Подумать про шаги оказалось легче, чем их делать. Он трахался с мужиком, спал с мужиком в одной кровати, жил с мужиком, и все равно иногда поганый голосок в голове нашептывал, что это все ненормально. И если он вдруг замечал на улице подобные им парочки, что случалось, хоть и нечасто, всегда испытывал отвращение и с облегчением вздыхал — слава богу, он не такой. Он… А вот Лис был именно из таких. Лип к нему в общественных местах, никогда не стеснясь, мог потянуться за поцелуем, как будто так и надо, порывался познакомить с друзьями и родителями, с последними он был знаком, но Еська непременно хотел представить его как своего «парня».

Даже от одного этого слова он морщился и уж точно не хотел ни перед кем офишировать свои отношения.      Отношения… Сказал бы ему кто пару месяцев назад, что у него появится мужик, и он будет называть это «отношениями», Леха бы морду разбил. А теперь вот хоть сам об стену бейся. Кстати, они незаметно съехались. Вернее, Еська к нему переехал, сначала по-тихоньку перетащил весь свой шмот, потом — учебные прибамбасы, и когда Леха опомнился, было уже поздно — Елисей жил в его квартире, открывал дверь своим ключом, а домой к родителям уезжал только на воскресенье и то на ночь возвращался.     

 — Лёш, не хочешь общаться с моими родителями, фиг с тобой. Но почему я не могу им хотя бы рассказать? Мама все время спрашивает, с кем я живу, и почему хотя бы фотку не показываю. Что мне ей говорить? Тем более с папой ты и так знаком. — Этот разговор затевался пару раз в неделю, и чуял Леха, что скоро сломается.     

 — Вот именно поэтому и нет. Не хочу ходить с разбитым носом.    

— Ты драматизируешь. Он нормальный. Он меня принял и к тебе хорошо отнесется. Я понимаю, что тебе некомфортно выходить из шкафа…   

 — Хорошо отнесется к тому, что его сын спит с его начальником, который старше его на четырнадцать лет?      — Я возьму это на себя, сам с ними поговорю, просто мне нужно знать, что ты не будешь против.      

— Я против. Блин, да почему тебе это так важно?      

Еська насупился. Немного отросшие волосы лезли в глаза, и он убирал их детскими заколками с радужными пони. Хорошо, хоть по улице так не ходил.      

— Потому что это мои близкие люди, и ты — та часть моей жизни, которой я хочу поделиться с ними. Мне важно, чтобы они знали, кто ты. А так у них складывается впечатление, что я связался с кем-то, кого мне стыдно даже на фото показать.      

Леха тяжело вздохнул, понимая, что окончательно сдаётся:      

— Ладно, только сначала я сам поговорю с твоим отцом.      

По крайней мере, так будет честно. Ну и, если тот и впрямь ему сломает нос, то будет аргумент, чтобы отказаться от остальных «гениальных идей» Лиса.      

— Спасибо. — Еська улыбнулся и, протянув руку, сжал его ладонь своей.      

Иногда Лехе казалось, что за эту блядскую улыбку он мог почку отдать. Но улыбался Еська не всегда. Совместная жизнь вообще давалась Лехе нелегко. Он привык жить один. Елисей же был совсем не приспособлен к быту и хотя очень старался, было видно, что дома все за него делали родители. На Лехе был завтрак, потому что он раньше просыпался, на Лисе — ужин, потому что возвращался он раньше, и обычно после его кулинарных экспериментов приходилось отмывать всю кухню. И от того, что делали они это вместе, приятнее процесс не становился. Одежда, разбросанная ровным слоем по полу, временами перемещалась в корзину для белья, чтобы на полу появилась новая. Леха чувствовал себя назойливой мамашей, когда рассказывал, что нужно мыть ванную и каким средством, а то, которое Лис попытался использовать, для зеркал, и вообще — на нем написано. Но самое главное, это сам Елисей, который оказался импульсивным, вспыльчивым, упрямым и ебал мозг ничуть не хуже, чем все остальные части тела.      

