Его жизнь стала… странной. Чужой.

Раньше она была понятной и простой, как стерильная белая комната, а сейчас эта комната словно наполнилась чьей-то старой, пыльной, причудливой мебелью. Зачем она ему нужна? Ответ скребётся на сердце с болезненной истомой — Геральт. Все странности в жизни Региса стали объясняться одним-единственным именем.

Регис нацелился на сердце этого человека, а путь туда, кажется, только один — раствориться в личности выдуманного Геральтова друга, цирюльника-вампира.

Столько времени он выслушивал о его, Геральта, Регисе, столько раз слышал от него «мой Регис», «мой Регис», «мой Регис», что возникло острое желание, потребность, чтобы это его Геральт называл «мой Регис», чтобы о нём думал с такой безграничной нежностью, чтобы помнил наизусть расположение родинок на его теле. Регис — это же он. Всё должно быть просто, ведь Геральт уже приготовлен к тому, чтобы любить именно его. Любить его тело и с любовью произносить его имя.

Регис думал, что для него это тоже будет просто. Разве может быть так уж сложно позволять любить себя? Оказывается, может быть. Если любят не так, как должно любить именно его, а так, как когда-то любили кого-то другого.

Противные, тягучие и чёрные, как мазут, мысли стали разъедать разум и чувства. К счастью, не слишком часто. К сожалению, чаще, чем он готов выносить.

— Ах, господи! — выкрикивает Регис, выгибая шею и сжимая в руках подушку, когда особенно сильная волна удовольствия проходится по его телу.

Движения Геральта ритмичные и уверенные, естественные, словно быть здесь — в его природе.

— Хорошо, Регис? — спрашивает нежно, придерживая за бёдра. Он никогда не сжимает крепко, только мягко держит или направляет, словно боится покалечить. Силы Геральту не занимать. Но лучше бы держал покрепче и не желал отпускать.

Регис пытается сказать, что никто никогда не делал ему так хорошо, как Геральт, но вместо слов изо рта вырываются бульканья и всхлипы. Геральт издаёт короткий смешок и склоняется, чтобы коротко чмокнуть в плечо. В то самое, на котором одна из любимых им родинок.

— Вижу, не продолжай.

Как же прекрасны эти мгновения и минуты, когда глаза закатываются от удовольствия, а пальцы на ногах судорожно поджимаются! В эти моменты нет места сомнениям и угрызениям совести, есть только чистая эйфория.

Но имеет ли он право на эти минуты чистой эйфории, которые Геральт дарит ему? Ему ли он их дарит?

Регис притворяется, что Геральт любит его, а Геральт притворяется, что рядом с ним настоящий, его Регис, а не подделка. А может быть, Геральт подыгрывает ему, считая, что обязан Регису нахождением вне стен психиатрии?

Регис пошёл на риск и выписал его из больницы спустя месяц после встречи в ординаторской, а Геральт посмотрел на него, как на дурака, и спросил:

— И куда я пойду? Я не знаю вашего города, у меня нет дома, даже нет этих всех ваших документов. Вы хотите выкинуть меня на улицу с голым задом? Да и вообще, а как же моё лечение? Я же чокнутый, как меня можно выпускать в люди?

Регис надеялся услышать нечто подобное. Из-за этого поступка, глупого и непрофессионального, ему подумалось, что из них двоих именно Регису место в психушке. Он посмотрел Геральту в глаза долгим взглядом, собираясь с силами, чтобы озвучить порочащее его статус решение.

— Под мою ответственность. А лечение продолжится. У меня дома.

Геральт, как любой нормальный человек, сначала проявил все признаки замешательства, удивления и осторожного недоверия. Он прекрасно понял, что Регис предлагает ему на самом деле. Хотя это было даже не предложение, ведь все бумаги заранее были подписаны и готовы к выписке. На домашний адрес уже была заказана доставка ужина на двоих и всех необходимых вещей, вроде зубной щётки и нижнего белья. Джинсы, футболку и кроссовки Регис привёз с собой на работу. Не в больничной пижаме ведь Геральту уходить отсюда. И уж точно не в той странной одежде, в какой он прибыл когда-то в больницу.

Всё было решено ещё до того, как Геральт дал своё согласие.

Регис убеждал себя, что это только на первое время, пока Геральт не сможет жить и обеспечивать себя самостоятельно. Он убеждал себя, что делает это исключительно из-за человеческой симпатии, ведь Геральт мог бы жить и вне стен больницы, будь у него такой шанс.

На самом же деле мотивы его были отнюдь не благородны.

Весь первый совместный вечер он заглядывался на Геральта, не зная, как подступиться к самому главному, но в какой-то момент Геральту словно надоело наблюдать за его метаниями. Он сам подошёл, взял за плечи, заглянул во взволнованные глаза Региса, а затем поцеловал.

— Тебе ведь это нужно от меня, так? — осведомился он вкрадчиво, оторвавшись от его распахнутых губ.

Регис ощутил, как уходит сердце в пятки от осознания того, что он в самом деле находится в шаге от падения в чёрную дыру. Затаив дыхание, он прошептал:

— Да. Я хочу. Этого. Только если ты тоже хочешь, — поспешно добавил он.

Геральт прошёлся взглядом по его лицу, задержался на губах, которые казались обожжёнными от поцелуя, а после тихо вздохнул. Как будто прислушиваясь к себе: сможет это вытерпеть или нет?

— Хорошо. Я тоже не против.

Затем Региса уволокли в постель именно так, как он об этом мечтал — с необузданным рвением и какой-то судорожной нетерпеливостью.

Ночью Регис слушал дыхание спящего Геральта, расслабленного и безмятежного, так уютно устроившегося на соседней подушке, впервые в домашней постели, а не на больничной койке, и раз за разом прокручивал в голове его слова. Не против. Для Региса совершенно очевидно, что Геральт не хотел этого, но просто был не против. По какой-то причине он не смог отказать. Позволил Регису воспользоваться собой? Или сам воспользовался Регисом?

Геральт даже ни разу не взглянул на него. Но, может, это и к лучшему — не видел его мокрых глаз.

В их первую ночь в груди Региса затянулся тугой узелок, где-то под сердцем. Глядя на человека рядом, он подумал: наконец-то. И глаза снова были на мокром месте.

Прямо сейчас же причины для слёз во время секса больше материальные, чем душевные.

Геральт с размаху входит в него, погружаясь целиком до самого основания и вдавливается сильнее, хотя глубже уже некуда. Слёзы собираются в глазах, а затем перед ними осыпаются фейерверками звёзды, ослепляя и заставляя зажмуриться. Крупные капли щекотно скатываются по щекам и падают с подбородка. Он громко всхлипывает и трётся лицом о подушку, пытаясь вытереть глаза и щёки.

Вдруг член выскальзывает, оставляя после себя неудовлетворённую жажду, и Регис, выгибаясь сильнее, подставляясь, открываясь больше, оборачивается, чтобы хрипло, дрожащими губами попросить:

— Н-не надо… вернись обратно… пожалуйста.

Геральт тяжело дышит и вытирает пот со лба.

