— И всё же, ещё раз: что такое Зверь? — Спросил Константин, стоя около плиты с силиконовой лопаточкой в руках.

   Вопрос не клеился с запахом еды, жидким утренним солнцем, пролившимся на кухню, и с самим Константином – с забинтованным боком он выглядел едва ли не уютным.

   Валера рвано вздохнул. Упоминание Зверя не отбило аппетита и не ухудшило настроения, скорее, даже наоборот – разозлило и будто дало пощечину, вызывая желание бороться.

   — Зверь – это то, что убивало тогда детей. Знаешь, я нашёл серёжку в снегу, меня обвинили в том, что я её у кого-то чуть ли не из уха выдернул, таскали по классам, проверяли всех девчонок с проколотыми ушами. Но ни у кого серёжек не пропадало, тем более, золотых. — Валера помолчал, выжидая, не спросит ли Константин: а это точно не ты убил девочку и не оставил трофей на память? Не спросил, и Валера продолжил. — И я всё думаю: если бы не эта блядская серёжка, или если бы мне тогда поверили и молча забрали её в вещдоки, или сделали бы вид, что поверили, и выкинули в мусор, неважно, на самом деле... Ну, я был бы нормальным человеком.

   — Что ты сделал? — Перед Валерой появилась тарелка с горячим завтраком и чашка сладкого чая.

   Он принялся за еду, зная, что аппетит может пропасть в любую секунду.

   — Я пошёл его выслеживать. Мне было тринадцать, меня выставили посмешищем и извращенцем...

   ...даже братья теперь смотрели на него косо. Ему хотелось не просто отмыться от происходящего, ему хотелось восстановить репутацию и справедливость, и доказать всем, что он прав.

   Он пришёл к месту, где видел в последний раз кровь – на этот раз снег был чистым, но сохранял форму следов – и Валера побрел по ним, стараясь скрипеть как можно тише – казалось, сосны вокруг осуждающе заглядывают ему за плечо, а их полупрозрачные тени на снегу недобро скалятся.

   Он не знал даже, чего боится – но сердце в груди колотилось бешено, будто бы он шёл не по безмолвному лесу, а за школу к одноклассникам, которые будут его бить.

   В какой-то момент перед ним частоколом встал забор старого санатория – или это было что-то вроде детского лагеря? «Родник» – гордо гласила выцветшая, когда-то ярко-голубая надпись. Взрослые иногда называли его «Родничок», вроде как ласково, а вроде как будто речь идёт про вмятину в голове новорождённого.

   Тогда ещё можно было остановиться. Тогда ещё можно было подумать: наверняка просто старшеклассники развели там костер, целуются и пьют, как летом – и уйти, и не думать об этом.

   Но именно в тот день Валеру угораздило спутать рациональный страх и порицаемую трусливость, и он решил забраться внутрь.

   Внутри стоял полумрак, но он всё равно увидел их почти сразу. Детские пуховики, и в целом одежда, тогда почему-то были кислотных цветов – и благодаря им тела виднелись даже в этом зимнем полумраке.

   На заметенный снегом наливной пол в крапинку капала кровь.

   Но участковый ничего там не нашёл. Валеру отправили к психиатру, и теперь даже тем, кто смеялся над этой дурацкой сережкой, было не смешно. Да он и сам начал сомневаться: что вообще он видит? Может, он просто сходит с ума?

   Но серёжка же была настоящая!

   — И, знаешь, — сказал Валера, и его неожиданно затошнило, — именно тогда я впервые почувствовал, что что-то не так. Колебания и бреши в реальности. И я, может, правда видел, например, энергетический след, а не действительность...

   Он попробовал сделать глоток чая, но, видимо, его тревога и это кошмарное состояние, похожее на начало простуды, не дало держать свои силы в руках – от чая ощутимо пахло чем-то алкогольным.

   Выругавшись, он кинулся к своему рюкзаку, нашёл и выпил противорвотное – насухую, не запивая, тяжело осел на кровать. Блевать было нельзя – нужно же организму откуда-то получать питательные вещества...

   — Валер, ну в чем дело?! — Резко, нервно как-то спросил Константин.

   — Тебя не касается, — ответил он сипло.

   — Нет, касается, и ещё как! Ты мало того, что чуть живой, так ещё и не контролируешь силы, и я не понимаю, что происходит и как тебе помочь! — Небольшая пауза, длиной в путь капли воды от носика крана до дна раковины. — Я не хочу здесь повторения инферно.