Леха, пусть и брал всегда от жизни свое, но жил все равно по принципу «лучше не высовываться». Елисей же наоборот считал верным впихнуть свое мнение, где надо и не надо, по поводу и без. А уж если ему вдруг казалось, что где-то ущемляют его или чьи-то права, или же чуял что-то, на его взгляд, гомофобное, вспыхивал моментально, делал стойку, словно охотничья борзая, и бросался в бой. Будь то кафе, ресторан, кинотеатр или бабульки у подъезда. Последнее Леху особенно раздражало, потому что его короткое «племянник у меня поживет, в универ поступил» не обьясняло того, как этот «племянничек» выглядит и как себя ведёт, и уж точно не останавливало начинающие расползаться сплетни.      

Как же они срались друг с другом на этой почве. Обострялось все тем, что если подобная ситуация возникала, когда Леха был рядом, у него выходило худо-бедно загасить конфликт, и это бесило Лиса, который после того раза с волосами жаждал чьей-то крови. А может, и до этого таким был. Если же его рядом не оказывалось, то часто дело доходило до драки, тогда уже Леха закусывал удила. Потом они бурно мирились, конечно, и когда градус накала спадал, Леха понимал, что бесит его не сам факт выпячивания себя и своей «особенности», а то, что Лис, по его мнению, нарывается. Тот просто напрашивался подрихтовать ему ебальник. Да что уж там, у Лехи и самого руки иногда чесались. И от этого внутри поднимался дикий страх, что однажды он таки нарвется, и ему проломят череп арматурой. А Леха что? Как потом ему жить без этой занозы в его заднице?      

Именно поэтому все неудобства от совместного проживания и отношений в целом блекли и почти стирались из невидимого списка «за» и «против» — без Лиса Леха больше свою жизнь не представлял. И это тоже пугало, ведь в один день он может исчезнуть, как исчез когда-то Серёга. К тому же, справедливости ради, достоинств у Еськи тоже было в избытке: открытый, смелый, искренний, весёлый, юный. Ну и охуенный секс, к которому Лис был готов всегда, в любое время дня и ночи, и заводился с полоборота.      

— Иваныч, ты совсем ебу дал? — Отец Лиса отреагировал лучше, чем предполагал Леха, по крайней мере, драться не полез, уже хорошо.      

— Слушай, я понимаю, как это все выглядит, и не прошу у тебя благословения или что-то типа этого, просто по-честному, если ты узнаешь это от меня.      

— Понимаешь? Уверен? Я посмотрю, как ты поймёшь, когда твоего ребёнка будет трахать мужик, который ему в отцы годится!      

Он злился, и Леха его понимал, ещё бы. Он и сам на себя поначалу злился, а если бы к его сыну в подобной ситуации кто-то яйца подкатил — убил бы. Отчасти поэтому и не хотел говорить. Ну и потому что говорить такое вслух пиздец стыдно. Он бы и сто грамм хватанул для храбрости, если бы за руль потом не надо было.      

— Если тебе от этого станет легче, то это он меня трахает.      Отец Елисея замер, широко открыл глаза, пару раз ими моргнул и только потом скривился.      

— Фу! Фу, блядь! Зачем ты мне это сказал? Мне это теперь в кошмарах сниться будет! — Он поиграл желваками ещё несколько секунд, а затем опустился на стул с тяжёлым вздохом, потер ладонями лицо.      

Леха не знал, зачем он это сказал. На следующий день после той, первой ночи, у них с Лисом зашёл разговор о пестиках и тычинках, вернее о гендерных ролях и позициях в сексе. Тогда он и слов таких не знал. Началось с того, что Еська выдал, что никогда бы не подумал, что Леха — пассив. Что он вообще думал отсосать и все. Леха и сам бы о себе такого не подумал. Вернее, о пассивах и активах он и до того знал, но почему- то никак с собой не ассоциировал в принципе, может, потому что и геев с собой никак не ассоциировал. А Елисей, будто не обращая внимания на замешательство, загнул о том, что думал, что Леха до последнего будет держаться за свою маскулинность, и ему придётся долго выпрашивать, чтобы побыть сверху, а тут мол оказывается он себе лишнего надумал, а Леха не такой, а вообще очень хороший и открытый человек. И Леха промолчал, потому что и дальше хотел продолжать трахаться, а для этого лучше оставаться в Еськиных глазах «хорошим, открытым человеком».      