— Не бойся, сейчас сядешь сверху, и тогда я пробуду внутри, сколько ты сам захочешь.

Регис размякает, принимая ту мысль, что до оргазма ему, очевидно, ещё далеко и канючить толку нет, ведь Геральт уже всё решил. Ему нужно несколько секунд, чтобы унять дрожь в теле и собраться с силами.

— Давай же, — Геральт легонько похлопывает его по ягодице, призывая к действиям, — или мне до завтра подождать?

Он в ответ только машет головой и всхлипывает, вытирая глаза рукой. Он же только-только разошёлся, только вошёл во вкус!

— Мне… и так… нравилось, — выговаривает он прерывисто с небольшой обидой.

Тогда Геральт оглаживает его бедро и целует ягодицы. Мягко предлагает:

— Давай помогу. Хочу немного полежать и посмотреть на тебя.

Регис только кивает и глухо угукает в подушку.

Раз Геральт сказал оседлать его, Регис сделает это.

Собрав волю в кулак, он поднимается на руках, а потом с помощью и поддержкой перебирается поверх Геральта, так услужливо улёгшегося рядом. Даже такое простое усилие даётся сейчас с трудом, и Регис без сил падает на грудь Геральта. Тот гладит по спине и целует в макушку, и Региса это почти что успокаивает — если бы не распаляло ещё сильнее. До одури хочется получить разрядку, поэтому он, расположившись поудобнее, заводит руку за спину, чтобы взять член Геральта и надавить головкой на свой вход, дрожа от восторга.

Геральт заполняет собой ужасную, ноющую пустоту. Во всём Регисе.

В больнице он вёл записи, где фиксировал информацию о Геральте и том мире, в котором он якобы жил раньше. Сначала Геральт не особенно хотел делиться этим, но со временем открылся и стал рассказывать больше. Регис поощрял его, внимательно слушал и старался поддерживать беседу.

Теперь же, дома, в записях нет большой необходимости, однако во всём, что Геральт продолжает иногда рассказывать, сориентироваться бывает трудно, поэтому со структурированными записями легче понять, что за история с Цири, каким было знакомство с Лютиком, чем так важна некая Йеннифэр. Но, во-первых, теперь записи он ведёт в заметках телефона под паролем. Во-вторых, записи эти он позиционирует как течение и как измеритель собственной душевной болезни, а не болезни Геральта.

Свою болезнь Регис так и называет: «Геральт». После выписки и изменения схемы лечения выяснилось, что Геральт сам по себе довольно молчалив и угрюм. И о чувствах говорит редко. О прошлом — выдуманном? — и того реже. Но когда говорит, это каждый раз заставляет Региса переживать. Конечно, при допущении, что всё то, что говорит Геральт, — это правда, вопреки здравому рассудку.

Также вопреки здравому рассудку каждый раз, слыша от Геральта рассказ о его Регисе, возникает самое разрушительное чувство. То чувство, из-за которого хочется разодрать ногтями грудь, чтобы перестала ныть и болеть, и из-за которой хочется, чтобы Геральт думал только о нём.

Регис не любит ревновать — это утомительно и в большинстве случаев бесполезно. Особенно бесполезно ревновать к выдуманным вампирам, которые не пьют кровь.

В одну из первых ночей, когда Геральт обнимал его перед сном, он принюхался к волосам Региса и спросил:

— Чем от тебя пахнет?

Регис сначала немного растерялся, пытаясь сообразить: а чем от него вообще может пахнуть? Потом полувопросительно ответил:

— Шампунь?

— Я понял, что шампунь, но чем он пахнет?

— Мм… Это лемонграсс, — подумав, сказал Регис. — А что? Тебе не нравится?

Геральт пожал плечами.

— Необычно. Никогда не нюхал такого. На лимон похоже. — А потом немного меланхолично добавил: — От моего Региса всегда пахло травами. Как сейчас помню: полынь, шалфей, камфорный базилик, анис… и немного корицы.

Регис это никак не прокомментировал. Только подумал о том, что даже не знает, как некоторые из этих трав пахнут. А потом купил флакончик духов с запахом трав по индивидуальному заказу. Геральт ощутил его сразу же при первом нанесении на шею и запястья, но ничего не сказал, только посмотрел как-то странно.

Потом были бакенбарды.

Геральт как-то раз долго лежал и легонько гладил Региса по щекам костяшками пальцев, мягко улыбаясь, словно любуясь. Это было так приятно и нежно, что ныло сердце. А потом сказал:

— Непривычно. Регис всегда носил бакенбарды. А у тебя гладкие щёки.

Сначала Регис удивился. Потом стал отращивать бакенбарды. Когда Геральт заметил это, спросил:

— Что это у тебя на лице?

— Где? Что?

— Да на щеках, — пояснил он, указав на себе на место перед ушами.

Регис рефлекторно коснулся растительности на лице.

— Это бакенбарды, — ответил он, — они снова входят в моду.

Геральт выгнул бровь, словно не веря ему, но больше ничего спрашивать не стал.

Идея эта была далеко не самая лучшая, ведь он привык быть гладко выбритым, это и выглядит лучше, презентабельнее, и ощущается. Полоска кожи перед ушами, покрытая сначала щетиной, а потом волосками, постоянно чесалась, сводя с ума. Но потом удалось привыкнуть к этому.

Вскоре Геральт приметил, что Регис начал отращивать волосы. Конечно, ведь как-то, ещё в самом начале, во время одной из бесед в кабинете Региса, которые тот начал устраивать, Геральт заметил:

— Вы и правда очень похожи на моего Региса. Только у вас волосы короткие. У моего почти до плеч доставали.

Тогда ещё Регис не планировал проворачивать аферу по краже Геральта для собственных нужд. Однако эта идея, поселившаяся на задворках его мыслей с первого дня знакомства, после судьбоносной встречи в ординаторской развилась и укрепилась достаточно, чтобы Регис подспудно подумал, что ему нужно отращивать волосы.

Через несколько месяцев это стало заметно. Геральт приставал к нему одним вечером, пока он готовил ужин, — обнимал со спины, тёрся пахом, уговаривал бросить готовку, целовал шею и легонько посасывал мочку уха. И прижимался лицом к отросшим волосам на затылке, пахнущим шампунем «7 трав», которым Регис стал пользоваться.

— От тебя вкусно пахнет, — шептал Геральт тогда, — и волосы такие мягкие. И длинные стали. Тоже отращиваешь? Тебе пойдёт.

Ну конечно. Даже не нужно уточнять, «тоже» как кто.

Регис тогда замер, а тело обдало холодком. Сжал зубы от досады. И готовку всё же бросил. Позволил унести себя в постель и сделал всё, что мог, чтобы Геральт полностью сконцентрировался на нём, чтобы думал только о нём. После Геральт играл с его волосами, гладил, пропускал прядки между пальцев, примерялся, удобно ли сжимать их в кулаке. И мысли его летали где-то далеко, где-то не здесь. Они были обращены к тому единственному, что Геральту осталось от его утерянной любви, — воспоминаниям.

