Они прыгнули с крыши, которая следом разрушилась. Войд держал дочь на руках, сам падая спиной на груду обвалов – она же держала голову мужчины руками, чтобы тот не ударился слишком сильно. Хотя, какая, к Чёрту, могла быть надежда, чтобы сильно не удариться, упав спиной на обломки из железных прутьев и бетона?.. Кавински сразу побежал в их сторону, чуть ли не спотыкаясь, за ним – остальные. Он видел, что упали они действительно на кучу, что Войд был снизу. Но также он видел, что они горели – частички огня попали на одежду девушки, спина её тут же загорелась, но она не замечала этого, её больше волновало обмякшее тело отца под собой, с которого она немедленно поднялась. Мужчина резко зажмурился, после того как они упали, а потом расслабился. Валери испугалась за него, судорожно пытаясь привести в сознание, хотя его руки уже опустились, не прижимая больше к себе.

– Очнись! Очнись, пожалуйста! Ты слышишь меня?! – она легко ударила его по щекам пылающими от крови ладонями. – Папа, очнись! Папа!.. – она кричала. Кавински не слышал такого крика от неё. Но он вынужден был оттащить Валери с тела отца, сорвав верхнюю часть формы, от которой ничего практически не осталось, но охвачены были уже и рукава рубашки, потому он повернул девушку торсом к себе, разорвав на ней и рубашку – на несколько мгновений она должна была стоять в одном лишь топе на верхней части тела. «Хорошо, что на брюки не перешло», – спешно подумал Кавински, моментально накидывая свою куртку на девичьи плечи. Всё это время она смотрела в сторону отца, поднятого на носилки, с которых обильно стекала кровь. Она нахмурилась, приоткрыв рот, зажатой от недопустимости громкого крика грудью вдыхая горячий и едкий воздух. Его уносили от неё, а она всё смотрела. Губы начали дрожать, глаза налились слезами, Валери бегло посмотрела на Кавински испуганным взглядом, а потом бросилась за отцом, держа наблюдателя за руку, ведя за собой. Он молча бежал с ней, следя за тем, чтобы та не споткнулась.

Люди бежали под проливным дождём, который с некоторой болью обрушивался им на головы. Ступни ударялись о многочисленный строительный мусор и останки здания, обувь и одежда пачкались о капли луж, всплёскивающихся под их ногами. Район катастрофы был оцеплён.

Благо. Больница находилась буквально через дорогу – в отделении неотложной помощи толпились люди с ранениями синяками, переломами и ожогами. Кавински и Валери перебежали дорогу, буквально следуя по пятам за врачами, нёсшими Войда на носилках. Прокурор не задавала вопросов, она знала, что его состояние крайне плохо, единственное, что ей оставалось – крепче сжимать ладонь Кавински, слушая собственную пульсацию крови в висках.

Войда сразу же отвезли в операционную. Повреждённые внутренние органы и сломанные кости, включая полностью раскрошившийся позвоночник, не были совместимы с жизнью. Сильный удар по спине не прошёл бесследно – была вероятность, что мужчина лишится чувствительности всех конечностей. Валери пришлось подписать все согласия, которые требовались, чтобы Войд остался жив – на замену импланта, на замену конечностей и внутренних органов на бионические – она быстро расписалась во всех местах – времени читать не было, оно истекало. Кавински не был против, но и не был за, он готов был принять любой её выбор. Валери не могла сейчас позволить себе оставить Империю без Инспектора, он нужен был живым.

Сначала пара просто села перед закрытыми дверьми операционной. Сев, девушка не знала, чем ей занять себя во время томительного ожидания, она провалилась в свои мысли, сомкнув пальцы в замок. Её пустой взгляд с узкими зрачками смотрел на двери, из окошек которых нещадно слепил свет операционных ламп. Кавински сидел рядом, обнимая её одной рукой за спину, другой сжав её ладони, удерживая от приступов, в результате которых она сдирала кожу около ногтей. До этого они сходили до машины – Валери надела на себя запасную чёрную водолазку. Насквозь промокший Кавински тоже переоделся, а курточка, с которой на пол стекала дождевая вода, лежала рядом. Девичьи плечи не тряслись, наоборот, они были в полной концентрации, будто от того, содрогнутся они или нет зависело, выживет ли Инспектор или нет.

– Я-я не п-понимаю, как это произо-шло, – прерывисто и тихо произнесла она.

– Валери, ты не обязана сейчас что-то объяснять, особенно мне. Я просто буду рядом, – юноша начал поглаживать её плечо.

А она всё же рассказала.

Они вывели всех, оставшись в горящем здании одни. Когда бежали до выхода, остановились – Войд задыхался от избытка дыма в лёгких, поддерживаемый дочерью и откашливающийся. Она оглядывалась по сторонам, глаза щипало, но нужно было увидеть, куда выйти. И она увидела, встав на один обломок:

– Главный вход обвалился, мы не выйдем через него, – крикнула, спускаясь.

– Кх, тогда, кха-кха!.. Тогда пойдём наверх, спустимся с крыши, – мужчина подгрёб её под себя, накрывая спиной.

Тяжёлые шаги по лестнице, попытка развеять дым вокруг.

