9



Сейчас день, но из-за продолжающегося уже вот несколько часов подряд дождя, который начался утром, и из-за серых хмурых туч, которыми заволокло все голубое небо, казалось, что уже часов восемь вечера и дело близится к заходу солнца. Несколько полицейских машин из ближайшего городка и две скорые приехали на место происшествия так быстро, как смогли, но из-за отдаленности района и плохих дорог, которые еще и размыло, возникли накладки.

В обед кто-то анонимно сообщил в полицейский участок о том, что было убийство и есть жертвы, назвав координаты, а после слишком быстро повесил трубку, чтобы анонима нельзя было успеть рассекретить. Это могла бы быть злая шутка, которые иногда происходят. И сотрудники надеялись, выезжая, на это. Но, к сожалению, это была не шутка. Убийство действительно произошло. И это было ужасно.

Вызванный коронер впервые заходит в дом, территорию которого уже успели оклеить желтой лентой, и несколько минут молча гуляет по нему, маневрируя между уликами и профессионально ничего не задевая и не оставляя следов после себя, которые так легко оставить из-за уличной грязи и луж, что появились снаружи из-за ливня. Аккуратность превыше всего. Как и сдержанность и внутренний покой, который так сложно сохранить и удержать в данный момент. Обычно отделять чувства и сопереживание от себя Лэнгли удается довольно легко, ведь он знает, что работа — есть работа, и что потом дома его семья скажет спасибо ему за его рационализм. Но сейчас… сейчас у него ничерта не получалось как обычно, контроль рушился, руки задрожали и потянулись к портсигару, что находился в кармане. Потому что это все такая тошнотворная картина, что даже ему сложно оставаться непоколебимым. Сложно помнить, что это всего лишь работа, которая не касается его, когда перед тобой растерзанные подростки-ровесники твоих собственных детей, которые могли бы быть на этом месте, ведь всякое бывает.

Лэнгли вздыхает и зачесывает мокрые черные волосы назад. Дождь льет на улице до сих пор, расплачиваясь за дни жаркой духоты, что была всю прошедшую неделю.

— Черт, да здесь словно строили резню бензопилой. Что за монстр это сделал? — подает голос коронер.

— Мы еще не знаем. Все запутанно, Лэнг, — отвечает ему другой эксперт, прибывший со своей командой пораньше, и который сидит на корточках и пытается разглядеть то, что словно бы должно все прояснить. Но оно не проясняет. Путает. Озадачивает. И пугает.

— Есть выжившие? Или свидетели? — спрашивает Лэнг.

— Есть выживший паренек, но он уже в паре миль от сюда по пути в больницу. Он сказал, что на них напало что-то большое, и он думает, что это был… волк? — мужчина чуть хмурится смущенно, потому что волк определенно не оставил бы после себя такую кровавую баню.

— Какой еще нахрен волк в этих местах? — ворчит Лэнг, потирая переносицу.

— Я не знаю. Ребенок просто так сказал. Может быть у него шок. Выясним это позже. Ты займешься левой частью, а я правой? — указывает мужчина на половину женского тела, которую уже с трудом различишь как «женское» или «тело» в принципе, после чего переступая к своей части, а другой сотрудник без большого энтузиазма думает приступить к своей, но ходит просто рядом.

— У меня есть выбор? — усмехается Ленг. Ему очень бы хотелось не работать сегодня, а быть выходным. Потому что теперь ему снова будут сниться кошмары. И женушка не будет рада. Они и так почти разбежались в прошлом году, когда он не давал ей поспать, просыпаясь каждую ночь с криком, а еще иногда случайно его локоть врезался в ее нос, и это был опыт, который не хотелось бы повторять.

— Ну, ты можешь выбрать холодильник, если не хочешь брать это…

— Что за холодильник? — хмурится Лэнг. — И что в нем?

— Просто камера для заморозки мяса. Один из… одно из тел там. Наверное, ребенок хотел спрятаться в холодильнике, но кто-то покорежил замок, и нам пришлось повозиться с болгаркой, чтобы открыть.