Тогда он узнал в принципе много. О том, что для многих, если в жопу не даёшь, то и не гей, что многие латентные геи так поступают, и думают, что они не такие. О латентных геях он тоже, кстати, тогда узнал, и себя в этом узнал тоже. Что общество больше пассивов осуждает, потому что если сверху, то мужик, и значит, нормальный почти, а если даёшь, то все равно, что баба, а баба — вроде и не человек, он и сам отлично знал. Проговорили они долго тогда. От количества новой информации и резкого погружения в мир Елисея голова пухла. Леха уверенно заявил, что он — универсал, после того как Елисей рассказал ему, кто такие универсалы, но потом так своего и не взял, и не потому что Лис не давал, а потому что ему реально был хорошо, когда ему вставляют по самые помидоры, нравилось так, что другого и не хотелось ничего, и от одной мысли ноги ватными становились. Ну разве что минет ещё. Бля, как же Еська сосал, Леха будто богу душу каждый раз отдавал, а ведь ещё не так давно считал, что минеты ему не нравятся. Он и сам уже брать за щеку пробовал, и вроде даже перестал видеть в этом что-то ужасное. Раз уж назвался геем, то чего уж выебываться?      

Так вот именно сейчас почему-то вспомнились те разговоры, и подумалось, что может отцу легче будет принять реальность, если он решит, что в их отношениях Еська — за мужика, а Леха типа за бабу. Как там Лис говорил? Обществу легче принимать что-то понятное и знакомое, и поэтому они навешивают на гей-пары гетеро-стереотипы. Он ни на что особо не рассчитывал, но как ни странно — это сработало.      

— Как же тебя угораздило так? — покачал головой лисиный отец. — Ты ж нормальный мужик вроде.      

Последняя фраза резанула, потому что именно так Леха о себе всегда и думал, и делал все, чтобы никто не узнал обратного.   

— Я хорошо шифруюсь просто.      

— И Еська тоже хорош, молчал, как партизан, и так его спрашивали и эдак. И что? У вас все серьёзно или так, поиграться?      

— Говорил бы я тебе что-то, если бы было несерьёзно?      

На самом деле до этого момента Леха и не думал даже про «серьёзно-несерьёзно», а тут само с языка сорвалось.      

— Ошарашил ты меня, конечно. Но палки я вам в колеса не буду вставлять. Сам скоро взвоешь — Еська тот ещё подарочек, — он даже усмехнулся.      

— Это я уже понял, — Леха тоже улыбнулся и расслабился, в итоге Лис был прав, и все оказалось не так страшно, как надумывалось. — Но вроде как мне это даже нравится.      

— Мазохист-извращенец, — махнул рукой Еськин отец.      

— Какой есть, — Леха развел руками.      

Лис ходил довольный, как слон, и Лехе стало по-спокойнее. Видимо, решив, что пока с Лехи хватит подвигов, большего не требовал, про друзей и гей-клубы говорить перестал, и с активизмом немного притормозил, возможно, потому что на носу была сессия. А после Леха сам предложил свозить его к морю, как подарок за успешное окончание. Кочевряжиться и отказываться от подарка Елисей не стал и сам выбрал побережье Испании.      

Выбору Леха никакого значения не предал, деньги были, и сам предложил «куда захочешь», а потом уже дошло, почему именно Европа. Елисей снова лип в общественных местах, а Леха поначалу как всегда шарахался, а потом заметил, что на них никто не обращает внимания, вообще никакого. И неожиданно ему понравилось. Он вдруг сделал то, чего не делал никогда в жизни вообще — полностью расслабился. И оказалось, что и ему очень нравится целоваться на публике, открыто обнимать, беситься, ни о чем не думая, купаться в море вдвоём и там же, подловив момент, впиваться, кусаясь, в солёные от морской воды губы, наплевав на окружающих, танцевать, обжимаясь, в ночном клубе, обычном, без приставки «гей», и замечать, что вы и там не одни такие, заснуть друг у друга на плече в экскурсионном автобусе, говорить «мой парень» в разговоре, совершенно не думая, кому именно ты это говоришь, пить коктейли, лёжа вдвоём на одном шезлонге.      

