Обычно, пока Антон дрыхнет, Арсений успевает сходить на пробежку, вернуться, принять душ и выпить утренний кофе; а нередко еще и выжидает потом минут двадцать и сам в итоге идет Антона будить. О том, что Антон так всю жизнь проспит, Арсений перестал даже шутить почти в самом начале. Антон упахивается. По его собственному признанию, он каждому лишнему часу сна радуется сильнее, чем поступлению зарплаты.

Именно поэтому, когда, заливая воду в кофеварку, Арсений чувствует, как его обнимают со спины, он дергается и едва не бьет Антона локтем под дых.

— Тих ты, — Антон хрипло смеется в шею. — Свои.

— Свои не подкрадываются, — Арсений ворчит, но выключает воду и плотнее прижимается к Антоновой груди. — До инфаркта меня доведешь.

— Вы напугали деда.

— Чего-чего сказал?

— Ничего, — Антон примирительно целует за ухом, трется колючей щекой. — Говорю, ты молод и полон сил. Беспокоюсь, как бы меня не посадили за совращение малолетних.

— Какое такое совращение? Не было совращения, — Арсений довольно урчит, когда Антон невесомо целует засос, им же оставленный ночью на Арсовой шее.

Одна Антонова рука задирает Арсению футболку, вторая пальцами лезет под резинку штанов.

— Щас будет.

Арсений жмурится, выдыхает резко; Антон кусает его плечо и наваливается всем весом, заставляя одной рукой опереться о столешницу, а второй — о шкафчик, чтобы не удариться лбом. Поцелуи становятся настойчивее, кожу обжигает потяжелевшее дыхание, широкие ладони оглаживают бока, распаляя. Одна ползет выше, к груди, пальцы сжимают сосок — Арсений прикусывает губу.

— Тебе на работу не надо? — старается звучать невозмутимо, хотя колени уже слабеют.

— До будильника полчаса.

— Спал бы.

— Я сплю, — Антон невозможно низко хрипит прямо на ухо. — У меня лунатизм. А лунатиков нельзя будить.

— Это миф, вроде.

— Душнила, — ласково-ласково.

Он ничего больше не говорит, тащит штаны Арсения вниз, пока те не падают на пол, и вжимается пахом. Голыми ягодицами Арсений чувствует ткань чужих трусов и крепкий стояк; сдается: стонет, притираясь.

— Выебоны кончились?

— Временно приостановлены.

— Наконец-то. Оближи, — Антон подносит руку Арсению к лицу.

Арсений копит слюну, послушно проходится языком по чужой ладони; два пальца погружаются ему в рот, и он обхватывает их губами, прикрывает глаза, мычит. В голове стремительно пустеет, на шею и плечо, выглядывающие из-за ворота домашней футболки, беспорядочно сыпятся поцелуи, от них — мурашки бегут вниз по вспотевшей спине. Антон толкается пальцами, подушечками давит Арсению на язык, сам — зубами прикусывает его позвонок. Арсений мычит надрывнее.

Пальцы изо рта пропадают. Слюна течет, пачкает подбородок; Арсений не успевает перевести дыхание — Антонова рука ложится ему на член.

Дрочить начинает быстро — Арсений почти валится на столешницу от избытка ощущений, но второй рукой Антон крепко удерживает его на месте, обхватив поперек груди. Остается гнуть поясницу, задницей жаться плотнее к его стояку, стонать через раз на выдохе, все выше и тоньше, кусать губы, жмуриться, коротко вскрикивать, когда Антон большим пальцем давит на щелку, хныкать, когда лезет под мошонку. Ладони скользят, ноги разъезжаются, срывающиеся с губ звуки становятся все постыднее. А Антон только пыхтит ему в затылок.

Арсений кончает, с тихим воем оседая в чужих руках. Загнанно дышит, пытается проморгаться, снова видит ладонь перед лицом, испачканную в собственной сперме, и, не задумываясь, вылизывает дочиста. От похвалы хриплым шепотом на ухо едва отпустившее напряжение в низу живота натягивается снова.

— С добрым утром, — Антон посмеивается и, дождавшись, пока Арсений немного придет в себя, отпускает его. — Я в душ.

В ушах звон, перед глазами плывет, сердце быстро стучит о ребра. Двигается с места Арсений только тогда, когда жар спадает, и по голым бедрам неприятно мажет сквозняк. Нагибается, надевает штаны обратно, пытается сообразить, что он собирался делать вообще.

Точно. Кофе.

В ванной шумит вода.