Вся правда в том, что сам по себе Регис ему не нужен. Ему нужны образы прошлого и ощущение покоя — это же так очевидно. Геральт ищет их в Регисе, ищет сходства и намёки. Что ему оставалось делать? Только дать то малое, что был в силах.

Силы эти истощаются, а Геральту, кажется, никогда не будет достаточно. Эти его неисчезающие «мой Регис», «мой Регис», «мой Регис» потихоньку сводят с ума. Хочется спросить: «А я разве не твой Регис?». Если нет, то кто же он тогда? Тень, копия? Неполноценная, но доступная замена — всего лишь эрзац. Подделка. Фальшивка.

И он соврёт, если скажет, что лучше быть самим собой, чем без Геральта. О, нет. Без Геральта быть больше не получится.

Член внутри ощущается идеально — толстый, длинный и твёрдый, будто стальной прут, пронзающий насквозь снова и снова, так сладко, так правильно, что от жара внизу живота можно сгореть заживо, и жаль не будет совсем. Регис явственно чувствует, как член скользит внутрь него, проходится по нежным стенкам, задевая простату, входит до упора, а затем выскальзывает обратно. Наполненность, кожа к коже, растяжение, давление — это всё так хорошо, так горячо, хочется ещё-ещё-ещё-ещё-ещё и чтобы продолжалось до бесконечности.

Сначала он принимает не спеша, желая ощутить, как член постепенно раздвигает и наполняет его, давит на чувствительные края входа, заставляя его пульсировать и сжиматься, и надеясь, что таким медленным темпом даст своим ногам время приспособиться. Если сразу пустится вскачь, то они, кажется, попросту откажут. Тем более, подольше помучить самого себя такой сладкой пыткой, оттягивая оргазм, уже вошло у него в привычку. Познав ту разрядку, из-за которой тело напрягается каждым мускулом, а после словно пропускает через себя вспышку электрического разряда, приводя его в состояние, когда кажется, что само сознание отделяется от тела и парит где-то между миров, больше не захочется заниматься сексом ради оргазма, длиною в три секунды.

Можно вытерпеть и онемение в ногах, и саднящую боль, и ноющие мышцы пресса. Вытерпеть можно и чрезмерную уязвимость, и собственную слабость, и жаркий стыд, и ничтожность всего на свете по сравнению с Геральтом в его постели. Сложно только начать, а потом уже невозможно пресытиться.

Регису бы хотелось долго-долго сидеть на члене Геральта, лаская себя рукой и наслаждаясь жадными ладонями, которые постоянно гладят и сжимают его. Но каждый раз, стоит ему ощутить внутри себя уверенную твёрдость и жар члена, как ягодицы сами поджимаются, словно пытаются вобрать его ещё глубже, а утробный стон Геральта, когда его обхватывают так плотно, так тесно до головокружения, уничтожает любые попытки к самоконтролю. Не говоря уже о контроле оргазма.

И всё же сегодня Регис очень старается — он пережимает свой член у основания и пытается изменить курс мыслей, чтобы не думать о том, как Геральт проникает в него, и том, насколько прекрасный у него член, и том, как дразняще головка потирается о простату. Недостаточно, чтобы привести к оргазму, но достаточно, чтобы от томительно щекотной стимуляции бегали мурашки по телу.

Как же хорошо было бы сейчас просто лечь на живот и подставить зад. Не пришлось бы ни о чём заботиться, только лежать и получать удовольствие.

Ладони Геральта ни на минуту не оставляют его в покое. Они гладят ноги, наминают бёдра и ягодицы, проходятся по спине, животу, груди. Оглаживают плечи и руки дальше вниз, пока не встречаются с пальцами Региса. Геральт накрывает его ладонь, вцепившуюся в собственный член, проходится кулаком вверх и вниз, снова и снова, нежно ласкает самую головку, вынуждая Региса остановить свои движения и сжаться, с мычанием прикусив губу.

Он сидит, трепеща всем телом, пока Геральт гладит его и любуется им. Регис знает, что любуется.

— Скажи, что я твой, — просит он, взглянув в лицо Геральта. Безумно сильно хочется хоть раз услышать искреннее и полное настоящих чувств «Ты мой, Регис, мой любимый, мой единственный Регис».

Губы Геральта трогает усмешка. Самодовольная. Он перемещает руки на спину и надавливает, желая, чтобы Регис наклонился к нему. Регис с готовностью склоняется, и в волосы ему вплетается ладонь, чтобы притянуть ниже. Геральт целует его с языком, и по телу снова бегут мурашки.

— Ты мой, — в поцелуй шепчет он. — Полностью мой. Только мой.

И толкается бёдрами вверх, призывая к действиям. Регис целует снова и елозит задом, сжимая член внутри поплотнее, прежде чем приподняться и позволить ему выскользнуть из тесного нутра. Обратно возвращается он не сам — руки Геральта тянут бёдра вниз, насаживая на член и вдавливая его поглубже. Регис чувствует внутри себя каждый сантиметр длины и всю впечатляющую толщину у растянутого входа. Господи, как же это приятно.

— Ты мой, мой, только мой, — продолжает Геральт, прикрыв глаза, и говорит он это уже не Регису. Себе? Или тому, настоящему? Которого он наверняка видит за закрытыми веками.

— Да, только твой, только для тебя. Только ты, Геральт, — вторит Регис в ответ, покрывая поцелуями его лицо, желая обратить всё внимание на себя, отчего Геральт жмурится с улыбкой и молча кивает.

Ещё Регису хочется спросить: «А ты? Ты — мой, Геральт? Или всё ещё его?».

В первое время совместной жизни, когда они только притирались друг к другу, у них произошёл один странный и немного неприятный разговор.

Регис продолжал ходить на работу и делать вид, будто весь его внутренний мир не стал похож на болезненные развалины, а Геральт оставался целыми днями дома в одиночестве, не считая кошку Бланку, которая на удивление быстро приняла чужака и даже стала предпочитать Регису ласки Геральта. Регис не может винить её в этом.

Дни тогда пролетали один за другим с удивительной скоростью: с утра до позднего вечера Регис притворялся благовоспитанным и ответственным психиатром в больнице, а ночи проводил в объятиях своей личной одержимости. После долгих рабочих часов поцелуи Геральта и ощущение его тела под ладонями были как глоток свежего воздуха. Регису больше ничего не было нужно — лишь бы Геральт продолжал хотеть его и дарить ему удовольствие, лишь бы продолжал мирно спать рядом и обнимать во сне, лишь бы продолжал мягко улыбаться и хоть что-нибудь рассказывать своим хрипловатым, рокочущим голосом.

В один вечер, после того, как Регис вернулся домой, принял душ и переоделся в домашнее, по особенно угрюмому виду стало понятно, что на Геральта что-то нашло. По правде говоря, Регис должен был предвидеть, к чему может привести замена лекарств Геральта на более щадящие. Если, конечно, дело вообще было в них.

Но в тот вечер ему, конечно, было не до этого. Хотелось только поскорее поесть и лечь в постель. Возможно, немного потискаться с Геральтом перед сном. Они ужинали вместе и пили чай.

— Как дела на работе? — поинтересовался Геральт, нарушая тишину.

