У могилы Гарланда Шелби собралась толпа.

Кто-то плакал навзрыд, громко, картинно и слишком натуженно — так, что даже неискушенный зритель мог почувствовать нотки фальши. Кто-то заламывал руки, кто-то, подняв глаза к небесам, в голос спрашивал о том, за что же они так рано и внезапно забрали к себе столь прекрасного и выдающегося человека. Наперебой звучали речи, восхваляющие усопшего — поминали его молодость и красоту, щедрость и добродетельность, честь и благородство. Кладбище гудело подобно улью, охваченное подчеркнутым духом скорби и горести — и только один человек выделялся среди неумолкающих масс своим безмолвием и странной, кривоватой ухмылкой.

Это был сухощавый старик, невысокий и жилистый. Кожа его, пронизанная паутиной морщин, глубоких словно вспаханные борозды и мелких, подобных поверхностным трещинам в стекле, больше всего напоминала старый желтый пергамент, обтягивающий череп, тонкую шею и пальцы так, что можно было рассмотреть, как под ним белеют кости, проступают жилы и пульсируют вены. Глубоко утопленные глаза казались абсолютно прозрачными, неприятно колючими и цепкими, постоянно находящимися при этом в хаотичном, непредсказуемом движении. Руки, вызывавшие невольные ассоциации с голыми птичьими лапами, покоились на изогнутой рукоятке трости, отбивая по дереву нестройный и рваный ритм. Все в фигуре его выглядело отталкивающе чужеродно, отвратительно и неуместно — потому собравшиеся невольно стремились отступить от него подальше, предпочтя тесниться друг к другу, но не оставаться рядом с этим мерзким незнакомцем.

Того, впрочем, явно не беспокоило ни подобное отчуждение, ни косые взгляды, ни чужое перешептывание, сводящееся к вопросам о том, кто он, что делает здесь и почему так неуместно ведет себя, очевидно сбивая своей гримасой и самим фактом присутствия обыденный ход погребальной церемонии. Игнорировал странный старик и тех, кто все же, немного собравшись с духом, приближался к нему и порой, даже было открыв уже рот, неизменно тушевался и отступал, так и не рискнув заговорить. Казалось, он и вовсе не замечает всех этих людей — а они, в свою очередь, пытались отвечать ему тем же, сосредотачивая внимание на усопшем. И лишь когда двое рослых могильщиков приготовились наконец опустить гроб в разрытую яму, тот вдруг, неожиданно для всех, будто бы отмер, шагнув вперед и подняв иссушенную ладонь.

— Я хочу сказать речь.

Внезапный звук похожего то ли на хрип умирающего, то ли на подвывающий скрежет ржавого металла голоса, столь же отвратительного, сколь сам вид его обладателя, вызвал в толпе приглушенный ропот. Однако, как и прежде, никто не посмел высказаться против — потому, не столкнувшись с прямыми возражениями, старик проковылял почти к самой кромке могилы и остановился подле нее, так и не прекратив издевательски ухмыляться, слегка обнажая при этом коричневато-желтые зубы.

– Знаете... – Начал он, медленно обводя всех присутствующих пугающе пронзительным взглядом. – Я долго слушал вас всех. Слушал, что вы говорили о нем. О чем вспоминали. Приписывали ему все мыслимые и немыслимые добродетели – впрочем, как это всегда бывает, когда на тот свет отправляется кто-то до неприличия богатый. Поминали что угодно – миловидное личико, манеры, характер... И никто из вас, конечно же, не осмелился озвучить главное его качество – то, что как раз и сгубило его в самом расцвете молодых лет.

Зайдясь смехом, старик шумно вдохнул, набрав в лёгкие воздух. А после – озвучил так громко, что слова его прозвучали более похожими на крик.

– Гарланд Шелби был жалким самонадеянным глупцом!

Ожидаемых возмущений столь вопиющим оскорблением и попыток увести его прочь, однако, не последовало – собравшиеся лишь замерли, затаив дыхание, словно кучка мышат под взором уличного кота. Неприкрытое глумление шокировало многих – однако было во всем происходящем и нечто большее, как будто какая-то злая сила удерживала окружающих людей, не позволяя им сдвинуться с места, вмешавшись в ход разворачивающейся перед ними пляски на костях. А старик, меж тем, рассмеялся опять – так, что смех его в конце концов сменился долгим протяжным кашлем. Продышавшись после и утерев от заляпавшей их слюны губы, он вновь заговорил.

– Он был одним из тех, кто не страшился ни бога, ни черта – но отчаянно боялся смерти. Трясся над каждой новой морщинкой на своем лице, долго не мог уснуть, мучительно думая о том, как будет слабеть, увядая и разваливаясь, под натиском неизбежной, до дрожи пугавшей его старости. И когда отец его, Эбенезер Шелби, отошёл в мир иной, доставшееся в наследство огромное состояние, сын принялся швырять во врачей, целителей и травников, в надежде, что кто-то из них отыщет для него способ обойти участь, уготованную нам природой. Однако все старания их не могли принести достаточно явные плоды, способные унять его ужас перед неизбежным. И тогда взгляд его пал на совсем другие, куда более страшные идеи и науки...

