Такси останавливается у шлагбаума, пару раз мигнув фарами, но так и не получив никакой реакции. Водитель оборачивается к Арсению и говорит без особого сожаления:

— Не пускают. Выходите тут.

На улице льет. Дождь, начавшийся в первых числах июня, за три с лишним недели так, кажется, ни разу и не прекратился дольше, чем на пару часов. И все же возмущаться погоде у Арсения не получается: воздух теплый, тучи не хмурятся черными предгрозовыми клубами, не висят низко и тяжело, а будто подернули небо полупрозрачной дымкой; а в короткие перерывы солнце захлестывает золотым медом умытые дома, машины, дороги и зелень, особенно посвежевшую, напитавшись влагой. Да и сам дождь редко превращается в ливень, чаще — едва накрапывает, играючи стучит по широко распахнутым зонтам и листьям, катится тонкими ручейками по крышам и подоконникам.

Этот дождливый, но ласковый московский июнь Арсению нравится. А может, любая погода нравится, когда ты очень сильно влюблен.

— Ничего страшного, — успокаивает Арсений таксиста, совершенно ситуацией не смущенного, прощается и вылезает из машины.

Все эти три недели он находится в состоянии, в котором он сам себе солнце. Чувство, уже давно пустившее корни, когда его наконец признали и назвали по имени, расцвело пышным цветом. Не спасает даже, что они с Антоном почти не виделись — тот совсем закопался в работу с началом съемок, чуть ли там не ночует, — не имея выхода, оно копится, выплескиваясь на все подряд. С ним иначе дышится, уснуть выходит с огромным трудом, а проснувшись, сразу хочется что-то делать, куда-то деть неуемную энергию. Сколько Арсений ни отвлекается — даже новый проект взял и уже почти с ним закончил, — любви внутри не становится меньше.

Поэтому, пока Антона нет рядом, Арсений вынужден любить дождь, таксистов и случайных прохожих, и даже свое окно без занавесок, шатающиеся стулья и шумный ноут.

Он бежит по двору наискосок, останавливается на детской площадке посередине и, за неимением альтернатив, с ногами залезает прямо в песочницу под цветастый зонт. Еще раз сверяется с инструкциями в сообщении: лестница вниз между вторым и третьим подъездами, если дверь, что маловероятно, закрыта, набрать простой четырехзначный код. Подслеповато щурясь, Арсений пытается прочитать таблички на подъездных дверях отсюда, но погода сегодня разошлась, и за стеной дождя картинка мажется потекшей акварелью. Он засовывает телефон поглубже в карман и, вздохнув, решительно выскакивает из своего укрытия.

Нужная дверь обнаруживается не сразу так что, когда Арсений сбегает по ступенькам и заходит внутрь, мокрые волосы завитушками липнут к лицу. Он осматривается. Потолки низкие, навесные, с квадратами гипсокартона и гудящими лампами; прихожая длиной в полтора шага переходит в коридор, который еще буквально пару метров спустя сворачивает направо. Арсений перечитывает следующее сообщение — ему нужна третья дверь слева. А подсобка считается?

Видимо, нет, потому что за третьей дверью, включая подсобку, оказывается тату-студия, и заспанный администратор за стойкой поднимает на заглянувшего Арсения озадаченный взгляд.

Подойдя к следующей, Арсений понимает, что мог бы и догадаться. Сама дверь безлико-белая, но еще за полшага до нее он различает знакомый задорный голос и стучит с абсолютной уверенностью.

— Арсений! — в проеме секунды спустя появляется улыбающееся Ирино лицо. — Да заходи, ну, чего ты, честное слово.

— Мало ли, что вы тут снимаете, — он смеется, приобнимая ее за плечи.

— Ах, да, совсем забыла тебе сказать про нашу линейку эротического белья, — Ира фыркает, почти тут же выскальзывая из-под его руки.

В джинсах и футболке, с завязанными в тугой хвост волосами, прямым взглядом и звонким:

— Почему сет еще не готов? Работаем! — она маршем проходит в студию, на ходу отдает указания и жестом приглашает Арсения пройти в маленькую комнатку, оборудованную под гримерку. — Тут как обычно. Все, что могло пойти не так, пошло не так, кавардак полный, — Ира говорит без капли недовольства — скорее с азартом. Когда они остаются наедине, опускает взгляд вниз и вздыхает: — А это что?