— Совершенно ничего интересного, — отмахнулся Регис, не желая даже думать о рабочей рутине здесь, в своём гнёздышке спокойствия.

Геральт, как и всегда, пытался спрашивать у него то одно, то другое, а Регис, как и всегда, отметая глупые вопросы, отвечал только на важные. Всё было, как и в любой другой день.

Но после ужина и чая Геральт, как-то грубо схватив его за руку, потащил в спальню. Там заставил опуститься на колени, а потом стянул с себя штаны вместе с бельём. Не то чтобы Регис собирался сопротивляться, но всё же не ожидал, что Геральт может взять его за подбородок и властным тоном приказать:

— Открывай.

Регис послушно разомкнул губы, уже понимая, что его ожидает. Это было неправильно, но, боже, как же этого хотелось.

— Высунь язык.

Пересилив ступор и стыд, он сделал и это.

Геральт обхватил себя за уже вставший член и приблизился, положил головку на язык, подвигал ею, упираясь в края рта. Затем направил член внутрь и двинулся вперёд бёдрами, погружаясь до конца.

Обуздав вспышку паники самоубеждением, что он уже делал подобное раньше и что всё было хорошо, он всегда справлялся, его даже не тошнило, Регис позволил себе прикрыть глаза и расслабить горло, разрешая делать с собой это. Геральт не спешил, двигался размеренно, скользя по языку вглубь и придерживая за шею. Контролируя и давая понять, что при необходимости сможет с лёгкостью прижать его голову плотнее к своему паху.

По подбородку вниз текла слюна, челюсть ныла, горло саднило. Член двигался с тихими чавкающими звуками. Геральт может продолжать так очень долго.

Потом всё же он сказал:

— Давай сам.

Регис старательно ласкал его, втягивал щёки, пытался взять поглубже, облизывал и посасывал, помогал себе рукой, но Геральт всё равно чуть погодя надавил ему на затылок, войдя до упора, так, что нос Региса оказался в завитках белых паховых волос. Паника вспыхнула снова, он стал давиться, схватился за бёдра Геральта. Как быстро и внезапно он отпустил, дав глубоко вдохнуть, так же быстро и внезапно насадил его ртом снова. Подержал так подольше. У Региса потекли слёзы. Как унизительно. Но потом позволил прокашляться, прежде чем поставил на кровати в коленно-локтевую.

Он сам сдёрнул с Региса одежду, сам наскоро растянул пальцами. Потом приставил головку члена к анусу и невыносимо медленно начал тыкаться в него, но пока что не входя, только давая привыкнуть. Всё тело Региса пылало и тряслось от предвкушения. Хотелось уже просто поскорее получить его внутрь. И заодно заглушить удовольствием всё остальное.

Говорить было непросто, но Регис сумел дрожащим голосом выдавить из себя:

— Скорее, прошу тебя, Геральт.

Геральт взял его грубо и резко, заставляя от остроты ощущений выть, срывая голос окончательно. Не помогла и подготовка, и поддразнивания в начале, и ярое желание самого Региса. Было больно. Но, наверное, дело оказалось вовсе и не в этих мелочах, ведь телу его было как раз-таки очень даже хорошо.

Обессиленный и истерзанный, Регис лежал, накрытый тонкой простынкой, и долго не мог отдышаться. Болел зад, на ягодицах горели следы от крепких, звучных шлепков и нещадно саднило и першило в горле, но несмотря на это, чувствовал он себя просто великолепно. Усталость была приятной, а покалывание в теле расслабляющим, словно после хорошего массажа. Геральт лежал рядом, заложив руки за голову и шумно пыхтел носом. Невысказанная агрессия — Регис это понял почти сразу. Иначе его бы сегодня не отымели, как распоследнюю шлюху. Но отчего же так?

Гадать не пришлось, потому что вскоре Геральт сам всё прояснил.

— Это так забавно и нелепо, ты знаешь? — спросил он, глядя в потолок.

— О чём ты? — прохрипел Регис в ответ, глядя на него из-под ресниц, и безуспешно попытался прочистить горло.

— Об этом, — Геральт неопределённо обвёл рукой их спальню. — Я из одного дурдома попал в другой. Разница только в том, что здесь я ощущаю себя ещё большим дураком, чем там.

— Почему?

Геральт обернулся, посмотрел ему в глаза.

— У тебя что, этот… как его? Холера… А! Сатириазис, что ли?

Регис не сдержал смешка.

— О, нет. У меня всё в полном порядке с половым влечением. Я заметил бы, если бы что-то было не так, поверь мне.

Геральт хмыкнул и промычал, как будто соглашаясь с этим.

— Нелепо и забавно то, что я хочу заниматься с тобой сексом? — уточнил Регис, когда понял, что Геральт продолжать не собирается.

Тот ответил, не скрывая желчи в голосе, потому что, видимо, накипело.

— Ты всё ещё считаешь меня психом, подсовываешь мне все эти свои таблеточки, контролируешь меня звонками с работы, ничего толком о себе не рассказываешь. Даже своим друзьям обо мне говоришь, что я «просто давний знакомый, который живёт у тебя». Я слышал, как ты говорил это по телефону. Я чёртов жалкий шизофреник, правда? Просто душевнобольной дурачок. А ты у нас весь такой важный и уважаемый доктор. Не пристало нам с дурачками водиться. А нелепо то, что при всём при этом ты, такой правильный и серьёзный, готов в любое время подставлять зад для жалкого шизофреника, как сучка в течке, что бы я с тобой ни делал. И забавно, что ты можешь сколько угодно быть интеллигенцией, а я дураком без имени, но это всё совершенно не имеет значения, когда ты умоляешь меня засунуть в тебя член. Вот так фокус, а?

Регис выслушал его, почесал нос.

— Понятно. Доля правды есть в твоих словах, но и неправды тоже много. — Он помолчал, потом решил, что должен объясниться. — Я не считаю тебя психом. И жалким тоже не считаю. И я не контролирую тебя, а волнуюсь за тебя. Друзьям я не говорю о тебе не потому, что стыжусь тебя, а потому что не знаю пока, как им объяснить, откуда ты взялся. Я не могу сказать, что ты был моим пациентом, иначе все будут думать, что я соблазнил тебя, пока ты был на лечении. Это неприлично и аморально, это нарушение врачебной этики. Извини, но я не могу так поступить со своей карьерой.

— Я что-то вроде эксперимента для тебя? — после молчания спросил Геральт.

Регис, лёжа с закрытыми глазами, покачал головой и отрицательно промычал.

— Холера, — Геральт выругался, а затем сел и спустил ноги на пол.

— Ты хочешь уйти от меня? — Регис приподнялся и посмотрел на его спину, испещрённую шрамами. Сердце болезненно сжалось от мысли, что Геральт в самом деле может сейчас изъявить такое желание. И вот так просто взять и уйти.

Геральт обернулся к нему, посмотрел в глаза, нахмурившись, и снова отвернулся.

— Ты какой-то идиот, Регис, — пробормотал он, а затем встал и потянулся. — Я принесу тебе воды.

