На следующий раз глаза я открыл лишь в своих покоях, спустя три дня, за которые обещался господину отцу моему одолеть Стража.

Еще не успевший испытать стыд, я бездумно возлежал на подушках, заботливо разложенных милой моей Тростник да Золото. За окном снова шел дождь, но ставни были распахнуты, и сырой холодный воздух доносил до меня запахи листвы.

Я повернул голову, надеясь встретить взгляд золотых глаз – но не нашел ее подле меня.

Тогда я постарался вспомнить, как же я все-таки оказался здесь. Память моя не поддавалась мне, и я начал перебирать все по порядку, как делали вышивальщицы с блестящим бисером, – и железную тропу, и золотых гончих, и слова, вырезанные в стенах зачарованного дворца… Все будто обрывалось на моменте, когда Страж Железной Тропы нашел меня меж увитых лозой колонн.

Вот девичий виноград, укрывший собой дворец, вот слюдяные, блестящие на свету оконца, вот ласточки и черноголовые чайки, вот Тростник да Золото… И тут меня осенило.

***

Страж уставился на меня – и я обмер на месте, равно, что загнанная в угол дичь. В его слепых стеклянных глазах не отражалось ничего, кроме меня самого – и страх сковал мое сердце тугой лозой, когда я понял, что не могу сойти с места.

Щелкнув клювом, исполинская птица двинулась на меня – точно зная, что теперь-то я убежать не смогу. Его перья, омытые водой, пахли также, как пахла влажная шерсть всех лис и зайцев, некогда загнанных мной самим, но теперь то было не моей охотой – теперь я был по ту сторону оконечника стрелы.

Я вжался в стену, будто стараясь спиной прильнуть к вырезанным в золоте буквам – холод сырого склизкого металла быстро пробрался под мои вымокшие одежды, но трясло меня не от этого – приближающийся Страж был едва ли в нескольких шагах от меня.

«потому что нет конца жестокости вашего народа»

Страж звонко воскликнул – ликующе, точно наконец добравшись до загнанной в угол добычи. Он был хозяином здесь, а я – лишь незваным, давно поджидаемым гостем, которого не знали ни латунные колокола, ни золотые гончие.

Длинные острые клювы щелкнули вновь, и я почувствовал движение воздуха перед собой, зажмурившись за секунду до удара – еще мгновение, и я бы уже узнал, как игла входит между моих ребер, под самое сердце.

Но я не ощутил ничего.

Когда я распахнул глаза, первым, что я заметил, было золото.

Тростник да Золото стояла, заслонив меня собой, и ее тонкие плечи тяжело вздымались от каждого вздоха. Милая, славная Тростник да Золото, ни разу не оставившая меня в беде.

– Уходи прочь.

Первой моей мыслью было оттолкнуть ее, заслонить собой от Стража – но неожиданно я понял, что помощь ей не нужна. Она стояла перед ним – светлая и тонкая, открытая любому удару, грозно сдвинув брови, – я оторопело застыл, наблюдая за тем, как исполинский журавль медленно склоняет головы.

А Тростник да Золото повторила, твёрдо и сильно, ни на шаг не отступая от меня:

– Тебе не навредить ему, потому что я оберегаю его. Я – гончая золотого двора, и я на своей земле. Настало мое время охранять, и настало твое время уходить.

И Страж покорился ей. Склонив головы, он последний раз взглянул на нее своими зеркальными глазами, отражая в каждом – по золотому отблеску, – и медленно взмахнул крыльями, отрываясь от ступеней дворца. Я успел заметить только как Тростник да Золото оборачивается ко мне и протягивает руки – и на лице ее было столько тревоги и облегчения, сколько я не видел никогда.

А потом я свалился без чувств прямо в протянутые ей руки.

***

Дверь отворилась и в покои мои вошла Тростник да Золото – такой, какой всегда и была. В руках она несла чашу с водой из прозрачного стекла, от холода подернутого тонким слоем росы. Я было встрепенулся – но тело мое лишь безвольно дернулось, не в силах меня послушаться.

Отставив чашу в сторону, Тростник да Золото опустилась на край ложа подле меня. Сжав мою обессиленную ладонь в своей – горячей и шершавой, – она оставила на пальцах моих поцелуй. Да такой жаркий, что и будь я полон сил, не хватило бы мне воли перечить любым ее словам.

– Отдохните, господин мой Тишина в Ночи, – проговорила Тростник да Золото. – Не тревожьте себя понапрасну.

И на то я лишь вздохнул – руки мои были так слабы, что не то, что стрелу – ее руку в своей я удержать не смог бы.

– Если сбережешь мой сон также, как сберегла раньше жизнь, – прошептал я ломким от слабости голосом. – Хоть и не ведаю, впору ли мне просить тебя о чудесах, если теперь я пред тобой долг держу?

Милая моя Тростник да Золото только рассмеялась на то – и смех у нее был нежен, и оттого сердце мое, овеянной болью и страхом, согрелось вопреки холоду дождей.

– Отчего же мне отказывать вам в чудесах, если только и есть трудов моих, что утешать вас в минуты горести? Три дня и три ночи я провела у вашего ложа, пока не оставила вас лихорадка, и проведу ровно столько, сколько теперь вы испросите с меня, и найду ровно столько чудес, сколько понадобится, чтобы печаль вашу развеять.

На то я лишь вздохнул.

– Ах, Тростник да Золото, да невелика цена за мои печали. Что толку от остроты стрелы, если стрелок цели видеть не умеет? Сам не ведаю, во что вовлекла тебя моя гордыня, а ты будто бы и зла на меня не держишь. Из раза в раз поступаю точно дитя неразумное – а тебе все едино, всегда ты весела и добра со мной. Есть ли правда в том, чтобы быть такой милостивой со мной?

Тростник да Золото улыбнулась мне – и улыбка та была самой светлой из тех, какие у нее были.

– Не вините себя в поспешности, господин мой Тишина в Ночи. Пусть и не сумела я научить вас мудрости, но тому удивляться не могу – ведь не гордыня одна вела вас, но и смятение, и страх. Не могу я открыть вам всех тайн и теперь, но думается мне, будто бы и настало мое время говорить. Есть у меня два рассказа для вас – один о том, что было, и один о том, что будет.

От тех слов я вмиг приободрился – хоть и было то лишь утешением, а рассказов тех я ждал не первую весну.

– Так начни с того, что было, а закончи тем, что будет, – решил я.

Тростник да Золото на то склонила голову.

– На все воля ваша, господин мой Тишина в Ночи.