Они с Антоном вместе уже… чуть больше месяца? Бесконечный запах сирени путает мысли, солнце печет нещадно, формируются первые сугробы тополиного пуха, — так что, да, вроде того. Арсению сложно думать о сроках, потому что эти отношения как-то так легко и естественно дополнили его жизнь, что странно осознавать: еще совсем недавно их не было.

Просто Арсений был вынужден полюбить спать в обнимку, потому что Антона вырубает мгновенно, а во сне его загребущие руки тащат и одеяло, и обе подушки, и Арсения заодно. Просто вошло в привычку в те дни, когда встретиться не получается, созваниваться и даже не разговаривать, а существовать параллельно друг другу, подслушивая одним ухом чужую жизнь. Просто у него в холодильнике теперь отдельная полка под всякое завтраковое, хотя Арсений по утрам ничего не ест.

Просто иногда на Антона что-то находит, и он решает, что надо подрочить Арсению на кухне с утра пораньше.

В спальне звонит Антонов телефон; Арсений, заливающий кипятком пакетик чая в его чашке, ворчит про себя: до будильника еще две минуты, вот доебались. Антон, видимо, перезванивает, когда идет одеваться после душа: вернувшись в кухню, он хмурится, благодарит за чай, но отказывается от завтрака — только затягивается электронкой. У него смешно вьются влажные волосы, и Арсений незаметно улыбается: так и не скажешь, что серьезный дяденька.

— Как чувствовал, — Антон вздыхает. — Надо приехать пораньше.

Арсений отпивает свой кофе.

— Световика утащили крысы?

— Бля, если бы. Как он меня заебал, ты себе не представляешь.

Арсений представляет: о том, какой новый световик обормот и баламут — или, словами Антона, «пиздабол и распиздяй», — он слушает как минимум раз в неделю.

— Все через жопу, — продолжает ворчать Антон. — Ты извини. Как отснимем сезон, должно стать полегче.

— Не извиняйся. Иди работай свою работу. В пятницу встретимся.

— Не передумал?

— А должен был?

— Нет! В смысле… — у Антона округляются в страхе глаза, он поднимает руки.

Арсений, не выдержав, прыскает, пытается прикрыться чашкой, но, судя по обиженному взгляду Антона, выходит так себе.

— Издеваешься, — Антон бурчит, хмуро зыркает из-под подсохшей челки.

— Да. Если серьезно, все в силе, я абсолютно уверен.

— Вот ведь, взялся на мою голову.

Чай Антон допивает быстро, все равно извиняется еще раза четыре, пока собирает вещи и что-то печатает в чат то тревожно, то зло, то скорчив лицо в изюмину. Уже в коридоре клюет Арсения в щеку на прощанье, отстраняется, но Арсений за воротник притягивает его обратно для нормального поцелуя и совершенно-точно-не-специально стонет в чужие губы и притирается бедрами.

Антон с силой отрывает его от себя за плечи с сердитым:

— Имей совесть.

Взгляд у него поплывший, голос — почти как с утра.

— Ты первый начал, — Арсений пожимает плечами, ехидно щурясь.

Антон шумно выдыхает. Хмыкнув, запускает пальцы ему в отросшие волосы на затылке, оттягивает, заставляя запрокинуть голову, и припадает к шее. Болезненно прикусывает, приперев к стене, присасывается, след оставляет багровый, который за пару дней не сойдет, — Арсений шипит, натягиваясь струной. Отстранившись, Антон невинно целует его в уголок губ.

— До пятницы, — фыркает и выскакивает за дверь.

Арсений сглатывает. Тело пытается завалиться куда-то вбок — приходится упереться рукой в дверной косяк; по лицу ползет идиотская улыбка.

За месяц с небольшим, что они с Антоном встречаются, изменилось немногое. Разве что Арсений чувствует себя таким счастливым, что пиздец.

``

Пару раз Арсений ловил себя на мысли, что так легко поддаваться очарованию новых отношений — ему уже не по статусу. Сколько было в его жизни этих ярких влюбленностей, которые выгорали за пару месяцев? Более чем достаточно, чтобы стать циником. И Арсений стал в какой-то степени — он уже не очень верит, что способен с кем-то ужиться, стоит изначальному скачку гормонов сойти на нет. И все равно почему-то ведется.

— Дресс-код?

Арсений уверенным шагом заходит в магазин, мотнув головой, указывает на наушник в своем ухе консультантке, было дернувшейся в его сторону. Та поджимает губы, понимающе кивает и отворачивается.

— Арс, бля, — Антон чертыхается в трубке, — какой дресс-код? Ты на бал-маскарад собрался?