– Почему здание загорелось? У нас не было неполадок в проводке и прочем, когда проводили осмотр, – Валери совершенно не понимала, как за такое короткое время Полиция загорелась, словно здание было деревянным. – Это можно воспринимать как покушение или как террористический акт против Полиции, а если против неё, то и против Империи.

– И кого ты будешь привлекать к ответственности? Все камеры сгорели, кх!.. – они уже выходили к крыше, где-то под ними обвалилась лестница. – Быстро. К краю. – Громко произнёс, буквально схватив дочь за подмышки.

– Да кого угодно, можно просмотреть камеры на соседних зданиях. – Она смотрела вниз, ища глазами пожарную лестницу, и Войд это видел, тоже смотря вниз. – Если внутри, то, конечно, придётся проверять все записи от тех, кто был в здании, но я...

– Позже, Валери, – он собрался подхватить её на руки.

– Что ты делаешь?! Мы просто сломаем кости, там нет ничего, что... – беспокойный голос был прерван.

– Я упаду на спину, ты кости не сломаешь, – отрезал он.

– Что?! Нет! – она начала упираться, кулаками упираясь в его грудь. – Ты же просто умрёшь, ты не можешь!..

– Валери, хватит спорить со мной! У нас нет другого выбора. Мы либо падаем так, как я сказал, либо умрём оба. Я не могу позволить, чтобы ты погибла.

Отец не оставил ей выбора, с силой прижав к себе, чуть разбежавшись и оттолкнувшись, в полёте развернув свой корпус, чтобы упасть на спину. Когда они летели, девушка прижалась к отцовской груди, обнимая его голову руками. Она зажмурила глаза, боясь так упасть, но даже через них выступили горячие слёзы. Инспектор крепко сжимал её плечи и ноги, напоследок быстро поцеловав в макушку. Спустя несколько секунд его тело расшибло. Вся спина и голова в момент загорелись, а потом Войд перестал что-либо чувствовать. В последние секунды он ещё видел сквозь черноту, что Валери смотрела на него и плакала, держа ладонями голову, но потом всё затихло. Он потерял сознание.

Захлёбываясь в слезах, лёжа на плече юноши, Прокурор задыхалась от слёз, которые насквозь пропитали только что бывшую сухой одежду. Убаюкивая, Винс говорил:

– Ты сделала для него всё, что смогла, он принял своё решение, ты не виновата в том, что твой отец отдал приоритет твоей жизни. С ним всё сделают так, как положено. Если он забудет тебя, ты поможешь ему всё вспомнить, всё будет в порядке, я помогу тебе со всем, что бы с ним не случилось…

Они заснули на стульях, тогда наблюдатель продолжал обнимать её, прижимая к себе. Плевать было на врачей, которые могли это увидеть, плевать на то, что потом могли сказать люди. Совершенно плевать – по крайней мере, Кавински точно, он готов был каждому заткнуть рот, если б это помешало репутации Валери.

По словам врачей, у Войда был повреждён имплант, поэтому его пришлось извлечь и поставить другой, но… Загвоздка была в том, что тогда бы он всё забыл. Всё и всех, включая Валери. Он бы просто стал ей чужим.

Буквально силой Кавински уговорил Валери приехать домой, нормально поесть, поспать и сходить в душ. Но просто лежать на месте она не могла, отказавшись от предложения быть рядом с ним – Валери знала, что будет мешать спать своими непроизвольными всхлипами и криками, которые ей удавалось заглушить только утыкаясь лицом в подушку, закусывая губу до крови. Она тряслась всем телом, сходя с ума.

Телефонный звонок от хирургов она взяла сиюсекундно, не в состоянии проронить в ответ ни слова, сбросив, как только ей сказали, что отец пришёл в сознание. Спешно и тихо одевшись, она покинула дом в ночь, чуть ли не на полной скорости несясь по туннелю.

Ей сказали, что отец ненадолго пришёл в себя – свою последнюю волю он сам записал на телефон, который отдали в руки Валери. По тому, что она последняя, девушка поняла…

Тридцатого ноября Войда не стало. Это был уже совершенно другой человек, у которого не существовало прошлого, у которого не было воспоминаний, не было верных выборов и ошибок, не было прежних чувств и эмоций, не было никогда любимых жены и дочери.

Именно поэтому, когда ей передали его последнюю волю, голова её загорелась, а потом похолодела мгновенно и будто рассыпалась, развеявшись всеми мыслями по ветру, точно пух. Дрожащей рукой она взяла этот проклятый телефон, убрав его в карман. Перед ней стоял врач, эмоцию которого было сложно понять, да и всё его лицо просто сливалось во что-то однотонное – позже Валери поняла, что так произошло со всеми лицами, которые она видела. Врачи проходили мимо, не смея мешать.

Ему от неё больше ничего не нужно было. Она осталась и без матери, и без отца. А впереди ожидалась ещё долгая жизнь, длинная, которая обещала быть, хоть и не самой идеальной, но той, в которой она находила себе место и которая радовала её. Валери в беспамятстве дошла до машины, закрывшись. Она понимала, что ей нельзя было сейчас слушать запись, иначе бы сил ехать домой бы не было. Включив на громкую музыку, она сжала пальцы на руле и поехала обратно. Старалась просто смотреть на дорогу, чтобы не отвлекаться на мысли. Но слёзы текли, долго и упорно текли, падая на губы, которые та в спешке облизывала, смакуя привкус соли и крови, сочившейся из ран. Очертания дороги, фары машин, всё это периодически смазывалось, и когда стало невозможно смотреть, она решительно вытирала кулаком своё лицо.