   Константин не сказал ничего плохого. Он даже был прав. Но Валере происходящее давалось все тяжелее, и это раздражало – какой из него сотрудник, если он не может справиться с чашкой чая?! К тому же, прямо или косвенно, но в том, что происходит сейчас с Валерой, была вина Константина – а упоминание инферно и вовсе давно стало триггером.

   — Вот, значит, в чем дело! Так и скажи, что думаешь, что я – опасная аномалия, и ты не понимаешь, как меня обезвредить! Ну! Доставай серебряные браслеты!

   Валера сорвался на крик, но Константин лишь рыкнул – и даже рыкнул не по-волчьи, а как-то бархатно.

   Он придвинул к себе стул и сел напротив, так, чтобы они находились на одном уровне.

   — Валера, — позвал он по имени, сбивая половину запала и заставляя вздрогнуть, — я думаю, что ты – человек, обладающий довольно серьёзным уровнем паранормальных способностей, что накладывает свой отпечаток. Я работаю в конторе гораздо дольше, чем ты, — и он произнёс это как-то очень мягко, не давя авторитетом, скорее, прося осознать разницу между их знаниями, – и я видел, как происходят инферно – так вот, это не случается внезапно, это начинается с мелочей – с забродившего чая, с молниеносного нервного срыва, с ночных кошмаров. И да, извини, что накричал. Мне происходящее тоже даётся... нелегко.

   Тишина, почти что синхронные удары сердец.

   — У меня рак, — неожиданно легко признался Валера, оттаяв от правильно подобранных слов, от того, что Константин снова стал Константином – который своим бархатным густым голосом умеет уговаривать, успокаивать, который беспокоится, а не нервничает и рычит – может, дело было в том, что после вчерашнего Константин стал чуть меньше его бояться?

   Валера сейчас рассказал бы и про инферно, и про Макса, но слова об этом вставали в горле комом.

   — Подробней, — лаконично, грамотно как-то попросил Константин – не кидаясь в сопереживания или соболезнования раньше времени.

   — Ничего критичного, то есть, смертельного. По крайней мере, в последний раз не было, — Валера невольно затараторил. — Но ситуация нестабильная. Не знаю даже, мне хуже из-за лекарств или... нет.

   — Это из-за инцидента?

   — Ну да, — Валера пожал плечом, как бы говоря: ерунда, такое каждый день бывает. — Это влияние ожога, хотя в конторе так и не поняли, в чем именно дело. Ну, то есть, то ли это отторжение организмом сил, то ли силы пытались исцелить организм и перестарались, то ли это просто плата за то, что я делаю, не знаю.

   — Прости, — Взгляд Константина стал неожиданно тяжёлым, а голос – глухим.

   Валера же, наоборот, неожиданно фыркнул – несмотря на то, что его кошмарно тошнило, а мир вокруг рябил и будто бы таял.

   — Константин, — Валера на секунду даже коснулся его руки, — не буду грузить тебя дерьмом про вероятности и судьбы, от него у людей крыши едут. Скажу так: даже со всем тем, через что я прохожу сейчас, это лучше, чем то, что было полгода назад.

   — Ну, менее виноватым меня это не делает, — Константин тяжело хмыкнул. — Слушай, если нужна какая-то помощь...

   И Валера перебил его прежде, чем он начал говорить о деньгах и клиниках:

   — Да. Можешь дать что-то теплое из одежды? — Голос неприятно хрустнул, будто сопротивляясь такому проявлению слабости. Единственный уцелевший свитер Валеры сейчас вращался в стиралке после вчерашнего дождя, а на все остальное было грустно смотреть.

   Константин кинул в него мягкую серую кофту на молнии – рукава покрылись катышками, но её белая изнанка оставалась обволакивающе-теплой несмотря на время и пройденные командировки.

   — Прости, если пахнет псиной. — Константин шутил, конечно, это чувствовалось и по прищуру глаз, и по будто бы разлившемуся в голосе мёду.

   — Ерунда, я привык, — Валера ответил так же легко, будто вернул кинутый ему мячик – иногда можно было и впрямь почувствовать специфичный запах, не от самого Константина, но от вещей и мест, где он долго живёт – Валера чувствовал это первые несколько раз, когда заходил в его квартиру, чтобы повидаться с Максом – потом перестал.

