Во сне у Антона очаровательно раздуваются ноздри. Арсений бы и не подумал раньше, что когда-нибудь к чьим-то раздувающимся ноздрям применит эпитет «очаровательно», но за последние несколько месяцев вселенная многократно дала понять, что любые его попытки предугадать даже самое ближайшее будущее она воспринимает как вызов; и обострение сентиментальности — наименее шокирующее событие в этом списке.

Во сне у Антона раздуваются ноздри, абсолютно дичают кудри, рука иногда елозит по матрасу в поисках загадочно пропавшего из кровати Арсения, и все это — очаровательно. Арсений смотрит, и ему стыдно, потому что, во-первых, на лицо от этой картины лезет улыбка, прямо-таки неприлично широкая; а во-вторых, потому что Антона придется будить.

Уйти, не разбудив Антона, нельзя. Антон признался недавно, что, когда просыпается здесь один, пусть всего на пару секунд, пока запускаются мыслительные процессы, но его захлестывает удушающая паника.

Поэтому оставить его очаровательно сопеть в подушку Арсений не может. Он наклоняется и слегка касается кончиком носа Антонова виска. Знает, что этого будет достаточно: Антон теперь очень чутко спит.

Промычав что-то, Антон действительно начинает ворочаться, сонно моргает, сосредотачиваясь на Арсовом лице, и наконец слегка ему улыбается.

— Доброе утро, — хрипит.

— Доброе.

— Собрался куда?

— Да, — Арсений опять наклоняется, чтобы ткнуться губами Антону в колючий с утра подбородок. — Я ненадолго. Захватить что-нибудь?

— Себя, — Антон потягивается и широко зевает. — И зубную пасту. Кончается.

— Будет сделано.

С момента ареста Масло время летит стремительно, будто кто-то зажал перемотку. В кутерьме Арсений теряет часы и дни; казалось, только что он сидел в машине Елизаветы, дрожащий и бледный, потому что произошло что-то плохое, а он не имел возможности ни помочь, ни узнать, что именно. А потом: арест и обыск, новые допросы Антона, — как оглушительные, но проносящиеся в секунду удары молотка в бесконечном шуме, ненадолго возвращающие Арсения в реальность из состояния, близкого к трансу.

И вот — Зохан уже зовет на разбор полетов. Точнее, не уточняет, зачем зовет, но так настаивает на личной встрече, что Арсению все становится очевидно. А стоит ему, согнувшись в три погибели, втиснуться на пассажирское низкой и неприметной машины, как он чуть не получает по носу экраном чужого смартфона.

— Доволен?

Не особо, — хочется ответить Арсению, — ногам не хватает места, стремительно затекает шея, поясницу болезненно тянет, и вообще, он с куда большей радостью полежал бы еще в кровати с Антоном — хотя сам не фанат тюлениться до обеда, Антон бы подольше поспал. Вместо этого Арсений хмыкает и пробегается взглядом по буквам на горящем экране, предварительно отодвинувшись, чтобы хоть что-то видеть, и в итоге прижавшись вплотную к окну.

«Суд над Дмитрием Масленниковым назначен на…»

«…обвиняется в убийстве… грозит до…»

«…отказался от комментариев».

Арсений улыбается. Ладно, пожалуй, доволен.

— То есть, Антона больше не тронут?

Зохан закатывает глаза, отвечает с явным неудовольствием:

— В качестве свидетеля вызовем, но подозрения с него сняты. Пусть спит спокойно.

Какая ирония.

— А этот, — Арсений хмурится. — Вы же его посадите?

— А вот это уже не твоя забота. Я свое дело сделал.

«Моя работа здесь окончена», — мысленно передразнивает Арсений; представляет Зохана в плаще, маске и котелке — не дорос до цилиндра — и тихонько фыркает.

— Спасибо.

— Мне «спасибо» твое, — Зохан скалится, — в хуй не уперлось.

Арсений язвительно думает, что по-хорошему и благодарности Зохан не заслужил; но он не в том положении, чтобы наглеть.

