10



После убийства Прады.Из-за страха по поводу убийства Прады ночью и того, что не понятно, кто это сделал и существует ли реальная угроза и для них, в случае, если они привлекли к себе внимание некого безумца с садистскими наклонностями похуже, чем у Мэтта, коллективно и единогласно было решено спать хотя бы в этот раз вместе. Вместе безопаснее. Вместе спокойнее. Вместе теплее и уютнее. Это, наверное, неоспоримо и будет жить вечно, как и какой-нибудь закон мироздания.

Скотт и Мэтт притащили матрасы в одну из комнат дома, который бы не был домом, где была Прада, которую так никто не решился убрать, и в дом, который бы не был тем, где предпочли остаться Стайлз и Дэнни. Никто не говорил больше о Стайлзе и собаке, о Лидии или том, что вообще случилось, потому что говорить об этом перед сном, пугая себя еще больше, было бессмысленным, они могут разобраться с этим позже, решили они, улеглись на кровати и матрасы, разбившись молча в парочки. Скотт забрал Эллисон к себе на кровать, крепко обнимая ее как подушку. Эрика улеглась на другую пустую кровать одна, хотя Айзек лег на матрас поблизости, а ночью Эрика взяла кучерявого парня за руку, свесив свою с края матраца. И, так как свободных кроватей больше в комнате не осталось, ибо тех было всего две, Гейдж легла спать на матрас, а Мэтт улегся на другой, подтащив его ближе к белокурой девушке так, чтобы, когда беспокойная сестра Гейдж уснет и перестанет следить за ним, он мог положить свою руку на более скромную Рейерс, тем самым немного заявляя свои права на нее и располагая к себе для дальнейшего пользования. Не то, чтобы Мэтт был фанатом правильных и послушных девочек, его всегда больше влекли такие, как Эрика, дерзкие и развязные, которые не боятся нового и которых не нужно долго уламывать, но так как Эрика ему отказала, а Гейдж тут же повисла на нем, как коала, требующая любви, он не мог упустить возможность немного поиграть на чужих накаленных нервах в отместку и в пути развлекаясь с милой девушкой для разнообразия, выигрывая тем самым по всем фронтам.

На самом деле Гейдж была не так уж плоха. И ночью в лесу Мэтт в этом убедился. Белокурая и кареглазая принцесса была нежной и хрупкой, но в тоже время колючей как терновая роза, и Мэтту хотелось прикасаться к девушке снова и снова, заставляя ее все больше и больше проявлять свои колючки, которые при неаккуратности могут проколоть пальцы до крови. Он видел, что у Гейдж есть потенциал. Она может стать стервозной и вульгарной, если он покажет ей, как это делается. И потом, когда ему надоест, он всегда может просто уйти. В конце концов, он никогда не давал клятв любви и ничего не обещал.

Мэтт проснулся утром, когда солнце уже встало, а его лучи светили через прозрачное окно прямо на их спящие тела, и ощутил сначала сухость во рту, потом желание отлить, и после замечая утренний стояк. Что было вполне естественным и неудивительным явлением. Он открыл глаза, поворачивая голову. Все еще спали. Было слышно мирные посапывания девушек и парней, но больше всего Мэтт слышал тонкое сопение Гейдж, так как она была ближе всего к нему. Так близко и завлекательно.

Гейдж спала в шортах и майке, накрывшись каким-то очень тонким покрывалом, но это покрывало за несколько часов сна смялось под ней, а сама девушка перевернулась набок, подогнув ногу, и ее нежно-рельефное бедро смотрело в сторону Мэтта. Во сне Гейдж выглядела такой беззащитной, почти еще ребенок, если забыть, по сколько им всем лет, и чем они занимались вчера. Кожа девушки казалась в утреннем свете немного бледнее, чем вчера, и ее приоткрытые губы были мягкими и чуть розовыми, как лепестки. Девушки такие хорошенькие…

Мэтт скользнул рукой под резинку трусов, облизывая нижнюю губу и снова думая о воде. Несмотря на то, что они не пили вчера больше столь много, как в первую ночь, у него все равно был сушняк. Либо это было из-за жары, ибо окно в комнате было закрыто, и за ночь их подростковые тела высосали весь кислород из небольшого помещения. В общем, не ясно. Но он хотел пить и подрочить. И, если бы не скрип старенькой кровати сбоку, заставивший его убрать руку, он бы мог порешить дела с одной из актуальных потребностей и не вставая с пола. Но Эрика громко вздохнула во сне, и Мэтт недовольно нахмурился. Кажется, что даже в спящем режиме внутренний локатор второй близняшки не отключается ни на минуту. Ну, не страшно. Главное, что Эрика не проснулась. И он еще может что-то сделать. Даже если не здесь.

Мэтт сел, а потом аккуратно поднялся с пола и вышел из комнаты, направляясь в душ. Через минут десять он вернулся и посмотрел на Эрику. Та лежала в той же самой позе, в которой была десять минут назад, но вот Гейдж снова перевернулась и теперь спала на спине. Мэтт тихо прошел к телу спящей девушки на полу, а потом присел возле ее головы, смотря на закрытые глаза Гейдж и ее все еще немного приоткрытые манящие губы. Он опустил руку, почти касаясь этих губ, которые казались такими мягкими и маленькими, такими идеальными для минета, который в исполнении Гейдж отчего-то вызывал больше чувств, нежели в исполнении обычной школьной потаскушки. Но потом, наверное, почувствовав чужое присутствие так близко, или может ощутив небольшой холод от пропажи света на своем лице, так как его загородила спина парня, глаза девушки зашевелились под ее бледными веками, и в следующую минуту девушка открыла глаза, и ее взгляд не сразу, но сфокусировался на перевернутом лице Мэтта и его квадратном подбородке.

