Журавль хмуро глядит себе под ноги, стоит молча добрых минуты три, отказывается от предложенной сигареты.

— Вредно, — зыркает; сурово так, что Антону почти становится стыдно.

Почти. Пожав плечами, Антон все равно закуривает еще одну и отменяет такси.

В небе над головой клубятся белые-белые объемные облака. Солнце из них почти не выныривает, и легкий ветерок мажет по коже прохладой; дышать — свободно, глазам не больно высматривать голубое небо в прорезях пуха. Какое лето все-таки выдалось, думается Антону. Какое лето.

— Меня там не было, — говорит Журавль. — Я не доехал.

Антон затягивается, выпускает дым вверх, задрав подбородок, и тот стелется по козырьку над площадкой у черного входа. Вытекает в небо тонкими струйками.

— Верю, — кивает Антон.

— Почему?

— Мне так спокойнее.

Журавль хмыкает — как будто бы понимающе.

— Я вот тебе не верю.

Антон понимающе усмехается.

— А я ничего, вроде, и не говорил.

Двор наискосок перебегает возмутительно рыжая кошка, будто сгусток пламени проносится по асфальту. Шугнувшись, с бордюра вспархивают воробьи. По банке с окурками ползет божья коровка, сама оранжевая, как кончик Антоновой сигареты на очередной затяжке.

— Я так и не разобрался, что у вас за отношения, — говорит Журавль, предварительно шмыгнув носом. — Может, я, конечно, не просекаю чего-то в этих ваших шоу-бизнесах, и тут реально поликулы на каждом шагу, но…

— У нас не поликула, — поправляет Антон.

— Я, блять, откуда знаю?

Он звучит отчаянно и будто бы прячется за напускной агрессией; а Антон наклоняется чуть вперед, чтобы рассмотреть, куда тянется колонна из муравьев. Видит сбоку от ступенек кусок то ли булки, то ли еще чего. Думает: ну какое лето. Каким человеком надо быть, чтобы такое лето у кого-то отнять.

— Я так и не разобрался, что у вас были за отношения, — продолжает Журавль, — но знаю, что ей от них было хуево.

У Антона рвется вдох.

— Знаю. Теперь знаю.

— И я все пытаюсь понять, — Журавль вздыхает и подходит ближе, опираясь о перила, — почему она до последнего тебя защищала, если из-за тебя же была несчастна.

Антон переводит на него взгляд.

Возможно, Антона обманывают, а он ведется, ведь сам обманываться рад, но Димино отношение и сейчас, и в ретроспективе, пусть и несправедливое, он видит заботой — и на него не получается обижаться. С мыслью, что об Ире было кому позаботиться, Антону спокойнее.

— Этого я не знаю, — отвечает Антон. — Человек она такой, видимо. Я как-то… и не замечал, настолько привык, и это мой проеб. И проеб в том, что я тогда уехал.

— Ну ты тоже, — Журавль мрачнеет, — лишнего на себя не бери.

— Мне показалось, я тебе не особо нравлюсь.

— Ты пиздец бесишь меня, — Журавль ругается смешно и вообще похож на анимационного персонажа, такого, колоритного богатыря — Антон не удерживается от улыбки. — Бесит, что ты игнорировал ее состояние, бесит, что столько лет хуй знает зачем держал ее при себе, бесит, что она при этом слова плохого про тебя не позволяла сказать. А прямо сейчас бесит, как ты ходишь, самый бедный, самая жертва. И вот это вот, — он морщится, — «да, я во всем виноват» тоже бесит. Ты че думаешь, ты один такой?

Антон моргает, напряженно нахмурившись. Журавль трясет головой.

— Я не доехал, — он наклоняется, почти перегнувшись через перила, и запускает пальцы себе в волосы. — Она написала, типа, «прости, тут экстренная ситуация, давай перенесем». Я пытался выяснить, что произошло, Ира отнекивалась. В итоге я развернулся и поехал домой. Предчувствие такое еще было… блять, ну, нехорошее. И вот.

