Поначалу казалось, что на следующий день после корпоратива всё забудется. На другой день – что уж к вечеру непременно наступит подходящий момент, чтобы попрощаться… Но момент не наступал и не наступал. Пришёл новый месяц – рукой подать до весны, пришёл готовый дубликат ключей от входной двери, пришла зарплата. И он с радостным удивлением понял, что время уходить не придёт ещё очень долго.

Конечно, Марк не мог и подумать, что из нелепой, почти юношеской влюблённости, которую он отрицал так долго, вырастет нечто взаимное. Но когда это случилось, все другие варианты, которые он прокручивал в голове, стали казаться нелепой выдумкой, как и собственный страх. Чего бояться? Чужого мнения? Единственный человек, чьё мнение его волновало, теперь будил его по утрам и иногда менялся с ним футболками.

На работе Марк старался быть осторожным в выражении своих чувств лишь для того, чтобы не навредить Шефу. Остальное он пережил бы практически безболезненно. Да. Офис… В этом месте невозможно было остаться наедине. А очень хотелось.

Достаточно было просто встретиться взглядом с Шефом, чтобы вспомнить о вещах, которые совсем не помогали сосредоточиться на рекламе для очередного сайта или вёрстке каталога. Пожатие руки, непростительно долгое, казалось таким коротким, как и мимолетное поглаживание запястья кончиками пальцев...

И если Шеф, как признавался, не мог спокойно смотреть на него, то Марк не способен был выдержать даже то, что они находились в помещении вместе. Они не всегда могли позволить себе даже одновременно уйти с работы. Ещё как-то – с разницей хотя бы минут в пятнадцать. Шеф дожидался его в машине. В крайнем случае, если Марк надолго задерживался, мучаясь со срочными правками, сочувственно кивал и удалялся, чтобы встретить дома – то есть в своей квартире, разумеется. Как сегодня.

Он перешагнул через порог и попал в мягкую темноту. После света уличных фонарей, пусть даже тусклого, зрение подводило. С детства не любил зиму за то, что солнце заходит рано. За холод…

Темнота обняла его теплом рук Шефа. Марк ощутил прикосновение губ к виску, затем к уху.

– Электричество отключили.

Он уже привык, что самая нелепая фраза, сказанная вот так, может звучать лучше любой другой... И всё равно почувствовал, как пульс, на миг чуть замедлившись, ускоряется – от этих слов, от быстрого поцелуя в шею.

– Как раз когда ты зашёл.

И Марк подался навстречу, предугадывая новый поцелуй, забывая всё, что хотел сказать. Потому что это было совсем не важно. Шеф ещё мог чуть слышно говорить что-то о его холодных руках – «опять мерзнешь?», но когда эти руки – и правда холодные – забрались под футболку, а потом двинулись к поясу, прервался на полуслове.

В который раз подумалось – удачно, что они уже успели запомнить, как быстрее и аккуратнее избавить друг друга от одежды. Это почти вошло в привычку – узнавать на ощупь, пока разбираешься с какой-нибудь особенно дурацкой рубашкой. Сейчас почти не приходилось тратить на это время.

В сумраке тесного коридора их прикосновения приобретали какое-то новое значение. Становились основным языком, на котором можно было объяснить друг другу, что... Что? Словами он вряд ли смог бы это выразить. Его мягко обхватили за талию и подняли, прижимая к себе – пусть он просил не делать так, почти каждый день эту просьбу пропускали мимо ушей. И между новыми поцелуями, обжигающими шею, ключицы и плечи, между движениями ладони под тканью джинс была ещё дорога от коридора до комнаты. Незаметная.

Оставалось только слиться с темнотой, раствориться в ней и в каждом движении, в каждом судорожном вздохе, сорвавшемся с губ.

***

Они лежали в такой тишине, что и дыхание, и звук механизма часов, и шелест листьев за окном казались необычно чёткими и различимыми.

Шеф коснулся губами его лба, провёл рукой по щеке. Марк накрыл его руку своей ладонью и не выпускал ещё очень долго. До тех пор, пока в коридоре, замигав, не вспыхнула лампа. Опустив голову Шефу на грудь, он вслушался в ровное, спокойное биение сердца. И попросил зачем-то:

– Не открывай глаза.