Загнав машину в гараж, дочь Войда трясущейся рукой взяла телефон, включив запись, держа пальцы в замке, костяшки которого были бледнее снега. Прослушав, содрогаясь всем телом от каждого услышанного слова, она не заметила, что в гараж спустился Кавински, спешно открывший дверь авто, тёплыми руками достав её оттуда, сразу же усадив на лестницу, на которой уже стоял скулящий пёс.

– Валери, почему ты поехала одна?.. Почему не разбудила?.. Я звонил тебе, сейчас вообще сам ехать собирался и... – он говорил даже больше не для неё, понимая, что она его не слушала и не слышала, продолжая застывшим взглядом смотреть в пол. Наклонив девушку на себя, он гладил по плечу, которое держал, второй рукой обхватил дрожащие ледяные пальцы, обжигая своими. Ему не нужно было спрашивать, что случилось, любой исход был ужасным. Она начала рыдать навзрыд. – С ним всё будет хорошо, что бы не произошло. Он достаточно сделал для Империи и для тебя. Ты осталась не одна, я всегда буду с тобой, я не оставлю тебя, я поддержу во всём. Я сделаю всё для того, чтобы ты была счастлива, потому что, когда больно тебе, мне тоже больно и я не хочу, чтобы ты плакала и...

Он тогда подхватил её на руки – Валери охватила руками его шею, не думая отпускать. Она сама пыталась себя успокоить, но получалось их рук вон плохо. Парень понёс её наверх, на кухню, где и посадил на стул, сориентировавшись в темноте. Включив свет, немедленно поставил чайник, а сам быстро закинул в заварочный мяту. Пока ждал, стоял рядом с Валери, положив головой на себя, слегка укачивая. Ваньинь тёрся о ноги хозяйки, носом целовал руки, которыми она прерывисто гладила по голове время от времени.

Когда чай был выпит, а всё рассказано, она немного успокоилась, хотя глаза ещё были на мокром месте. Кавински не дал ей подняться до комнаты, унёс на руках, оставив наедине лишь для того, чтобы девушка переоделась – за то время он сам бегло сменил одежду – всё же, он спускался для того, чтобы выезжать. Вернувшись, застал её сгорбившейся на кровати, не решавшейся лечь одной.

– Ты поспишь рядом?.. – робко спросила, не поднимая взгляда.

– Да, конечно, это не обсуждается.

Кавински лёг, укрыв одеялом, сам оставшись без него, но обнимаемый ей, зарывавшейся в его грудь, сжимающейся, становясь ещё меньше, чем была. Он чувствовал, как неровно она дышала. В конце концов, одной ладонью Винс накрыл её голову, поглаживая волосы, следя за своим дыханием и сердцебиением, чтобы она подстроилась под них.

Валери ещё просыпалась два раза посредине ночи, понимая, что насквозь проплакала футболку Кавински. Она садилась, горбясь, стараясь даже не дышать, чтобы не разбудить. Но парень был слишком чуткий в отношении того, что что-то исчезало из его рук посредине ночи, поэтому просыпался, еле продирая глаза и смотря на Валери.

– Валери, постарайся поспать, я всё равно не пущу тебя на алгоритм сегодня, возьми ты на день хотя бы отгул, я тебя умоляю… – мямлил он.

– Я обязана разобраться с тем, что произошло. Я не могу не идти, – желание найти виновного и выпотрошить его несколько раз впервые пересиливало в ней разум.

– Свет, да что за несносная женщина!.. Спать тебе надо! – своей рукой он обратно укладывал её на перину, прижимая – конечно, она бы с лёгкостью могла его скинуть, но не делала этого. Понимая, что слишком грубо прикрикнул на неё, он ластился, пододвигаясь ближе, прямо над её ухом говоря шёпотом. – Пожалуйста, тебе надо поспать. Хоты бы немного. Я поеду на алгоритм с тобой.

– Ладно, – сухое словосочетание букв, не особо пропитанное подразумеваемым согласием.

– Спокойной ночи, – он непроизвольно целовал её в висок и отключался.

А она ещё пару минут пребывала в удивлении от произошедшего, своими руками сама прижимая его руку к себе.

Валери появилась в Альт-Сити точно гром, сметая на своём пути всё сущее одним лишь взглядом. Вместо необъятной печали в сердце у неё была ярость. В Башне Света, куда подъехал её черный автомобиль, затихли даже колокола – лишь звук от её шагов, напоминавший тиканье часов до конца отсчёта секунд перед обрушивающейся гильотиной, раздавался в стенах. Её не волновало ничего, кроме того, что жертвой произошедшего стал её отец. Первый раз в жизни девушка плевать хотела на граждан, также пострадавших, единственное важное – то, что потерял в этом пожаре Войд. А Валери потеряла в нём отца.

Она была в кабинете Цесарии имея на это полное право. Только-только она пришла, как по внутреннему звонку к ней решил кто-то зайти. Поняв, что это Лев, она разрешила системе впустить его, сразу подложив под подбородок руки, холодным взглядом одарив пришедшего и немного удивлённого молодого человека.