— Исусе… я буду требовать надбавку, — проворчал Лэнг себе под нос и двинулся в левую часть дома, решив начать с чего-то попроще, с крови, например, которая была словно разлита по полу. Она начиналась в коридоре у дверей и уходила дальше, исчезая на лестнице. Он поднял по ней, а один из других сотрудников вышел из дома и двинулся в правую сторону сарая, где тело голубоглазого старшеклассника примерзло к стенкам морозильной камеры, не позволяя никому вытащить его из нее наружу. Словно даже после смерти этот ребенок все еще боялся того, что находится по ту сторону. Что же должно было напасть на них, что так напугало подростка, чтобы у него было такое перепуганное лицо, которое затвердело от мороза?

Сотрудник сглотнул, прежде чем снова войти в комнату с морозильной камерой, где раннее возился над замком холодильника. Дома несовершеннолетняя дочь мужчины мирно спит в своей комнате, не зная, что отец уехал на срочный вызов посреди ночи. И думая о том, что подобное могло бы случиться с дочерью, мужчина холодеет так, словно бы эта сраная морозилка все еще работает, и это он в ней. Медленно умирать от холода, наверное, так страшно и больно… И могли ли они успеть спасти это паренька, если бы приехали на пару часов раньше?

Лучше об этом не думать. Это работа. А дом — это дом. И дом в порядке и далеко. А работа требует, чтобы он ею занялся. И он входит в комнату, громко говоря напарнику, который сделал перерыв:

— Так и не хочет вылазить?

— Неа, — ответил ему парень, который занимался этим вопросом вместе с ним. — Но сейчас лед начинает таить, и мне кажется что еще немного, и надеюсь мы сможем вытащить ребенка.

Сотрудник вздрагивает при «ребенке», произнесенным другим человеком, но не обращает на это внимания и просто идет ближе, останавливаясь у морозилки и смотря вниз на этот белый гладких гроб. Тело убитого застыло в той позе, в какой он умирал от холода заживо. И лицо парня было в застывшем ужасе, панике и боли. Мужчина думает: он знал, что умирает, и что не выберется. Это жутко. Это просто… нет культурных слов для описания этого. Но работа — есть работа. И если не они, то никто не сделает это. Им нужно вытащить паренька, чтобы его смогли похоронить по-человечески его родные, которые, наверное, еще даже не знают, что он мертв.

— Ладно, парень, — шепчет мужчина, наклоняясь к морозилке со скребком в руках. — Все уже хорошо. Я аккуратно, да?

Ответа, очевидно, не следует. Но другой сотрудник кидает грустный хмурый взгляд в сторону коллеги, поднимаясь на ноги, чтобы подойти и тоже заняться делом. И атмосфера тоски и траура, чего-то ужасного не исчезает вплоть до тех пор, пока все тела не будут аккуратно перемещены в мешки, а улики не собраны в пакеты. И только когда все машины без мигалок покидают дождливое мокрое место, которое в лучах солнца вчера было таким красивым и тихим, таким живым и мирным, скребущая боль потихоньку отпускает и сотрудников, и тех, кто выжил. Жаль выжили не все. Но, может, не все потеряно.

******

Предшествующие события, прошлое утро.

Было так жарко. Но окно было поднято, и ветерок залетал в комнату, лаская кожу на тех участках тела, которые не были прикрыты легким одеялом. И Стайлз всегда обожал первые несколько секунд после пробуждения, если это было не пробуждение после кошмаров, потому что его поломанный мозг еще не активировался, он еще ни о чем не думал, ни о чем не помнил, чтобы тревожило и ранило, и было так легко, пусто и спокойно, а еще тепло, что хотелось улыбнуться в подушку. Что он и сделал. Но было и то, что Стайлз ненавидел после пробуждения. Когда эти секунды нирваны проходили, то мысли, дурные и раздражающие, словно мухи, что не дают задремать, возвращались обратно, легкость улетучивалась, мышцы напрягались, а тело быстро остывало, и его руки снова леденели, а сердце кровоточило от колючей проволоки, которая наматывалась.