Геральт, конечно, никуда не ушёл. Принёс воды, а потом лёг рядом и обнял, поцеловал, извинился. Регис пообещал себе, что тоже должен исправиться в будущем.

Как только Геральт получил обычный паспорт вместо временного удостоверения личности, он сразу устроился на работу. Грузчиком на склад в супермаркете недалеко от дома. Регис начал водить его в кино и кафе. Кино Геральту очень понравилось, хотя поначалу он никак не мог понять, что это за магия такая. Вскоре Регис даже родителям сообщил о том, что у него появился мужчина.

Это всё, наверное, даёт право считать Геральта своим, но как будто бы только поверхностно — для окружающих и для того, чтобы говорить об этом вслух. В глубине же, в том, что происходит между ними наедине, ясно как день, что Геральт ему не принадлежит. Во всяком случае, точно не так, как он сам принадлежит Геральту.

Регис начинает делать круговые движения бёдрами, целуя шею и плечи, лаская языком шрамы на них, которые уже почти что выучил наизусть и смог бы определить где какой с закрытыми глазами.

— Ты тоже мой, Геральт, — тихо говорит он, двигаясь с упоением и упираясь ладонями в его грудь. — Только мой и больше ничей.

Тот открыто не соглашается с этим, только глухо угукает в ответ, потому что не может иначе. Он придерживает Региса за бёдра и тихо стонет на выдохе.

Говоря Геральту «ты мой», Регис не может не задаться вопросом: а «мой» — это чей? Того Региса, который работает в психиатрической больнице, любит свою кошку и выращивает зелень на подоконнике в кухне, или того Региса, который, со слов Геральта, является цирюльником-хирургом и ещё вампиром в придачу? Вампиром, подумать только!

По натуре своей Регис не агрессор, он привык решать любые проблемы и споры мирным путём: переговорами и компромиссами. К Геральту он тоже достаточно терпелив. Оба они, впрочем, обладают некоторыми оппортунистическими чертами, и именно это, вероятно, является источником многих бед. Они подстраиваются друг под друга, идут на уступки и допущения, даже когда это во вред.

Регис хочет слушать от Геральта слова принадлежности, и он прямо говорит об этом. Геральт такого желания не выражает, и Регис, вместо того, чтобы спросить того об этом, молчит и мучается. Думает, что раз Геральт не просит, ему это не нужно. А требовать духовную близость Регис не в праве. Физическую, вообще-то, тоже, но он же и не требует? В этом у них всё обоюдно зависимо.

Но всё же… Всё же часто ему хочется если не получить от Геральта искреннее и добровольное согласие, что он принадлежит Регису, то взять это силой. Заставить Геральта с трепетом признаться: «Я только твой, Регис». Или даже оставить на его теле метки, чтобы Геральт мог видеть их, вспоминать о них и думать о Регисе, только о Регисе.

Поэтому стоит Регису обронить это робкое «Ты мой, Геральт», оторванное от сердца, и услышать в ответ нечленораздельное мычание, как в нём вспыхивает отчаянная злость: хочется, фигурально выражаясь, прижать Геральта к стеночке и в глаза заявить права на него, а затем сделать кое-что грубое и несвойственное — оставить на его светлой коже засосы и укусы вроде тех, что сам Геральт оставляет на нём регулярно. Может быть, всё же есть в Регисе что-то истинно вампирское? И кто же тогда настоящий Регис?

Он наклоняется, чтобы ткнуться лицом в шею Геральта, поцеловать и в кожу прошептать снова:

— Мой. Ты — мой.

Бескомпромиссно, независимо от того, нравится это Геральту или нет. А затем он оставляет засос у основания его шеи. И ещё след от зубов на плече, но в этом Геральт сам виноват — нечего было толкаться бёдрами вверх, когда Регис этого не ожидал. Резкое проникновение выбило из него вскрик, который он поспешил заглушить, прижавшись ртом к плечу Геральта, а затем последовала серия новых толчков, заставивших Региса сжаться, зажмуриться и с мычанием стиснуть челюсти. В этот раз Геральт попал под удар совершенно случайно.

— Х-холера, — не столько болезненно, сколько удивлённо выдыхает тот, потянувшись к месту укуса, а потом усмехается. — Никогда бы не подумал, что ты будешь кусакой.

Интересно, а тот, другой Регис кусал когда-нибудь Геральта? По-настоящему, как положено вампиру. Он никогда не спросит, потому что не верит в эти россказни. Но всё же ему чуточку любопытно.

— Прости, я не нарочно, — Регис приподнимается, чтобы заглянуть в его глаза и поцеловать в лоб в качестве извинения.

— Спасибо, что не до крови.

— Если когда-то я прокушу тебе плечо до крови, можешь смело вязать меня и сдавать в психушку.

Геральт низко смеётся и за затылок притягивает к себе для поцелуя. В губы говорит:

— Я с удовольствием тебя свяжу, но уж точно не для того, чтобы куда-то сдавать. Таким ты мне и самому пригодишься.

Улыбнувшись ему, Регис снова наклоняется, чтобы поцеловать, и продолжает двигать бёдрами — неспешно, упоительно. Геральт же сам сказал, что Регис может просидеть вот так, сколько душе его угодно. Душе угодно не расставаться с ним вовсе. Телу — и подавно. Пока Геральт целует в ответ, ласкает тело руками и подмахивает бёдрами в такт, хочется, чтобы это длилось как можно дольше.

Размеренный темп, который задаёт теперь Регис, не так утомителен, и он не теряет голову от ослепляющего желания получить разрядку — он плывёт в волнах своей нежной эйфории. Они с Геральтом соприкасаются лбами, дыша друг другу в губы, и время от времени обмениваются поцелуями, улыбками и взглядами. Всегда так, если руководит процессом Регис. Нет ничего чудеснее этого единения, полного заботы друг о друге и тихих приятных слов вперемешку с такими же тихими приятными поцелуями.

До чего же Регису нравится быть с Геральтом вот так. В нём сразу воспаряет чувство собственной значимости. Сразу кажется, что Геральт взаправду любит его всем сердцем, именно его, со всеми странностями и недостатками, со всеми глупостями и переживаниями. Кажется, что Геральт смотрит ему в глаза и видит всё то, что скрывается по другую сторону, где-то в душе. И принимает. Без исключений и условий.

Регис думает: бывают же всё-таки моменты, когда он чувствует это и не во время секса! Бывают же! Да, и довольно часто. Моменты, когда ему легко и весело рядом с Геральтом, и самому Геральту тоже легко на душе.

Например, на новый год. Регис подарил ему прекрасную тёмно-зелёную пижаму с узорами и кубик Рубика, и Геральту они правда понравились. Пижама хорошо села на него, а ему в ней оказалось намного уютнее, чем в прошлой, которую Регис когда-то купил на скорую руку. Нет, она тоже была хорошая, ерунду он бы не взял. Но новая мягче и теплее, а зимой это то что нужно. Головоломка тоже заняла Геральта на некоторое время, хоть Регису и пришлось сначала объяснять ему, в чём смысл игрушки. А потом Геральт догадался, что можно воспользоваться интернетом. В тот день он с триумфом ворвался в кухню, где Регис пил чай, и презентовал собранный кубик. Регис его поцеловал в макушку, а Геральт признался, что вообще-то справился не совсем сам. Однако со временем стал настоящим экспертом во всяких подобных вещицах.