— Ну, — Антон поджимает губы. Нет-нет да колется осознание, что ни о какой экстренной ситуации он сам ничего не знал, — это ты сейчас так думаешь. А по факту, как бы, в чем ты виноват? Что не приехал, потому что тебя попросили не приезжать? Так и правильно. В смысле, вне… контекста.

— Да я в курсе. Но с этим вот, — он рисует абстрактную форму рукой в воздухе, — нихуя не сделать.

Абстрактное «это вот», Антон понимает, это чувство вины, злость на себя за неверный выбор, хоть и сделан он был в условиях, когда результат было не предугадать.

— Нихуя не сделать, — соглашается Антон.

Мелькает смутное подозрение, что Журавль, как бы грозно ни выглядел, пришел не ругаться, а выговориться, а ему, кроме Антона, и некому. Это — вкупе с одним на двоих сожалением — заставляет проникнуться к Журавлю сочувствием. Они оба потеряли дорогого человека, в конце концов.

— Ира собиралась просить о разводе, — вспоминает Антон, — так что, видимо, все было серьезно. У вас, — он прикусывает язык, едва не ляпнув в конце «поздравляю».

— Я ни при чем, — отмахивается Журавль. — Ну то есть, это не ради меня. Я, может, ее подтолкнул немного, но только потому что она сама говорила, мол, будто не свою жизнь живет.

— Щас бы в Сызрань, — на автомате продолжает Антон.

Журавль фыркает:

— Рыба еще эта, — прокашливается. — В общем, долго к этому шло, и Ира… как щас помню, на корпорате она мне сказала, что, как на работе поспокойнее будет, съемки пройдут, большая часть постпродакшена, она тебе все расскажет. Я и сам удивился, что вот так вдруг.

— Убедилась, что меня есть на кого оставить, — Антон с улыбкой бормочет себе под нос.

— Чего?

— Не, — отмахивается, — ничего.

Видеть в людях лучшее — одно дело, но не стоит пренебрегать осторожностью. Антон сесть готов за сохранение своей тайны, очень нелепо было бы дать ей просочиться вот так.

— Ты бы дал? — спрашивает Журавль, и Антону слышится страх.

— А?

— Развод. Согласился бы? Если бы она попросила.

— Конечно, — он не сомневается. — Не в заложницах же ее держать.

— Да говорю же, я без понятия, как у вас там и что. От этого прям погано, — голос Журавля неожиданно ломается и хрипит. Антон поворачивается к нему, не уверенный, стоит ли уточнять, только чуть наклоняет голову в немом вопросе. Журавль на него не смотрит, но все равно продолжает: — Меня постоянно выебывало, что я как будто о ней ничего не знаю. Будто встречаюсь с тенью. Только начинает казаться, что сейчас что-то станет понятнее, стоит завести разговор на любые личные темы, как она ускользает. Спрашиваю напрямую — отнекивается. Увиливает. Переводит тему. И улыбается, блин, еще, как Джоконда. Я не хотел торопить, ну, не хотел спугнуть. Нам хорошо было. В какой-то момент она рассказала про этого ебнутого… а я так взбесился, что она только сильнее закрылась. Думал, все. А потом она мне пообещала с тобой все обсудить, и я решил, надо просто ждать. А теперь что? Теперь все.

Антон сочувственно поджимает губы.

— С тобой она однозначно была счастливее, чем… да чем с кем угодно, наверное.

— Планка не высока.

— Ауч.

Журавль смеется — устало, но наконец-то открыто.

Антон думает, что в какой-нибудь параллельной вселенной они могли бы стать неплохими друзьями. Столько всего, думается Антону, должно было сложиться иначе.

— Одного не понимаю, — Журавль снова звучит серьезно, — ты, вроде, нормальный мужик. И кем бы вы друг другу ни приходились, Ира тебе не чужой человек. Так?

— Так, — Антон кивает, встречаясь с его взглядом, и взгляд этот неожиданно тяжелый.

— Тогда как ты… не то что работаешь с ним до сих пор, вы еще и чуть ли не под ручку по офису ходите? Я просто, блять, в толк не возьму.