– Лев, здравствуй, сегодня госпожи Цесарии не будет.

– Здравствуйте, госпожа Прокурор. Примите мои соболезнования. – Он встал перед столом, положив на стол то, что от него требовала начальница. – Госпожа попросила занести, я оставлю документы здесь.

– Хорошо, оставь, – уголок её губ дрогнул, об одном упоминании об отце она расклеивалась, эта рана была слишком свежей, и было такое чувство, что каждый раз в неё ещё раз запускали нож,

– Если Вам что-то от меня понадобится, Вы можете вызвать меня, – Лев был вежлив, но из чистого уважения, не из симпатии.

– Конечно, – она кивнула, выпроводив взглядом из кабинета.

Выдохнув, вновь оставшись одна, ощущая, как замёрзли её пальцы, сама дивясь этому, девушка продолжила печатать. Она попыталась найти хоть одну запись с камер наблюдения изнутри Полиции или снаружи, но… Ничего. С соседних зданий тоже ничего не было видно. Она пересмотрела все видео, прослушала все диалоги с имплантов, но не нашла того, что искала – не было ни взрывчатки, ни неисправной проводки, ни неаккуратного действия химиков в отделе экспертизы. Взявшись за голову, Валери не знала, что ей делать, она была зла, обижена, опустошена. Она не могла даже предположить, что… «Что, если это по приказу Архонтов?.. Именно поэтому я не могу ничего найти… Точно. Они надеялись, что мы с отцом погибнем, нам заменят импланты и никто ничего не заменит. Как хорошо, что я догадалась отключить отца, иначе через него меня бы сразу убили, а сейчас я должна остерегаться любого действия, потому что не могу подобрать код для нового импланта. Эта тварь развивается, оно и видно, а я сама не всемогущий механизм. И я… Я даже не знаю, у кого попросить помощи, ведь если я что-то не знала или не могла, то шла к папе, а сейчас… – Из синих гла снова вырвались слёзы, которые было бесполезно сдерживать. Немного отодвинувшись от стула, понимая, что у неё скоро начнётся истерика, она начала вдыхать и выдыхать, прикрывая рот ладонями. Напряжённые глаза, да ещё и плакавшие за последние сутки больше раз, чем за прошлые лет пять, были горячими – девушка чувствовала это. Она выпрямилась, снова вздохнула, положила руки на стол, в этот раз мышкой клацая по нужным разделам, находя путь. «Как нет записей даже из нулевых этажей?.. Нет-нет-нет, они же подключены к другой системе, они не могли тоже сгореть, это невозможно!» – Валери не выдержала, нервы сдали, она ударила по столу кулаками, отчего посредине металлического стола пошла трещина.

– Чёрт! – вскрикнула, но осознала: «Если бы сгорели они, то и все близ проложенные пути тоже. потому что они соединены. – Принялась смотреть и их, но карты сгоревших сетей наблюдения не совпадали с теми, которые сгорели или на которых не было записей. На некоторых записей и вовсе не было ещё задолго до того, как начался пожар. – Сволочи. Твари. Мрази. – Со злости она чуть не сломала мышку, которую зажимала в руке. – Как. Они. Посмели. Покуситься. На. Моего. Отца». – Ещё несколько секунд, и это место взлетело бы на воздух. – Уничтожу. В порошок сотру. – Сквозь слёзы – с обидой, сквозь зубы – с яростью. – Вы ещё поплатитесь за это, Чёртовы «Архонты». – Сжав челюсть. Она принялась за то, на что обычный человек или гражданин не был бы способен. Сама того в полной мере не осознавая, она переписывала правки в код механизма, который убил одного из самых дорогих ей людей, но должен был защитить любой ценой ещё нескольких, смерть которых она бы не допустила даже ценой своей.

После этого её приступа ненависти практически ко всему живому Прокурор впала в апатию – она ходила призраком, на всех косилась, будто впала в паранойю, могла испугаться любого шороха, настороженно относилась ко всему – осматривала свою машину, перестала покупать продукты в Альт-Сити – только в местном магазине поселения или вовсе прямо из рук фермеров, она даже воду не пила. Она сократила контакты со всеми, кроме Кавински, Хейго, Киары и Вероники.

Пару ночей спала одна, аргументировав тем, что хотела бы побыть в одиночестве – а девушка действительно спала, не притворялась, Винс проверял, ставил будильник самому себе, плетясь в потьме дома до её комнаты, чтобы немного приоткрыть дверь и заглянуть. И так случилось два раза, потому что на третью ночь Валери сама уже шла в его комнату – первый раз.

Она тихонько приоткрыла дверь, так же тихо её закрыла, подошла к кровати, ещё раз в сомнениях смотря на него, стесняясь будить.

– Винс?.. – спросила тихим голосом, слегка касаясь плеча.

– М-м?

– Можно я лягу с тобой?..

– Конечно, ложись, – сонный, ответил, неосознанно перекатываясь из центра кровати на край.

Девушка приютилась на самом краешке противоположной стороны, поджимая под себя ладони и сжимаясь калачом, только-только закрывая глаза.