— Чего ты хочешь?

— Гарантий. Что ты не передумаешь и не решишь разъебать мою семью по приколу.

Это говорит человек, который готов был кинуть беременную жену с ребенком по первому же звонку бывшего любовника. Такое карикатурное ублюдство, что даже не верится.

— Как ты себе это представляешь? Нотариально заверенный договор о неразглашении?

— Не умничай. И не притворяйся, будто у меня нет повода не верить тебе на слово.

С этим поспорить не получается — повод и правда есть.

— Так чего ты хочешь? Мне принести ноут и удалить все фотографии при тебе?

— И откуда мне знать, что ты их куда-нибудь не скопировал? Нет, так не пойдет, — взгляд у Зохана становится злой — Арсения пробирает дрожью. — Мне нужен компромат.

— На меня? — Арсений беззаботно улыбается, хотя кровь у него холодеет. — Толку? Я не слишком забочусь о своей репутации.

— Не-ет, — Зохан улыбается тоже; так, что хочется выскочить из машины прямо сейчас, — условия должны быть равны. У тебя Маша в заложниках, у меня…

— Нет, — перебивает Арсений, не дослушав. — И не мечтай.

Зохан пожимает плечами.

— Сам не дашь, найдутся другие способы.

— Если хоть одна жалкая статейка появится в интернете, — Арсений моментально звереет, — одна размытая фотка из кустов, я выложу все, что у меня есть. Не только Маше. Если обнаружится твоя связь с подозреваемым в расследовании, которое ты ведешь, это будет стоить тебе работы.

— Тогда мне нечего будет терять и можно будет идти ва-банк.

— Кишка тонка.

— Проверим?

Арсений втягивает воздух носом. Если бы он рисковал собой, то ушел бы сейчас, не задумываясь, но Зохан этот момент просчитал. Вести дела с такими как он — себе на беду; Арсений не то чтобы не ожидал, что все обернется боком, он не совсем дурак, но мерзотное чувство беспомощности поднимается все равно. Арсений от него, если честно, уже устал.

Глупо надеяться, что новая сделка с дьяволом поможет избежать последствий от предыдущей. Так же глупо брать дьявола на слабо. Самое отвратительное, что, вне зависимости от принятого Арсением решения, из которых оба — самоубийственные, Антон окажется под ударом.

— Одно условие, — сквозь зубы цедит Арсений.

— Слушаю.

— Я хочу знать, что произошло.

— Любопытной Варваре, — Зохан цокает. — Дождаться суда не можешь?

— Имел удовольствие лично понаблюдать за работой правовой системы. Есть основания сомневаться в ее надежности.

— Ишь.

Он кривится, но не спорит. Если Зохана и можно за что-нибудь уважать, так это, пожалуй, за смелость честно признать себя подлецом и трусом — по крайней мере по поводу своей работы он никогда не питал иллюзий.

— Идет. Я передам все, что смогу, через эту вашу…

— Елизавету Евгеньевну, — перебивает Арсений, не желая выслушивать неостроумные оскорбления.

— Через нее, ага.

— Передашь, — Арсений достает телефон, быстро листает галерею, — и я скину тебе вот это.

Фотографий Антона у Арсения в телефоне немного. Совместная — всего одна.

Они к тому моменту встречались, может быть, пару недель. Антон не то чтобы наложил строгий запрет на съемку, но осторожничал, и Арсений понимающе не наседал. Только в то утро Антон так очаровательно дрых на соседней подушке, по своему обыкновению сцапав Арсения всеми конечностями, и свет так красиво падал, и настроение было такое глупо-влюбленное, что Арсений не удержался. Косое домашнее селфи: пол лица Арсения, от Антона и вовсе — нос да копна кудрей, но не узнать его невозможно. Как-то иначе интерпретировать происходящее — увы, тоже.

— Фотка в единственном экземпляре, — чеканит Арсений, выключив телефон, как только Зохан наклоняется ближе. — Если она где-то окажется, я буду знать, что это ты ее слил.