В общем, в семь двадцать раннего утра сестра Эрики почувствовала сквозь сон тень на своем лице и проснулась. Она нахмурилась и тихо спросила, а ее голос был немного невнятным, словно ее голосовые связки еще не проснулись:

— Уже утро?

Ответ был очевидным, но вопроса получше у нее не нашлось. Мэтт чуть улыбнулся, и это несколько выбило Гейдж из мысленного потока. Нависший над ней парень казался любящим бойфрендом. Она никогда не просыпалась с парнем возле себя, который бы вот так смотрел на нее. Обычно она просыпается в одиночестве. Либо с сестрой неподалеку. Но Эрика, хоть и объективно ничего, не в ее вкусе. Да и сестра по утрам всегда слишком вредная, ворчит, огрызается, словно маленькая лесная кикимора. Но Мэтт не выглядел так злобно утром. Он, наоборот, кажется, по утрам более добрый и в более хорошем расположении духа, если судить по тени улыбки на его губах и блеску в глазах — но не таком блеске, как вчера в лесу, который почти по-настоящему напугал ее, этот блеск был просто живым и игривым блеском человека, который смотрит на то, что ему нравится. Ну, или по крайне мере, Гейдж хотелось во все это верить. Сравнивать все равно не с чем. Она даже на свиданиях никогда не была. Хотя было несколько возможностей, если бы не Эрика и ее гиперопека.

— Где-то семь утра.

Мэтт все же коснулся губ Гейдж, проводя подушечкой большого пальца по ним и усмехаясь тому, что подкидывало ему его воображение. Девушка же восприняла это как-то по-своему, ластясь к руке, а после, подтверждая, что в тихом омуте черти водятся, игриво кусая парня за чуть соленный от пота или нет палец.

— Мы пойдем фотографировать? — спросила она достаточно тихо, чтобы не разбудить остальных.

Мэтт спросил:

— Сейчас?

Гейдж лежа пожала плечами:

— Не знаю. Почему нет?

Мэтт кинул взгляд на спящую дьяволицу, на Эрику, и потом вернул его на более приучаемую тигрицу, на Гейдж.

— Если ты хочешь пойти, то надо успеть до того, как твоя сестра проснется. Что-то мне подсказывает, что ее вчерашние обещания ничего не значали, и что она не даст тебе никуда уйти, будет держать тебя на привязи как цирковую зверушку.

Гейдж повернула голову в сторону Эрики, замечая сцепленную руку сестры с рукой Айзека. Эта парочка казалась такой сладкой. Почти идеальной картинкой, как кадр из романтического фильма для подростков. И, наверное, нужно было расслабиться и порадоваться за сестру. Но у Гейдж не получалось ни того, ни другого. У нее чесались пальцы отдернуть руку сестры от тела парня, как та сама вечно делала с ней, хотелось задеть сестру, огородить ее от того, что она хотела, от любви, но свободно насладиться любовью самой. Ведь так всегда поступала с ней Эрика. У нее была куча поклонников и свиданий, но она всегда держала всех парней подальше от сестры, не позволяя тоже побыть ей любимой. Стерва.

— Да, ты прав. Тогда пошли? Мне не терпится подняться на тот пик, который мы видели вчера с озера, — прошептала Гейдж и села, а потом бодро поднялась на ноги, взяв Мэтта за руку и уводя из комнаты, прикрывая бесшумно за собой дверь. И было еще так рано и солнечно, и если бы не Мэтт, то Гейдж, наверное, проспала бы еще минимум часа два, возможно никогда не покинув дом, и, может, все могло бы быть по-другому. Но Гейдж и Мэтт ушли. А так как к Эрике никто не лез, как к сестре, она и проспала эти два, даже чуть больше часа, прежде чем медленно проснулась, разлепляя слипшиеся веки. Нужно было смыть косметику перед сном, подумала она, потирая лицо, и только после замечая, что ее близняшки нет рядом. И было так странно впервые просыпаться без Гейдж, которая была с ней, когда они засыпали. Пожалуй, это впервые за жизнь. Эрика часто уходила посреди ночи, не говоря сестре, что уходит, но наоборот такого никогда не происходило. Оказавшись на месте сестры, Эрика болезненно заметила, что, оказывается, просыпаться без близняшки хуже, чем она думала, это пугает, волнует и режет по сердцу. И она поступала так с Гейдж так часто… Возможно, Эрика была не такой уж хорошей сестрой, какой себя считала.

******

— Как скоро мы доберемся? — спросила идущая позади парня кареглазая блондинка, поглядывая себе под ноги, потому что уже трижды чуть не запнулась.

Они с Мэттом даже не поели, только переоделись, тот взял фотоаппарат, заменив в нем разряженную батарею на заряженную, а она быстро умылась и расчесала волосы. Они действовали тихо, как мыши, и заговорчески, и что-то в этом было привлекательное и волнующие, почти как в детстве, вспомнила Гейдж, когда они с сестрой забирались на дом на дереве в городском парке и сплетничали там обо всем, чем хотели. Однажды они так увлеклись, что уже село солнце, и их пошли искать взрослые, подумав, что их похитили, убили или что-то такое. В то время как раз в Бейкон Хиллс появился маньяк, которого нашли позже, так что подобный исход был вполне возможен. И, хоть им тогда обоим влетело, у Гейдж все равно остались теплые воспоминания о тех днях, когда они с Эрикой еще нормально общались, когда они были на равных. Но потом наступил переходный возраст, у Эрики выросла грудь и самомнение, и все пошло по одному месту.