Из горла старого насмешника вновь вырвался хриплый лай, сменившийся каким-то бульканьем и тот, резко согнувшись в продолжительном приступе, крепче стиснул пальцами клюку, похоже, только за счёт нее удержавшись на ногах. Лишь спустя минуту он смог выпрямиться, продолжив речь:

– Гарланд Шелби вообразил, что сумеет подчинить себе само время – и даже отыскал человека, который действительно освоил это искусство, постигнув сокровенные тайные знания древних. И тот, после долгих уговоров, все же согласился обучить его, однако предупредив, что не стоит пытаться сходу достигнуть слишком многого. Подобная магия требовала годы, долгие годы кропотливого и внимательного постижения. Но конечно же тот тратить их "попусту" не желал. Конечно же он считал, что учитель его – жадный и завистливый дед, просто не желающий делиться с ним своими секретами. И как только он сумел ухватить самые азы, едва разобравшись в том, что нужно делать и как действовать – он нанял людей, которые избили его учителя и выкрали все книги, бумаги и записи. О, Гарланд Шелби был совершенным дураком, считая, что это поможет ему в одночасье возвыситься над старостью, смертью и законами мироздания!

Развернувшись, старик с мерзким звуком прочистил горло и смачно сплюнул вязкую мутную слюну прямиком в чернеющую яму.

– Самонадеянный идиот! Жалкий щенок, бездумный, ослеплённый своей вседозволенностью! Хах! Что ему принесло это его деяние? Может столь желанное бессмертие? Или хотя бы отсрочку кончины? Нет... Нет, отнюдь! Учитель был прав. Учитель предупреждал его, что неправильное обращение способно привести к катастрофе – но тот не желал ничего слушать! И лишь когда он своими глазами увидел, что запустил обратный процесс, ускорив для себя время, а не замедлив его – вот тогда-то он понял, что натворил! Только было уже слишком поздно!

Вновь над кладбищем зазвучал резкий каркающий смех. Прозрачные глаза скользнули по вычурному памятнику, пробежались по имени, дате, эпитафии...

– "Ушел так быстро", "так неожиданно"... Нет, отнюдь нет! Это длилось достаточно чтоб начать напоминать пытку! Несколько долгих дней он наблюдал за тем, как его молодое тело дряхлеет, сморщивается кожа, а волосы лезут клоками. Как руки, прежде ловкие и сильные, становятся настолько немощными, что не могут даже толком удержать стакан с водой. Как отекают, опухая и раздуваясь, ноги, превращаясь в похожие на слоновьи, лапы. О, на этом фоне начавшие слепнуть глаза казались почти благословением – ведь это позволяло не видеть своего уродства! Впрочем, чувствам это не мешало. Чувству слабости, боли, физической и душевной, омерзения и горечи... Скрывшийся ото всех, не желая, чтобы кто-то видел его в таком состоянии, Гарланд Шелби остался один на один с самым большим страхом своей жизни, сводимый им с ума и неспособный ничего сделать!..

Выкрикнув последнюю фразу и замолчав ради того, чтобы шумно отдышаться, рассказчик оглядел бледную, в ужасе взирающую на него нестройную толпу – и лицо его глубокой трещиной прорезала все та же гадкая, озлобленная ухмылка.

– Вы, конечно же, не верите мне. Считаете, что я пришел осквернить светлую память хорошего человека, или что, может, я просто безумец, который сам не понимает, что он говорит. Только вот я могу показать вам... Да, я покажу! Смотрите же, какой он теперь! Смотрите!

Резким движением клюки, вложив в него все свои скудные, ничтожные силы, старик сбил крышку с гроба – и собравшиеся вокруг, будто избавившись, наконец, от удерживающего их наваждения, подались вперёд – дабы после столь же синхронно отшатнуться, с перепуганными возгласами, вскриками, руганью и молитвами.

Гроб был пуст.

– Теперь вы видите... Видите... – В этот раз, когда кашель опять одолел старика, тот уже не сумел удержаться ровно на ногах. Покачнувшись, он вцепился пальцами в надгробный камень, заскрежетал по нему ногтями, затряс головой. – Идиот... Загубил себя... Гарланд Шелби... Я – Гарланд Шелби!

В ослабевшей руке не осталось силы на то, чтоб удержать затрясшееся тощее тело – и с последним хрипом старик рухнул в разверстую яму, наконец-то умолкнув навечно. Не сразу, однако, пребывающие в шоке и потрясении люди, осмелились приблизиться к ней, дабы заглянуть вглубь.

И увидеть в темноте недавно разрытой могилы одетый в лохмотья и покрытый останками стремительно разлагающейся плоти человеческий скелет.