Геральт ему подарил коробку дорогих конфет и книгу по психоанализу, которую Регис очень хотел, но не знал, нужна ли она ему. Геральт исполнил маленькую мечту, и Регис провёл прекрасные вечера, изучая психоанализ. Геральт частенько сидел рядом с ним на диване, наглаживая кошку, тихо ворча на сериал по телевизору и щёлкая гранями кубика. Пришлось наловчиться делать это одной рукой, чтобы второй, собственно, наглаживать Бланку.

Ну разве они не проводили время, как настоящая милая парочка?

Или ещё однажды Геральт у него ни с того ни с сего спросил, когда они лежали в обнимку перед сном, сколько Регису лет. Регис тогда тихо засмеялся. Ну и что он должен был ответить? Он не слепой, смотрится порой в зеркало и всё такое, но всё же не сдержался и по-глупому попытался пошутить насчёт своего возраста.

— Не волнуйся, мне уже есть восемнадцать, — ответил он.

Геральт усмехнулся и почему-то решил поддержать его дурашливое настроение.

— Да? Ну как гора с плеч! А то я всё боялся, что опорочил честь юной девы.

Регис почувствовал себя очень-очень счастливым в тот момент. Был ли в целом мире кто-то счастливее него?

— А если серьёзно? — попытался Геральт снова.

Регис честно, со всей серьёзностью ответил:

— А если серьёзно, то тридцать шесть.

Геральт выразил лёгкое удивление — он думал, что Регису уже за сорок. Седые виски, морщины, синяки под глазами, все дела. Регис и сам это прекрасно понимает, поэтому ничуть не обиделся на такое замечание. Зато тело у него всё ещё в отличной форме, Геральт это тоже говорил не раз.

Конечно, Геральт потом поцеловал его в лоб долгим нежным поцелуем и тихо сказал, что Регис самый-самый лучший и прекрасный человек на планете и что Геральту в нём всё нравится. И сказал это так, что невозможно было не поверить в искренность его слов. Регис только окончательно убедился в том, что он самый счастливый человек на планете.

Кажется, что Геральт полностью знает его и принимает: и когда молча обнимает после долгого рабочего дня, словно на интуитивном уровне чувствуя, что Регису, выжатому как лимон, нужна поддержка хотя бы на две минутки; и когда приносит из магазина что-то вкусное специально для него, без просьбы об этом, а просто так, чтобы порадовать; и когда приходит к Регису, чтобы скорее показать смешной ролик из интернета — для Региса это одни из самых милых вещей, ведь если Геральт хочет делиться с ним чем-то интересным для себя, разве это не свидетельство их доверия и близости; и когда Геральт, ложась в постель, каждый раз поправляет одеяло, если вдруг Регис раскрыт; и когда приносит ему тарелку разрезанных на дольки яблок, почищенных апельсинов или вымытой клубники, просто чтобы Регис вкусно перекусил; и когда, уходя на работу намного раньше, порой целует Региса в щёку, пока он ещё нежится в постели; и когда ворчит, осматривая обожжённые пальцы Региса, решившего, что пора научиться жарить блины для своего мужчины; и когда осенью Регис слёг с простудой, как это обычно бывает с ним в это время года, а Геральт ухаживал за ним: сначала сбегал в ночи в круглосуточную аптеку за лекарствами, потом три дня лечил чаем и бульоном и постоянно целовал в лоб, чтобы смерить температуру.

Регис и сам тоже всегда думает о Геральте и заботится о нём, но никогда не ждёт подобных знаков заботы в ответ. И всё же они в самом деле случаются.

В такие моменты кажется, что у них всё замечательно, что они обычная пара. Совершенно обычная. Нормальная.

За эти драгоценные мгновения жизни, за ощущение покоя и уюта, за заботу и нежность можно понять и простить всё, что угодно.

— Слушай, я так не могу больше, — говорит Геральт, сжав ягодицы Региса и нос к носу глядя в глаза, — давай перевернёмся, а?

— Но ты же говорил, что…

— Знаю, но я взорвусь сейчас, если не кончу. А я не кончу, пока ты так медленно раскачиваешься туда-сюда.

Вообще-то Регису немного жаль, ведь Геральт обещал ему, что можно будет провести много времени за неторопливым сексом. Но ладно, если нужно, он уступит. Он тоже получил дозу удовольствия для себя, так что будет честно дать это же в ответ.

— Хорошо, давай, — кивает с крохотной улыбкой.

— Спасибо, — Геральт чмокает его в кончик носа.

Они перекатываются по постели одним сплетённым клубком, и Регис теперь оказывается снизу. Вид Геральта, нависшего над ним, приводит в неописуемый восторг, от которого сердце пропускает удар и появляется потребность срочно ощутить, как Геральт вдавливает его в кровать всей тяжестью своего тела.

Толчки внутри набирают силу, и становится так приятно, так хорошо, что нет сил. Хочется кричать и подаваться навстречу, глубже, глубже. Хочется, чтобы Геральт разнёс его вдребезги, разбил, сокрушил, разломал всего в пух и прах. Регису нужно остаться после Геральта разваленным, задыхающимся и плачущим. Таким, чтобы не было возможности думать, чтобы кругом была только блаженная пустота.

Регис обнимает его за шею, гладит по волосам, прижимает к себе и как в исступлении просит:

— Пожалуйста, пожалуйста, Геральт, пожалуйста…

Быстрее, сильнее, глубже…

Региса внезапно посещает ослепляющая мысль: как же хорошо, что всё в его жизни сложилось именно так и что сейчас он здесь и наслаждается близостью со своим идеальным мужчиной.

В памяти вспыхивает выпускной вечер, где он решился впервые в жизни заняться сексом с одноклассницей, которой нравился. Это не было совсем плохо или неприятно, они оба остались удовлетворены, но где-то глубоко внутри тревожно копошилось чувство, что что-то с ним всё равно не так.

В начале учёбы в университете, начав вести самостоятельную жизнь, он пошёл на риск, потому что обязан был проверить своё подозрение. Несколько раз посетил модные студенческие тусовки, где однажды и повстречал того, кого искал — парня, которому понравился он и который понравился ему. У них случился секс. Несколько раз. И это показалось Регису более приятным и волнующим опытом. Когда он, тщательно изучив свои желания, решился на секс с проникновением, то с некоторым изумлением понял, что это то самое, чего ему не хватало в сексе раньше. Конечно, это было для него, выращенного в полностью традиционном обществе, некоторым потрясением. Ему, мужчине, нравится, когда другой мужчина спит с ним, как с женщиной. Не просто нравится, он в полном восторге от этого. Но принять это оказалось довольно легко. Тогда всё стало чуточку понятнее — о себе, о прошлом, о мире вокруг.