– Ты ко мне пришла или нет, а? – с претензией ворчал Винс, сам обхватывая её рукой, на ощупь находя сжатые ладони, накрывая их одной большой своею, которой ранее закидывал на её тело одеяло. – Как неприкаянная… Спи спокойно, я же рядом, – она поняла, что он нарочно коснулся губами её виска, потом опускаясь, зарываясь головой в плечо, рукой прижимая и лишая возможности уйти.

Но она бы никогда и не ушла от него. Не хотела.

После исчезновения Войда девушка начала уделять больше внимания к тому, что делала для Кавински – она стала застилать его постель, гладила одежду, стала чаще готовить для него, хотя он всего этого не просил и прекрасно справлялся сам.

В первые дни она сварила гречку, но не досолила – получилось пресно, поэтому потом она сидела и натирала свежие яблоки, добавляя их в кашу, вот только когда наблюдатель подошёл к ней, то заметил, как та плакала. Спрашивать что угодно было бы глупо – ответ всегда был очевиден. Присев на корточки, Винс убрал её передние кудрявые пряди за уши, смахивая с припухших щёк дорожки из слёз.

– Когда, – Прокурор всхлипнула, дрожащими руками держа в одной яблоко, в другой тёрку, – к-когда я была маленькой и только училась готовить, я готовила ужасно, а он всё равно ел, и в один раз, когда у нас дома было мног-го яблок, я решила добавить их – стало слаще, да и лучше, хотя бы появился вкус. Он тогда удивился, сказав, что я молодец, что я найду выход из любой ситуации… – глухо произнесённые плачущим голосом слова, напомнившие о давнем счастливом воспоминании и о живом отце, довели её. Валери головой медленно упала на стол, содрогаясь всем телом, пока Винс, сгибаясь пополам, обнимал её за талию, накрыв собой.

– Потому что ты и есть молодец, и ты найдёшь выход из любой ситуации, – шептал на ухо.

– Нет!.. Я не знаю, что мне делать… Я не могу!.. – горячо восклицала она.

– Я помогу тебе, мы справимся со всем, – теплыми руками юноша обнимал её рёбра, которые чувствовал через шёлк, что, по правде говоря, немного пугало его.

– Прости меня, – она была без сил. Её надрывистый шёпот звучал как последние слова, но он ими не был. – Я только сейчас поняла, что чувствовал ты семь лет назад…

– Не совсем… Как я уже говорил, я не был так привязан к своим родителям, сейчас мне и вовсе плевать, – спокойно отвечал Винс. – А ты отца любишь, несмотря ни на что, поэтому даже я не могу представить, что ты чувствуешь сейчас, но я вижу, и мне от этого больно за тебя. – Она поднялась, откидываясь на спинку стула, поднимая заплаканное лицо к потолку, глубоко вдыхая, останавливая безудержную тряску во всём теле. Кавински положил руки на её плечи, потом вовсе обняв за них, продолжая стоять рядом.

– Я знаю, кто устроил пожар, – без всяких эмоций, сил на которые у неё не было.

– Кто?

– Прости, я не могу сказать. – Кавински сначала не понял, кого она могла покрывать, но сообразил, широко распахнув от удивления глаза. – И я не могу привлечь их к ответственности.

– Но если мы…

– Нет, Винс, мы не сможем. Мне придётся изменить свою тактику ведения дел, чтобы просто выжить. Мне стоит быть аккуратнее, чтобы не потерять тебя, я не могу себе этого позволить после того как не смогла уберечь отца,..

Валери стояла, смотря, как Инспектора выписывали из больницы. Стояла далеко, держа руки за спиной, стеклянными глазами провожая человека, которого могла назвать своим отцом, который когда-то любил её и которого когда-то любила она сама. Ей было больно смотреть на то, как он, совершенно один, продолжал жить, хотя для него это стало просто существованием, которое всецело было направляло на благо Империи.

Даже спустя неделю прослушивала запись с этого проклятого диктофона, сидя в своей комнате, заперевшись в ней.

«Валери, моя доченька, я старался сделать для тебя всё, на что хватило моих сил. Ты имеешь полное право не прощать меня за все поступки, которые я сделал, мне это не будет нужно. Я всегда говорил, что люблю тебя и люблю твою мать, и это остаётся правдой и сейчас. Твоя жизнь была бы лучше без меня, если бы тебя растила мама, а не я, но увы. И твоя жизнь станет лучше, если я из неё исчезну. У тебя будет своя семья, счастливая, которую ты заслуживаешь. С тем, кого ты так сильно любишь и кто сильно любит тебя. Я больше никогда не помешаю вам, я исчезну. Забери, пожалуйста, фотоальбом, он принадлежит тебе по праву наследства так же, как и все мои часы. Я был не лучшим отцом, но ты была лучшей дочерью. Прощай. Я люблю тебя.

Папа».

Кавински был с ней, когда они забирали фотоальбом из квартиры Войда. Ждал в машине, доверившись словам о том, что это будет быстро. Валери не глядя ни на что, зная, где лежала нужная ей вещь, кинулась к ней, взяла, так же быстро кинувшись прочь из отцовского дома. Она знала, что если останется, то будет плакать, вспоминая своё детство и просто прошлое, поэтому, лишив себя возможности испытать ностальгию, ушла. Она только-только вышла из подъезда, у которого её ждал наблюдатель, готовившийся в любой момент пойти следом. Валери вздрогнула, когда поняла, что это стоял юноша, а не кто-то другой.