— Без понятия, как скоро мы доберемся, но это выглядит далеко… Может, пару часов? Два туда, столько же обратно. Ты ведь спрашиваешь не потому, что передумала, верно, детка?

Мэтт остановился на узкой поросшей высокой травой тропе, разворачиваясь к девушке. И за его плечом можно было лицезреть утреннее уже такое яркое лазурное небо, нежные редкие облака на этой голубизне, и почти режущую глаза зелень замерших как на картине деревьев, что не стеснялись расти и в высоту, и вширь, и вкось, соревнуясь с друг другом, кто кого перерастет, да переживет. Конкуренция. Даже здесь эта конкуренция. Значит ли, что она естественна и никогда не исчезнет? В какой-то мере Гейдж и Эрика всегда были как эти деревья. Но когда Эрика стала расти значительно выше, Гейдж перестало нравиться отставать от сестры, успех той стал восприниматься не как повод для гордости, а как повод для самобичевания.

— Я не передумала, — уверенно ответила Гейдж, ощущая, как ладони Мэтта легли ей на талию. Парень притянул ее хрупкое тело к себе, почти касаясь губ, и, чувствуя дыхание Мэтта на своем лице, а вместе с тем жар в щеках и в груди, Гейдж с замиранием подумала: вот оно! То самое. Сейчас Мэттью томно и хрипло спросит у нее разрешение на поцелуй, а потом аккуратно и ласково коснется своими губами ее губ, и она почувствует бабочек в животе, про которых пишут в любовных рассказах и поют в песнях, и это будет чудесно и прекрасно, в отличие от вчера, когда они были немного под градусом и у них не было достаточно времени для настоящей любви, а не лишь плотской утехи.

Но разрешения не было, как и вопроса. Мэтт был настойчив и груб. Он болезненно сжал ее бока, целуя неаккуратно и грязно, и Гейдж закрыла с силой глаза, задержав дыхание, но не из-за эйфории, что накрыла ее тело, а из-за страха и желания побыстрее вынырнуть из темных вод, в которые она по глупости занырнула. Хотелось телепортироваться. Убежать. Нажать на кнопку, которая бы сменила кадр на тот, что замер в ее голове.

Мэтт отстранился, не сразу убрав свои руки, а спустив их ниже и оставляя на мягкой девичьей попке и улыбаясь как чеширский кот. Только Чешир всегда нравился Гейдж, а эта улыбка пугала ее. Почти как вчера, когда Мэттью выбежал из дома, где была убита Прада, восклицая о ее вываленных наружу внутренностях так, словно увидел оленя Санта-Клауса, а не что-то аморальное и тошнотворное. Но, может, ей просто все кажется… Может она многого хочет. В конце концов откуда Мэтту знать, что у нее в голове, если она об этом не рассказала? Тогда нужно сказать.

— Слушай, Мэтт, я…

Все еще в чужом цепком объятии начала девушка, но была прервана более громким и напористым голосом.

— Мне не терпится оттрахать тебя на горной вершине, — его пальцы впились в ее тело, — только представь это… дикая природа, никого нет, ты можешь кричать так громко, как захочешь, и мы можем делать, что угодно и сколько угодно. Возбуждает, правда?

У Мэтта снова появился тот пугающий блеск в его светлых глазах, и Гейдж замялась, сжимая запястья парня, надеясь, что тот ее отпустит.

— Ну, я не знаю…

Мэтт скользнул одной рукой ей на спину, прижимая к себе и быстро целуя в щеку.

— Я знал, что с тобой будет интереснее, чем с твоей сестрой, — он медленно выпустил ее из объятий, разворачиваясь и поправляя лямку на плече. — Без обид, но, кажется, что Эрика пай-девочка, несмотря на то, что старается казаться другой. А ты нет, ты наоборот дрянная девчонка за этой цыплячьей скорлупой. Мне это нравится.

Гейдж тихо хмыкнула себе под нос и подняла взгляд на черный рюкзак на спине парня. Они пошли медленно дальше, и с каждым новым шагом и новым вдохом Гейдж словно пьянела, забывая о том, о чем думала минуту назад. В ее голове что-то стучало и важная мысль крутилась на языке.

— Ты правда думаешь, что я дрянная девчонка? — с легкой улыбкой спросила она.

— Думаю. А ты нет? — посмотрев на нее через плечо, спросил фотограф.

Гейдж сделала большой шаг и после, оказавшись достаточно близко, взяла Мэттью за руку, сплетя свои пальцы с его. Маленькая мышка, которую привлек сыр в мышеловке, попалась в захлопнувшуюся ловушку. Бамц.

— Ты прав, — прошептала она. Дальше со склона они шли более целенаправленно, и Гейдж часто отвлекалась на свои мысли, в которых было так много всего, и почти все начиналось с «хочу». Хочу измениться, хочу стать лучше, хочу доказать, хочу любви, хочу сказать нет, хочу сказать да, хочу грудь побольше, хочу окончить школу на отлично, хочу умереть от переизбытка чувств, хочу бежать от яркого чувства жизни, которое переполняет до краев сейчас. Хочу все. И ничего.

Все так волшебно. Но сказки в первоначальных версиях обычно заканчиваются трагично, а эпизод волшебства занимает гораздо меньше времени, нежели эпизод страданий главных героев. У Гейдж всегда было много книжек с такими сказками. И она не заметила, как стала жить в одной из таких историй.

