Шампанское кислит так, будто под его видом тут подают забродивший сок из-под квашеной капусты. У Арсения после первого же глотка перекашивает лицо, он едва удерживается от того, чтобы не выплюнуть это обратно, но все-таки сглатывает, ставит фужер на столик и медленно отодвигает от себя, будто в страхе, что отвратительная жидкость окажется еще и разумной и в отместку начнет плеваться. Оглядывается по сторонам.

Свет в зале неяркий. Та его часть, где сидит Арсений — без именованных сидений, а с хаотичным скоплением столиков, у каждого из которых стоят три-четыре стула, — находится на возвышении чуть левее от сцены. Арсений успешно занял стратегическую позицию, с которой к сцене надо поворачивать голову почти на сто восемьдесят, как сова — зато нишу с местами для гостей поважнее видно как на ладони. Арсений на кого пришел посмотреть? На Антона.

На Антона смотреть приятно.

У него там, в ложе, чуть светлее, так что разглядывать можно вволю. Антон в коричневых брюках и пиджаке, в черной кофте под ним, черных ботинках, с крупной цепью на груди — Арсений досадливо отмечает, что легко подобрал бы что-то перекликающееся, чтобы не бросалось в глаза. Крутит кольцо на пальце. В груди чуть теплеет. У Антона аккуратно уложены кудри, он без щетины и выглядит моложе лет эдак на пять; правда, все нивелирует взгляд, полный вселенской усталости.

Арсений пишет ему, чтобы сделал лицо попроще, и Антон, прочитав, тут же начинает вертеть головой. Смешной. Но только Арсений собирается подать какой-то сигнал, как Антона отвлекают: к его столику подходит девушка. В кожаном плаще на легкое платье-комбинацию, босоножках на небольшом каблуке; она что-то ему говорит, и Антон, улыбнувшись, немного отодвигает для нее соседний стул. Она садится, изящно заправив волосы за ухо и оправив подолы платья.

Конечно же, Арсений сразу ее узнает. Видел на множестве фотографий, знал, что она придет, и все равно ее появление ощущается как удар под дых. На несколько долгих секунд Арсений теряет слух и ничего перед собой не видит, кроме ее руки, так естественно опустившейся на Антоново плечо.

Телефон пиликает уведомлением: Антон все пытается выяснить, где Арсений от него прячется. Арсений отвечает, чтобы Антон не отвлекался, отворачивается от их с Ириной столика, пододвигает к себе фужер и выпивает его содержимое залпом. Кажется, пережить этот вечер будет сложнее, чем он себе представлял.

Вскоре начинается официальная часть. Вникнуть в происходящее Арсений даже не пытается — оно интересует его чуть менее, чем никак, — скользит скучающим взглядом по залу, побаиваясь возвращаться к Антону. Когда все-таки не выдерживает, чувствует слабое облегчение: свет еще приглушили, и, да, видно Антона чуть хуже, зато и игнорировать женский силуэт рядом с ним становится куда проще. Арсений возвращается к первоначальному плану: бессовестно пялиться, — тихонько смеется себе под нос над тем, как старательно Антон изображает живой интерес, а сам ежеминутно сверяется со смарт-часами у себя на запястье; любуется, как он вытягивает свои длиннющие ноги; пытается понять, почему у мужика, сидящего за соседним с Антоном столиком, который то и дело к нему наклоняется и что-то шепчет, такая знакомая рожа. На восковую статую похож. Внезапно прожектор дергается, туда на секунду падает свет, и Арсений узнает в нем безымянного хозяина коттеджа в том Новоженском поселке, куда они катались с Сережей. Ну, тогда. Когда Арсений осознал, что дела у него настолько хуево, что отношения с женатым телевизионщиком хуже не сделают.

Арсений мысленно обещает себе выяснить у Антона, кто это такой. Они ему в некотором смысле обязаны.