И этим утром должно было быть как всегда. Пару секунд рая. Все остальное время ада. Но что-то пошло не по плану, потому что тепло не исчезло. И это было даже не тепло, а жар. Словно он прижался спиной к печке и грелся возле нее как наглый деревенский кот. Протерев заспанные глаза, которые еще и слепило солнцем, Стилински полуобернулся, приподнимаясь на локте как мог, к теплу позади себя, и обнаруживая Дерека Хейла, который и был горячим источником.

Что-то… что-то было не так… И Стайлз озадачился, садясь, и замешательство отразилось на его лице, должно быть, потому что Хейл, который уже не спал, весело усмехнулся и просил:

— И что же в это раз в твоей голове?

Стилински положил ладонь на плечо мужчины, замечая, что рука не прошла сквозь, а значит все правда, а потом лег, положив и подбородок на свою руку, а потом и просто на плечо Дерека, лениво обнимая его тело рукой. Тело Хейла было таким приятным. И от мужчины не хотелось отлипать никогда.

— Просто странно, что ты все еще здесь, — ответил честно Стилински. — Я думал ты уйдешь сразу же, как я усну.

— Зачем мне уходить? — спросил снова Дерек.

Стайлз пожал чуть плечами и тихо ответил:

— Не знаю.

Хотя он знал.

Потом он медленно погладил грудь Хейла, очертил его кубики пресса и, прежде чем рука Стайлза бы заблудилась и задела что-то другое, голос мужчины прозвучал над одним ухом и в другом ухе парня, потому что тот лежал на груди мужчины и слушал его громкое сильное сердцебиение:

— Я принесу тебе завтрак.

Стайлз усмехнулся, приподнимаясь и улыбаясь:

— Прямо в постель? Да ты точно романтик.

Дерек просто чуть закатил глаза, сел, спуская ноги к полу. Он встал, довольно быстро оделся в свою вчерашнюю одежду, а потом вышел из комнаты.

И Стайлз ощутил легкую тоску, он хотел бы, чтобы Хейл просто остался. И чтобы они просто лежали вместе. Вечность. Потому что все, что было за пределами комнаты, слишком пугало или выбивало из равновесия. Словно бы весь мир за пределами этой комнаты был против него так или иначе, и лишь Дерек Хейл из всего этого мира плевал на все слухи или правила, сам говоря, во что верит и что правда, и верил он, кажись, в него, Стилински, и правда была хорошей. Они знают друг друга всего ничего. И это такой, наверное, бред — влюбляться так быстро. Но есть же различные теории про соулмейтов и родственное пламя. Люди же могут влюбиться с первого взгляда, верно? Может быть это нормально. И он просто снова не дает себе расслабиться и быть счастливым. В конце концов он может в чем-то выиграть. И сейчас он определенно выиграл. И… нужно поменьше об этом думать. Но чертов СДВГ-шный мозг не успокоишь и не переключишь, если тот нашел что-то интересное для себя.

Позже Дерек принес ему кофе и печеньки с шоколадной крошкой. И что это, если не любовь? Идеальный мужчина. И ходячий секс, и спортсмен, грозный хмурый волк для всех, но пушистый верный пес для одного. Стилински давно не было с кем-то так комфортно и уютно, так безопасно. И он давно, если никогда, не боялся по-настоящему кого-то потерять. Да, он боялся, что Скотт забудет его и они совсем престанут общаться, но это был другой страх, словно неестественный, истеричный. А этот же страх, касающийся Хейла, был тихим и спокойным, но таким глубоким, и Стайлз действительно испугался, откусывая рассыпчатое круглое печенье над белой чашкой с кофе, когда подумал о том: а что будет с ним, если Дерек куда-то исчезнет? Весь этот комфорт и чувство безопасности исчезнет. Тепло пропадет. И весь мир снова будет против него, а он без того, кто шел бы с ним против этого мира.

И стало так тихо тревожно, что сердце Стайлза чуть забилось быстрее, пока его мозг не переключился, и он не думал уже о чем-то совсем другом: Праде, Лидии, Джексоне, Скотте, тренере, который уволился, и который ему единственный так нравился во всей школе, и о том, как люди находят друзей, или как люди решают уйти с должности, которую занимали больше десяти лет… Кажется люди вообще странные и запутанные существа. И он один из них. Вот повезло. Лучше бы родился биглем.