Арсений смотрит туда же, на свои кеды, и отвечает виновато:

— Песок.

— Вижу, что песок, — Ира цокает, опускаясь на одно колено и брезгливо осматривая грязную обувь. Резко поднимает голову. — Снимешься босиком.

— Снимусь, — кивает Арсений, сам себе усмехаясь мысленно, что его и не спрашивают.

Один раз они уже виделись менее, чем неделю назад, и отсняли половину необходимого, так что Арсений успел привыкнуть. В рабочей обстановке Ира становится… заметно настойчивее.

— Может, зацензуренную версию выложим? А полную будем высылать за дополнительную оплату, — она усмехается, на секунду остановившись в дверном проеме, прежде чем уйти.

Арсений, посмеиваясь себе под нос, начинает переодеваться.

Того, что Ира правда ему напишет после того разговора, он не ожидал. Но она написала, пригласила на съемку и носилась по студии в своих широких джинсах, руководила всеми процессами одновременно, ругалась, курила, хмурила ламинированные брови, кусала ненакрашенные губы, стучала наращёнными ногтями по собственной руке, столу и лбу растерявшейся фотографки. Шумно возмущалась тому, как засвечен у Арсения лоб, не выглажена до идеала футболка, которую предполагается рекламировать, и взгляд вместо уверенного с налетом надменности получается просто злым. Образ кроткой и нежной лебедушки в голове Арсения разбила мгновенно; а глазами горела так, что он невольно почувствовал трепет.

Арсений думает: такой она бы ему понравилась.

Ему сушат и укладывают волосы, лицо немного подкрашивают. Ира закатывает глаза на Арсов категоричный отказ от черного карандаша, но о каких смоки вообще может идти речь, когда отфоткать осталось толстовки и носки. Студия небольшая, вручную сооруженный сет: пуфы, накрытые ворсистыми пледами, и цветные подушки, на которых полагается томно возлежать, но чтобы дизайн было видно: так, колено согни, а то композиции не получается, и рукой как-нибудь поизящнее, Арсений! А взгляд где? Взгляд!

Арсений послушно выгибается и делает взгляд. Он не возмущается, можно сказать даже кайфует. Ира прерывисто и шумно командует каждым человеком в комнате, но ощущения суеты от нее не создается; скорее, что поток ее мыслей неконтролируемо несется вперед, и даже ей сложно за ним поспевать, а надо, чтобы поспевали и остальные, и сама неповоротливая физическая реальность.

— Меня Антон научил, — Ира поделилась с ним в прошлый раз, когда все уже разошлись, и они вдвоем дожидались своих такси. — Задрать недостижимо высокую планку, так что, если получится хоть половина, конечный продукт все равно выйдет хорошим. Сносным, если чуть меньше. А если чуть больше — вообще отличным.

— То-то он нервный такой, — хмыкнул Арсений.

А сам подумал, что хотел бы увидеть Антона в работе. Не в той ее части, где он светит натянутой улыбкой на ивентах, а в той, где дает указания, решает проблемы и направляет творческий хаос в единое русло. Этот Антонов принцип, которым он поделился с Ирой, Арсений не понимает; его самого собственный перфекционизм заставляет оцепенеть от ужаса, что допрыгнуть до совершенства не выйдет, а все, что не оно — бездонная пропасть. Но наблюдать за такими людьми его завораживает.

— А мячик есть? Можно ноги перпендикулярно полу задрать и держать мячик пятками!

— Да что у вас обоих за фиксация на художественной гимнастике? — себе под нос бормочет Арсений, пока Ире виновато отвечают, что мячика нет и не было, и уговаривают ее не лезть за ним на детскую площадку прямо под дождь.

Вместо мячика Арсений пятками держит подушку.

Потом его перекладывают в новую позу, потом усаживают на манер султана в своих покоях, потом ставят, гнут и вертят; поправляют макияж, взбивают проваливающиеся пуфы, подтыкают пледы, переставляют свет; отправляют переодеваться десять раз, пока Арсений не спрашивает устало, есть ли тут кто-то, кому правда не наплевать на его телеса, и, получив отрицательный ответ от порядком забегавшейся небольшой команды, вытаскивает тяжелую вешалку из тесной каморки.