Но реальность не сказка. Если здесь что-то происходит, то оно действительно происходит. Наверное, нужно было подумать об этом прежде, а не после, когда стало уже поздно что-то менять.

******

Гейдж считала, что это непродолжительное время Мэтт был добр к ней. Но она поняла, что ошибалась. Что снова проиграла, потому что была дурочкой. Она чувствовала то, чего не было. Витала в своих фантазиях и мечтах, и в итоге пришлось, как говорят, больно падать.

Они действительно добрались до вершины за пару часов. И на самом апогее, когда сперма Мэттью смешалась с ее кровью, и когда кучерявые облака расплывались из-за слез в ее глазах, Гейдж поняла все. Ее надежды и мечты рухнули, словно карточный домик, так легко и просто. Фьюх. И ничего не осталось кроме зияющей пустоты, одиночества, боли и сожаления, ненависти на себя и на весь мир. Парень, который должен был стать ее принцем на белом коне, в итоге оказался обычным манипулятором и тираном. Мэтта ничего не интересовало в ней кроме ее тела. Ни ее желания, ни мысли, ни заветные мечты. Когда они дошли до пика, он снова и снова лапал ее, и когда понял, что Гейдж не ляжет сама, уронил ее с удивительной легкостью (может, из-за неравной весовой категории) на поваленное дерево недалеко от места, где кончалась земля и шел крутой обрыв.

На том месте у края был голый клочок земли, на который Гейдж подошла с фотокамерой. Солнце так красиво освещало горы, блистая за ними, а сами горы утопали в зелени. И это было так красиво. Щелк. Гейдж сделала фото, а второе уже не вышло, потому что Мэтт подошел со спины, больно обняв, а еще чуть не свалив их вместе в пропасть. Сердце Гейдж подпрыгнуло к горлу, и она вцепилась в руки Мэтта, умоляя отпустить ее или отойти от края. Тот отошел вместе с ней. Он целовал ее шею, зарывался носом в волосы. И на какие-то несколько секунд Гейдж это даже нравилось. Но потом прикосновения стали болезненными, Мэтт больно оттянул волосы, намотав их на кулах, и его руки лезли туда, куда Гейдж не хотела, чтобы они лезли. Она заволновалась, когда поняла, что не сможет выбраться из чужих объятий, если Мэтт не отпустит ее сам. А он не спешил отпускать. Уже завелся.

— Мэтт, постой, — сглотнула Гейдж ранее, когда была еще надежда, что ее карточный домик устоит. — Давай не сейчас. Может, позже?

Мэтт усмехнулся, и у Гейдж прошли мурашки по спине, когда тот сказал:

— Мне надоело бегать за тобой. Ты сама дала знать, что хочешь, а потом начала ломаться. Кто я, ты считаешь, мальчик, который будет ползать на коленях перед тобой, шлюшка? Много чести для тебя.

Он потянул ниже шорты Гейдж, и та завертелась в его руках, на секунду вырвавшись и успев крикнуть:

— Отвали!

Прежде чем Мэтт снова поймал ее. Ему ничего не стоило переместить ее подальше, толкнуть на лежащее дерево, которое покрылось мхом за несколько лет, проведенных на земле после падения. Наверное корни не выдержали держать такой вес и повылазили наружу как кроты из нор, из-за чего дерево и легло. И Гейдж ощущала себя немного таким же деревцем. Тело Мэтта было такое тяжелое, его руки удерживали ее намертво, и она не могла пошевелиться, онемела и затвердела как доска. И лишь ее глаза чуть подрагивали.

Мэтт уткнулся носом в сгиб ее шеи, и Гейдж не смогла держать слез, когда ее голая спина больно проехалась по шершавой коре, где немного торчали обломанные веточки. Движения парня были грубые. Он толкался в нежное тело, как хотел, а потом укусил девушку за шею, словно вампир. Когда зубы впились ей в плоть, Гейдж вспомнила слова Мэтта о том, что она сможет кричать, сколько влезет, потому что ее никто не услышит, и правда отпечаталась на сетчатке. Она далеко. Она здесь только с Мэттом. И сама согласилась на все это. О чем она думала? Нужно было слушать Эрику. Нужно было просто быть серой одинокой мышкой дальше. Нужно было спать дальше и не говорить про желание подняться на пик. Она такая дура. Слезы стекли по ее щеке. Было больно и физически, и морально. И отмотать бы просто время назад.

— Ах… — Мэтт излился в нее, а потом сделал шаг назад, но Гейдж не шевелилась, просто часто дыша и плача. И тогда парень подошел, потянув ее за шею и заставив сесть. Адреналин подскочил в крови девушки, и она вскочила, бросившись бежать, и почему-то Мэтт побежал за ней. Он схватил ее за руку, и Гейдж яростно пыталась отбиться, ничего не видя перед собой из-за пелены на глазах.

— Нет! Не трогай меня! — Гейдж отступала назад, махая руками и дергаясь как зверек, который угодил в ловушку. Мэтт же пытался ее успокоить и что-то говорил, но Гейдж не слышала ничего из сказанного им, она лишь чувствовала, что не может дышать, и ничего не видела, ибо все краски смешались и у нее плыло перед глазами. Она шлепнула Мэтта по руке больше случайно, нежели целилась сделать это, а потом ее дыхание остановилось, когда ее нога скользнула вдруг с края, и она упала на землю, а потом ниже.

Гейдж скатилась с обрыва, исцарапав кожу, пока тот не стал девяностоградусным, упав на ветки деревьев, и Мэтт слышал их хруст, а может и хруст костей.