Но сейчас — сейчас главное продолжать смотреть. Это каким-то необъяснимым образом успокаивает; Антон — что-то понятное и знакомое посреди… непонятного и незнакомого. И очень легко представить, что там, в этой нише, кроме него нет ни одного человека, так, безликие манекены, потому что кроме него никто не имеет значения. Арсению спокойнее дышится, лучше думается, даже шампанское — которого почему-то опять полный фужер — пьется легче. Одним присутствием, даже не рядом, Антон упорядочивает кавардак в Арсовой голове. Хотя, конечно…

Конечно, лучше бы он был рядом.

Арсений сглатывает горький ком, не дает зацепиться колючке в груди. Касается кольца — не крутит, просто трогает плоскую печатку, — и она послушно рассасывается.

Все нормально. Все хорошо.

— …и Антон Шастун!

Они с Антоном дергаются одновременно, когда его имя объявляют со сцены. Следил Антон за происходящим, как же. Ему хватает доли секунды, чтобы убрать потерянное выражение с лица и натянуть дежурную улыбку, но Арсений ловит это заминку — еще бы, он уже минут сорок так пристально за ним смотрит, что, кажется, забывает даже моргать. Составил бы конкуренцию любому затаившемуся у сцены с камерой репортеру.

Антон широким шагом идет к ступенькам в сопровождении того самого своего соседа с лицом, как подтаявший восковой бюст. Поднимается первым, но пропускает товарища к стойке с микрофонами. Тут Арсению все же приходится вывернуться; слушает он по-прежнему вполуха — что-то там, «спасибо вам за такую возможность», бла-бла-бла, «с нетерпением ждем результатов», — потому что говорит не Антон, но на сцене он смотрится — хорошо. Правильно. С микрофоном, в который только шутит что-то, когда второй выступающий тормозит, держится уверенно и держит внимание аудитории мягкой полуулыбкой и твердым взглядом.

Все же немного жаль, что Антон не ведущий. Ему бы пошло.

— Мой коллега уже все сказал, — Антон все-таки берет себе слово в самом конце. С притворной неряшливостью поправляет кудрявую челку, весело щурит глаза, чуть-чуть наклоняется, опирается о стойку широкой окольцованной ладонью, — и я при всем желании не смогу сказать лучше. Писать речи — вообще не мое, я считаю, не провалится только такой план, которого нет, — он фыркает, и по залу эхом прокатывается смешок.

И Антон действительно говорит все практически то же самое, что уже сказал его стремительно тающий под светом софитов «коллега»; только выходит куда складней. Нет, Арсений ни капельки не предвзят. На Антона и публика иначе реагирует, и ему самому в такой обстановке очевидно комфортнее. Он произносит заключительное «спасибо», звучат аплодисменты — совсем не такие вымученные, как, Арсений уверен, все, что были до этого.

По ступенькам Антон спускается вторым, еще раз махнув зрителям рукой. Арсений им откровенно любуется. И гордится. И чего он занервничал, ну, что вообще может быть важнее, чем смотреть на него, такого; и какая разница, с кем там у Антона семейное счастье по документам, если настоящее счастье — это слушать его хриплый голос со сна. Арсений чувствует, что под влюбленным восторгом, ярким, но поверхностным, у него к Антону зарождается что-то спокойнее и теплее. И в ту секунду, что Антон поправляет свой пиджак, прежде чем пойти к столику, Арсений ни капельки этого не боится.

А потом у самого столика к нему подбегает девушка с камерой. Что-то тараторит, машет руками на Ирину, сидящую на своем месте. Та поднимается. Подходит к Антону, устраивается, плавная и изящная, у него под рукой, они оба солнечно улыбаются. Щелкает вспышка. Девушка с камерой отходит, но рука Ирины, даже когда они с Антоном уже садятся, так и не пропадает с его плеча.

``

На улице постепенно темнеет. Фонари еще не горят, но заметно синеет дождливая серость низкого неба; Арсений в какой-то момент совсем потерял счет времени и теперь оглядывается вокруг себя с недоумением. Он и того, в какой момент сорвался с места и вылетел на улицу, не особо помнит — кажется, еще пару выступлений сидел, наблюдая невидящим взглядом, и вдруг просто не выдержал.