Время в рабочем процессе теряется, его дробят только Ирины перекуры, и те — на неопределенные отрезки. Поэтому, когда Ира объявляет, что съемка — все, Арсений даже теряется.

— А шторы? — спрашивает, пытаясь выкарабкаться из глубин пуфа.

Ира протягивает ему руку, смеется.

— В следующий раз.

Пока она помогает всем все собрать, Арсений переодевается и выходит на улицу.

Дождь перестал. Июньское небо, все так же затянутое тонким слоем выжатых облаков, темнеет медленно, будто нехотя. Тело приятно гудит, а в голове — Арсений понимает, что у него в голове нет ни следа прошедшего дня: ни Иры, ни фотосессии, ни доставившего его сюда таксиста. В голове у Арсения только Антон, и за это даже немного стыдно.

— Отлично поработали, — слышится сбоку. — Спасибо тебе еще раз.

Арсений поворачивается, кивает закуривающей Ире с улыбкой, предназначенной совсем не для нее.

— Да не за что.

— Не думал о карьере фотомодели? У тебя отлично получается.

— Надо же, я бы и не догадался, что тебе что-то понравилось, — он подкалывает совсем легонько, сохраняя дружелюбный тон, но Ира все равно смущенно отводит взгляд.

— Я придираюсь, да? Извини. Я понимаю, что идеально не будет, но все равно… пытаюсь все сделать на сто двадцать процентов. И, наверное, забываюсь немного. Теряюсь в процессе.

— Придет со временем, — Арсений успокаивающе кладет руку на ее плечо и отворачивается. — А мне поздновато уже.

— Что?

— Радикально менять карьеру.

Ира пожимает плечами, невольно стряхивая его ладонь.

— Ну, если надумаешь, ты знаешь, как меня найти. Если запуск пройдет успешно, новую коллекцию дропнем уже к зиме.

Она говорит тише и медленнее и вся будто потихоньку затухает. Арсений заметил это и в прошлый раз: стоило кончиться работе, Ира сняла звонкость с голоса, размашистость с жестов и убрала огонь из глаз, как макияж — пропитанной в мицеллярке ваткой, и упаковала себя обратно в сглаженный тусклый образ. Арсению кажется — без удовольствия. А может быть, Ира просто устала.

В любом случае, они явно близки недостаточно, чтобы Арсений лез в ее голову. Поэтому он коротко с ней прощается и вызывает себе такси.

А по пути домой приходит сообщение от Антона: «Свободен», — и все остальное: таксист, фотосессия, Ира, вновь начавшийся дождь, — теряет всякую значимость.

``

— Свободен! — почти кричит Антон вместо приветствия, когда Арсений распахивает перед ним дверь.

Тут же делает шаг в квартиру, сгребает Арсения в объятия, шумно выдыхает и валится на него, будто вместе с воздухом испустил дух. Арсений кряхтит, опираясь спиной о стену.

— Живой?

— Относительно, — почти мычит Антон ему в шею.

— Голодный?

— А ты готовил? — заинтересованно приподнимает голову.

— Заказать можно.

— Бля, не, — падает обратно. — Я не дождусь. Спать хочу, просто пиздец. До душа бы доползти.

Арсений снимает кепку с Антоновой головы, запускает пальцы в спутавшиеся кудри, чешет затылок.

— Чего домой тогда не поехал?

Антон сжимает его чуть крепче.

— Чего-чего. Соскучился.

От Антона привычно пахнет табаком, салоном его машины, солоноватой усталостью, а свежим шлейфом поверх — петрикор. Арсений втягивает эти запахи, и ему кажется, что он и не дышал все это время, что Антона в воздухе не было. Совсем поплыл, думает он с улыбкой. Ну и черт с ним.

— Иди в душ, — он шепчет, похлопывая Антона по спине. — Иди-иди.

Антон разгибается с обреченным стоном, стаскивает кроссовки и идет, на ходу выпутываясь из толстовки. Арсений заходит в ванную вслед за ним. Антон глядит озадаченно, но ничего не спрашивает, залезает в ванну, и тогда, не раздеваясь, Арсений подходит к бортику, встает на колени и за запястье тянет Антона вниз.

— Вот это сервис, — фыркает Антон, устроившись, пока Арсений снимает душ с крана и настраивает температуру воды. — Чаевые по карте принимаете?