   — Когда бы ты успел? — Этот вопрос уже звучал серьёзно, словно Константин поймал его на попытке что-то недоговорить – как в тот раз, когда Валера обмолвился про ещё одну бытовую мелочь, вроде как плохо вымытые кружки, тоже обнаруженной в доме Константина.

   — Думаешь, нескольких дней в одной квартире – мало?

   Актёр из Валеры был ужасный, но помог то ли безобидный контекст беседы, то ли – в это верить не хотелось – отголосок хозяйской власти над псами.

   ***

   Эпидемия вышла из под контроля. Это стало понятно в больнице – ветер шатал старые, ещё советских времен стены, задувал в деревянные, с морщинами растрескавшейся краски, оконные рамы, будто пытаясь дотянуться до документов, отчетов и негромких слов, отобрать все доказательства того, что что-то пошло не так.

   Валера неуютно кутался в чужую кофту – наверное, если бы не она, он бы сейчас и вовсе сошёл с ума от осознания того, как же сильно он проебался. В своём безмерном желании помочь всем и каждому, в неадекватной жажде знаний и приключений, он полез разбираться с работой Константина – а в вопросах сдерживания болезни положился на местных придурков.

   Точнее, он здесь, вроде как, был из-за того, что часть больных превращается в кровожадных монстроподобных зомби-тварей, но чем больше людей заболевало обычной болезнью, тем, видимо, больше появлялось на свет зомби-тварей, и получалось некое подобие уробороса – скользкого, холодного, мокрого и жрущего самого себя.

   Трупы упаковывали в глухие чёрные мешки. В голову пришла неуместная ассоциация – как подарки на праздник, и Валера нервно рассмеялся.

   Твою-то мать, а.

   Он экстренно собрал весь персонал, с ужасом обнаружив, что среди них, закутанных в белые халаты, нет ни одного человека – только эти странные создания с серой кожей и кривыми разрезами глаз. Жутко захотелось курить, а потом сесть в машину и сбежать отсюда, потому что здесь больше нечего спасать, это все один огромный чёртов зомби-город, и гори он вместе с конторой синим пламенем.

   Вместо этого он глубоко вдохнул пропитанного спиртом, хлоркой и лекарствами воздуха, и вместо того, чтобы не смотреть им в глаза, снял очки – якобы повертеть их в руках – так, размытые, они не отличались от обычных людей.

   — Коллеги, — голос дрогнул, выдавая его чувства, но он и без этого часто заикался, захлебывался воздухом, так что, может, прозвучало незаметно для... них. — Ситуация выходит из под контроля, и я... — Он прервался, потёр переносицу, размял тонкую, несмотря на набранные за время болезни килограммы, кисть; вспомнил о том, что он, вообще-то, эпидемиолог, а не районный фельдшер, и имеет право ебать их всех в хвост и гриву, и осознание этого вернуло и голосу, и мыслям некую твёрдость. — У меня есть основания полагать, что в нашем случае лечение убивает пациентов быстрее, чем вирус. Надо изменить схему лечения. Мы убираем все медикаменты. Жаропонижающие, противовоспалительные – всё. Только витамины и поддерживающие капельницы, остальное – только в экстренных ситуациях. Про эти ваши БАДы забудьте тоже. Вопросы?

   Они тупо моргали, и ему казалось, что он слышит, как слизистая их верхних век с мокрым звуком касается слизистой нижних.

   Господи, конечно, это всё должно было делаться не так – но у него в подчинении должны были быть люди, нормальные здоровые люди, а не такие же выходцы из коконов, которые от зомби отличаются только... чем?

   Раздав указания, Валера поспешил проверять эти чудо-капсулы – почему-то он был уверен, что увидит под микроскопом ту же дрянь, что недавно выковырял из Константина.

   Очевидно: люди пьют таблетки, люди окукливаются, но на выходе получается разный результат – кто-то становится куклой-марионеткой, от человека, в общем-то, не отличающейся, а кому-то выламывает кости и челюсти. Почему? Не может же это быть просто случайностью? Всегда должна быть закономерность...

   Кажется, «зомби» – мёртвыми и разломанными, становятся именно больные вирусом, и раньше с такими проблемами этот марионеточный город даже не сталкивался.

   Может, это вирус так воздействует на... паразита? Или дело не в нем, а в капсуле вообще что-то другое?