******

— Подъем, — чуть стукнул ногой по ступне Айзека, который сидел на ступеньке одного из домов, Хейл. И, когда подросток послушно поспешно поднялся, Дерек просто отдал ему лопату. — Ты первый из парней мне встретился. Так что копать яму собаке будешь ты.

Лицо Айзека отразило его отсутствие радости от такого предложения. Но он вяло согласился, перехватывая лопату в другую руку.

— Ладно.

Дерек взглянул на старшеклассника, немного удивляясь тому, что тот не стал нисколько возражать. Но так было даже лучше. Копать самому времени у Дерека не было. Ночь, может, и прошла тихо, что большая удача, но ведьма, если она уже рядом, долго форы им давать не будет. Оставаться здесь после темноты опасно, потому что после захода солнца ее силы, что берутся от мертвых, становятся сильнее. И Дерек не собирается подвергать кого-то смертельной опасности. Им нужно уехать всем сегодня. И потом, когда подростки будут далеко и в безопасности, он вернется один, чтобы завершить дело до конца.

— Когда закончишь, скажешь всем, чтобы собрались. Планы поменялись. Мы уезжаем. И нужно успеть до обеда, так что не затягивай… Что?

Лицо Айзека посерело немного, а по его глазам было понятно, что что-то не так. И Дерек сдержал порыв злости, холодно спрашивая так, что у бедного парня пульс подскочил чуть ли не до ста двадцати ударов в минуту:

— Где все, Айзек? Где Уитмор и его подружка?

Парень не спешил отвечать. Он опустил взгляд, словно провинившейся, и лишь когда Дерек почти убил его молчанием и взглядом, выпалил:

— Ушли.

Дерек рыкнул:

— Куда?

И Айзек, схватившись за лопату как за спасительную соломинку, словно бы та удерживает его от падения, а не наоборот, ответил так тихо, что если бы не волчий слух, Дерек бы вовсе не услышал ответа:

— Ну… они сказали, что пойдут в город. Лидии что-то взбрело в голову. Я не говорил с ней. Но девочки сказали, что она говорила, что больше не останется здесь ни за что, и что уходит. Джексон пошел за ней, чтобы убедиться, что все нормально. Мы думали он убедит ее вернуться, но они ушли несколько часов назал, и их все еще нет. Может, они добрались до поселка или встретили кого-то, кто согласился подвести их в город? Я не знаю… Ты думаешь, что с ними могло что-то случиться?

— Иди копать, — Дерек похлопал Айзека по плечу. — Я найду их. Мы вернемся к обеду… Остальные никуда не ушли, я надеюсь?

Дерек впился взглядом в Айзека, и тот коротко покачал головой отрицательно. И сердце парня все еще слишком быстро билось, чтобы Дерек смог различить ложь. Кивнув, приняв ложь за правду, Дерек ушел, а Айзек выдохнул и закрыл лицо рукой, тихо застонав. Почему-то все пошло по одному месту. И почему-то ему пиздец как страшно. Он думал всю ночь о том, кто мог убить собаку Лидии, и пришел к выводу, что никто из них. Значит это кто-то из леса. Или города. Или хрен его знает. Но какой-то сумасшедший убил их собаку, а потом Лидия и Джексон куда-то ушли и не вернулись, и не понятно что с ними, потому что их телефоны мертвы, да и связь тут скверная, и, словно бы этого мало, Эрика обнаружила часа полтора назад, когда они все встали, что ее сестры нет, и Мэтта не было тоже, и, зная о намерении Гейдж сходить в горы, можно было полагать, что та ушла их покорять вместе с Мэттом в самый неподходящий момент. И Эрика, конечно, не могла позволить сестре делать что-то такое с Мэттом, поэтому она пошла за ней, даже если они не знали наверняка, куда те ушли и когда. И это был пиздец!

— Аргх! — Айзек уронил лопату от эмоций, и та упала, чуть подпрыгнув на твердой земле, раздавив невинного жука и напугав ящерицу.