Он всегда считал, что именно на университетские годы пришёлся пик его привлекательности, ведь тогда в него были влюблены сразу двое парней. Один — его первый в жизни настоящий любовник, с которым он познал истинное наслаждение и благодаря связи с которым смог понять, кто он есть на самом деле. Другой — одногруппник, который часто в перерывах между занятиями пытался поболтать с ним и как-нибудь рассмешить, а ещё улыбался и звал на свидания. Он был широкоплечим и милым. Блондином. Собирался стать врачом скорой помощи.

Несмотря на то, что его любовник испытывал к нему не только влечение, но и нежную симпатию, и даже несколько раз предлагал начать встречаться, Регис выбрал не его. Одногруппник был широкоплечим. Регис подумал, что тот наверняка прекрасно бы смотрелся и ощущался между его ног. Собственно, так и было. По юности он считал, что это и есть настоящая любовь — вместе готовиться к экзаменам, заниматься сексом почти в каждый удобный момент, целоваться на последнем ряду в кинотеатре, засыпать и просыпаться в объятиях друг друга. Продлилось это, конечно, недолго, где-то полгода. А потом случилось то, что Регис назвал бы «не сошлись характерами». Расстались мирно, по обоюдному согласию, потому что просто потеряли интерес друг к другу. Было немного грустно, но почему-то Регис был уверен, что всё самое лучшее ждёт впереди.

Личная жизнь ожидаемо отошла на второй план, потому что важнее для него стала учёба, а потом и работа. В ординатуре у него был короткий роман с коллегой. После того — полное затишье. Он начал думать, что так и будет одинок. Знакомства, общение, расставания — это так выматывает. Особенно, когда на это всё нет времени.

Но, боже, появился Геральт. Такой прекрасный, чувственный, сообразительный, привлекательный. Он ворвался в жизнь Региса и перевернул вверх ногами весь его мир.

Геральт подарил радость, нежность, тепло, улыбки, смех. Геральт показал, насколько можно быть уязвимым в чужих руках и не бояться этого. Геральт доказал, что всё с Регисом так, всё правильно. Геральт убедил, что лучшее действительно ждало впереди. Геральт взрастил в нём твёрдую уверенность, что он привлекателен и любим. Геральт его покорил, Геральт его обласкал, Геральт приголубил под крылышком, Геральт позволил ему обрести дом в своих объятиях. Геральт стал для него личным откровением и целой личной вселенной. Геральт стал для него.

Геральт вдруг выругивается под ухом и поднимается, выскальзывая наружу. Он обхватывает себя рукой, быстро, с силой, двигает кулаком по стволу и в считанные секунды кончает точно на вход Региса. Тяжело дыша, вставляет член обратно и делает ещё несколько несильных толчков.

Регис держит ноги широко расставленными, позволяя Геральту наслаждаться оргазмом, а сам прикрывает глаза и смыкает руку на собственном члене, желая тоже поскорее получить разрядку.

— Ты… хорошо держишься… сегодня, — усмехается Геральт с одышкой, потираясь головкой между его ягодиц.

— Я, признаться, немного отвлекался, — произносит Регис, растирая пальцем смазку по головке, и проводит кулаком вдоль ствола.

— Охренеть. И на что же? — Геральт накрывает ладонью его руку и уверенно двигает ею по члену. — Если не секрет, конечно.

Секрет, вообще-то, но Регис убирает свою руку, давая Геральту свободу действий, и уклончиво отвечает:

— Так, думал кое о чём. Размышлял.

— Нашёл время… — Геральт фыркает и без предупреждения наклоняется.

Он плотно обхватывает головку губами, скользит ртом ниже и одновременно с этим вставляет в Региса сразу три пальца, сложенных вместе. Горячий влажный рот на члене и пальцы, растягивающие и надавливающие точно на простату, — как раз то самое, отчего тело скручивает сладостная судорога. Ему нужно ещё совсем немножко, ещё чуть-чуть…

— О, Господи… — Выдыхает Регис и тянется рукой вниз, чтобы взять свободную руку Геральта, расслабленно лежащую у него на животе.

Тот бросает вверх короткий взгляд, сжимает в ответ дрожащие пальцы и принимается со всем старанием сосать. Как будто бы он надеется что-то высосать оттуда. Это тоже играет свою роль, но больший вклад в наслаждение привносят пальцы. Вернее один, средний палец, который всё время до невозможности чудесно массирует простату, заставляя Региса задыхаться и крепко стискивать руку Геральта. А потом этот чудесный палец надавливает сильнее, кружит, проходится с нажимом, и член тоже как раз в этот момент особенно хорошо оказывается втянут в рот с причмокиванием и приласкан мягким бархатистым языком, и вот тогда Региса пробивает удовольствием всего, вдоль и поперёк.

— Господи, Геральт! Господи! — вырывается у него изо рта, а потом слова тонут в стонах и всхлипах. Всё тело сводит оргазмом, а глаза закатываются. Как же хорошо, Господи…

С небывалой ясностью и чёткостью ощущаются пальцы внутри него и он внутри горячего влажного рта. Даже в момент оргазма Геральт не сбавляет темпа своих ласк, продолжает двигать пальцами и работать языком. Разрядка пробивает мощной волной, заставляя сжиматься вокруг пальцев и дрожать.

Когда же чуть спустя он приходит в себя, напряжение постепенно спадает. Он лежит обессиленным телом, которому резко становится всё равно, что с ним делают. Геральт продолжает мягко ласкать языком опадающий член, а пальцы до сих пор двигаются внутри заднего прохода, который только сильнее пульсирует из-за теперь ненавязчивой, почти что нежно успокаивающей стимуляции. Регис хочет сказать, что ему достаточно, но пока он собирается с силами, чтобы сделать это, Геральт и сам прекращает ласки. Оставляет напоследок россыпь лёгких поцелуев на впалом животе и бёдрах, прежде чем упасть на подушку рядом.

Ноги Региса широко разведены, а согнутые колени, завалившиеся в стороны от бессилия, затекли. Он медленно выпрямляет ноги под хруст суставов и чувствует себя чуточку приличнее, когда они оказываются сведены вместе. Хотя, боже, чувствовать себя неприличным ему нравится больше. Прикрывать наготу он не считает нужным, поэтому просто приваливается лбом к плечу Геральта и прикрывает глаза. Внезапно его одолевает сонливость и пресыщенная леность. Уснуть бы прямо здесь и прямо сейчас, но останавливает только мысль, что позже, проснувшись голым, пахнущим потом и со спермой между ягодиц, он будет очень ругать себя за беспечность и лень.

Рядом Геральт глубоко вдыхает и зевает. Регис зевает следом за ним.

— Слушай, — произносит вдруг Геральт, заложив руку за голову, — а почему ты стал именно психиатром?

Регис даже не сразу улавливает смысл слов Геральта — настолько всеобъемлюща в голове блаженная белая пустота. Он разлепляет глаза и переворачивается на бок, чтобы обнять Геральта поперёк живота и закинуть на него одну ногу.

— Боже, почему ты спрашиваешь об этом сейчас?

Тот пожимает плечом.

— Не знаю. Просто вдруг интересно стало.

