Ариша и родители, конечно, и сами жили в частном доме со своими сараями, садом и огородом, но бабушкина дача всё равно казалась Арише особенным, волшебным, чудесным местом. Бабушка, бойкая и весёлая, ездила туда на велосипеде, а, когда ухудшившееся здоровье уже не позволяло крутить педали, всё равно продолжала возить скрипучего друга с собой в руках.

Путь от дома до дачи долгий — через старые рельсы, мимо заброшенного завода, мимо меловой горы — белой громадины, пугающей и манящей одновременно. Потом на высокий-высокий холм, с него — вниз бегом, размахивая руками и оглядываясь на бабушку…

Речушка, дорога… И только потом, наконец, долгожданные Дачи!

Дачи — это много цветов. Дачи, это такие домики, которые нужны только на полгода. Зимой дачи грустят и тоскуют, а летом радуются. Дачи выстроились рядочками вдоль широкой грунтовой дороги. Дорога, как и гора, тоже меловая. Она красит подошвы шлёпанцев в белый, а, если дождь прошёл, то вообще никакого спасу от мокрого мела нет. Бабушкина дача вдоль этой дороги третья. Если идти со стороны реки, то как раз по правую руку. Где лево, где право, Ариша уже запомнила, так что всегда найдёт бабушкину дачу. Среди всех прочих она особенная.

Потому что калитка голубая, как небо. Потому что у самого забора старое грушевое дерево. На дереве — качели. Под деревом — гамак. Хоть весь день валяйся — никто тебе ничего не скажет!

На даче бабушка садит всякую всячину: ягоды, овощи, зелень… Но цветов тут больше прочего. Вот они все — пестрят, гудят забравшимися в их сердцевинки пчёлками… Пчёлкам нужны цветы. Из пчёлок и цветов получается медок. Ариша любит медок. Особенно, если на хлебе, припевая молоком… А вот если мёд просто в молоко класть — то это уже от кашля, совсем невкусно. Как так получается?

Бабушка учит Аришу, что с дачей нужно здороваться. Прежде чем провернуть ключ в замке, бабушка низко кланяется, впрямь произносит:»Здравствуй, милая дача», — будто та живая и сможет ответить. Конечно, не отвечает. Только ветерок в листочках шуршит. Ариша тоже кланяется. Ей не сложно, а даче, может, приятно. Ну или хотя бы бабушке приятно.

На даче можно оставаться с ночёвкой. Это приключение, каких ещё попробуй придумать. Вот спишь ты себе, спишь, хочешь выбраться в туалет, а туалет — он на другом краю вселенной, до него идти через тёмный сад. А ведь Ариша знает, что в саду живут летучие мыши и ночные бабочки, а ещё, может, привидения какие-нибудь… привидений Арише, конечно, встречать не доводилось, а вот летучая мышь однажды залетела прямо во внутрь дачного домика. У неё крылья шуршат, как пакеты из продуктового магазина. И страшнючая она, будто чёрт. Арише потрогать не разрешили — не очень-то и хотелось.

Зато по ночам распускаются фиалки. И ещё какие-то цветы — пахнет-пахнет. И можно невзначай, мимоходом, ощупью сорвать пару ягод малины, сунуть под язык — чуть пушистые снаружи, сочные, покрытые сладкой ночной росой… Засыпать С малиновым вкусом во рту хорошо.

И всё, вообще, хорошо!

Просыпаться ни свет ни зоря приятно только на даче. Завтракать, «чем бог послал» — так бабушка говорит. Ариша, конечно, не понимает, причём здесь бог, ведь она же отлично помнит, что они с бабушкой сами всё принесли. Но, если бабушка говорит, бог, может, ей виднее? Бабушка же взрослая — даже слишком взрослая.

Бабушка — это мамина мама. Бабушка такая хорошая…

На даче ярко, тепло и весело. Вдоль дорожки — грядки, между ними старые бочки в землю закопаны. Там копится дождевая вода, а бабушка потом ею всё поливает. Бочки глубокие-глубокие. Арише наказано быть аккуратной — можно ведь утонуть в такой бочке. И что тогда?

Ариша любит, когда поспевают вишни. Вишни и огурцы. Однажды папа научил её делать из огурцов рюмочки и лодочки. Ариша наполняет огурцы вишнями — и ей вот так почему-то вкусно. Бабушка охает, Ариша жуёт, улыбаясь. Чем плохо-то так?

Здесь, на даче, много детей. Они все мимолётные. День с ними поиграешь — и всё, уехали, позабылись. Но так оно и лучше. Здесь, по крайней мере, Аришу ни разу не обижали.

Ни в тот раз, когда, взяв велосипед, она въехала в чужую клумбу с тигровыми лилиями, ни в другой, когда катилась на роликах — и снесла с ног соседского мальчишку.

К соседям можно было бегать за любой помощью. За спичками, за солью, просто так, от скуки…

Когда бабушке в голову напекло солнце, Ариша тоже побежала к соседям.

Бабушка издавала странные хриплые звуки. Странные и страшные. Это почему? Это как?

Приехала машина — белая, громкая, большая. Прибежали люди в красных костюмах. Ариша суетилась и заламывала руки.

Они не поздоровались с дачей.

— Поздоровайтесь с дачей, это очень важно.

А люди в красном отмахивались. И тогда Ариша погладила забор, извинилась за них — невежливых, непонятливых.

— Ты прости их, милая дача, они просто спешат помочь бабушке.

Но бабушке помочь уже было нельзя.

Может, потому что Ариша слишком долго бежала к соседям? Может, это вина Ариши?

Тоскливо это было — возвращаться с дачи не с бабушкой, а с папой.

Бабушка любила дачу.

На даче и умерла.

Так Ариша впервые узнала, что смерть случается, впервые попыталась уместить в себе это огромное осознание: всё и все умирают — и люди, и дачи…

На похороны бабушки собрали букет из тех цветов, которые вырастила она. Так было правильно — очень правильно. И только немножечко жаль — эти же цветы были пчёлкам нужны, для медка.

— Дачу продадим, — решили родители через месяц. У Ариши внутри всё застыло, рухнуло.

Это как? Это зачем? Ну нельзя же так?! Это ведь бабушкина дача, бабушкина и Аришина! Представить, что кто-то другой будет туда ходить — через старые рельсы, речушку, мимо заброшенного завода — Ариша никак не могла.

А вдруг этот кто-то не станет с дачей здороваться?

Вдруг не подумает, что в бочке можно утонуть — и утонет?

Вдруг погубит бабушкины цветы, перекрасит калитку?...

— Прощай, наша милая дача. Прощай навсегда.

— Бабушкин велосипед. Не продавай, пожалуйста, — шепнула Ариша на ухо папе. Папа был усталый, угрюмый, немножко пьяный.

— Ой, да кому он нужен вообще?

— Мне. Он мне нужен.

Папа вздохнул, почесал голый живот растопыренной пятернёй.

— Тебе с твоим зрением о велосипеде нельзя и думать. Убьёшься.

— А бабушка разрешала кататься.

— И дура.

За что он…

Так?