Под конец отпуска Леху так проняло, что он всерьёз задумался, а не переехать ли сюда насовсем. Язык, вроде, не сильно сложный. Конечно, его дохода, если он переведет все на самостоятельные рельсы и будет только «дивиденды» брать, хватит на жизнь тут вдвоём впритык, цены тут — не там. Но и Еська ведь не всегда будет нищим студентом, найдет удалённку, и двух зарплат вполне хватит на нормальную жизнь.      

Бляха-муха, он и правда думал о них как о семейной паре. С ума сойти — а ведь прошло времени всего-ничего. И вот он уже планирует совместное будущее. Но Еська, вопреки ожиданиям, его энтузиазма не оценил.      

— Я не хочу переезжать. Я хочу, чтобы у нас было, как тут. Понимаешь теперь?      

— Такого никогда не будет, — возразил Леха.      

— Ты не прав. — Заезжанная в сотый раз пластинка утомляла их обоих, каждый раз один безуспешно пытался натянуть на другого свое мнение, но в итоге оба оставались при своём, только ещё в добавок с испорченным настроением или даже обиженные друг на друга. — Тут ведь тоже не всегда было так, люди боролись за это, бастовали, отстаивали себя, они добились, значит, и мы сможем.      

— Не значит. Есть сотни примеров, где не добились. Это не та страна и не то время, Лис.      

Еська упрямо поджал губы:      

— Всегда не то время. Может, я для того и родился, чтобы сделать его лучше.      

Леха поражался, с одной стороны, его самомнению и уверенности, что он может сделать что-то великое, а с другой — дибилизму и отсутсвию мозгов.      

— А если нет? И тебя просто перемелет и выплюнет? Хорошо, если при этом живого и не инвалида!      

— А если да? Не попробуешь — не узнаешь. Я готов рискнуть.      

— А я — нет. Я не готов рисковать ни тобой, ни собой. Хочешь жить свободно — вот возможность, пожалуйста. Но если ты хочешь самоубиться — тут я тебе не помощник!      

— Ты — трус!      

Любому другому за такое Леха бы челюсть сломал. А тут только цыкнул сквозь сжатые до хруста зубы, да кулаки стиснул, а потом сплюнул, развернулся и пошёл в отель, оставив Елисея пыхтеть в одиночестве на набережной.      

Пришёл Еська уже ночью, прижался со спины к обиженно-сопящему Лехе.      — Прости… — он потерся носом о его шею, щекотно расшевелив дыханием короткие волоски.      

— Ещё раз скажешь такое — нахуй пойдёшь. — Когда он так делал, Леха не мог ни злиться, ни обижаться.      

— Так я же хоть сейчас не против, — хрюкнул Лис ему в затылок, но Леха игру не поддержал.      

— Я серьёзно.      

— Понял. Я был не прав. Извини меня.      

Мирились они долго и основательно, так что наутро Леха задницы не чувствовал. Но осадок, в отличие от их предыдущих ссор, остался. Наверное потому, что Елисей на этот раз попал в точку. Леха всю свою жизнь боялся: себя, осуждения окружающих, отношений, открыться кому-то, что кто-то решит, будто он недостаточно мужественный (маскулинный, блядь). И делал все, чтобы окружающие не видели его страха. Теперь вот боялся ещё и за Еську. Наверное, кто-то должен был бояться за двоих, раз уж у Елисея страх отсутствовал напрочь. Но вот только, кажется, из-за своей трусости он ранил близких ему людей. Так было с Серёгой, точно так же сейчас выходило и с Елисеем. Пора было признаться себе в этом, и что-то делать, если он не хотел потерять в конце концов и Еську. Только вот дела с этим обстояли едва ли не хуже, чем с признанием себе в своей ориентации.      

В общем, проблема так и осталась нерешенной. И как любая нерешенная проблема, магнитом притягивая к себе остальные. Еська по приезду снова вернулся к волонтерству и гей-активу, как Леха это называл. Снова уговаривал его познакомиться со своими друзьями, и снова они ругались по этому поводу.      

— Господи, да нахрена это тебе надо? — в сотый раз спрашивал Леха.      

— Я скорее не понимаю, какого хрена тебе это не нужно? И почему ты не хочешь быть частью моей жизни? Почему не пускаешь меня в свою?      

— В смысле? — не понял Леха. Для него Еська и так давно был частью его жизни, он пустил его так глубоко и основательно, что тот, казалось, пророс в нем — не вырвать с корнем.      