   Свет в больнице был почти что химически белым, ядовитым, и в помещениях тут и там стоял въевшийся в стены мокрый холод, и Валера старался не вслушиваться в гул ламп – казалось, ещё немного, и он услышит вой и кашель больных, запертых на карантин в этом страшном здании, и услышит забирающийся в мысли шёпот, и увидит девочку в тяжелом от крови пуховике и всего одной сережкой в ухе.

   Его снова вырвало. Он физически чувствовал, как ему становится хуже, и при мысли о том, что нужно будет вернуться к лечению и вряд ли будет какая-то положительная динамика, стало ещё паршивее.

   Мир вокруг горел в лихорадке, смешивались в отвратительный коктейль из мыслей, воспоминаний, отголосков реальности и возможностей. Он думал про Зверя, с его заброшенным санаторием и мертвыми детьми, о том, что если бы этого не случилось, не случилось бы всего остального и он жил бы спокойно – не факт, конечно, что так было бы лучше; он думал о том, как в одно мгновение люди падают замертво, а кого-то кровавыми брызгами разносит по стене, и потом на вскрытии обнаруживают такие вещи, что комок встаёт у горла – а контора просто даёт инциденту номер и классификацию «инферно»; он думал о том, что вероятности будущего вокруг слишком смешались со следами прошлого, и он теряет в этом самого себя.

   Мутит.

   Но да, он был прав – в этом болезненно-ярком свете, в этом болезненно-дождливом городе, в этом старом микроскопе он увидел ровно то, что ожидал увидеть.

   Позвонил Константину.

   — Уничтожь все запасы этой дряни, что сможешь найти. В части таблеток – личинки паразитов.

   Бросил трубку.

   Он, Валера, этому поспособствовал. Это прикрываясь его именем всех больных собрали в одном месте и пичкали этой дрянью, и...

   Он обнаружил, что расцарапал себе запястье и бело-серая изнанка константиновской кофты испачкалась кровью.

   Так же выглядели тёмные пятна на снегу, изрешеченном тенями елей – солнце стояло высоко в небе, утопало в нем, как желток в рассыпчатой муке, и тени получались особенно графичные – острые.

   Когда он вспомнил, что тогда происходило, уже зная особенности своих способностей, задумался: а может, тогда правда ничего не было, он просто увидел вероятность, что-то настолько яркое в будущем, что проступало в настоящее, как сочится через потолок тающий снег, проступает там серыми пятнами? Что-то, что потом действительно случилось, просто не так?

   Но нет, по датам не сходилось, он проверил. Не могла же та девочка – господи, он до сих пор помнил её имя, оно обжигало и обветривало губы, – сама себя нанизать на огромный крюк, как куклу, марионетку, как...

   ...наживку на удочку.

   Всё это было на самом деле. Он действительно держал в руках её серёжку, он действительно пытался что-то доказать полицейским, он действительно замер там, в удушливой, несмотря на холод, пыльной полутьме заброшенного санатория.

   Он видел тёмный силуэт, он слышал, как шаркают сапоги по полу, как скрипят спрессованные подошвой снежинки, и он ничего не мог сделать. Наверное, реальность тогда впервые вздрогнула под его руками, поплавилась, как от марева жары в лютый сибирский холод. Но, при всем желании, у него не было сил что-то с ней сделать.

   Поэтому он просто смотрел и слушал.

   Сильнее всего запомнились те, кто пропал после этого случая – те, кому он в теории мог помочь, но не помог, потому что ему никто не поверил.

   Валера посмотрел на свои руки, посмотрел на часы, запомнил время, посмотрел ещё раз – сошлось. Это помогало не только отличить реальность от бредового сна, но и просто прийти в себя, собраться с мыслями.

   Гудели проклятые лампы, напоминая умирающих мух.

   Он забрался в белый халат, который делал его всесильным и неуязвимым, но невероятно безликим одновременно. Решил вернуться в палату к больным, оценить обстановку – на самом деле, с его последнего визита сюда не прошло и суток, но порой ситуация меняется за считанные часы.

   Первым, что Валера увидел, были полупрозрачные нежно-бирюзовые капсулки.

   Невольно сорвался на крик.

   — ...но вы же сами сказали! То-только что... — Пролепетал кто-то из... этих печальных созданий.

   — Не знаю, кто и что вам сказал, но...!