— С Русланом? — уточняет Антон, нахмурившись. — Он, поступил, конечно, как…

— Да при чем тут Руслан вообще?

Антон моргает.

— А ты о ком?

— О Масленникове, разумеется.

— Ам, — Антон теряется окончательно, — ну. Их отношения с самого начала меня не касались. Было бы так себе поставить проект на стоп, только потому что они закончились.

С каждым его словом Журавль мрачнеет, но в конце изумленно вытягивает лицо.

— Ты щас серьезно?

— Странный вопрос.

— Проблема не в расставании.

Что-то тянет в груди от Диминых взгляда и голоса, мурашки бегут по спине.

— Я чего-то не знаю?

Предчувствие. Нехорошее.

— Ты знаешь, почему они в итоге расстались? Уже насовсем?

— Ну, они много ругались, — звучит неуверенно. — Я знаю, что Ире было непросто, видимо, в какой-то момент терпение истекло?

С недоверчиво-удивленного выражение Димы меняется на шокированное, близкое к ужасу.

— Ты не знаешь.

У Антона стойкое ощущение, что он и не хочет знать.

``

Далеко Елизавета не уезжает — они приходят к выводу, что ей будет проще дождаться Антонова возвращения. Из уважения к личному пространству Арсения она отлучается пообедать на пару часов — хотя ему, если честно, без разницы: в груди так тяжело и пусто, что ее отсутствия он не замечает так же, как не заметил бы ее компании.

Чтобы отвлечься, он перебирает в памяти всю имеющуюся информацию, едва не доходит до того, чтобы налепить на стену записки и начать соединять их нитками. В итоге, когда раздается дверной звонок, Арсений даже слышит его не сразу.

— Антон Андреевич еще не приехал? — спрашивает Елизавета, проходя внутрь.

— Нет, — Арсений прикрывает за ней входную дверь. — Я вот о чем думаю: у нас же на самом деле довольно узкий круг подозреваемых.

Она замирает с одной снятой туфлей в руке.

— Можно и так сказать, — вежливо улыбается. — Если алиби Дмитрия подтвердится, в нем не останется никого.

— Это должен быть кто-то, кто знает расположение камер, — Арсений игнорирует укол, приваливается плечом к стене и загибает пальцы, — и кто-то, кто, увидев Ирину сторис, сразу же понял, что нет никакого праздничного ужина, более того, что скорее всего Антона не будет дома. То есть, кто-то, кто в курсе, что их брак — фикция. Или по крайней мере, то, каким он представляется публике.

— Близкий круг, — кивает Елизавета, устало прикрывая глаза, — это мы и так знали.

— Не просто близкий. Не семья, не друзья, не коллеги. Они оба посвящали в подробности только своих партнеров, Ира — и то не полностью.

— Это все не новая информация, но у нас нет ни мотива, ни орудия. А без признания Антона Андреевича, что у него есть алиби, другие версии, к тому же бездоказательные, развивать не станут.

— Мотив, может, и есть, — Арсений в который раз за последний час прокручивает в голове последнюю свою встречу с Русланом. Может ли быть такое, что он не случайно проговорился, с кем Ира сейчас встречается, а пустил его по заведомо ложному следу? Арсений бы так и сделал, если бы держал на кого-то обиду такой же силы, какую на Антона держит Руслан.

— Одного его все еще мало, — Елизавета наконец отмирает и разувается. — Не поймите, я не обесцениваю ваши дедуктивные способности, я говорю, что этого будет мало для следователей и тем более для суда. И без алиби…

— Да помню я, — Арсений жмурится и сжимает ладони в кулаки.

Чего-то не хватает. Что-то не складывается. У Журавля были все возможности как совершить убийство, так и повесить его на Антона, но если к Антону он теплых чувств не питает, то непонятно, что мог иметь против Иры, отношения с которой цвели и пахли. Руслан враждебно настроен к обоим, но настолько ли, чтобы убить? Арсений чувствует, что что-то от него ускользает, и это сводит его с ума.