– Ты чего? Это же я, – протянув ей локоть для того, чтобы она взялась, Винс помог ей спуститься по лестнице, не пропуская ступенек. Немного притормаживая.

– Ты появился внезапно, как снег на голову, – проворчала та, прижимая к дрожащей от холода груди альбом.

– Как раз-таки снега у нас нет, вообще не обещается в этом году.

– Убирать меньше, но слякотно, как вторая осень, – отвечала, смотря вперёд, шагая крайне быстро.

– Да остановись ты, женщина. Куда торопишься?! – весело приговаривал он, и вовсе притягивая за руку ближе к себе, ещё больше задерживая.

– Я боюсь, что если останусь тут, то у нас под ногами будут не лужи из капель, падающих с крыши, а мои слёзы… – мягко и медленно поглаживая её по плечу, согревая, он размеренно отвечал:

– Не бойся, я же рядом, даже если ты будешь плакать, то пусть, так будет легче – по себе знаю.

Валери всегда плакала, когда слушала последние слова отца, крупные слёзы наполняли глаза мгновенно, а особенно, когда она просматривала этот альбом, в конце которого были фотографии её и... Кавински. Отец понимал, кем был для его дочери этот юноша и кем тот мог стать...

Молодой человек как раз зашёл в комнату, тихо приоткрывая дверь, перед тем постучавшись, получив разрешение войти.

– Входи, Винс, – ответила, шмыгнув носом. Наблюдатель закрыл за собой, встав рядом, с печалью посмотрев на неё, которая упорно старалась сделать вид, что всё было в порядке. Он взял девичью ладонь в свою, крепко сжав.

– Ты уверена, что нам стоит идти? Ты правда хочешь? Мы можем сходить в любой другой день, когда тебе станет спокойнее...

– Мы сходим сейчас, – Валери твёрдо стояла на своём. – Я хочу сейчас. – Она поднялась, взяв его под руку, падая головой на плечо. – Кроме того, для этого он и... – она замолчала, не в силах договорить, задыхаясь во время того, как сердце разрывало в клочья. Кавински немедленно обнял её, прижав к себе, поглаживая по волосам и по спине, являясь в момент единственной опорой, благодаря которой ещё можно было стоять на ногах. Большим пальцем смахнул слезу, стремящуюся упасть со щеки, смотря на Валери так же, как и всегда. С нежностью.

– Моя красавица не должна плакать. Только не сегодня, – его улыбка и уверенный голос успокаивали, приводили в чувство, как раньше, так и сейчас. За мгновение всё слёзы высохли, она кивнула ему. Отстранившись, девушка завязала галстук на его шее, с лёгкой улыбкой поправив. Ей нравилось, что некоторые вещи оставались неизменными.

В «Сумеречную Звезду» заходила уже не та Валери, которая выходила из дома, нет. Заходила в неё уверенная, с гордо поднятой головой, в синих мехах, на высоких чёрных каблуках, в брюках и топе-корсете с длинными рукавами, с сияющим кулоном на шее. Недоступная для других и оттого более загадочная, желанная, с глазами, похожими на тёмный синий лёд, которыми она смотрела только вперёд. Это было не место, которое она посещала, это было место, которое по праву принадлежало ей – она была здесь Императрицей. И с ней рядом шёл Император – мужчина, которому даже не нужно было сражаться за свою любимую, он мог просто прийти, увидеть и победить. Он мог развязать войну, если бы кто-нибудь посмел сделать так, чтобы хоть одна слезинка упала с её щеки. Он всегда был с ней рядом, державшийся ровно и не позволяющий сказать хоть одно недоброе слово в их сторону – любому бы тогда перегрыз глотку, любого бы убил за то, что даже подумать они посмели оскорбительно. Он шёл рядом, выросший из мальчика, ставший мужчиной.

Они были наедине, сидя за столиком, вокруг которого больше никого не было. Самый высокий балкон, достаточно большой, чтобы на нём можно было танцевать, не попадал под взгляд гостей, позволив не волноваться ни о чём. Хотелось поскорее закончить с ужином, чтобы подойти к друг друга настолько близко, насколько это было возможно.

Покончив с блюдами, каждый из них спешно поднялся со своего стула, в нетерпении прижавшись к родной груди и обняв дорогое сердцу. Просто обнимая друг друга, без всяких движений известных и отточенных танцев, пара медленно и плавно качалась, слушая звуки классической музыки.

Они отреклись от запрета на публичную физическую близость, и стало в разы спокойнее, потому Прокурор могла спокойно на плече юноши, ставшее самым родным и единственным, на которое можно было положиться.

– Так странно понимать, что теперь у меня остался ты один, – произносила одними губами, не заглушая голос, спокойно. Их всё равно никто бы не услышал. – И знать, что он сейчас живёт, находится со мной в одном городе, но стал абсолютно чужим, что он больше никогда не назовёт меня по имени и не спросит, как у меня дела... – на её глаза вновь выступили слёзы. – Я понимаю и знаю, что ты ненавидишь его, я не прошу тебя даже понять меня и...