— Идет, — выдержав паузу, кивает Зохан. — Ну?

— Что?

— Пшел отсюда.

— Что, даже без ужина в этот раз?

— Я сказал, пшел!

Арсений обиженно гнет губы, но послушно открывает дверь: задерживаться в этом орудии пыток на четырех колесах у него нет никакого желания. Он надеется, что это их с Зоханом последняя встреча.

``

В квартире полный разгром.

Этого стоило ожидать. В каком-то смысле, на это стоило бы надеяться; лучше так, чем обнаружить, что место преступления толком не обыскали. И хотя Антон это наверняка понимает, на его лице, стоит ему ступить за порог, отражается боль от вида комнат, еще недавно обжитых и любовно обставленных, а теперь — перевернутых вверх дном. Он позже скажет Арсению, что в тот момент у него будто отняли последнее, что от нее осталось.

Арсений осматривается. Он видел эту квартиру только на Ириных фотографиях и вряд ли когда-нибудь побывал бы здесь, если бы не нынешние трагические обстоятельства. Но даже его бросает в дрожь от контраста прежней картинки с нынешней.

Слова утешения кажутся неуместными, и Арсений молча сжимает руку Антона в своей. Рука у Антона холодная; сам он дергается, будто бы отмирает и только спустя паузу в пару секунд сжимает Арсову ладонь в ответ.

Его состояние замечает и Елизавета.

— Уверены, что хотите разговаривать… здесь? — она привычно не меняется в лице, но Арсений замечает в ее голосе беспокойство.

Антон кивает.

— Рано или поздно все равно пришлось бы сюда прийти. Вещи собрать.

Елизавета не спорит.

— Съедешь? — осторожно спрашивает Арсений.

— Я не смогу тут жить, — Антон отвечает пустым голосом.

Гостиная и кухня, разделенные между собой стойкой с высокими барными стульями, пострадали сильнее всего. Ко всеобщему облегчению, хотя бы крови нигде не видно; но распахнуты и выпотрошены все шкафы и ящики, сдвинута мебель, в воздухе запах мусора, лежащего тут уже несколько недель, и испортившейся еды. Антон делает шаг внутрь, плотно сжав губы, подходит к окну, распахивает его и тут же возвращается в коридор.

— Пройдемте, — он кашляет в кулак и идет к дальней двери.

В комнате, судя по всему принадлежащей Антону, ситуация чуть получше: хоть запаха нет. В эту квартиру — Арсений помнит: Антон рассказывал — они с Ирой въехали, когда их давно не связывали романтические отношения, так что гостевая спальня сразу стала Антоновой. Антон и сам шутил, что вышло, считай, пророчески: временами он и правда чувствовал себя гостем в собственном доме от того, как редко тут бывал.

Антон садится на край кровати, неуютно поежившись, и Арсений присаживается рядом, тесно прижавшись к нему плечом. Елизавета остается стоять, только облокачивается о подоконник.

— Адвокаты Дмитрия добились закрытого заседания, — начинает ровно. — Это, конечно, никого не остановит от спекулирования, да и надеяться, что утечек не будет, наивно. Но прицельное внимание публики уже не на вас, в условиях ограниченной информации любопытство рано или поздно утихнет и, если залечь на дно, вас оставят в покое. Можно сказать, пронесло.

— Как он умудрился? — спрашивает Арсений. — На каком основании закрытое заседание?

— Осмелюсь предположить, что без помощи руководства канала не обошлось, — пожимает плечами Елизавета.

— Они и мне намекали, — вклинивается Антон.

— Им не нужна шумиха. И вам тоже.

— Низкий поклон, — Арсений хмыкает, отводя взгляд.

Елизавета, понимающе вздохнув, говорит дальше:

— Таким образом детали расследования обнародованы не будут, но… — она сомневается пару секунд, — у меня они есть, — бросает взгляд на Арсения. — Тоже, предположу, не случайно.

Арсений чувствует, как Антон накрывает его ладонь своей.