— Гейдж? — позвал он через половину минуты, когда все стихло, стоя в нескольких шагах от обрыва. Потом он медленно подтянул шорты и подошел к карю, смотря с него, но из-за деревьев не было ничего видно. И сердце быстро билось в его груди. Так сильно и громко. Тук-тук-тук-тук-тук. Как у кролика под прицелом.

— Блять, — зашептал себе под нос Мэтт, отходя от края и зачесывая двумя руками волосы назад. Гейдж так и не ответила. И он понимал, что и не ответит. Слишком высоко. Но, может, она все же еще жива и просто без сознания? Что, если она еще жива, лежит там, и кто-то найдет ее и спасет, а она скажет, что это он ее толкнул? Его посадят. Он будет всю жизнь за решеткой. Нет. Этого не может случиться. Не с ним. Он не выживет взаперти.

Мэтт сглотнул, поднял камеру с земли, которую выронила сестра Эрики, и поспешил убраться с места. По пути сюда была развилка. И скорее всего по ней можно как-то обойти гору, добравшись до места, куда упала Гейдж. Ему надо ее найти. Найти. А потом? Мэтт не думает о том, что он должен сделать потом. Вероятно, позвать на помощь, если Гейдж жива и ранена.

Но он не позовет на помощь, понимает он, еще когда не спустился с горы обратно. Он торопиться вниз, чтобы добить Гейдж, чтобы потом можно было сказать, что это был несчастный случай, ведь это правда был несчастный случай… Мэтт повторяет себе «несчастный случай» как мантру, ничего не замечая вокруг себя. Это не заканчивается хорошо. Он так и не доходит до Гейдж, потому что что-то утаскивает его в лес раньше. Что-то большое и с острыми клыками. Лесное чудовище.

******

Это же время, другое место.— Хватит трясти своей ногой по шестьсот фрикций в секунду, ты вызываешь цунами в моей кружке, — послышался голос гавайской птички. Дэнни сидел неподалеку за столом, который находился на улице, в том время как Стилински устроился просто на полу, роясь в сотовом, который отказывался ловить всякую связь, и потому не было никакой возможности связаться с кем либо. Не то, чтобы у него был номерок того, с кем он хотел связаться больше всего. Дерек ушел почти два часа назад. Но все еще не вернулся, как не вернулись Лидия, Джексон, близняшки и Мэтт. Стайлз все еще не видел Скотта и Эли, но Айзек ушел к ним, и Стайлз знал, что эти трое, по крайне мере они, в порядке и никуда не утопали, как и они с Дэнни. Хотя Стайлз хотел уйти. И ушел бы, если не Дэн и его вразумительные речи, ибо сидеть и просто ждать у моря погоды, то есть непонятно чего и когда, было мучительно для него, он весь издергался, искусал губы и порасковырял заусенцы на здоровой руке, потому что вторая забинтованая все еще поднывала при неудачных движениях.

— Прости. Просто я переживаю, понимаешь? — ответил парень. Белый старенький кот, который вышел из леса и привязался, так и не покинул его, и сейчас сидел рядом, чуть шевеля хвостом словно тот был танцующей коброй.

— Еще не вечер, они вернутся. Не думаю, что они настолько все глупые, чтобы не найти дорогу обратно и заблудиться.

— Да, но я не только из-за этого, — через небольшую паузу ответил Стилински и погладил кота, и тот вроде как даже не был уже против, либо ему стало лень активно противиться и он просто завис, смотря все время куда-то вдаль, словно старик у причала, ждущий призрачную лодку. — Ну, знаешь, сегодня я спал не один…

Дэнни чуть покачал головой и, продолжая делать записи в блокноте, обшитом ненастоящей кожей, снова спросил:

— Так, все-таки, как ты вообще связался с Хейлом? Он ведь такой…

Подбирая слово получше, Дэнни не дождался озарения и просто замолчал, и тогда Стайлз пожал плечами и выдал:

— На нем удобно спать. Он не такой уж твердый, каким выглядит.

Что было недалеко от правды. Тело Хейла было прекрасно, в отличие от его, такого костлявого. И, наверное, не только наличие мяса на чужих костях привлекало, больше это было то, что скрывалось за ними, душа, если она вообще существует, или темперамент. Дерек никуда не бежал, не торопился и не нервничал, он был такой спокойный и мирный, гармоничный, и на нем правда было удобно поэтому лежать — Стайлз словно бы лежал в лесу, слыша шелест листьев, ощущая легкий ветерок, смотря на звездное небо, и это было так хорошо. Возвращаться ко сну в одиночестве на неудобном матрасе будет тем еще испытанием и пыткой. Как бы боль в пояснице еще не вернулась. Он и так разваливается на куски потихоньку. Вчера вот потерял немного крови, а полгода назад дальний зуб, каждый месяц чуток волос у барбера, и так далее и так далее. Его тело, конечно, регенерируется. Но так медленно, да и не там, где хотелось бы. Лучше бы волосы на теле перестали расти, но очищение легких от сигаретного дыма происходило бы быстрее, и если бы раны на теле вроде порезов заживали через минуту, было бы прям класс… эти синяки и ссадины так болят.

— Когда мы вернемся ты хочешь, не знаю, продолжить то, что у вас с Хейлом началось здесь? Или ты не думал об этом еще? Я впервые вижу тебя таким влюбленным. Может, было бы неплохо, если у вас что-то сложилось.

Стайлз фыркнул. В груди стало как-то тепло. А в тоже время холодно. Он хотел бы продолжить. Но не все зависит от него ведь. И, зная его удачливость, все пойдет по пизде при первой же возможности. Он это нутром чует.