— Будешь много болтать…

— Скоро состарюсь?

— Залью тебе рот водой.

— Месье знает толк…

Арсений предупреждающе направляет теплую струю воды Антону на подбородок, и он тут же сжимает губы в тонкую линию.

— Держи, — командует Арсений, вручая Антону лейку.

Сказать прямо, отдраить Антона он не старается. Больше разминает намыленными пальцами мышцы, наверняка налитые такой усталостью, от которой все тело стягивает жгутами; гладит с нажимом, разогревает, пока Антон совсем не растекается по ванне, острыми коленками упираясь в ее бока.

— Только не засыпай, — Арсений, тихонько посмеиваясь, подставляет ладони под воду, чтобы подобраться ими ближе к Антоновым волосам.

Намыливать их не собирается, но коснуться хочет.

— Блин, я почти, — Антон бубнит, прикрывая глаза.

Пока он сидит, направляя лейку вниз, воды в ванне набирается на пару пальцев, и она раскачивается от движений, раз за разом проглатывая Антоновы ступни. Запотевает зеркало, Арсению становится жарче, а Антон такой разморенно-красивый, что еще и сердце в груди заходится; Арсений тянется, ложась животом на бортик, чтобы его поцеловать. Антон подставляется под поцелуй больше, чем принимает в нем участие, даже не размыкает губ, только улыбается и весь заваливается на бок.

— Все, — почти шепчет Арсений, не отодвигаясь. — Смываться и спать.

Антон с заметным трудом разлепляет веки, тяжело вздыхает. Спустя еще пару секунд встает.

В кровати он сгребает Арсения в объятия — Арсений скучал. Антон трется носом о его шею — по этому скучал тоже. Гладит по груди через футболку — и блять, господи.

Все эти три недели в Арсении помимо самого чувства росло и зудящее желание о нем рассказать; а сейчас становится по-глупому страшно, что собственное глупое сердце своим глупым стуком его раскроет.

— Как съемка прошла? — Антон спрашивает уже в полусне; от его шепота, теплом облизавшего кожу, Арсений вздрагивает.

— Завтра все расскажу. Ты же останешься?

— У меня несколько выходных, — Антон прерывается на зевок. — Завтра вечером ненадолго уеду. У нас годовщина. Типа. Ну, там, нарядиться надо, стол накрыть, пофоткаться, выложить. А потом у Ирки, вроде, свидание. И у меня свидание.

— Правда? С кем?

Антон щипает Арсения за бок.

— Завтра все расскажу, — передразнивает, а сам — слышно: проваливается в сон раньше, чем успевает закончить.

Арсений прислушивается: дождь не стучит в окно. Антон затихает, только мерно вздымается его грудь, к которой Арсений прижат спиной. Не слышно машин, незанавешенные окна не шуршат сквозняком, не шумит спящий ноут. Одно только собственное сердце гулко бьется в груди.

``

На следующий день уезжает Антон действительно ненадолго — доставке даже не хватает времени, чтобы привезти Арсову версию романтического ужина. Он сам успевает только сходить в магазин на углу дома за бутылкой вина и найти одну несчастную свечку в виде цифры «восемь». По какому поводу она была куплена, почему так и не была использована и как долго в итоге провалялась в ящике с кухонными полотенцами, Арсений вспомнить не может, как ни старается.

В опубликованных Ирой инстаграмных историях тем временем — роскошно накрытый стол, тепло мерцающая на стене гирлянда, тяжелый, похоже, винтажный подсвечник, весь в виноградной лозе, даже салфетки, и те — дизайнерские. И ее изящная ручка в широкой Антоновой с бликующими то ли от свечей, то ли от гирлянды обручальными кольцами; и надпись курсивом внизу фотографии: «восемь». Арсений еще раз смотрит на свою свечку, так и лежащую нераспакованной на столе. Усмехается.

Антон приезжает на четыре минуты раньше доставки. Арсений как раз отпускает его мыть руки, когда в дверь стучится курьер, и к моменту, когда Антон заходит на кухню, Арсений только и успевает, что воткнуть криво выкрашенную в розовый восьмерку в центр маленького круглого чизкейка.

— Очень смешно, — Антон закатывает глаза, но подает Арсению зажигалку.

В том, что он не специально, Арсений решает признаться позже.