— Послушайте… — начинает было Елизавета, но вдруг у нее звонит телефон. Она резко выдыхает. — Один момент. Да. Антон Андреевич? — Арсений мигом поднимает на нее взгляд — Елизавета с каждой секундой выглядит все более встревоженной. — Мне не нравится этот вопрос. Я бы попросила вас не проверять на практике. Антон Андре…

— Можно? — Арсений в один шаг оказывается рядом и протягивает руку. Елизавета, поджав губы, передает ему телефон. — Алло, Антон?

— Арс, — с Антоновым голосом что-то не так — Арсений чувствует, но объяснить не может. — Привет.

— Что происходит?

— Не переживай, — он издает такой смешок, от которого становится только тревожнее. — Я просто спросил, насколько хуево будет, если я сейчас кому-нибудь врежу.

Арсений холодеет.

— Я присоединяюсь к Елизавете, — осторожно отвечает, коротко с ней переглянувшись. — Не стоит рисковать.

Она встает на цыпочки и почти кричит прямо в трубку — и заодно Арсению в челюсть:

— Даже если не будет дела, это повредит версии, на которой мы планируем…

— Вы абсолютно правы, — перебивает Антон, и Арсений чуть расслабляется, но — рано: — Я вас, к сожалению, не послушаю. Выдвигайтесь, наверное, к офису, а может, и прям в участок.

И он бросает трубку прежде, чем Арсений или Елизавета успевают что-то сказать.

``

Слишком длинные лестницы. Слишком узкие коридоры. Слишком много однотипных дверей. Антон себя чувствует в лабиринте, хотя знает здание офиса вдоль и поперек — зрение и разум затуманены гневом. Он толкает кого-то плечом, наступает кому-то на ногу, гремит поваленным реквизитом, наверняка сорвав кому-нибудь съемку, но, ни о чем из этого не задумываясь, идет вперед.

Антон чувствует себя разъяренной борзой.

Кровь клокочет в ушах, поглощая все остальные звуки; отголоски собственного имени доносятся как сквозь толщу воды, но и на них Антон не обращает внимания. Он останавливается только благодаря тому, что кто-то встает у него на пути.

— Шаст! — Заяц кричит прямо ему в лицо. — Шаст, алло! Ты чего как с цепи сорвался?!

Антон пытается ему улыбнуться, но все мышцы в теле напряжены так, что выходит судорожно.

— Масло где?

Заяц подозрительно щурится.

— У вас случилось что-то? Че-т ты мне не нравишься.

Антон улыбается шире — со стороны, должно быть, полная жуть.

— Ничего такого. Не о чем волноваться. Хочу с ним спокойно поговорить. Видишь, какой я спокойный?

Глаз начинает дергаться.

— Буддистский монах прям, — нервно усмехается Заяц. — Слушь, брат, давай, мож, водички тебе принесу?

— Можно и водички, — соглашается Антон, и в собственном голосе ему слышится хриплый рык. — Только скажи, где Масло.

— Давай не надо, а?

Подняв обе руки, Заяц фиксирует Антона на месте за плечи — умно, но в нем сейчас столько злобы, что вряд ли это спасет.

— Проходите-проходите, не на что тут смотреть! — Заяц улыбается застывшим в паре шагов зевакам и к Антону обращается шепотом: — Давай подышим, а? Успокоимся. Понимаю, ебаные вышли пара недель, у кого угодно крыша поедет, но не горячись, окей? Давай, вдох и выдох.

— Макс, — горло сдавило, и Антон хрипит, — не лучшее, нахуй, время.

Заяц собирается что-то ответить, но в этот момент из кабинета за его спиной появляется Дима.

— Что за шум? — он поднимает голову, встречается со взглядом Антона, и с лица его моментально стирается беззаботное выражение. — Ух ты, Шаст, напугал. Ты чего?

— Я тебе сейчас объясню чего.

Антон делает шаг вперед, но Заяц его тормозит. Дима рефлекторно вздрагивает.

— Ну-ну, — тут же натягивает улыбку, — давай поговорим, проходи, конечно, — стоя спиной к двери, Дима пытается нащупать ручку. — Макс, отпусти. Мы же друзья. Никто не собирается драться.