Раздался знакомый для Лейхи голос позади него:

— Мне стоит начинать бояться? Потому что ты выглядел довольно пугающе сейчас, — Стайлз уперся в деревянные перила, вытаскивая сигарету из полупустой черной пачки, щелкая зажигалкой, поджигая одну сигарету, и после закуривая ее уже больше по привычке, нежели действительно не мог сейчас без этого. Просто это привычка. И кажется приелось. Что-то есть такое в сигаретном дыме, что не дает с ним расстаться.

Айзек повернулся.

— Стайлз, — сказал он, — мне кажется, что мы умрем сегодня.

Стилински усмехнулся, чуть не выронив сигарету, а потом снова, качая головой и спрашивая:

— Давно ты гадалкой стал, Лейхи?

Тот поднял лопату с земли, держа ее обеими руками и, смотря то в землю, то на друга, взволнованно отвечая:

— Просто обычно так все и начинается. Странное убийство. Потом пропадают люди. Потом снова кто-то оказывается мертвым. Я хочу домой.

Стайлз медленно выдохнул ядовитый дым, после крутя сигарету в пальцах и смотря на тлеющий кончик, от которого отвалился серый пепел. Это был полный бред, конечно. Не могло быть иначе. Но почему-то у него тоже было неприятное предчувствие с утра. И из-за этого хотелось найти Дерека. Ну, с ним как-то это чувство казалось, что должно было пропасть. Если Дерек рядом, то значит все будет в порядке. А как иначе?

— Успеешь ты вернуться еще к своим порножурналам, а пока убавь паранойю и расслабься. Кстати, зачем тебе лопата?

Айзек сделал глубокий вдох и большой выдох, чуть успокаиваясь и отвечая, сосредоточившись на более насущных вопросах:

— Хейл дал мне поручение выкопать яму Праде. Мы ведь ее так и не похоронили.

Стайлз быстро опустил взгляд вниз и кивнул больше от нервного спазма, нежели от осознанного согласия. Он сделал еще одну затяжку, после чего бросил сигарету в стаканчик с соком, который стоял под рукой и в котором уже плавало несколько мошек, и спросил:

— А куда Хейл ушел ты не видел? Хотел с ним поговорить.

На что Айзек рассказал о том, что Лидия и Джексон ушли, и Дерек отправился за ними.

— …он выглядел встревоженным, — заметил кучерявый. — Как думаешь, почему Хейл спешит уехать? С чего вдруг? Из-за Прады? Мне кажется он что-то знает, но не сказал нам, может, чтобы не пугать? Тогда мои опасения на счет того, что все мы умрем, только подтверждаются… Знаешь, я лучше пойду копать. Может отвлечет.

Стайлз хмыкнул:

— Зачем ты вообще согласился делать это?

Айзек с лопатой в руке, которая неплохо смотрелась в его обладании, немного неловко ответил:

— Ну, в Бейкон Хиллс я рою могилы, правда, обычно не лопатой, но без разницы… так что мне, вроде, не сложно сделать это, да и кто другой согласился бы? А оставлять Праду просто в кустах или выкидывать ее куда-то еще как-то неправильно.

Это было что-то новенькое. Маленький ангелок на мертвой земле в воображении выглядел невероятно. Стайлз приподнимает брови, и его взгляд, которым он пялится на Айзека, заставляет того спросить:

— Что?

— Просто перевариваю информацию, что ты копаешь могилы. И зачем? Это типа прикол такой странный, секта или у тебя подружка — гот?

Айзек фыркнул:

— Это типа единственная подработка, на которую меня взяли из-за моего отца.

Закусив язык, почувствовав, что сказал что-то лишнее, Айзек поспешил ретироваться в лес, где бы мог покапать в одиночестве. Рыть ямы в земле, когда вокруг никого нет, а тебе ровным счетом ничего кроме однотипного действия делать не надо, успокаивает и вводит в легкий транс, почти как мытье посуды или уборка. Это приятно. Иногда.

— Ладно, я пойду. Пока, Стайлз.

И тот ушел. И Стайлз вяло махнул ему рукой, а потом развернулся, спускаясь с террасы дома. Так как Дерек ушел, как и Лидия и Джексон непонятно куда, ну, и Эрика также пропадала небось где, вместе с сестрой и с Мэттом, Стайлз чувствовал, что ему нужно тоже прибиться к кому-нибудь. И он не хотел видеть Скотта, да и тот вряд ли сам особо хочет видеть его, он верно больше занят с Эли. Поэтому оставалось только найти Дэнни, его маленькое толерантное эмпатичное золотце, который точно бы был не против его компании.