Еще он решает не спрашивать даже в шутку, не жалеет ли Антон, что уехал, потому что опоздавший ужин приходится греть, а свечка упорно кренится на бок, все норовя залить чизкейк поверх карамели дешевым воском. Только интересуется, все ли нормально, когда Антон смотрит слишком уж сквозь Арсения, слушая про прошедшую фотосъемку.

— Да так. Не бери в голову, — Антон трясет головой, будто сам пытается что-то из нее выкинуть. — Просто… когда я уезжал, Ира, вроде, хотела о чем-то поговорить, а потом сказала, типа, ладно, давай не сейчас. И как-то я загрузился.

— Разгружайся, — говорит Арсений вместо всего, что мог бы сказать, подливая Антону еще вина. — Сейчас нет смысла об этом думать, так?

— Так, — Антон кивает, опустив виноватый взгляд. Повторяет увереннее: — Так. Так! Иди сюда.

Он резко встает, тянет к Арсению руку, тащит его на себя и тут же целует. Арсений решает не выделываться даже для вида: льнет навстречу, цепляется за Антоновы плечи в широкой рубашке, светлой, с каким-то орнаментом — выглядит он как глава картеля и ему пиздец как идет, — тянется, чтобы зарыться пальцами в волосы, почесать щетинистую щеку, ахнув в поцелуй, выгибается, когда чужая рука выдергивает его собственную черную рубашку из брюк.

— Я ценю приложенные усилия, и все такое, — Антон хрипло шепчет, оторвавшись от его губ, — но я пиздец как соскучился.

— А утром что было? — Арсений спрашивает так, будто сам уже не трется нетерпеливо пахом о чужое бедро.

Утром он проснулся от поцелуев вдоль позвоночника и Антоновой руки, уже скользящей вверх по ноге, и кончил раньше, чем посмотрел, сколько времени.

— Аперитив, — Антон облизывается, целует снова.

Его ладони лезут под одежду, горячо и сухо гладят кожу, и Арсения окончательно плавит.

Это напоминает ему их первую встречу: они опять пересчитывают все углы, пока идут до спальни, опять раздеваются на ходу, — только ощущается ярче. В Арсении и тогда закипало от каждого прикосновения, но сейчас еще и оглушительно звенит и пробирает до мурашек такая нежность, что перед глазами плывет. Он реагирует слишком… слишком. Антон только кладет его на спину, стаскивает с него брюки и раздвигает ему ноги, а Арсений уже задыхается и недовольно стонет, когда чужие руки пропадают хоть на секунду.

К счастью, Антон, кажется, чувствует себя так же.

Целует, куда придется, смотрит смазанным темным взглядом, касается так, будто пытается наощупь запомнить его очертания, дышит тяжело и шумно, стонет сам, просто прижавшись, как будто дело даже не в возбуждении — как будто ему невыносимо хорошо просто Арсения трогать.

— Ну чего, — он поднимает лицо от Арсовой шеи, усмехается, — межбедренный? — тоже, видимо, вспомнив ту самую ночь.

— Довыебываешься и будешь дрочить в углу, — Арсений выдыхает рвано, выпутывается из Антоновых рук, чтобы перевернуться и упереться в матрас коленями.

Антон смеется, целуя его в плечо.

Внутри оказываются сразу два смазанных пальца — это правильно, — и Арсений ложится на кровать грудью, выгибаясь сильнее, подается навстречу бедрами. Антон то толкается ими, то разводит, то сгибает, отчего удовольствием простреливает вдоль позвоночника, то оглаживает изнутри, опять — больше касается, чтобы касаться, чем растягивает. Арсения от этой неоднородной стимуляции вскоре начинает выкручивать, он собирает покрывало пальцами, жмурится и мычит. От третьего пальца не становится легче — мало.

Резкие толчки — мало; давление на простату — мало; четвертый палец раздвигает стенки уже ощутимо, но все еще недостаточно. Арсений насаживается сам, сам сипло стонет и сжимается от того, что правильно не выходит. Антон успокаивающе гладит поясницу, наклоняется, прикусывает загривок и понятливо убирает пальцы.

От пустоты тянет еще сильнее, но это смазывается предвкушением.

— Арс, — зовет Антон, уже прижимаясь членом.

Арсений вместо ответа нетерпеливо стонет и пытается притереться, но Антон крепко держит его за бедра.

