Закутанная в черный плащ асмодианка бесшумной тенью ступает по ночному Исхальгену. Она закутана плотно, достаточно плотно, чтобы никто не видел, что она держит в руках сверток. Хвала Асфелю, малышка сейчас спит крепким сном, не плачет. Это очень кстати, ибо исхальгенским разбойникам вовсе не обязательно знать, что эта асмодианка скрывает свое незаконнорожденное дитя.

Дитя, которое она была вынуждена в одиночку в разбитом лагере как вынашивать, так и рожать. Неизвестно, сжалился ли над женщиной Асфель в самом деле, или становление даэвом в том числе и облегчает боль от родов, но она и выжила чудом, и привела дитя в этот мир.

Вот только мир этот, скорее всего, будет для ребенка враждебным, как стал он враждебным и для матери. Из-за интрижки с элийцем, с которым Иррисия повстречалась когда-то в Северном Каталаме, их обоих — и асмодианку, и элийца — приговорили к изгнанию. Паре пришлось ютиться в Исхальгене, но элиец долго в этом разбойничьем закутке не прожил…

Ему не суждено было узнать, что его возлюбленная обременилась растущей под сердцем жизнью. А остальные ни в коем случае не должны были это знать. Вот и пришлось женщине сносить все трудности в одиночку.

Но вот теперь дитя появилось на свет. Нежданное, но выношенное и вполне себе здоровое. Но Иррисия понимает: она не сможет растить его. Ей с ребенком придется постоянно скрываться, потому что у девочки такая же тепло-телесная кожа, как у отца-элийца. А долго скрываться у них не выйдет. Узнают асмодиане Исхальгена, что среди них полукровка, — девочку подвергнут травле, а мать, наверное, просто убьют.

Только одному асмодианину Иррисия может как рассказать все, не таясь, так и доверить дитя. Ее брат, Мунин, был тоже изгнан из Пандемониума, хотя и по другой причине — за пророчества и граничащие с безумием предсказания, в которые мало кто верил. И он свою сестру всегда понимал и поддерживал. Иррисия надеется, что и сейчас Мунин в стороне не останется и выслушает ее.

Она достаточно далеко отошла от того места, где они с любимым разбивали лагерь, который, к слову, был свернут ею самой перед уходом. И сейчас Иррисия уже достаточно близка ко входу в деревню Альдер. Вот уже и ворота виднеются, возле которых стоят два охранника…

Асмодианка плотнее закутывается в плащ и делает несколько решительных шагов навстречу. Один из разбойников, стоящих на страже, жестом ее останавливает.

— Ирау. Это я, Иррисия, пришла навестить брата, — асмодианка говорит тихо, но так, чтобы охранник ее услышал. — Мунин еще живет здесь?

— А, сестра Мунина? — в тон Иррисии осведомляется разбойник и чуть усмехается уголками губ. — Да, он еще живет здесь, в одном из шатров. Проходите, — он кивает и отворачивается в сторону, продолжив всматриваться в горизонт.

Пока Иррисия, крепче прижимая к себе дитя, проходит в наполовину задернутый шатер, где и ютится ее брат. Мунин не спит, сидит при неверном свете фонаря и читает какую-то книгу. Но, услышав чьи-то осторожные шаги и шорох, он вынужден оторваться от чтива и повернуть голову в сторону полога шатра.

Удивление мелькает в глазах асмодианина, когда он узнает в фигуре, закутанной в темный плащ, свою сестру Иррисию. Та же не медлит, задвинув за собой полог, подойти ближе к брату. Теперь, когда их никто не видит, можно уже не скрываться и не кутаться в плащ плотно. Иррисия присаживается рядом с Мунином и, вздохнув, протягивает ему сверток со спящим ребенком.

— Девочка. Ческа, — асмодианка тихо выдыхает и переводит взгляд на сонную малышку.

Мунин подается немного вперед, с интересом и удивлением во взгляде рассматривая личико девочки. Его удивляет не столько рыженький пушок на голове, сколько необычный цвет кожи ребенка — тепло-телесный, точь-в-точь как у… элийцев. В глазах даэва-изгнанника читается некоторое сомнение, и Иррисия, заметив это, вздыхает.

— Мне незачем таиться, — так же тихо говорит она, переводя взгляд с Мунина на дитя. — Она рождена от элийца, который стал моим возлюбленным, поэтому у нее такая кожа. Я теперь тоже изгнанница, как и ты. Мне с ребенком больше идти некуда, — Иррисия прикрывает глаза и снова вздыхает. Затем снова смотрит на брата. — Прошу тебя, Мунин, позаботься о ней. Я же отправлюсь в бесконечное странствие — по Бездне или по землям балауров… Надеюсь, найду успокоение.

Мунин не произносит ни слова. Лишь терпеливо выслушивает сестру и медленно кивает головой, и Иррисии чудится тень понимания и сочувствия в глазах брата. Асмодианин осторожно забирает спящую малышку из рук Иррисии и продолжает разглядывать личико необычного цвета.

— Иррис… Не волнуйся за дитя, — одной рукой Мунин прижимает к себе сверток, другой же осторожно дотрагивается до плеча асмодианки. — Она будет под моей защитой. Я выращу ее и не дам в обиду.

— Спасибо тебе, брат, — Иррисия слабо улыбается, затем поднимается на ноги. — Теперь я должна проститься с тобой. Больше мы не увидимся. Я должна идти в путешествие, отправляться в полет, которому неизвестно когда наступит конец… Надеюсь, Асфель сжалится надо мной. В последний раз, — асмодианка кивает головой в знак прощания и, отодвинув полог шатра, выходит в ночь, оставив Мунина в одиночестве.

Точнее, не совсем в одиночестве. Вернее даже, совсем не в одиночестве, а с ребенком-полукровкой, которого… точнее, которую даэву-изгнаннику предстоит растить и оберегать, пока его сестра странствует по землям балауров или летает по Бездне, надеясь когда-нибудь обрести покой.