Антону о сделке с Зоханом он рассказал в тот же день, едва переступив порог. Арсению что-то подсказывало, что Антон не в том состоянии, чтобы проверять на прочность его доверие. Антон думал недолго. Если другого пути узнать, что на самом деле произошло в тот день, нет, он был согласен рискнуть.

— Не томите, пожалуйста, — говорит Антон. — И… не преуменьшайте.

Елизавета, оглянувшись вокруг себя, все же присаживается на прикроватную тумбочку — сдвинутую к противоположной от кровати стене.

— Дмитрий многократно менял показания. То настаивал на случайности, то на том, что ничего не помнит, то утверждал, что его вообще там не было, а признался в обратном он исключительно из страха за собственную жизнь. Что, в общем-то, так и есть, — она бросает строгий взгляд на Антона. — И это очень даже могло помешать расследованию, — Антон пристыженно поджимает губы. — К счастью, удалось собрать достаточно доказательств, чтобы ему было не отвертеться. Как только стало понятно, что его загнали в угол, Дмитрий сразу написал чистосердечное.

— Трусливая крыса, — цедит Арсений.

Антон только хмыкает.

Елизавета продолжает:

— Он услышал часть разговора Ирины с Дмитрием… — и вдруг задумывается. — Эм…

— Журавлем? — подсказывает Антон.

Она кивает.

— Да. Его показания сыграли большую роль в том, чтобы составить полную картину произошедшего, поблагодарите его при встрече, — Елизавета делает паузу, после которой впервые, кажется, за все время, что Арсений с ней знаком, ее голос вздрагивает. — Ирина не просто так скрывала от вас… да и ото всех остальных причину их расставания. Если даже Дмитрий признался, что «перегнул», хотя и утверждает, что «это не он начал», и речь не об одностороннем насилии, а о «драке», мы можем только гадать, насколько плохо все было на самом деле. Обвинения в сексуализированном насилии он отрицает. Дмитрий Журавлев говорит, что спросил и Ирина «не ответила напрямую, но вела себя так, что все было понятно без слов». А сама она, — Елизавета сглатывает, — рассказать не может.

Антон делает глубокий вдох, чтобы собраться.

— Почему она ничего не сказала? — спрашивает.

— Вы бы прекратили с Дмитрием любое сотрудничество.

— Разумеется.

— Он это знал. И она это знала. С его слов он «убедил ее не мешать работе над важным проектом».

У Арсения мурашки бегут по коже.

— Ни один проект, — убитым голосом говорит Антон, — не может быть важнее чьей-то безопасности. Я не понимаю, почему она согласилась.

— Я работала с жертвами домашнего насилия. Физическое насилие в отношениях не возникает на пустом месте, — вздыхает Елизавета, — ему предшествует насилие психологическое и эмоциональное. Они были вместе три года, мы не знаем наверняка, но можем предположить, в каком она была состоянии. Скорее всего, Ирина его боялась. Не была способна трезво оценить ситуацию и, что хуже, сомневалась в своей оценке. Тот факт, что она смогла выйти из отношений, уже заслуживает восхищения, но вряд ли это далось ей легко. Она не хотела разборок, не хотела быть ответственной за провал важного для вас проекта, я думаю, она просто хотела, чтобы это закончилось. Не исключено, — Елизавета продолжает неуверенно, — что она также боялась скандала, который поставил бы вас под удар.

Арсений чувствует укол возмущения, почти инстинктивное желание поспорить: ему страшно от мысли, что Антон снова пустится в самобичевание, — но молчит. Только косит на Антона обеспокоенный взгляд — Антон, вроде бы, держится.

— А потом?

Елизавета недолго собирается с мыслями.

— На июньском корпоративе Дмитрий случайно услышал и неправильно интерпретировал фразу «Я все ему расскажу». Он продолжает утверждать, что приехал просто поговорить, более того, понятия не имел, что вас не будет дома. Ирина на него разозлилась, с его слов, угрожала, они поругались…

— Она правда упала? — перебивает Антон.