— Я не знаю твоих друзей. Я не знаю твоих родителей. А они вообще знают обо мне? Хоть что-то? Хотя бы что у тебя кто-то есть? Что ты вообще отвечаешь, если спрашивают, есть ли у тебя кто-то?      

— Да ничего я не говорю, кого ебет, с кем я трахаюсь — это не их дело!      

— Так значит, вот кто я для тебя? Тот, с кем ты просто трахаешься? — тон был спокойный, но именно это почему-то заставило холодную каплю пота скатиться по позвоночнику.      

— Не нужно перекручивать. Ты прекрасно понял, о чем я. Стал бы я предлагать переехать вместе, если бы мы просто трахались.      

— Не знаю. Просто такое чувство, что, если я исчезну из твоей жизни, никто и не заметит.  

— Я замечу. Разве этого мало?      

— Наверное, должно быть достаточно. Но мне мало. Я хочу познакомить тебя со своими друзьями. Для них не нужно ничего придумывать. Можно быть самими собой, — Еська подошёл ближе, положил руку Лехе на затылок и притянул к себе, уперевшись лбом в лоб, — почти как в Испании, тебе же нравилось.      

Знал, сука, на что давить, и Леха уже понимал, что снова уступит, бесило неимоверно.      

— Я обещаю, что не буду просить тебя знакомить в ответ со своими друзьями. Я понимаю, что…      

— Да нет у меня друзей, — цыкнул раздражённо Леха, — знакомые есть. Был один друг, но там я сам все похерил.      

«И теперь боюсь, что и с тобой будет так же», — добавил он про себя.      

— Слушай, ну что я там буду делать с твоими друзьями? Наверняка ведь там студенты одни. Им будет скучно со мной, мне — с ними, всем будет неловко, — предпринял Леха последнюю попытку.      

Лис прищурился и выдал ехидное:      

— Не переживай, найду парочку таких же стариков, как ты. Не один я с дедом встречаюсь.      

— Сейчас за «деда» получишь, — предупредил Леха, впрочем, он не злился, скорее было смешно.      

— А что, лучше звать тебя «папочкой»? — снова эта улыбка, от которой у Лехи очко сладко поджималось. — Накажешь меня, папочка, я сегодня был очень плохим мальчиком?      

Леха только судорожно сглотнул и потащил Елисея в спальню, на ходу избавляясь от одежды. Впрочем, кто кого наказывал, было большим вопросом. Лис уронил его на спину, зафиксировал руки и вошёл резко, почти без подготовки. Что поделать, любил Леха вот так, чтобы сначала до звёздочек в глазах, до стиснутых зубов и выбитого крика, и потом, не сбавляя темпа, пока не привыкнет, не расслабится в жёстких руках и не начнёт отдаваться сам, так же резко, будто желая пробиться Лису под кожу, и глубже, срастись костями, слиться нервами. И знал это Еська, чувствовал его лучше, чем себя. И целоваться. Как же Леха полюбил с ним поцелуи: и нежные с лёгкими, словно перышко, касаниями, и злые до прокушенных губ, и такие, как сейчас, когда языком в рот ебут похлеще, чем членом.      

Кончил Леха без рук, просто внутри сначала все скрутило до боли в тугой узел, а потом выстрелило сжатой пружиной и потряхивало ещё минуты две, пока Елисей ещё ускорился, хотя казалось, что уже некуда, а потом завалился на него, мокрый от пота, вздрагивая и дыша, как загнанный конь.      

— Ну что, тебе понравилось, папочка?      

— Охуенно! — искренне выдохнул Леха. — На работу завтра в раскоряку идти придется. И не зови меня «папочкой» — все-таки пиздец как стремно.      

— А ты познакомишься с моими друзьями? — Шантаж был так себе, и Леха рассмеялся.      

— Да куда я денусь?      

Деваться ему и впрямь было некуда. Хитрый Лис крутил им, как ему заблагороссудится. И, кажется, Лехе это даже доставляло удовольствие.      

— Не переживай, ты им понравишься.      

Леха только хмыкнул, хотя, если признаться, то и вправду переживал. Ну, где-то глубоко в душе. А ещё, уже засыпая, Леха вдруг подумал, что надо бы помириться с Серёгой.