— Так нужна маска?

— Ой, бля-а-а, — долгий усталый вздох. — Нет, не нужна. Слушай, ты всех затмишь, даже если придешь в спортивках.

— Льстить у тебя не получается, — Арсений юлит: он в ответ на это аж горделиво приосанился. — Так и скажи, что тебе все равно.

— Мне все равно, — с готовностью признается Антон. — Ну, правда. Ты классно выглядишь, типа, всегда. Вот, как всегда сделай, и будет круто.

— Нет, вернись к лести все-таки, там хоть формулировки были стройнее.

— Слышь, ты, — Антон прикрикивает — наигранно, но Арсения торкает.

Флирт по телефону — это, конечно, здорово, но Арсений смотрит на бесконечные вешалки, лабиринтом исполосовавшие торговый зал, и решительно возвращается на изначальный курс.

— Зайдем с другой стороны. Ты что наденешь?

— Без понятия.

Арсению хочется взвыть.

— А тебе зачем?

— Ну, мне половину вечера даже поздороваться будет с тобой нельзя, — он понижает голос. — Может, я романтично хочу парные луки, чтобы мне о тебе что-то напоминало.

А может, хоть об этом Арсений вслух и не говорит, это такой маленький бунт. Он идет на официальное мероприятие телеканала гостем по личному Антонову приглашению, но, пока узкий круг не переместится на закрытую афтепати, за Антоном будут неотрывно следить объективы десятка камер. Арсению в целом не стоит привлекать их внимание, рядом с Антоном — тем более, чтобы не дать повода для спекуляций. И его это бесит. Поэтому — хочется какого-то хулиганства, спрятать очевидное у всех на виду, щелкнуть хищных сплетников по носу: не туда вы, дурачки, смотрите, не там ищете, вот он я.

— Пробку могу предложить, — усмехается Антон. — О ней не забудешь.

Арсений закатывает глаза, надеясь, что Антон это как-то поймет по его интонации.

— Иди ты.

Антоново несерьезное отношение… ладно, чуть-чуть обижает, но это такая обида, иррациональная. Арсений ведь понимает, почему на самом деле для него важна эта беготня: суть не в одежде вообще, а в символике, — а для Антона в очередном таком сборище нет ничего, достойного дополнительных смыслов. Вспышки камер, репортерские микрофоны, назойливо лезущие под нос, необходимость писать занудную речь, — для Антона все это — привычная часть рабочей рутины. Еще и самая неприятная.

Арсений пошутил как-то раз, что им бы поменяться профессиями. У гострайтера не отсвечивать — в списке прямых обязанностей; вся публичность Арсения — добровольная, от его личного блога, в котором он много рассказывает о своем ремесле, но ни одной конкретной книги своего авторства не называет. Буквально не имеет права. У Антона нет возможности оставаться серым кардиналом, он, может, не ведущий и не актер, но его личный бренд с карьерой все равно повязаны намертво. Арсению нет-нет да напоминает о себе уязвленное эго; Антон — ненавидит игру на публику и с удовольствием стер бы из открытых источников все свидетельства своего существования.

А если серьезно, еще неизвестно, что хуже: когда твоей личности в твоих работах не остается совсем, или когда ты весь становишься больше своей работой, чем личностью.

— Арсений, — Антон зовет его мягче, — ну ты чего?

— Ничего, — Арсений ворчит, чувствуя, как обида все же захлестывает.

Признаваться во всех этих сумбурных переживаниях ему стыдно. Не может, что ли, Антон хоть ненадолго мысли научиться читать?

— Ты из-за Иры волнуешься?

От неожиданности Арсений перестает дышать.

— Да, — говорит охрипше.

Да, и это тоже.

Мало того, что Арсению придется половину вечера делать вид, что он знать Антона не знает, так Антон еще и будет в сопровождении своей законной супруги.

— Слушай, ну… Я понимаю, что это странно. Типа. Даже мне до сих пор странно, хотя я, по идее, привык. Ты все еще можешь отказаться, я не настаиваю на том, чтобы вас знакомить. Просто мне кажется, тебе самому станет спокойнее.

Ну вот. Теперь Антон говорит ровно то, что хотелось услышать, но вместо облегчения Арсений чувствует только желание запричитать на него: почему ты, дурень, оправдываешься.

— Обычно пары знакомят друг друга с родителями, а не с женами.

— Будет прям стремно сказать, что Ирка мне как сестра?

— Прям стремно. Вы же встречались.

— Тогда не буду.