— Да, после того, как он ударил ее по голове.

Антон зажмуривается и медленно опускает голову. Сцепляет руки у себя на затылке в замок.

— Чем?

— Подсвечником, — Елизавета применяет заметное усилие, чтобы звучать спокойно. — Его обнаружили в квартире Дмитрия со следами крови, экспертиза подтвердила соответствие.

— Он тяжелый, — Антон перебивает опять.

Елизавета бросает взволнованный взгляд на Арсения.

— Да.

— Антикварный. Такой пошарпанный был, когда Ира его притащила, а потом она его отмыла, покрасила.

— В ране на ее голове также нашли крошечные крупицы краски.

Антон давит руками себе на затылок, почти вжимаясь лбом в собственные коленки. Арсений кладет ладонь ему на спину — Антон дергается, но чуть расслабляется, поднимает на Елизавету лицо.

— И Масло просто утащил его домой?

— Скорее всего, не знал, куда его деть. Попытался отмыть, но от крови избавиться очень непросто. Бросил в ящик, может, планировал выкинуть позже, но не успел — арест был внезапным. Телефон и ноутбук Ирины тоже нашли у него. Вероятно, он хотел уничтожить все доказательства того, что они состояли в отношениях.

— А я бы не рассказал, — заканчивает за нее Антон. — И ему ничего бы за это не было.

— Он отрицает, но, я думаю, на это он и рассчитывал.

Антон вместо ответа издает какой-то протяжный хриплый звук — не то стон, не то рев; Арсений почти ложится ему на спину, но, как успокоить, не знает. И вообще не уверен, надо ли. Елизавета неловко отводит взгляд, собирает пальцами ткань брюк на своих коленках.

Арсений уже хочет кивнуть ей на выход — не потому что хочет прогнать, а потому что ей самой очевидно странно тут находиться, — но Антон неожиданно резко выпрямляется и негромко, но спокойно говорит ей:

— Спасибо.

Она теряется и только слегка кивает в ответ.

— Можете ненадолго меня оставить?

Елизавета поднимается на ноги, нервно заправляет за ухо выбившуюся прядь.

— Арс, — Антон поворачивается к нему. Взгляд у него… будто бы замутненный, будто он смотрит насквозь, Арсения перед собой не видя; а голос — нет, Арсений ошибся, он не спокойный, он будто бы не живой, — ты тоже. Пожалуйста.

Уходить страшно, но Арсений повинуется, как загипнотизированный.

``

— Уверен? — в сотый, кажется, раз спрашивает Арсений. — Я могу поехать с тобой.

— И что ты там будешь делать? — Антон смотрит с теплой усмешкой. — На похороны тебе нельзя. Увидят еще, и как это объяснять?

— Я посижу за деревом.

— Глупости не говори.

— Ну, нет, ладно, конечно нет. В отеле могу подождать.

— Я у родителей буду.

— Хорошо, я один поживу в отеле. Ты можешь приехать, можешь не приезжать, но…

— Арс.

Антону до него — меньше шага; он подходит и сразу заключает Арсения в некрепкие объятия.

— Все хорошо. Спасибо, но, правда, не надо. Я всего на пару дней, дел будет невпроворот, к тому же, — он вздыхает, и Арсению опаляет шею теплым дыханием, — я хочу немного побыть один. Посидеть с этим… со всем. Понимаешь?

Арсений, конечно же, понимает, но не может не волноваться. Не помогает, что уже дважды, когда Антон уходил из этой квартиры и обещал, что он ненадолго, случалось что-то ужасное.

— Если что вдруг, что угодно, пиши, звони, и я…

— Тут же сядешь на семичасовой поезд? — Антон смеется опять, чуть сильнее прижимая Арсения к себе. — Договорились.

— А вот возьму и сяду, — бубнит Арсений, вжатый лицом Антону в плечо.