— Я не знаю. Думаю, все само как-то решится. Ты ведь знаешь, что я предпочитаю не трогать проблемы, а ждать, пока они сами рассосутся.

Дэнни улыбнулся, кивнув, соглашаясь с тем, что знает, но не говоря о том, что не согласен с тем, что приятель действительно хочет пустить все на самотек. Из того, что Дэн услышал, из озвученных замаскированных желаний Стайлза, ему было понятно, какой тот потерянный романтик и заблудшая душа, которая в вечном поиске своего комфортного места. Но так как не думал, что настрой был для серьезных бесед, Дэнни промолчал, и его взгляд переместился на белоснежного кота, который заспавнился на их территории.

— Интересно, откуда он взялся? Он выглядит чистым. Не похоже, чтобы он бегал по лесу долго. Но и его не было здесь раньше.

Стилински опустил взгляд на животное, устроившееся неподалеку от его бедра. Словно почуев, что говорят о нем, кот моргнул и посмотрел на Стайлза. И это были такие умные глаза, что было даже немного жутко. Но это ведь всего лишь кот! Так глупо. Словно кот оценивает его и о чем-то думает в данный момент.

— Не удивлюсь, если этот крипи-кот просто вылез из какого-нибудь портала. Посмотри, он определенно нас понимает… Жуть.

Дэнни беззвучно рассмеялся и ответил:

— Животные не понимают людей так хорошо, как ты думаешь. Они себя то не осознают.

Стайлз взглянул на друга:

— В каком смысле не осознают себя?

Дэнни ответил, смотря на животное:

— Просто читал об эксперименте, где люди рисовали краской животным на лбу, после чего ставили тех перед зеркалом и следили за их реакцией. Только у обезьян было какое-то понимание того, что краска это не часть них самих. Коты же вообще не всегда понимают, что зеркало это не другой кот, а отражение, так что не думаю, что коты, включая этого, настолько сообразительные, чтобы понимать нас.

Кот впился хмурым взглядом в Дэнни, долго смотря на него, чуть покачивая хвостом, и это выглядело немного угрожающе. Стайлз чуть улыбнулся, саркастично отвечая:

— Тогда думаю нам крупно повезло, потому что у этого кота определенно интеллект выше, чем у некоторых наших одноклассников.

Дэнни дипломатично сказал:

— Может быть.

И иногда самое невозможное действительно может быть. Как среди кучи мусора можно найти драгоценность, так и среди всевозможных исходов можно угодить в тот самый запутанный, нелогичный и нереалистичный, который все же случается, как по закону подлости, в самый неподходящий момент, а, может, все же и в подходящий. Сразу так ведь и не скажешь, что хорошо, а что плохо. Иногда самое прекрасное — ужасное, и самое ужасное — оказывается прекрасным. Это просто чертова запутанная, как клубок цветных ниток мулине, жизнь, и нити судьбы невозможно развязать до конца ни простым смертным, ни божествам.

******

Это же время, другое место.— Идиотка, — ворчала себе под нос Эрика, когда ее злость на себя прошла и злость на сестру, которая, кажется, вообще не умеет ценить свою жизнь, вернулась на прежнее место, прямо в сердце. В сердце, что изнывало и кровоточило за Гейдж, которая всегда была слишком мягкой, чувствительной и ранимой. Боже, она в ведь в детстве даже ревела из-за леденцов, которые падали на пол и цепляли собачьей шерсти, и не потому что, ей было жалко потраченных денег или еды как таковой, а потому что ей было жаль еду так, как если бы падение той на грязный пол было равно смерти котенка. И никто, даже их родители не понимали натуру Гейдж. Но Эрика понимала. И знала, что ублюдок Мэтт не тот человек, с которым Гейдж стоит общаться, от слова совсем. И если хоть одна слезинка упадет с глаза сестры из-за него…

Послышался треск ветки неподалеку и что-то зашуршало. Эрика остановилась. Место было ей незнакомым. Кажется, она свернула не туда полчаса назад, черт.

Оглядываясь, Эрика пыталась будто увидеть сестру за одним из деревьев в месте, где те росли не так часто к друг другу. Это место вообще казалось каким-то не таким уж диким, словно неподалеку должно быть что-то, где раньше часто бывали люди, что вытоптали здесь тропы. И так и было. Шахты. Если бы Эрика дошла жо подножия горы, то увидела бы вход в шахты, где был большой камень, на котором было высечено:

«Пусть каждый у подножия с искренностью раскроет сердце свое,

и пусть потом хоть один из них,

если осмелится, скажет: «Я был лучше».

Правда так стара была надпись, что ее уже было и не прочитать и, может, и вовсе не то было там написано.

— Гейдж! — позвала Эрика, скрещивая руки под грудью. — Боже…

Девушка запыхалась и вспотела. Бегать по лесу в старых кедах совсем не входило в ее сегодняшние планы. Она хотела расслабиться, черт возьми. Просто загорать на солнце, есть ягоды, надеясь не травануться ими, болтать с Айзеком или с Эллисон, и определенно никуда не бежать.

Снова треск и шорох. Но с другой стороны. Ближе и громче. Эрика резко разворачивается, ничего не видя, и только после повторения треска находит взглядом источник шума. Он выше уровня ее глаз. Намного выше. Приходиться поднять голову и всмотреться. Когда силуэты человеческих рук и ног узнаются в пятне среди деревьев, Эрика задыхается и отступает назад как раз вовремя, потому что в следующую секунду сухие и покореженные молнией ветки хвойного дерева снова ломаются, и человечье тело падает, переворачиваясь пару раз, глухо на землю, как мешок с картошкой. Немного пыли ненадолго вздымается вверх, и какая-то птица истерично кричит и улетает с другого дерева ввысь. Эрика, смотря на тело — теперь уже кусок скрюченного мяса, кричит взаместо птицы, пугая и все остальное птичье семейство. Черные дикие вороны вздымаются стаей вверх, улетая, и листья сыпятся из-за них Эрике на голову. Но она не может перестать истошно кричать, падая на колени и двигаясь назад от трупа как от лесного пламени, заключившего ее в полукольцевую ловушку.