Как Ирина все норовит Антона коснуться: не чтобы привлечь внимание, а неосознанным обозначением близости. Как они перешептываются, может, комментируя происходящее на сцене, может, о чем-то своем, и прячут смешки. Как смотрятся вместе. Молодые, нарядные, гармоничные. Ее нежная, утонченная красота с его неотесанной и простой; женственность ее линий с его стойкостью; аккуратные пальцы в крупной ладони, узкие плечи, прижатые к широкой груди, одна цветовая гамма в одежде. Конечно. Конечно, ей все это можно.

У Арсения получалось их игнорировать, все вокруг Антона погружая в слепую зону, пока в эту картинку не ворвались насильно. Теперь — Ирина стала послеобразом, от которого не получается отморгаться. Даже сейчас, уже выйдя на улицу, Арсений все думает: а как бы он выглядел на ее месте? С щетиной, ниже Антона всего на полголовы, не брутальный совсем, но все еще точеный и плоский. Нелепость. Неудивительно, что Антонова легенда жива столько лет: они такая пара, которой хочется любоваться, в которую хочется верить, — и сам Арсений — не верит, конечно, нет, но — чувствует себя в сравнении неуместным. И ему — да, обидно. Что касаться Антона, шептать ему что-то, позировать с ним для камер, одеться с ним в парное, — все это можно женщине, для которой ничто из этого ничего не значит.

За такое легкомысленное отношение Арсений совсем немного ее ненавидит. Ему совсем немного хочется думать, что история с фиктивным браком — обман, о котором Ирина не подозревает, потому что так было бы больнее, но проще. Арсений жалеет, что приехал: и сейчас, и тогда, ночью, под окна Антонова офиса — совсем немного. Арсению самому от себя противно.

Блять, да почему, когда так нужно стрельнуть сигарету, на улице никого?!

— О! И вы здесь! Думал, что обознался, — раздается позади, и Арсений оборачивается. — Говорил же: еще увидимся.

Доброжелательное лицо приблизившегося узнается не сразу. Арсений выдыхает с нервной полуулыбкой.

— Руслан.

— Арсений, — тот кивает, насмешливо фыркнув.

— Добрый вечер.

— По вам не скажешь.

Руслан смотрит цепко — Арсению хочется поежиться, но он только дергает уголком губ, переводя тему:

— Как вы оттуда сбежали? Там же снимают внизу.

— Я не настолько крут, чтобы сидеть внизу. Пока, — он высокомерно вздергивает подбородок. — Вообще-то, между нами всего пара столиков. Я даже пытался вам помахать, но вы меня не заметили.

— Был увлечен программой.

— Ага, настолько, что повернулись к сцене всего пару раз.

Арсений пожимает плечами. Настроения на допрос с пристрастием у него нет.

— Сигареты не будет?

— Я не курю, — Руслан качает головой.

— И я не курю, — зачем-то признается Арсений. — И никто вокруг почему-то не курит именно, блять, сейчас, — он запоздало замечает, что до боли впивается ногтями в собственные ладони. Заставляет себя расслабиться. — Извините.

Руслан понимающе поджимает губы.

— Вы тут какими судьбами вообще? — удивительно: больше не лезет, а сам переводит разговор в нейтральное русло.

Арсений ему благодарен.

— Не боитесь, что я какой-нибудь крутой экзекьютив под прикрытием? — улыбается.

— Не похожи, — Руслан заключает, оглядев его с ног до головы. Шутливо подмигивает. — Сочтите за комплимент.

— Ладно уж. На самом деле я по приглашению.

— Чьему?

Арсений открывает было рот, чтобы ответить, но осознает: он не знает даже, можно ли об этом рассказывать. Тем более, человеку, который, видимо, варится с Антоном в одном рабочем котле, и который сам как минимум заинтересован не только в женщинах; значит, возможно, он про Антона в курсе или хотя бы догадывается, значит, может сделать неверные — а точнее как раз-таки верные — выводы. И на Арсения наваливается по новой.

Похоже, Руслан замечает, что Арсений опять мрачнеет, потому что молчит недолго, прежде чем осторожно предложить:

— Слушайте… Я не настолько крут, чтобы сидеть внизу, но у меня есть доступ к нормальному бару. Там шампанское лучше… — он морщится, — чего бы то ни было, что они подают гостям.