Регис не особенно хочет рассказывать это Геральту, потому что предвидит, к чему это приведёт. Но раз спросил, придётся ответить. Нехотя он признаётся:

— Сначала я хотел стать хирургом. — Геральт ожидаемо многозначительно мычит. — Но впоследствии понял, что клиническая психиатрия мне интересна больше. Поэтому и стал психиатром.

— И тебе прям нравится это? Постоянно находиться среди всяких шизиков кажется немного… утомительным.

О, Господи, ну почему об этом надо говорить именно сейчас? Сейчас не хочется думать ни о чём, сейчас лучше бы им помолчать или даже поцеловаться. Откуда у Геральта силы на долгие и глубокие разговоры сразу после секса? Тем более на такие разговоры, которые в перспективе могут привести Региса в пропасть экзистенциального кризиса, на краю которого он и так уже стоит.

Он вдыхает, набирая воздух в лёгкие, и медленно выдыхает, пытаясь подумать серьёзно.

— Да, мне нравится это. Я люблю свою работу. Мне нравится диагностировать, нравится определять, в чём проблема, нравится наблюдать, как лечение даёт плоды и как люди получают возможность дальше жить нормальной, полноценной жизнью. Я рад, что могу направить свои знания и способности на благое дело.

Даже смешно, что при всём при этом за столько лет Регис так и не научился понимать человеческие чувства и эмоции. Даже собственные для него — сплошной тёмный омут, а чужие и подавно. Он никогда не умел считывать мысли и намерения людей, хотя, вроде как, разбирается в том, как устроена психология человека. Всё завязано на химических процессах в мозгу и выработке определённых гормонов. Психология такая же наука, как математика, физика или химия. Всё в человеке можно описать совокупностью формул, затруднение только в том, что в этих формулах слишком много переменных и неизвестных. Мозг Региса не в состоянии принимать понятие «загадочной человеческой души», потому что уверен: человек — это всего лишь одна огромная формула, включающая в себя не только физиологию, но и психологию. Потому-то он и решил связать свою жизнь с данной сферой деятельности — в надежде однажды постичь её суть.

Он и Геральт — всего лишь формулы. Будь у него на руках все входные данные, он мог бы в два счёта вычислить, что и почему происходит между ними. И что делать со всем этим дальше.

— Ты любишь людей? — Вопросом Геральт вырывает его из раздумий.

— Пожалуй, можно так сказать, да.

С улыбкой погружаясь в ностальгию, Геральт произносит:

— Мой Регис тоже людей любил. — Он тихо смеётся. — Правда, сначала он любил их пить, а потом уже полюбил лечить.

Регис удивлённо вскидывает брови. И хорошо, что он сейчас вымотан — почти нет сил расстраиваться и ревновать. Опять «мой Регис». Вместо этого он пытается сконцентрироваться на другом.

— В каком смысле «любил их пить»?

— В прямом, — Геральт встречается с ним глазами, полными того тепла, когда говорят о ком-то дорогом. — Он же вампир. По молодости много глупостей натворил, а потом, видимо, решил врачеванием искупить вину за отнятые жизни. Я не знаю, просто так думаю. Мы никогда не говорили об этом. — Он делает паузу и вздыхает, как будто «И никогда уже не сможем поговорить». — Когда мы встретились, он весь насквозь был пропитан своими принципами воздержания и стойкости духа.

Регис сомневается, что в нём есть хоть сколько-то стойкости духа. Не говоря уж о принципах. Хорошо, что Геральт этого не знает. Но в такие моменты все отсутствующие черты характера дают о себе знать с двойной силой.

Под сердцем неприятно ноет от очередного напоминания, что Регис никогда не сможет заменить собой оригинал. Он только будет напоминать обо всём утерянном и несостоявшемся. Стойкости и силы духа в нём и правда нет, ведь именно они останавливают от желания заскулить, как побитый пёс, и покрепче прижаться, обернуться вокруг Геральта, всеми фибрами тела пытаясь сказать: «Я здесь! Твой Регис, единственно верный, реальный, твой неповторимый и самый настоящий Регис! Посмотри на меня! Люби меня! Я здесь, а не в твоих фантазиях! Я и есть твоя фантазия! Весь для тебя именно я, только я!».

Регис прижимается крепче, почти что укрывает Геральта собой, переплетаясь с ним ногами и обнимая за шею. Прижимается носом к щетинистой щеке, целует снова и снова, трётся о него, пытаясь вжаться всем телом. Шумно дышит из-за нахлынувшего волнения, пытается выдавить из себя какие-то слова, но только мычит и бодается. Он не в состоянии подобрать слов, которые можно сказать вслух, поэтому прячет лицо в изгибе его шеи и снова целует. Ощущает, как Геральт удивлённо охает и кладёт руки ему на спину, поглаживает.

— Ты чего, Регис? Хочешь ещё? — Господи, да. Лучше они будут заниматься сексом, чем говорить. Геральт накрывает ладонью голову и отодвигается, чтобы взглянуть Регису в лицо. — Мм? Хочешь, Регис?

Он трёт рукой глаза, так предательски повлажневшие, и сглатывает комок в горле. Понимает, что и правда хочет: вся буря чувств совсем не против того, чтобы из груди перебраться в пах. Регис кивает и сипло добавляет:

— Только без нежностей в этот раз.

— Почему? — Геральт спрашивает немного растерянно.

— Потому что мне так хочется, — напирает он и, предотвращая другие вопросы, поскорее поворачивается к Геральту спиной, опускается, подставляя зад, и ложится щекой на кровать.

Геральт был прав: каким бы Геральт ни был, что бы ни говорил и как бы ни обижал, сам того не зная, Регис всё равно готов отдаваться ему снова и снова.

Геральт немного медлит, но всё же располагается позади, накрывает руками ягодицы.

— Уверен, что без нежностей?

— Уверен.

Щёлкает крышечка от бутылки со смазкой. Регис подрагивает в предвкушении. Сердце колотится, но не от возбуждения, а от злости, негодования и расстройства.

Член входит в него резко, неожиданно. Только Геральт коснулся входа пальцами, нанося смазку, — и уже через секунду он наполнен и растянут до звёзд перед глазами. Толчки быстрые и сильные, со шлепками кожи о кожу. Регис сжимается каждым мускулом и громко, не сдерживаясь, стонет вперемешку со вскриками.

Лучше без нежностей, потому что иначе он будет чувствовать себя так, будто ворует эту нежность у кого-то другого, у кого-то любимого Геральтом, о ком он тоскует и кого Регис заменить не в силах. Он здесь не любимый, а словно тайный бесправный любовник, подмена. С такими не нежничают, таких берут без сомнений и спроса. Таких пользуют, как вещь, у которой нет чувств. В конце концов, Регис сам позволил считать себя таковым, так что это именно то, чего он заслужил.

И ещё «без нежностей» — единственный действенный способ заставить Региса гарантированно не думать совершенно ни о чём, кроме члена-члена-члена в нём. А потом он уснёт без сил, и есть шанс, что когда проснётся, всё неприятное и расстраивающее останется туманными отголосками вчерашнего дня. Геральт будет спать рядом, обнимая и оберегая сон Региса, и от этого пробуждения всё хорошее воспрянет вновь.

До чего же Регис докатился? Что от него вообще осталось?