Это Гейдж. Тело — это ее сестра-близняшка. Это ее одежда. Это ее волосы. Это ее сломанные и выгнутые неестественно руки, такие же ноги. Гейдж похожа на разломавшуюся шарнирную куклу. И ее, такое безжизненное и чуть вспухшее в крови, грязи, и иголках хвои лицо повернуто в сторону Эрики, которая задыхается, даже не пытаясь выровнять дыхание. Все тело Эрики трясется вместе с ее чувствами. И она ничего не понимает, просто смотря в мутные карие глаза, которые мертвецки смотрят на нее в ответ и ничуть не шевелятся, и даже у кукол из детства глаза были живее.

— Н-нет… Н-нет… Гейд-дж, — вроде бы произносит Эрика, но точно не ясно, потому что ее легкие начинают свистеть, когда ее бронхи сжимаются и она не может нормально дышать, из-за чего автоматически начинает преувеличенно для обычного состояния усиленно вдыхать и кое-как по частям выдыхать. Собственные удары сердца оглушают. И кажется, словно смерть близка теперь и к ней самой. Она близка, чтобы умереть от шока.

Каркает ворон. Эрика не помнит как, но оказывается на ногах и даже отходит от разбитого тела сестры. Помощь… надо позвать кого-то…

Потом что-то щелкает. Громко рычит. Эрика, держась за ближайшее дерево, поднимает взгляд, не зная, что это, правда, сон, галлюцинация ли, и видит перед собой сперва огромное черное пятно с горящими глазами. Но после пятно приобретает контуры, и она видит… она не знает… она просто бежит в противоположную сторону. Она бежит вперед, не зная куда, просто так далеко и быстро, как может, пока не падает — ноги ее не держат, и она, кажется, ломается. Она просто садится и отползает в кусты с маленькими белыми цветочками.

Слезы бегут по ее щекам, а глаза покраснели и широко открыты. Она свистит и шумно дышит, иногда громкий звук срывается с ее рта, и она не в состоянии его сдержать. Через минуту или другую белые цветочки начинают темнеть с задней стороны куста, сворачиваясь в угольные шарики, в направлении к Эрике, но она не замечает этого, подгибая ноги к груди и дрожа. Но когда ветка дерева, которая прямо над ней, хрустит, она поднимает голову — и встречается взглядом с безобразным серым женским лицом с черными глазами. Угольные прямые и тонкие волосы накрученные вокруг шеи существа сверху как порванные рыбацкие сети, а с приоткрытого рта чуть капает что-то Эрике на лоб, может слюна, но вернее — кровь. Темно-бардовая капля скатывается по надбровной дуге перепуганной девушки, потом сползает ниже по виску, смешиваясь с соленным потом, пока не слетает дальше на чуть красное, обгоревшее вчера, плечо.

Эрика успевает только сильно вздрогнуть, увидеть черные глаза без белка, которые мерещатся пустыми глазницами, открытый рот, из которого даже чувствуется гнилостный запах, и морщинку меж чужих бровей, дающих понять, что нечто что-то человечное, а не просто зверек. Потом существо кидается на нее, шипя, и Эрика закрывает глаза от страха, сжимаясь в комок. Мрак заключает ее в объятия, все темнеет, и Эрика больше не открывает глаз, а ее тела, как и тела Гейдж или Мэтта, больше нет у подножия горы. Ведьма и ее фамильяры утаскивают непослушных детишек куда-то подальше, занимаясь ими вплоть до наступления темноты… И тогда только красное свечение остается в ведьминой избе, в которой устойчиво пахнет кровью, потому что, когда ведьмины волки и шакалы на охоте, тьма и проклятие смерти гуляют вместе с ними, убивая любой свет и тепло, которые осмелятся встретиться им на пути.

******

Окей. Уже село солнце. Ало-розовый закат прошел минут пятнадцать назад, и теперь стало темнеть за окном, краски сгустились в лесу, деревья стали выглядеть устрашающе, и словно бы какие-то тени проскальзывали между ними, когда Стайлз смотрел вдаль, сидя на ступеньке дома, дверь в который была открыта, и из коридора которого светил свет, в одиночестве, потому что кот куда-то пропал, а те, кто не пропали, спорили о чем-то, и у Стайлза не было желания принимать в этом участие.

Фигура Стилински отбрасывала тень вперед, та спускалась по деревянным ступенькам и ниже. После обеда погода попортилась. Стало прохладно, а теперь, когда закат закончился, так и совсем холодно.

Стали замерзать руки и затекать ноги. Остальные были в доме, и было слышно их голоса, правда, было не разобрать, о чем те переговаривались, но это было и не нужно, потому что Стайлз все равно не был заинтересован этим бессмысленным спором, его больше интересовало вот что: почему, блять, никто из тех, кто ушел еще утром, не вернулся обратно? Конечно была небольшая вероятность, что им просто слишком весело там, где бы они не были, и что они поэтому не спешат обратно. Но это была слишком маленькая вероятность. Эрика ушла за сестрой. И она не переваривает Мэтта, чтобы зависать с ним где-то целый день, и Эрика никогда не зависает где-то одна. И Дерек, со слов Айзека, был серьезно настроен уехать в обед. И это так сильно тревожило и беспокоило. Стайлз думал о том, почему Дерек собирался погнать их отсюда, и о том, что это ли не связано с тем, что хмурый мистер не вернулся до сих пор? Воображение парня подкидывало неприятные картинки, играя против него самого.

