, что мать Фреда – ведьма. И, видимо, добрая ведьма.

Нет, после того случая меня не стали отпускать, скажем, до одиннадцати, и свою порцию нравоучений я получила всё равно. Но я навсегда запомнила, что может быть иначе. Что можно позвонить матери и попросить прикрыть твоего друга перед его родителями, а потом привести домой пятерых голодных подростков, пахнущих вокзалом и дешёвым пивом, и никто на тебя даже голос не повысит.

Я словно оказалась в другом мире, где люди ложатся в любое удобное время, подростки легко договариваются со взрослыми, а холодильник набит едой на любой вкус – не обязательно полезной. И если сначала я просто убегала туда от проблем, которые поджидали меня в моей семье, то позже я начала задавать себе вопросы. Много вопросов. Потом – единственный.

«Почему у нас не может быть так?»

Через полгода я задала его отцу.

Я стояла посреди кухни – там, где было принято устраивать «серьёзные разговоры», и, вспоминая, как мне было страшно опоздать домой на час или не заплести волосы, смотрела то на тяжёлые, с квадратной оправой очки отца, то на кривящийся накрашенный рот Ирины. Это было проще, чем видеть их лица целиком.

Они не знали ответа на мой вопрос. А может, просто слегка испугались, ведь вместо того, чтобы дождаться, пока они додумаются, что мне можно сказать, я грохнула об пол вазу с дорогими фруктами и начала кричать. Я орала так, что у меня звенело в ушах и дрожал голос. Я не понимала, о чём я кричу, но, кажется, пожелала им сдохнуть в своей чистой отполированной квартире. Я не могла замолчать, даже когда отец больно схватил меня за плечи и велел успокоиться.

На самом деле я и осталась спокойной – я ведь наконец-то перестала бояться. Я была просто суперспокойной, потому что неожиданно почувствовала себя в безопасности. Потому что поняла, что никто ничего мне не сделает, а если и сделает – терять всё равно нечего. По-моему, самые спокойные люди – это те, у кого окончательно крышу сорвало.

Например, я.

Вот так я и переехала жить к Рейнджеру. И почему-то думала, что навсегда.