Арсений не совсем слепой, чтобы не видеть, что перегибает с режимом курицы-наседки; но, хотя основной кризис уже прошел, переключиться не может. Шутки шутками, а с тем, как он тревожно отслеживает состояние Антона, новости и обсуждения в социальных сетях да даже людей на улице, подозрительно долго задерживающих на нем взгляд, Арсений рискует потерять все оставшиеся нервные клетки. Можно сказать, они поменялись местами: сначала Арсений был полностью сосредоточен на том, чтобы что-то делать, откладывая свое эмоциональное состояние на потом, пока Антона парализовали вина, горе и страх; теперь — Антон стабилизировался, потихоньку выкарабкивается из эмоциональной ямы, а Арсений, за невозможностью куда-то направить энергию, начинает вариться в собственном соку. С этой точки зрения, возможно, им обоим пойдет на пользу побыть врозь.

— Все будет нормально, — повторяет Антон.

Арсений со вздохом отодвигается от него.

— Сплюнь, пожалуйста. И по дереву постучи.

Антон, недолго думая, трижды стучит Арсению по голове.

Арсений Антона не провожает. Смотрит в окно, как он складывается почти пополам, чтобы втиснуться в такси; Арсений знает, что поедет в Воронеж Антон на своей машине — как же Арсений скучает по этой громадине, — но до нее надо еще добраться: парковать где-то поблизости слишком рискованно.

Арсений смотрит, как желтая «Киа» выруливает со двора, зная, что направляется она к квартире Антона. Той, которая не похожа на себя ни с фотографий Иры, ни из воспоминаний об их недавнем визите с Елизаветой. Оттуда пока ничего не вывезли, но существенную часть вещей уже упаковали — в основном это вещи Антона, к Ириным ему притрагиваться непросто. Но, вернувшись, Антон займется и ими. Большую часть отправит туда же, куда едет прямо сейчас, в Воронеж, ее родителям; что-то наверняка заберет Дарина, что-то, возможно, Журавль. Обсуждения, как это будут организовывать, пока отложили: как-то неправильно ощущается делить имущество умершей, пока сама она даже не упокоена.

Арсений смотрит на опустевший двор. Насыщенно-зеленый, полуденный, облизанный августовским уже солнцем; и вдруг осознает, что от лета осталось всего-ничего, а в памяти о нем, вместо тепла, одна зябкость тревоги. А потом думает: это не только большая часть прошедшего лета, это еще и существенная часть их отношений с Антоном. Не сразу, но вскоре после того, как у них закрутилось, стоило распробовать крепнущую влюбленность, и все полетело в тартарары. Арсению на секунду становится очень страшно, но он даже не успевает осознать испугавшую его мысль.

Потому что его взгляд притягивается к фигуре, вышедшей из тени деревьев.

Руслан. Арсений узнает его сразу же; сначала не верит, но, присмотревшись, убеждается. Это Руслан.

Он идет прямо к подъезду. Останавливается почти ровно под Арсовыми окнами, осматривается и достает телефон. Что-то печатает — Арсений не проверяет, но он уверен, что ему приходит уведомление; вот только не знает, что с этим делать.

А Руслан ждет. Стоит, то и дело поглядывая на экран телефона, переминается с ноги на ногу, вдруг задирает голову, и Арсений отшатывается от окна. Стоит посреди кухни минуту, две, решается подойти и выглянуть — и конечно же встречается с Русланом взглядами. Тот даже руку вытягивает и приветливо машет.

Арсений чувствует, как в нем закипает злоба.

Похоже, Руслан не уйдет. Арсений не представляет, что ему может быть надо, если честно, то и не слишком интересуется, но самому ему точно найдется, что Руслану сказать. Убедившись на всякий случай, что во дворе больше никого нет — с Руслана станется притащить с собой оператора и усадить в кусты, — Арсений решительно идет на выход из квартиры, бегом спускается на первый этаж и распахивает подъездную дверь.

Руслан стоит в паре метров. Забавно: в той же цветной толстовке, в которой Арсений увидел его впервые.

— Здравствуйте, — он неловко кивает, делая шаг навстречу.