Все это время бездумно бродивший по залу Арсений останавливается напротив манекена, горделиво выпятившего грудь в ярко-рыжей гавайской рубашке с изумрудными лапами монстеры. Усмехается про себя: вот она бы точно произвела фурор.

— Арсений?

— А?

— Мне бежать надо. Ты как, нормально?

К «нормально» Арсений даже не близок, но Антон тут ничем не поможет.

— Да, да. Беги.

После того, как звонок обрывается, Арсений еще какое-то время смотрит на манекена в дурацкой рубашке. Задумывается, настолько ли он отчаянный, но в итоге трясет головой и быстро уходит из магазина — нет, никаких монстер.

``

За месяц отношений с Антоном Арсений также понял, что у его цепляющей простоты есть минусы. Или скорее, нюансы. Антон не глупый и не черствый, совсем нет, он просто предпочитает… не заморачиваться. Вообще по жизни — не шевелиться без острой на то необходимости. То есть, если ему четко не дать понять, что что-то не так, Антон подвох, может быть, и почувствует, но не станет ничего ни говорить, ни делать, предпочитая дождаться, когда буря либо сама пройдет, либо без его участия будет уже никак. Поэтому Арсений после того своего неудавшегося похода за покупками ничего и не ждет.

А потом в четверг около трех часов дня ему приходит сообщение, оповещающее о том, что к нему едет какой-то курьер.

Будь Арсений более популярен — и менее ебанут, — он бы забеспокоился. А так, только открывает ссылку, смотрит на нарисованную машинку, ползущую по карте, минуты две и забывает о ней на ближайшие полчаса вплоть до того момента, пока ему не звонят с незнакомого номера. Голосу с акцентом Арсений объясняет, как заехать во двор, где лучше припарковаться, какой код ввести, чтобы зайти в подъезд, и на какой подняться этаж; и все равно, когда звучит звонок в дверь, удивляется. До последнего думал, что это ошибка или дурацкий розыгрыш.

Но — нет, вот он, мужчина, переминающийся с ноги на ногу у него на пороге. Арсений протягивает ему двести рублей чаевых на случай, если это все-таки часть какого-то зловещего плана, чтобы незнакомец запомнил его доброту в виде двух смятых сторублевых купюр, завалявшихся в вазочке для ключей. Берет из чужих рук маленький картонный пакет, прощается, закрывает входную дверь. Подумав, запирается на оба замка.

На пакете нет никаких опознавательных знаков, а ручки связаны лентой. Если судить по размеру и весу, вряд ли там бомба. Может быть, конверт со спорами сибирской язвы. Может, какой-нибудь шипящий мадагаскарский таракан. Арсений пытается прикинуть, что из этого теоретически мог заслужить, подносит пакет к уху, прислушивается — вроде, внутри ничего не шипит и не шевелится. Он хмыкает и идет в кухню за ножницами.

Ни тараканов, ни язвы в пакете не обнаруживается, а обнаруживается — обитая синим бархатом коробочка. Арсений осторожно ее открывает и видит кольцо. Обыкновенная печатка без гравировки; и все же, догадаться об идентичности дарителя не сложно.

Антон берет трубку после первого же гудка — ждал, конечно.

— Нормально? Подошло? — тараторит вместо приветствия.

— Да, да, отлично, — Арсений посмеивается, хотя примерить подарок догадывается только сейчас. К счастью, кольцо и впрямь идеально налезает на безымянный палец. — Только… не рановато?

— Что?

— Ну, ты мне нравишься, конечно, но чтобы прям под венец…

— Я не в этом смысле! — в Антоновом голосе столько искренней паники, что Арсений не выдерживает и хохочет. — Да бля. Короче. Ты говорил, что хочешь, чтобы что-то, типа, напоминало. Вот.

Он нервничает, но Арсению не смешно больше — Арсений внезапно чувствует, что и сам не может подобрать слов и скулы обжигает румянцем, и хочется спрятать взгляд, хотя в комнате он один.

Антон не тот человек, от которого ждешь широких жестов. По крайней мере, Арсений не ждал. Антон — простой, и романтика у него простая, приземленная: почти сразу, стоило им обо всем договориться, он начал жить на две квартиры, притащил зубную щетку, пижаму и полотенца. Если подумать, в каждой комнате Арсовой квартиры теперь лежат Антоновы вещи. Будто Антон — зверек, метящий территорию; спасибо, что не буквально, но с тем же упорством. А из-за того, что салон Антонова автомобиля насквозь пропах табаком, тем же запахом медленно, но верно пропитывается и Арсений. И засосы Антон оставлять любит, что пиздец.

