– Как спалось?

Вопрос с показным безразличием, как всегда вброшенный между делом. Будто без повода, невзначай... Жалкие потуги. Все актерское мастерство матери куда-то испарялось каждый раз, когда речь заходила о нем – брали верх тревога и волнение за состояние сына. Будь он и вправду болен, такое переживание, наверное, ощущалось бы даже немного приятно – как никак верный признак искренней родительской любви.

Вот только он не был. И потому подобное отношение не вызывало ничего, кроме чувства досады и злости, отвратительной змеёй просыпающейся в груди и вкладывающей в уста яд.

Но Вэйланд сдержался – ни мускул не дрогнул на бледном лице, когда он, пожав плечами, устремил взгляд за окно.

– Нормально. Никаких кошмаров.

Конечно, он лгал ей. Опять.

Сегодня, едва погрузившийся в объятия сна, Вэйланд снова открыл глаза в столь невообразимом месте, что разум его долго не мог понять – считать ли его невыносимо ужасающим или столь же прекрасным и величественным, до такой степени, что сознание человеческое попросту отказывалось это осознавать. Над головой его раскинулось звёздное небо, но цвета его были как будто бы отражены. Полотно космической бездны ярко сияло, переливалось алым, золотым и каким-то ещё вовсе неописуемым цветом, в то время как два огромных солнца, и россыпь маленьких, складывающихся в чужеродные созвездия, светил, были наоборот неестественно черными, будто вобравшими в себя квинтэссенцию первозданной тьмы. Под спиной его, взбудораженные бушующими ветрами, плескались холодные и странно вязкие воды огромного озера, отражающие буйство красок так явственно четко, что граница меж ним и небосводом будто стиралась. Вдоль берегов, окруженных рядом скал, что скорее напоминали огромные каменные корни, вился бледный туман – а за стеной его поднимался город, вид которого достоверно не смог бы передать ни один, самый талантливый или же совершенно безумный творец. Даже издали Вэйланд мог разглядеть его циклопические черные башни угловатой формы, прорезающие своими крышами и шпилями клубящиеся низкие облака, пирамидальной формы сооружения в окружении бледных огней, и какие-то вовсе неподдающиеся описанию конструкции, наводящие на мысль о чудовищной биологической, а не рукотворной их природе. Завороженный этим невероятным зрелищем, юноша медленно сел, а затем столь же медленно поднялся на ноги, запоздало осознав, что держится на поверхности воды так же уверенно, как на твердой земле. Казалось, всякие законы физики в этом месте больше не имели никакого смысла — собственное тело ощущалось им легче пера, а пронзительный воющий ветер и вовсе проходил будто бы сквозь него, ничуть не мешая его передвижению. И поддавшись какому-то необъяснимому наитию, Вэйланд прикрыл глаза, разведя руки подобно крыльям, прыгнул, оттолкнувшись от набежавшей долгой волны — и почувствовал, как ледяные порывы подхватывают его, поднимая в вышину, унося все дальше сквозь туман, направляя туда, где причудливым лабиринтом переплетались, пересекая друг друга, бесчисленные ряды улиц, мостов и галерей.

Когда поток стих, позволив снова распахнуть веки, глазам его открылась картина бескрайних руин. Древние как сама Земля, а может даже и старше, хранящие траурное безмолвие и давящие чувством абсолютного запустения, развалины высились над ним мертвенной тенью былого величия — но тень эта была способна затмить любой город людей. Никогда, ни наяву, ни даже в предыдущих снах, Вэйланд не видел ничего подобного, сравнимого в своем кошмарном великолепии с этим покоящимся в глубине космической неизвестности таинственным местом. Застыв в абсолютном немом восхищении, он взирал на парящие необъятные колонны с расколотыми, или и вовсе обрушившимися, дабы остаться зависшими в воздухе глыбами, основаниями. Любовался, зачарованный, танцем цветастых всполохов в устилавшем строения камне, что хотя на ощупь и казался старым и шершавым, но поверхностью своей больше напоминал темное зеркало. И невольно, поражаясь только одной этой мысли, задумывался о том, какие же создания, несомненно приблизившиеся, если вовсе не перешагнувшие черту божественного всемогущества, могли обитать здесь в те времена, когда жизнь еще не утихла в этих ныне остывших стенах.

Он мог бы, пожалуй, стоять так часами, в попытках не то что понять, но хотя бы осознать в полной мере распростершиеся перед ним виды. Однако некое чувство, схожее с тем, что подтолкнуло Вэйланда отдаться на волю ветров, вновь целиком захватило его сознание. Как будто чья-то несокрушимая воля в одночасье вытеснила все личные побуждения, отдавая безмолвный приказ, воспротивиться которому не сумел бы ни один смертный. И он подчинился, двинувшись на неслышимый зов, мимо пустующих зданий и изуродованных течением многих тысяч лет изваяний, пробираясь сквозь провалы стен и огибая перекрывшие путь загромождения, точно зная в своем сомнамбулическом шествии, куда именно ему следует идти.

Наконец Вэйланд остановился — на площади, раскинувшейся в сердце овеянного вихрями и туманами города. Здесь бесновалась, ревя и завывая, всеобъемлющая буря, без сомнений способная в одно мгновение содрать неэфемерную плоть, растерзать органы и растереть в пыль кости, закружив мельчайшие останки средь потоков бушующей тьмы — однако сам он ступил в нее без всякого вреда для себя, хранимый чем-то извне. Чем-то — или же кем-то, кто манил его вглубь, в эпицентр, на вершину самой высокой башни. Над которой, сотканный из потоков яркого света, просиял, затмевая застывшие сферы двух черных солнц, невыразимый желтый знак...

А затем все закончилось — грубой рукой его вырвали в плен бытия, возвращая вновь в смертное тело, заставляя проснуться в примитивном тягостном мире, несравнимом и близко с величием далеких звезд. Пресекли его восхождение. Отбросили прочь, не позволив достигнуть манящего душу прозрения, обещавшего наступить там, в вышине.

Вэйланд был готов рычать от ненависти словно зверь — но лишь молча кивнул, не желая опять удостоиться клейма безумца.

А сам думал о том, как в хаосе космических грез будет снова и снова искать путь к распростертому под цветным небом холодному озеру, на чьем берегу, застывшие вне времени и реальности, его ждали древние руины, объятия ветров — и таинственный их властелин.