Но Стайлз сделал только пару шагов, как чуть не запнулся, когда белое нечто пронеслось перед ним, спутав его ноги. И Стайлз чудом распознал в этом белом пушистом шаре зверя, успев остановиться, не наступив на него. Подумав на зайца или кролика, Стилински был озадачен, увидев перед собой… кота? Какого черта. Это становится все страннее с каждой минутой. Откуда в этой глуши кот? Его не было здесь.

— Эй, — Стилински присел перед котом. Тот оказался спокойным, даже медлительным, подошел, начав теряться о руку с королевской грацией. — И откуда ты такой красавчик вышел, а, приятель?

Стайлз попытался найти ошейник, но того не было на звериной шее, и это ставило в тупик. Немного погладив кота, которому больше нравилось самому гладиться об человека без участия того, Стилински поднялся на ноги и обошел животное, двигаясь дальше на поиски Дэна. Но кот снова кинулся под ноги, и Стайлз раздраженно поднял его, смотря в его голубые блеклые глаза и спрашивая:

— Чего ты хочешь? У меня нет корма для тебя. Поймай себе мышь.

Кот ткнул белой лапой в руку человека, словно бы что-то ответив.

— Я не понимаю кошачий язык жестов, ну и вообще любой животный… Ладно, ладно, если ты хочешь пойти со мной, то пошли, — Стайлз с котом на руках пошел дальше, и животное устроилось поудобнее ему на плече, словно этого и ждало. — Но учти, что последнее животное, которое со мной общалось, сдохло. И тебя может постичь такая же учесть, если будешь царапаться.

Кот фыркнул, словно мяуканье ради человека было слишком большим делом, и положил голову на плечо Стайлза, смотря за него куда-то в лес и потом зашипев, перестав, когда Стайлз заворчал, приподнимая его:

— Пойдешь сейчас пешком. Что я говорил про когти?

И, будь у Стилински концентрация получше, он может быть обратил бы внимание на зуд в затылке, возникший из-за глаз, смотрящих из леса на него, словно изучая получше что-то новое и интересное. Глаза смотрели и на кота с прищуром, как на старого неприятного знакомого. Кот, впрочем, видел, что на него смотрят, и стойко глядел в ответ, зная, что днем ведьма не станет что-то предпринимать, и что когда-нибудь, даже если не сегодня, она поплатится за все, умрет в муках за то, что сделала…

******

Немного ранее.

На рассвете в заброшенной деревушке в окне одного ветхого трескавшегося дома можно было увидеть чуть сгорбленную фигуру. Питер Хейл сидел на стуле, краска на котором стала сползать как змеиная чешуя, кусочками опадая на деревянный пол, и смотрел на чуть розовое небо, затянувшееся ненадолго облаками и походившее на молоко, в которое накапали кровью. Запах крови, свежей, только пролившейся, навязчиво летал в воздухе в одиноком доме. И Питер знал. Он знал, что сегодня или завтра прольется новая кровь. Кровь, которую так ждет ведьма, эта лесная шлюха, сгубившая гору людей, убившая его руками его семью. Ненависть седого волка к этой дьяволице было не пописать словами. Он так ненавидел ее. И так хотел ее убить. Но годы попыток сделать это и все время следующий после проигрыш сделали свое: он сдался. Угас. И почти забыл, что еще не умер, как большая часть его стаи. Сердце Питера еще билось, пускай не так громко и твердо, как раньше, и он разрывался на части от желания, чтобы оно поскорее стихло, чтобы он мог обрести покой, и желания послать все к черту и в последний раз вспомнить вкус жизни и мести, которые должны быть даже сейчас, спустя вечность потери, так сладки.