Это все к тому, что они как-то перешагнули конфетно-букетную стадию, сразу начали плотно врастать в жизни друг друга. А теперь Арсений, казалось, выработавший иммунитет к роскошным ухаживаниям, вдруг реагирует слишком ярко.

— Не стоило, — Арсений говорит тихо, прокашливается. — То есть, спасибо.

— Да не за что. До завтра тогда?

— Ага.

Разговоры с Антоном в последнее время с завидным постоянством оставляют Арсения в прострации пялиться перед собой еще пару минут; этот раз не становится исключением.

``

Такси опаздывает. Арсений, наблюдая за тем, как водитель петляет по дворам, нервно стучит пальцем по корпусу телефона с такой интенсивностью, что не удивился бы, если бы ему сейчас возмущенно постучали в ответ. Разумеется, подвози его Антон, было бы и спокойнее, и практичнее, но у них сегодня ролевая игра в незнакомцев.

Арсений прокручивает подаренное кольцо на пальце. В который раз злобно зыркает вбок, на поворот, из-за которого его карета должна была появиться еще шесть с половиной минут назад. Такими темпами Золушка превратится в злобную крысу и по прибытии прокусит карете шины.

Когда спустя еще три минуты автомобиль все-таки останавливается напротив, Арсений удерживает себя от насилия только по той причине, что четкое время, в которое должен приехать, он выдумал себе сам. Объективно, он гость, а не выступающий, и мог бы заявиться в любой момент в диапазоне полутора часов, что идет свободная программа до официальной части. А мог бы вообще на эту официальную часть не идти.

Но Арсению нервно, и он справляется, упорядочивая хоть что-то, что контролирует: свое расписание. Ну или думал, что контролирует.

Уже в салоне такси барабаня пальцами по кожаной обивке сидения, Арсений пытается угомонить внутренний голос, отчаянно вопящий, что все это — плохой знак. Не только небольшая задержка, но и отказавшийся включаться с утра утюг, чуть не полетевшая на пол чашка, перегоревшая лампочка в ванной и даже неуютная пасмурность за окном. Рациональные аргументы: утюг уже давно на последнем издыхании, чашка чуть не разбилась, потому что у Арсения от нервов подрагивают руки, для лампочек перегорать не редкость, а для такой погоды начало июня — самое время, особенно после месяца зноя и духоты, — внутренний голос игнорирует.

Арсений опять прокручивает на пальце кольцо. Он начинает понимать, зачем Антон их таскает: успокаивать не успокаивает, но хоть перенаправляет энергию, сгенерированную тревогой, в безопасное русло.

А перенаправить надо, потому что они встают в пробку, и иначе Арсений бы начал очень неприлично себя вести. Его звук уведомления даже так едва не заставляет выматериться вслух.

«Живой?» — от Антона.

И сразу как будто бояться становится нечего.

«Относительно. Задерживаюсь».

«Не торопись вообще, тут ничего интересного».

«А ты?»

«А я вот тебе пишу, чтобы от скуки не умереть)».

В подтверждение Антон присылает фотку со своим кислым лицом. Арсений слабо улыбается. Со стороны, скорее всего, выглядит это как судорога, но, к счастью, никто на него не смотрит.

«Не отлынивай. Иди расскажи им что-нибудь».

«Типа чего?»

«Как тебе нравится гетеросексуальный секс например)».

«Арсений, фу».

«Все правильно. Арсений — фу, женщины — класс».

«Арсений блядь».

«А вот клеветать не надо».

Арсений хихикает сам с собой, скорее всего, окончательно убеждая таксиста в том, что он везет психопата. Арсению все равно. Антон присылает ему еще одну фотографию, и Арсений с тоской замечает, что он побрился, так что приоритетной задачей становится пошутить про бороду. А там и пробка заканчивается, и до финальной точки маршрута остается всего-ничего, и Арсений даже обратно загнаться из-за этого не успевает — когда он в следующий раз поднимает взгляд от телефона, машина уже паркуется.

Его бросает в холод, но водитель красноречиво косится в зеркало заднего вида, так что Арсений криво ему улыбается и открывает дверь. Торопливо вылезает в ранний вечер, пахнущий скорым дождем. Чуть-чуть жалеет, что даже не курит — нет ни одной лишней минуты перевести дыхание.

Но Антон пишет, что гости потихоньку рассаживаются, скоро настанет время нудных речей и кривых презентаций. Арсений собирает всю решимость, что у него осталась, в кулак и делает шаг ко входу.