   Неожиданно он понял, кто мог это сказать. В голове это, конечно, не укладывалось, но это было возможно – и он решил подняться в кабинет, в котором работал.

   Мелькала зеленоватая линия краски – лестничные пролеты были окрашены, традиционно, наполовину, мутный весенний свет пробивался на стены из окон; было холодно.

   В кабинете, почему-то в темноте, выбитый светом лампы, его уже ждал человек – он был одет в то, что Валера сбросил с себя, как ненужную кожу, когда переодевался после лихорадки и драки с... одной из тварей.

   На его лице были похожие, не такие же, но похожие формой очки; волосы... вились похожими волнами и... господи, откуда он их взял? Выглядело, словно их откуда-то вырвали с кожей и даже плотью, весь скальп целиком. И даже в движениях его было что-то неестественное, и Валера будто бы смотрел в кривое разбитое зеркало.

   И ему снова стало по-настоящему страшно. Как много лет назад, когда он не узнавал самого себя в полупрозрачных отражениях, видел там что-то другое – видел то, чего коснулся и навсегда изменил Зверь.

   — Зачем вы это делаете? — Спросил Валера, не решаясь подходить ближе.

   Двойник улыбнулся – нормально так, обычно, но у него не было нормальной линии между губами и кожей, белой такой, на которую женщины наносят карандаш – вместо этого казалось, что кожа с его лица затекает в пространство рта и тянется до самого желудка по пищеводу.

   — Мы – рой. А вы – лишние.

   Валера понял, что то существо, ради которого они вчера ночью буквально рисковали жизнями, ничем принципиально не отличается от этого отвратительного подражателя.

   Господи, не мог же Константин тогда спутать эту гадость с ним настоящим? Или... мог, будучи зараженным паразитом?

   Что же ещё видят все эти бедные создания, если данное существо не отличается для них от нормального человека?

   Он замер, уговаривая себя не делать полшага назад, зная, что это может его погубить – хотя очень и очень хотелось, как хотелось, наверное, жителям старых деревень, где лежат шкуры на бревенчатых полах и жадно глотает дрова огонь, сделать шаг назад при столкновении с медведем-шатуном...

  ...или с чем-то ещё более страшным, невесть откуда взявшимся, будто бы напоминающим человека – но лишь отдалённо.

  Брешь нашлась сама собой, он будто бы только прошёлся по этому созданию краем взгляда, кончиками пальцев, настолько невесомым было усилие – словно это хрупкое неправильное тело просило себя раскрыть и выправить, как просит о лезвии ножа нежная тёплая коровья туша.

  Валера приложил усилие. Зажгло бок, разболелась голова. Это было... странно. Словно брешь, которую он нашёл, этот узкий полупрозрачный просвет, относился только к телу, но не к сознанию – за сознанием скрывалось что-то сильно, сильно большее, и к этому он не мог подобраться.

  Но телу ничего не делалось. Не влияли попытки развернуть вектор, погрузить в тоску или лихорадку – ничего, а взять и сломать шею или вывернуть тело наизнанку он не мог – не мог навредить живому существу.

  Живое ли, правда, это существо?

  Из носа к губам заструилась горячая, с металлическим запахом, кровь.

  — Это бесполезно – то, что ты делаешь. Быть с роем – блаженство, которое вам не сломать. Уходи.

  Он говорил монотонно, будто бы без интонации, и одновременно с этим из глубины всего своего тела, и будто бы страх плескался на дне его глаз – но он вряд ли боялся Валеры. И стало понятно, что если не уйти, может случиться что-то плохое – слишком много всего стояло за этим существом, в слишком беззащитном положении Валера был.

  Неожиданно вспомнилась странные иконки на КПП и то, что случилось, когда он изменил их вектор на привычный ему. Он не был из тех, кто молится легко и действенно, нет, так уж повелось, что от его молитв есть толк – и то, сомнительный, только когда он долго, усердно, без сна и посторонних мыслей читает про себя давно заученные тексты, но в этот раз всё получилось как-то само собой – взмахом руки, как наотмашь.

   Существо это вздрогнуло, заозиралось, и, недобро опалив Валеру взглядом, вывалилось из пятна света и из кабинета.

   Валера устало рухнул в кресло за освободившимся столом, закрыл лицо руками, размазывая кровь по лицу.

   Кофту Константина он перепачкал безбожно, но сейчас это была наименьшая из его проблем.