— Прям из Шампани? — со слабой усмешкой спрашивает Арсений, хотя ему прямо сейчас плевать: он бы и ту гадость выпил.

— Этого обещать не могу, но точно не из Новороссийска.

Арсений размышляет пару секунд. Приходит к выводу, что о чем тут думать вообще.

— Ведите. Только… сядем подальше куда-нибудь.

``

— Женщина около пятидесяти… нет, шестидесяти лет в длинной цветочной юбке и заостренных очках. Обязательно с седым пучком.

— Ну уж не преувеличивайте. Максимум сорока пяти.

— То есть, седой пучок вас не смутил?

— Знаете, все можно носить с достоинством. Вы описали престарелую библиотекаршу, я представил статную светскую львицу.

— А это Александр Завенович.

Арсений изо всех сил душит самого себя своей же ладонью, и ему все равно с трудом удается не рассмеяться. Они хоть и в самом темном углу помещения, все еще недостаточно далеко от людей, чтобы проявлять открытое неуважение — только неуважение тихое и незаметное.

Делать это становится все сложнее по мере того, как их незамысловатая игра в «опиши, кто сейчас вещает со сцены, не видя сцены» прямо пропорционально количеству выпитого все больше превращается в фарс.

— Какой-то большой начальник?

— И мочалок командир, да, — Руслан прыскает, тоже заметно сдерживаясь. Поднимает на Арсения недоверчивый взгляд. — Поразительно. Вы и правда понятия не имеете, где оказались.

— Вы только сейчас это поняли?

— Честно, не верил.

Арсений пожимает плечами, допивая свое шампанское.

— Оно и к лучшему, — миролюбиво добавляет Руслан, разливая им остатки бутылки, стащенной из нижнего бара. — Вообще, да, это очень большой начальник. Не в плане объемов, а в плане… влияния. Раз его слово, наверное, дело уже к концу.

Арсений напрягается — хочется верить, не слишком очевидно. Достает телефон.

— Ну, тогда, — неуверенно улыбается, повернувшись к Руслану, — спасибо за компанию?

Кажется, что Руслан хочет что-то еще у него спросить, но передумывает и только кивает.

— Взаимно.

Арсений сбегает, не потому что с Русланом ему неприятно — нет, на самом деле его остроумные и не очень комментарии сделали остаток вечера заметно выносимее, — а потому что его начинает душить уже не психосоматикой. Или не только ей. Он отписывается Антону, что подождет снаружи, и выскакивает из зала, не оборачиваясь.

На этот раз хотя бы везет поймать проходящего мимо мужичка и стрельнуть у него сигарету; а на улице уже совсем темно и довольно прохладно, и, похоже, прошел небольшой дождь — фонари и фары рыжеют в лужах.

И все же его штормит.

Слишком много чувств за один вечер, никаких сил их чувствовать, никакого желания разбираться. Мысли за последние пару часов растеряли любую сформулированность, осели сплошным слоем тупой, выматывающей тревоги. Увидеть Антона, который там все наверняка распутает одним своим присутствием, — и необходимо, и страшно. Еще страшнее становится, когда Антон отвечает, чтобы Арсений шел к выезду с парковки, и там он его поймает. Ловить Арсения объективно надо, но, стоит показаться знакомому тонированному чудовищу, от него хочется спрятаться вопреки.

Арсений не всматривается, сидит ли кто-то на переднем пассажирском, потому что вообще мало что видит, сразу открывает дверь заднего. И ойкает, увидев Ирину прямо перед собой.

— Ой, — зеркалит она.

— Я… эм.

— Шустрее, — Антон с водительского говорит беззлобно, но нервно, так что Арсений спешно забирается внутрь.

Захлопывает дверь, и автомобиль трогается.

Неловкость в воздухе стремительно загустевает.

— Я думала, вы сядете спереди, — она начинает говорить первая, поправив полы плаща.

— А я думал, там вы.

Ситуация объективно забавная, но смешок у Арсения выходит скорее истерический.

— В итоге оставили меня одного, — вклинивается Антон.