Заяц Антона не отпускает — это он молодец, не дурак.

— Давай поговорим, конечно, — Антон передразнивает, оскалившись. — Предлагаю тебе назвать хоть одну причину, по которой мне не нужно тебе прямо сейчас въебать.

Он делает резкий рывок, с силой отпихнув Зайца в сторону. Дима отскакивает, Заяц тут же снова оказывается рядом, хватает Антона поперек груди; но Антон успевает заметить мелькнувший у Димы во взгляде страх.

— Тох, — он упрямо держит лицо, хотя уже заметно бледнеет, — я не знаю, чем я тебя обидел, но…

— Даже, блять, не пытайся, — бас выходит такой рокочущий, что Заяц, напрягшись, чуть отступает. — Меня-то тебе обижать страшно, конечно же, я же сдачи дам, не то что…

— Так! — у Димы выходит визгливо. — Я понял, понял, возникло недопонимание! Давай зайдем, а? Внутри все обсудим, без лишних ушей…

— Только дернись.

Дима вжимает голову в плечи.

— Слушай, — он поджимает губы, отступает еще, но упирается спиной в ящики с реквизитом, занимающие половину коридора; он тараторит: — я ничего такого, честное слово. Давай не будем делать поспешных выводов, да, не будем разбрасываться обвинениями. Никому не надо, чтобы поползли слухи…

Слушать его не хватает терпения. Голос разума, звучавший в голове то как Арсений, то как Елизавета, окончательно тает; и Антон, никакого внимания не обращая на Зайца, в два шага оказывается с Димой лицом к лицу, хватает его за воротник толстовки, тащит на себя, готовясь приложить затылком о те же ящики. Какая уже разница, что подумают, что будут писать в новостях, какие обвинения Антону предъявят; раз приговора не избежать, можно хотя бы частично его заслужить. Все существо обращается в гнев — и Диме это, похоже, видно, потому что в панике он выпаливает:

— Она споткнулась!

Антон застывает, мертвой хваткой вцепившись в его воротник.

— Я не хотел ничего такого! Я приехал поговорить, у нас остались… неразрешенные конфликты, ты сам знаешь, все было сложно, а она начала истерить ни с того ни с сего, — Дима не замолкает, все сжимаясь, почти повиснув у Антона в руках. — Может быть, она выпила… Точно! Я просто хотел спокойно все обсудить, а Ира просто… Ира просто споткнулась и ударилась головой об угол кухонной стойки. Я ничего не делал!

Голова работает медленно. Антон не за этим пришел, он пришел, потому что узнал, как эта тварь…

Антон почти слышит щелчок, с которым складывается пазл. Эта тварь сделала — что?

— Я тебя убью.

Все отключается, тело действует на автомате: занесенный со всей имеющейся силой кулак костяшками въезжает в Димину челюсть, пока пальцы второй руки продолжают его держать; и еще раз, и еще. Кажется, слышны хруст костей и треск, с которым рвется кожа. Кажется, запах крови обволакивает Антона густым полотном. А он все бьет и бьет, и в каждом ударе помимо неописуемой злости — горе.

Их с трудом расцепляют всем коллективом имени «будущего импровизационной комедии».

Как в тумане Антон слышит многоголосый гомон, среди которого различает, как Журавль рявкает: «И правильно сделал», — как кто-то спрашивает, стоит ли позвонить в полицию, как Масло отхаркивается кровью; и спустя неопределенный промежуток времени — как неожиданно суровый голос Елизаветы требует ее пропустить.

— Антон Андреевич? Антон Андреевич! — она трясет Антона за плечи, и взгляд чуть проясняется.

Антон фокусируется на ее лице, морщится, вдруг почувствовав, как ноет рука.

Стоит, наверное, поделиться с ней отличными новостями: убийца нашелся. И извиниться за то, что не послушал ее, добавив лишней работы. Но выговорить удается только:

— Где Арсений?

— В машине, — облегченно вздыхает Елизавета.

Антон кивает.

— Хорошо, — в горле застревает ком, но глаза остаются сухими. Антон чуть улыбается. — Хорошо.