— Как ты узнал мой адрес? — перебивает Арсений, хмурится.

Руслан опускает голову.

— Вас выследили. Антону бы быть поосторожней.

— И кто же в этом виноват.

Руслан пристыженно молчит.

— Ты чего-то хотел?

— Извиниться?

— Смеешься?

— Ваш гнев абсолютно оправдан.

— Спасибо, я в курсе, — Арсений усмехается. — Еще что-нибудь?

Руслан… не дергается и не зажимается, не прячет глаза, не мнется, видно, что нервничает, но он не на взводе. Если бы Арсений не был на него зол, он бы сказал, что вид у Руслана… поникший. Как будто искренне виноватый.

— Я ничего против вас не имею, — вздохнув, говорит Руслан. — Я не пытался вам навредить. Я не оправдываюсь, просто хочу объяснить, что это не была какая-то… спланированная подстава. Я действовал на эмоциях.

— Не уверен, зачем мне эта информация.

— Чтобы вы не думали, что мои попытки сблизиться с вами были не искренни с самого начала.

— Я так не думаю, — Арсений делает шаг к нему. — Я думаю, ты увидел, что у Антона все хорошо, взбесился и захотел отомстить, а я просто попался под руку. Я прав?

— Не совсем так, — Руслан задумчиво замирает на пару секунд, прежде чем договорить: — Но близко.

Арсений прикрывает глаза. Он, конечно, и так это знал, но все равно обидно.

— В общем-то, вы ошибаетесь только в одном, — продолжает Руслан. — Я ни на что не решился сам, просто… сболтнул лишнего в разговоре не с тем человеком. Не сдержался, когда стоило бы. Не знаю, наверное, разозлился, потому что подумал, что, вот, меня не послушали, и вот как все кончилось. Возможно, приревновал.

— «Я же говорил»? Серьезно? Такая у тебя мотивация? Ты поэтому меня слил?

— Я же говорю, я против вас…

— Черт со мной, — Арсению с трудом удается не повысить на него голос. — Если бы что-то всплыло, это была бы проблема Антона. Перед ним извиняйся.

— Да если бы не было этого цирка, ничего бы не произошло! — теперь перебивает Руслан, и Арсений на него шипит, чтобы убавил громкость. Руслан продолжает тише, но с не меньшим запалом: — Фотки бы не было, Антон бы не был подозреваемым, может, никто бы даже не умер! Вы же тоже так думаете!

— Думаю, — Арсений рявкает. — Разница в том, что, когда меня о чем-то просят, я не иду и не делаю наоборот.

— А если так будет лучше?

— А ты кто, чтобы это решать?

Руслан поджимает губы, резко выдыхает через нос. Злится, что ткнули носом, хочет поспорить, потому что считает, что прав и что это дает ему право действовать — в том числе против четко изъявленной воли других людей.

Глядит в него Арсений, как в зеркало.

— Я вас понял. Извините еще раз. За это и за беспокойство.

Арсений мотает головой.

— Если мое прощение тебе надо, чтобы спокойно спать по ночам, то обойдешься.

Не дожидаясь ответа, он молча уходит обратно в подъезд.

Лето еще не закончилось, думает Арсений. Еще есть шанс не позволить ему запомниться смертью, предательствами и тревогой; им нечего праздновать, даже торжество справедливости — и то сомнительное. Да и не хочется. Антон, когда они вернулись домой после разговора с Елизаветой, молчал весь день и заговорил только поздним вечером. Сказал: легче не стало. Сказал: он надеялся, станет легче, если узнает, кто, почему и как. Если будет уверен, что виновник понесет наказание, но легче не стало. И опять затих, почти не разговаривал вплоть до момента, когда пару дней спустя уехал на похороны.

Время летит стремительно, Арсений чувствует, как теряет часы и дни, и боится, что не заметит, как потеряет больше. Но лето еще не закончилось, еще можно не дать испортить то, что от него осталось, кому-то вроде Руслана. Например, самому себе.

Арсений думает: между ними с Антоном ничего еще не закончилось.