— Говорят же: не знакомь парня с подругами, — Ирина смеется, но на Арсения поглядывает с осторожностью.

— И жену с любовником, — подхватывает Арсений.

Она улыбается увереннее.

— Мы сейчас подружимся и оба тебя бросим.

— Это кто кого уведет, получается?

— Это пиздец получается, — звучать обиженно у Антона не выходит — в голосе явно слышна улыбка. — Нет, Арсений, перелезай вперед.

— А все уже. Езжай быстрее, на кону твои отношения и твой брак.

— Не гони только.

— И чтобы обе руки на руле.

— Пиздец, — заключает Антон. — Спелись.

Арсений откидывается на спинку, чувствует, что наконец-то может свободно вдохнуть. Кажется, у него есть шанс пережить эту поездку и не сойти с ума.

За свою минутную злость сейчас, когда Ирина совсем рядом, стыдно. Она больше не кажется неживым образом, идеальной женой в картинке идеального брака: сидит расслабленно, теребит прядь волос, выбившуюся из уложенной прически, — явно тоже переживает, — неуверенно шутит, пока не зная, как с Арсением можно, и разве что не держит табличку «я пришла с миром». Старается, может быть, даже слишком — подумать только, уступила переднее пассажирское, — но это едва ли достойный повод ее невзлюбить.

— Ну, — она привлекает к себе внимание и дружелюбно улыбается. — Рада наконец познакомиться. Хорошо провели время?

— Нашел, чем себя занять.

— Завидую. Я еле высидела.

— Так ты классно выступил, Антон, — бубнеж спереди. — Мы тобой гордимся, Антон.

— Гордимся, гордимся, — Арсений фыркает. — Кстати, а чем именно? Там половину времени говорил… Господи, как его?

— Дима, — подсказывает Ирина. — Да, оратор из него так себе.

— А говорил-то что?

— Нам наконец-то дали зеленый свет с проектом, который мы несколько лет вынашивали. Огромная удача, риск тоже огромный, я, возможно, скоро без работы останусь, и больше никуда ходить не придется.

— Все у вас будет супер, — Ирина тянется, чтобы похлопать Антона по плечу, пока они стоят на светофоре. — Не нервничай.

Арсений снова чувствует слабый укол: обиды, ревности, раздражения — остаточных и совершенно неуместных.

Ехать им остается недолго. Ирина что-то еще рассказывает, вспоминает истории про гостей, Антон подхватывает, но Арсений почти не слушает. Слепо глядит на Антоновы руки на руле, его кудри, изредка показывающийся контур носа. Ощущает острое разочарование тем фактом, что едут они не домой. У него уже под кожей зудит, как хочется к Антону прикоснуться, а лучше — вскарабкаться на него и сидеть-глядеть из-за плеча; а общаться с кем-то еще, знакомиться, дальше сдерживаться — не хочется.

— Арс? — Арсений вздрагивает, моргает и встречается с обернувшимся Антоном взглядами. — Говорю, мне запарковаться надо. Можете пойти вперед.

— Я пойду, вы езжайте, — отвечает Ирина, освобождая Арсения от необходимости придумывать, как адекватно сформулировать капризную мысль, что без Антона он шагу не ступит.

Бросает на Арсения понимающий взгляд, прежде чем выйти из машины. Легче от этого не становится.

Антон тоже смотрит — внимательно и встревоженно.

— Арс?

Арсений мотает головой.

— Дай мне минуту.

Антон недовольно хмурится на оживленную улицу за окном, кивает и поворачивается назад.

Парковочное место обнаруживается в соседнем переулке. Фонарей тут меньше, из людей — только парочка, плетущаяся по противоположной стороне; заглушив двигатель, Антон командует короткое «сиди», вылезает и тут же забирается к Арсению на заднее.

— Ну чего ты?

Арсений вздыхает, открывает было рот, но так и не находится, что сказать. Закрывает глаза и молча ложится Антону на плечо. Поперек пояса приобнимает Антонова рука, сознание окутывает его запах, лбом ощущаются кудри, носом можно потереться о челюсть; все это наконец-то возвращает и ясность сознания, и голос. И становится хорошо как по щелчку, так, что стоило бы испугаться: когда в последний раз на Арсения так влияло чужое присутствие?