– Я понимаю тебя. Терять родителей больно, это не оспаривается, – молодой человек ладонью гладил её по голове, чтобы девушка понимала, что эта ладонь всегда будет беречь её, даже если опасностью будут собственные мысли. – Ты имеешь полное право грустить из-за этого, плакать из-за этого и думать об этом, но, пожалуйста, не уходи с головой в этот омут, ты нужна мне здесь, в этом, реальном мире. – Она отстранилась, глядя глаза в глаза. Всё в тот момент показалось ей абсолютно безразличным, кроме него, который раз за разом помогал не угасать. Его черты лица, его голос, его запах, его прикосновения, его отношение к ней, его ошибки, его победы над самим собой, его история – всё это отличало его от остальных. И сейчас она слушала его, любя всем сердцем. – Даже если он не идеальный, я сделаю его таким, чтобы больше никто не посмел причинить тебе боль, и чтобы ты стала счастливой, – его самого от этих слов вгоняло в жар, распирало изнутри, заставляя чувствовать в животе тепло.

– С тобой я всегда буду счастливой, – она наконец-то улыбнулась. Переполняющие эмоции захлестнули сердце новой волной, окатили его горячей кровью, заставляя биться всё сильнее. Ладони немного вспотели. Задержав дыхание, она начала, – Я была и буду с тобой...

Продолжив вместе с ней, Кавински произносил:

– И в богатстве, и в бедности. И в болезни, и в здравии. И в горе, и в радости. – И это было признание. Признание во всём.

Долгое молчание, от счастья во время которого было не страшно даже умереть на месте, стоя друг напротив друга, смотря в глаза напротив, утопая в их нежности и взрослой, состоявшейся и здоровой любви.

– Пожалуйста, только не целуй меня у всех на глазах, – неловко и мягко усмехнувшись, сказала Прокурор, удерживая молодого человека на расстоянии, хотя ей очень хотелось…

– Это можешь сделать ты, – улыбка расплылась по лицу Кавински, сказавшего это с удовольствием. Усмешка от неё. Медленно прислонившись, ощущая, как он напряг руки на её талии, чуть сжимая от удовольствия одежду, Валери приблизилась, чуть наклонив голову набок, левой ладонью плавно переходя к скуле, которой касалась, чуть дрожа, правой рукою обнимая его за плечо, так же, как и он, в волнении хватаясь за одежду... Томный, долгий, приятный, долгожданный, от которого Кавински млел, слабея, подкашиваясь в ногах, – поцелуй. Холодные пальцы касались его, обжигая, как и горячее дыхание, заставлявшее всем телом подаваться навстречу. Она отпрянула, оставив лёгкий след багровой помады на шее, который лишь наполовину можно было прикрыть воротником белой рубашки. Поправив галстук, наслаждаясь его выражением лица, Валери надменно улыбнулась слегка приоткрытыми губами. Она обвила руками шею юноши.

– Красиво смотрится, – выдохнула девушка.

– Кто бы сомневался, милая моя, – хитрый, кошачий взгляд был направлен только на неё. – Или я уже могу называть тебя своей женой? – он нарадоваться происходящему не мог.

– Я думаю, можешь. Неформально, – улыбка не сходила с её лица, чему наблюдатель был безумно рад.

– Это просто замечательно, жена моя!.. – и Кавински веселясь, повёл её в темпе вальса.

Вот только это был совсем не вальс, а песня, слова которой он мог полностью посвятить Валери. Она была рядом, танцуя, закрыв глаза, забывая о недавних бедах – хотя бы на эти мгновения, позволяя себе раствориться в словах, которые он пел для неё. Прокурор их не слышала, но знала, что он их произносил, наизусть выучив ещё несколько лет назад. В момент они столкнулись – девушка наткнулась на его грудь, чуть-чуть не рассчитав масштаб движения, и юноша, тут же положил руку на живот партнёрши, взяв ладонь в ладонь, горячо прошептал ей, вызвав волну приятных мурашек, – Твои двадцать лет так мало для вселенной.

– «Закалённое стекло дало трещину, лишь тогда вы разглядели здесь что-то зловещее», – в унисон.

Эта фраза прекрасно описывала то, что делала Валери на политической арене – лишь тогда, когда она начинала что-то изменять, чему-то противоречить, устранять видимые проблемы, её начинали топить.

Но акулы от воды не тонут.

Акул нужно убивать оружием.

Они приехали домой за час до полночи, безумно уставшие, валившиеся с ног. Она держала его под руку, поднимаясь по лестнице босыми ногами и смеясь очередной глупой шутке, которую он умудрился придумать только что. Им навстречу нёсся радостный пёс, ради которого пришлось опуститься на пол и сесть, чтобы наобнимать и нагладить того вдоволь.

– Ты соскучился? Конечно, ты соскучился, мой хороший, – Валери смотрела в чёрные собачьи глаза, которые щурились от удовольствия. Доберман лёг на спину, перевернулся на бок, высунув язык для того, чтобы ему погладили живот.

– Да? Да, тебе вот так надо? – Винс тоже ласкал пса, обращаясь с ним точно с ребёнком, которого от всей души любил.

Ради того, чтобы быстрее сходить в душ и поговорить с другу другом ещё, им пришлось оставить Ваньиня, не вдоволь насладившимся вниманием хозяев, который, скуля, проводил их наверх.