— Арс.

— Ну что?

— Каким гребнем нельзя расчесать волосы?

Арсений стонет опять — на этот раз обреченно.

— Каким, блять?

Антон убирает одну руку с бедра, приставляет головку ко входу.

— Петушиным.

И толкается.

Арсений одновременно выдает истерический смешок и наконец-то довольный стон — выходит какое-то бульканье. Но надолго сосредоточиться на этом не получается. Антон раскрывает его под себя окончательно за пару тягучих толчков, не жестит, но и не медлит — правильно, все он делает правильно. И Арсения заново размазывает по покрывалу, накрывая сильнее с каждым движением.

Вот колени уже разъезжаются в стороны, вот чужая ладонь ложится между лопаток, а после и на затылок, вдавливая в матрас. Вот, наоборот, тянет за волосы вверх, вынуждая упереться руками в кровать, и от этого меняется угол, и с каждым толчком подгибаются локти, а стоны выходят выше, надрывнее. Вот Антон выходит, чтобы придвинуть Арсения ближе к стене, вот обнимает поперек пояса, входит так, что удовольствием перемыкает, и вжимает в себя, пока Арсений не начинает бессильно биться в его руках. И уже вот-вот.

А этот то ли наиграться не может, то ли насытиться — меняет темп, то задерживается, то вдалбливается коротко и часто, то шепчет что-то в шею, почти вытащив, то заставляет распластаться, невольно облизывая обои, то лишает опоры, потянув на себя. У Арсения совершенно пропадает способность к связной речи, он воет, все пытаясь до себя дотронуться, но рука шарит слепо, дрожит, слишком сухо сдавливает головку, когда находит.

Стоны и всхлипы складываются в одно только Антоново имя — отчаянно и просяще. Антон понимает. Антон вообще молодец.

Берет Арсов член в кольцо пальцев все еще скользкой от остатков смазки рукой, дрочит быстро и подстраивается бедрами. Арсений кончает, может быть, почти сразу, а может быть, через час — понимание времени у него тоже съехало. Оседает, из последних сил схватившись за изголовье кровати, чтобы выгнуться и сжаться, пока Антон доводит себя за несколько длинных толчков.

К моменту, когда Антон выходит, стаскивает презерватив и тянет Арсения в объятья, чтобы вместе повалиться поперек кровати, у Арсения перед глазами и в голове чуть-чуть проясняется. А в ушах до сих пор клокочет.

— У тираннозавра, — Арсений говорит, отдышавшись, в конец охрипшим голосом, — тоже есть гребень. И русалка на многое может обидеться. Что она, не человек?

— Ты к чему ведешь?

— Хуевые у тебя загадки.

Антон приподнимает голову. Улыбается.

Так улыбается, что Арсения снова захлестывает страхом от мысли, как легко его можно раскрыть.

Если он смотрит с таким же теплом, так же щурится, так же прикусывает губу, сдерживая смех, не потому что смешно, а потому что тело не знает, как иначе ему выразить всю эту рвущуюся из груди нежность, то Арсений попал. Лучшие адвокаты разведут руками, присяжные не поверят ни единому слову, судья только сочувственно вздохнет на любые его оправдания. Виновен. Доказательства — на лице.

— Охуенные у меня загадки, — говорит Антон, а Арсений уже и не помнит, к чему это. — Торт?

— Ты красивый.

Антон выдыхает резко. Смотрит, будто уже все понял. А как? Арсений же был осторожен, Арсений ничего такого…

Антон целует его, и все страхи теряют всякую значимость.

``

Арсений просыпается даже не от звонка и не от разговора; Арсений просыпается будто бы от того, как со второй половины кровати вдруг пропадает вес. Толком не открывая глаза, шарит рукой по пустоте, как слепой котенок.

— Спи, спи, — шепчут, уютной темнотой закрывая лезущий под веки утренний свет. — Я буквально на пару часов, хорошо? Надо заехать в офис. Домой, переоденусь и в офис. И обратно к тебе. Еще шести даже нет. Спи.

Арсения гладят по волосам и целуют в висок. Арсения заботливо накрывают пустым пододеяльником — под одеялом жарко, совсем без него неуютно.

— Надо шторы повесить, — говорят уже не Арсению, потому что Арсений спит.