Питер не хотел сражаться ради себя. Ему было плевать на свое разваливающееся без подпитки тело, обреченное умереть за ту, которая и обрекла его на подобную учесть. Но оставшейся член стаи, Дерек, он не заслужил схожей смерти. Дерек был далек от забвения. И Питер хотел, чтобы так и продолжалось дальше. Потому что несмотря на плохие отношения, которые у них были, Питер любил Дерека не меньше, чем он любил его младших сестер, не меньше, чем любил свою сестру Таллию или свою дочь Малию, все которые умерли и стали стираться из памяти. В отличие от них, Дерек был еще жив. Для него не все было потеряно. И в Дереке был потенциал для сражения, Питер верил, что, если Дерек будет жить, когда-нибудь он придумает, как можно гарантировано умертвить ведьму навсегда, и сделает это. И, даже если нет, Питер может просто передать ему способ, который сам недавно нашел, и тогда Дерек должен им воспользоваться. Дерек должен жить.

Седой мужчина стучит по столу, где вырезано: «если осмелится скажет я был лучше», и хмыкает, несколько удивляясь самому себе. Он чертов старик. Он бесполезен. Таковым сделала его ведьма. Но все же он решает, что, когда лесная шлюха придет за его племянником, за всеми этими детьми, которые тот привел под ее давлением, он будет тоже там, а не будет прятаться в уголках леса, до которых темные силы еще не успели распространиться. .Он не будет как этот предатель друид.

И люди бесчеловечны. Питер был в этом убежден. Он жестоки и безмозглы. Это так, ибо если бы это было иначе, проклятья, наложенного на его стаю и эти места, вообще не могло было бы быть. Но они не заслуживают из-за того, что плохи, смерти, как и не заслуживает ее Дерек. И, когда Таллия рядом молчала, просто смотря на него, Питер знал, что даже мертвая всегда осуждающая его сестра сейчас поддерживала его, пускай и с толикой грусти, потому что понимала, как и он, что это поездка в один конец для него, если он ввяжется в битву, которая не по его силам.

Питер всегда убегал и прятался, если мог. Но сегодня не такой день.

Он встает, его рука исчезает со стола и вырезанной надписи, которая копия части той, что высечена на камне у подножия горы, где находятся заброшенные теперь шахты, и тихо говорит той, которая никак не хочет покидать его, своей старшей сестре Таллии:

— Надеюсь, если бы ты могла говорить, то сказала бы, что я все делаю правильно, — усмехается Питер, оказываясь в коридоре. — Ты ведь знаешь, что я просто жил как мог… И я не мог тогда ничего изменить. Мне жаль. Но я попытаюсь все исправить. Пусть эта сука знает, что я не какое-то животное, которое она просто может посадить на цепь.

Питер спускается из дома по ступенькам, ощущая, что больше никогда не вернется в него, и его кости начинают хрустеть на последней ступеньке, когда его старое тело подвергается видоизменению. На коже престарелого мужчины появляются пепельные жесткие волосы, его рост становится все ниже, пока он не касается руками, а теперь уже лапами земли, которая зовет его еще громче, и желтовато-коричневые твердые и острые когти царапают эту землю, словно говорят ей заткнуться и дать ему немного времени, и одежда остается позади.

Белый лис с блекло-голубыми, словно слепыми человечьими глазами, тяфкает, обегая себя вокруг собственной оси, разминая лапы и позвонки, которые ноют с непривычки, и после, привыкнув к новому телу, про которое почти забыл, старый лис стартует и убегает в сторону леса, скрываясь за деревьями довольно быстро, и только следы его небольших лап остаются на земле, давая понять, что тот вообще здесь был.

Дитон, подглядывающий в щелку своей приоткрытой двери за происходящим, захлопывает дверь и запирает после ее на замок, вздыхая. Это необратимый процесс, понимает он, который начался. И все решится сегодня. Плохо или нет для тех, кого он когда-то обещал оберегать. Дитон жмет губы от разрывающего его чувства вины, а его темные руки начинают дрожать, но он просто прячет их в карманы своего халата и уходит вглубь своего каменного дома, окруженного защитой из различных порошков и заклинаний. Выживание всегда будет выше жертвенности. Никто не захочет, поняв цену жизни, прощаться с ней ради жизни другого.

Дитон старается не думать о том, насколько фальшиво это звучит в собственной голове. И насколько это похоже на простую отговорку. Он всегда был трусом. И, может, когда-нибудь придется, наконец, это признать.