— Тяжело, — он наконец отзывается, прижимаясь к Антону плотнее. — Извини. Сам от себя не ожидал.

Антон мягко касается губами его лба.

— Можем уехать, если совсем никак.

— Нет. Нет. Нормально. Просто… посиди так немного.

Антон снова целует в лоб, обнимает крепче, переплетает с ним пальцы свободной руки, большим — гладит подаренное собой же кольцо. И даже бояться не остается сил.

— Все это просто… не знаю, — Арсений подает голос, когда совсем расслабляется. — Какой-то сюр. Я же знаю, кто ты, это они не знают. А я смотрю и чувствую себя чужим. Типа, это не дистанция даже, это стена, и я знаю, зачем она тебе от других, но, вот, вообще не привык быть по ту сторону. Как-то это… неправильно? В смысле, ощущается это неправильно, что ты — вот он, а я и подойти не могу, ничего не могу. Диссонанс какой-то, дереализация. Я в какой-то момент уже во всем сомневаться начал, чуть ли не в собственной адекватности, что, мол, может я себе все придумал. Не события, понятное дело, а… ощущения? Степень близости? Свою какую-то, что ли, значимость? Потому что я смотрю на тебя и вот эту всю твою жизнь, и мне начинает казаться, что мне там просто не может быть места, у тебя же уже все по полочкам, ну куда я лезу?

— Так, тихо, Арс, тихо. Дыши, — Антон шепчет успокаивающе, и только сейчас Арсений осознает, что все это выдал почти на одном дыхании.

— Прости, — Арсений жмурится. — Я сам не понимаю, что произошло. Вроде, знал, на что шел, думал, что готов, а как-то…

— Да откуда ты мог знать, ну? Не за что тут извиняться. Зато, смотри. Вот он я, тут сижу. И с куда большим удовольствием сидел бы сегодня с тобой, чем нудятину эту выслушивать. И вообще, это ты извини, не надо было тебя тащить.

— Ты предложил, я согласился.

— Вот, больше не буду. Хуевая была затея.

— Да дело же… дело же не в чем-то конкретном, — Арсений пытается объяснить, но и сам до конца не понимает. — Просто сам факт.

— Факт в том, что тебе вообще не надо себя с кем-то сравнивать. Я, правда, не знаю, что еще сказать, ну, Арс, — Антон осторожно поднимает его лицо на себя. Взгляд у него тяжелый. — Ну конечно ты важен. И вот это все — важно. И я бы, может быть, рад это не только за закрытыми дверями показывать, но не та работа, не та страна, может, даже не тот век.

— В сто десять лет каминг-аут планируешь? — Арсений невесело улыбается.

— Ты за меня расскажешь.

— Мне будет сто двадцать. Если будет.

— Да ты нас всех переживешь.

— Сомневаюсь, что эту гниду переживет хоть кто-то.

Антон качает головой, не отвечает, наклоняется, чтобы прижаться своим лбом к чужому. Арсений подается вперед, тычется губами в губы. От ленивого поцелуя тепло, только приходится быстро посмотреть в лобовое на предмет случайных свидетелей, и от этого противно тянет в груди.

— Давай не пойдем, — Антон шепчет, почти не отодвигаясь.

— Тебя все ждут.

— Но ты же не хочешь.

— Я вообще не хочу тебя отпускать, — Арсений целует снова. — А придется, даже чтобы ты сел за руль и мы поехали домой. Там масштаб катастрофы не сильно меньше.

Антон вздыхает, но больше не уговаривает. Обнимает крепче, сжимает Арсову руку в своей, трется носом. Арсений позволяет себе пропитаться этим моментом как следует, надеется, его хватит, чтобы пережить остаток вечера. Надеется, что ему Антона хватит, чтобы переживать все это раз за разом. Понимает: сейчас решается, уйти или пустить Антона еще глубже, — понимает, что, если пустит, станет еще тяжелей.

Но Антон целует в уголок губ, большим пальцем гладит кольцо-печатку. И Арсений остается в машине.