Когда девушка открыла дверь ванной, увидела Кавински уже сидевшего в её комнате на стуле, держа в руках, очевидно, подарок для неё. На полу рядом, раскинувшись на своей подушке, лежал Ваньинь, склонив голову.

– Этот неугомонный ребёнок отказывался впускать меня в твою комнату до того, как я буквально не исцеловал его всего!.. – пожаловался наблюдатель, смотря за улыбающейся хозяйкой упомянутого, которая сидела в халате поверх пижамной одежды и с распущенными волосами, смывая с лица макияж.

– Он просто очень любит тебя. Так же, как и я, – Прокурор не смотрела на Винса, но взгляд её был нежным, слегка сонным, не печальным, как тогда, когда она просматривала фотографии в альбоме или когда смотрела на отца, встречая того в Триумвирате, куда временно были перенесены Полиция и Прокуратура. Юноша подошёл к ней, встав сзади, слегка поправив вьющиеся пряди, а затем положив руки на плечи, смотря в зеркало на них самих. Он долго смотрел, потом достал из коробочки гребень, начав аккуратно расчёсывать им её волосы.

– Ты знаешь, что давным-давно гребень дарили в честь большой любви к человеку? – спросил он.

– Знаю, его дарили, имея ввиду, что хотят прожить с человеком до седых волос, то есть до старости. Очень напоминает мне поговорку: «Состариться и умереть вместе», – умеренная улыбка.

– Ну, стареть и умирать нам пока рано, но... Я предлагаю тебе прожить вместе до седых волос, – усмешка на его губах была невероятно тёплой и приятной, отчего могла кружиться голова. Девушка вздохнула, улыбаясь и скромно глядя в зеркало.

– Я согласна. – Наблюдатель наклонился, целуя её в щёку, обняв при том за плечи.

– Давай я заплету тебе косички?

– Тебе так понравилось? Давай, – решительно ответила она.

– Я должен буду уметь заплетать волосы своей дочери, – смущаясь и широко улыбаясь ответил Винс немного тихим голосом.

– А если это будет мальчик? – он был удивлён тому, что она поддержала этот разговор.

– А если это будут девочка и мальчик?

– Тогда стоит вспомнить о том, что тебе прогнозировали трёх детей.

– Мне бы за одним уследить, – парень бросил взгляд на Ваньиня, который в непонимании повернул голову. – Но я не против. Три – хорошее число.

– Почему?

– Ну, обычно говорят про веру, надежду и любовь, или про небо, землю и человека, или про светлую триаду... Про много чего, короче.

– Ты же просто ничего больше не придумал? – она усмехнулась.

– Ну да!.. Но это не отменяет факта, что ты предложила мне трёх детей! Конечно, если они у меня будут, значит, три будет моим любимым числом, хотя... Придётся расширять до четырёх, потому что я ещё люблю тебя, – он завершил плести косы, выдвинув их вперёд, на её плечи.

– Чтобы заводить детей, нужно создать для них все условия. Пока стабильности в Империи не будет, пока не прекратятся все беды, которые сейчас происходят, я не возьму на себя эту ответственность, – она говорила серьёзно.

– Вот поэтому ты и моя жена – у нас с тобой мнения и планы на жизнь сходятся. А дети – всего лишь далеко идущие планы. У нас вся жизнь впереди. – Она повернулась к нему, вставая при помощи поданной ладони.

– «Всего лишь»? Я уже готова выбирать им имена.

Держась за руки, пара дошла до кровати, на которой было много места для двоих. Валери совсем не укрывалась одеялом, в отличие Кавински. Девушка примостилась сбоку, обнимая широкую грудную клетку, лёжа на плече, чуть спустившись с подушек. По обыкновению согнув одну ногу в колене, закинув на него, она расслабилась, закрыв уже глаза. Наблюдатель поцеловал её в лоб, ещё раз погладив по волосам, положив руку на плечо.

– Не торопись, милая, хотя я понимаю, почему ты это делаешь – слишком долго я молчал. Знаешь, сейчас я думаю, что мне после первого же танца стоило сделать тебя своей, – это звучало не по-собственнически, как могло показаться.

– Вот так сразу?

– Да. украл бы тебя с вечера, как с корабля на бал, но только из клуба в ЗАГС, – она рассмеялась.

– Нет, ты всё делал правильно, потому что сейчас я не сомневаюсь в тебе ни на толику, и я готова, а ещё мы успели пожить вместе. Пусть у других будет так, как надо, а у нас так, как надо нам – всему своё время.

На выдохе, закрыв глаза, произнёс:

– Ты права, в очередной раз права – одна из причин, по которой я люблю тебя… Спокойной ночи, милая.

– Спокойной ночи, солнце моё, – она улыбнулась.

Впервые за несколько месяцев Валери смогла уснуть быстро и без беспокойства, без тревоги. Она ощущала его рядом с собой, чувствовала, как вздымалась под её рукой его грудь, в которой размеренно билось любящее сердце. Она знала, что он рядом, что он с ней.

Кавински положил на её ладонь свою, согревая, не задумываясь уже о том, что это было не по статусу друзьям. Они не были друзьями. Спустя много лет не были.