Я и дальше не отвечала на звонки и сообщения ребят – просто не могла себя заставить. А потом они перестали пытаться выйти на связь.

Последний месяц учебного года прошёл как во сне, месяц за учебниками в удивительной тишине дома и в напряжённой тишине класса. Я почти не слушала музыку, потому что даже сквозь неё пробивалось повисшее в воздухе молчание.

Одноклассникам было не до меня – они боялись завалить экзамены. Отцу было не до меня – Ирина ждала от него ребёнка. Сае было не до меня – кажется, она втайне так и не смогла простить меня за то, что ей пришлось увидеть сразу обоих друзей детства такими, какими она не хотела их видеть. И я так боялась убедиться в том, что остальным тоже не до меня, что даже не пыталась снова с ними заговорить.

Русский, алгебра, английский. Последний звонок, на котором почему-то ревели все девочки, кроме меня. Выпускной, на который я не поехала – сидела дома и разглядывала аттестат, пытаясь почувствовать хоть что-нибудь. По крайней мере, облегчение от того, что я больше никогда не вернусь в школу, могло бы прийти ко мне. Но вместо этого я чувствовала себя так, будто впереди нет ничего, и ничего больше не будет.

Я не знала, куда я хочу поступать. Я не знала, как буду жить дальше с отцом – мы почти не говорили, а если и говорили, то подчёркнуто вежливо и по делу, но от одного его присутствия меня тошнило. Ведь я смотрела на его руки и видела синяки на своих руках; смотрела на живот Ирины и представляла, что он покроется кровоподтёками, если что-то пойдёт не так.

Листала по старой привычке страницу Рейнджера и видела нас на его кровати – я лежу молча и неподвижно, пока он берёт меня сзади, и от этого тоже тошнило. Тошнило от запаха еды, от вкуса всего, кроме воды, но если выпить слишком много – начинало тошнить и от неё тоже.

…Я сидела за компьютером, делая вид, что ищу подходящий университет. Мне было без разницы, но я хотела сделать вид, что всё нормально – думаю о будущем, все дела. Отец подошёл ко мне и остановился. Он стоял рядом буквально несколько секунд, а я чувствовала, как сводит плечи, как я напрягаюсь всё сильнее: я что-то сделала? Просматриваю не тот сайт, не туда поставила чашку, забыла почистить туфли? Мы снова начнём кричать друг на друга?

А потом он неловко поцеловал меня в затылок и вышел из комнаты. Хлопнула входная дверь.

Меня затрясло. Не надо. Не надо. Он не имел права прикасаться ко мне, целовать, как будто мне пять лет, как будто всё, что он до этого сделал – это справедливо. Он не имел права...

Никто не имел права меня трогать!

– Нельзя!

Я поняла, что крикнула вслух. И повторила громче:

– Нельзя! Отвали! Не смей!

Я вскочила с места, заметалась по комнате, и мысли метались вместе со мной. Метался мой крик, как заклинание.

Нельзя! Нельзя! Нельзя!

Книжный шкаф? Отлично, посмотрим, как мне опрокинуть его на пол! Ваза с цветами? К чёрту её! Рвать учебники и тетради, сдёрнуть шторы с окна, располосовать обои!

Мне говорили, что я веду себя как ребёнок? Вот так могут вести себя дети! Вам это понравится?

Нельзя! Со мной так нельзя! Нельзя! Нельзя – ремнём, нельзя – сигаретой, нельзя – кулаками! Почему кто-то посмел даже подумать, что можно! Нельзя – наказывать за каждую мелочь, за сладкую жвачку, за затесавшуюся в табель четвёрку.

Нельзя – молча смотреть, как твой друг бьёт свою девушку. Нельзя – запрещать даже говорить о матери. Нельзя – прижимать к стенке в грязном подъезде.

Нельзя!

Я распахнула окно, повытаскивала ящики комода, повыкидывала оттуда вещи. Я возьму одежду, возьму компьютер, я уйду. Я уже уходила, я… И правда могу уйти.

Остановившись посреди разгромленной комнаты, я огляделась. Злость всё ещё билась во мне, требовала выхода, горло саднило от крика, но теперь я могла думать. Как будто очнулась от долгого изматывающего сна.

Мне понадобятся деньги и документы. Мне понадобится билет на поезд. Мне понадобится, чтобы никто меня не искал.

Я выдернула последний листок из распотрошенной тетради. И сами собой побежали строчки:

«Я психованная, у меня есть справка…»