Стайлз уперся взглядом в темный лес, освещенный лунным светом, вызывающе также, словно смотрит на врага перед боем. Давай. Хочешь подраться? Пожалуйста. Нападай.

Айзек нарисовался в дверном проеме, загораживая сидящего парня от света. Тот заметил это и обернулся.

— Как дела, Айзек? — спросил Стайлз чуть нервно, хотя и пытаясь скрыть это. Конечно, ничего же не происходит. Просто обычный день, спокойный вечер, просто их группа стала пропадать частями, и кто-то выпотрошил их собаку. Прекрасно. Чудесно. Заебись.

Айзек сделал пару шагов, после чего, потеснив Стайлза, сел рядом на ступеньку, положив длинные руки на колени. Под ногтями Айзека забилась грязь, которая не желала вымываться до конца, потому что днем он слишком увлекся и выкопал яму не как для маленькой собаки, а как для человека, забыв, где он: на отдыхе, а не на работе. Хотя теперь, кажется, отдыхом это не назовешь. Если только отдыхом от душевного спокойствия.

— Скоро ночь… я хочу пойти за ними, поискать Эрику, — негромко ответил тот, и Стайлз заметил, как напряглись челюстные мышцы кучерявого голубоглазого мальчика, который, как многие знают, боится почти всего на свете.

Стайлз качнул головой, зацепив пальцем нитку на красной толстовке, которую надел недавно, когда замерз, а комары высосали слишком много крови и лучше бы, если бы траванулись ею, маленькие вредители.

— Плохая идея.

Айзек поднялся на ноги, замахав рукой в сторону леса за своей спиной:

— Но если с ними что-то случилось?! Надо найти Эрику. Я не могу допустить, чтобы она поранилась, если правда появилась какая-то опасность…

И словно бы дожидаясь этой фразы, что-то странное началось. Весь свет в доме пару раз мигнул, как подрагивающее веко умирающей старухи, после чего погас. Было слышно приглушенные и чуть искаженные стенами голоса Скотта и Эллисон, Дэнни, кажется они пощелкали выключателями на стене, но ничего не помогло, и пытались понять, что произошло. Стайлз и Айзек обменялись говорящими взглядами. И когда Айзек бодро рыпнулся в сторону леса, Стайлз схватил его за руку, раздраженно восклицая:

— Уходить куда-то — очень тупая идея! Надо держаться вместе…

— И что, мне просто сидеть ждать в доме, пока полиция не приедет, потому что кто-то другой нашел мертвые тела наших друзей в лесу?

— Почему сразу мертвые тела? Это не единственное, что может…

Но Стайлз не смог договорить, потому что женский крик, который звучал не из дома и не принадлежал бы Эллисон, прервал его. По телу пробежали мурашки, а волосы на руках встали дыбом. Айзек, чей взгляд был направлен в сторону Стайлза но сквозь него, моргнул, после хмурясь и глухо говоря то ли Стилински, то ли себе:

— Это Эрика…

Стайлз растерялся и спросил:

— Что?

Потом он вздохнул, сглатывая и чувствуя ком в горле или кость и участившееся сердцебиение, а еще вязкое и липкое чувство страха и острую опасность. Все это место стало враждебным, хотелось убежать от него побыстрее, пока оно не захлопнуло пасть как венерина мухоловка.

Лейхи не ответил. Он побежал в лес, и Стайлз кричал ему в след, но тот просто скрылся из виду, не обращая никакого внимания на знаки.

Стайлз прошелся руками по волосам и заходил по кругу, ругаясь и не зная, что ему делать.

— Черт, черт, черт…

Он снова глянул в лес, который статично замер. Но было чувство, словно в этой статике есть то, что неумолимо несется к ним навстречу, брызжа слюной.

Не вытерпев, Стайлз забежал в дом, закрыв дверь. Он зашел в комнату к оставшейся троице, прерывая их и говоря:

— Надо уходить.

Дэнни посмотрел Стилински за спину, после на него, спросив:

— Где Айзек?

Стайлз облизнул губы, дернув плечом:

— Убежал в лес. Вы не слышали?

Ребята нахмурились, и Стайлз сказал дальше:

— В лесу кричали. Айзек решил, что это Эрика, и ушел за ней. Как вы могли не слышать…

Скотт, с которым они не разговаривали со вчерашнего дня ни разу, не смотря на происходящее, впервые сказал что-то ему, нахмурив лоб:

— Мы обсуждали как вернуть свет, может, не обратили внимания на звуки снаружи?

Стайлз отмахнулся:

— Ясно. Не важно. Надо забрать Айзека и попробовать дойти до города. В первый день здесь был какой-то старик, который присматривает за этими домами, может, они его, и он ушел на своих двоих отсюда. Так что пешком можно дойти до людей. А от них уже позвонить кому-нибудь, полиции или вашим родителям…

Дэнни с телефоном, который служил фонариком, поднялся с кровати, чуть наклонившись к Стилински:

— Это правда необходимо?

Стайлз почувствовал груз ошеломляющей ответственности, которую всегда ненавидел. Но кивнул, тихо отвечая:

— Думаю, да, это необходимо. Херня происходит. И будет лучше убраться отсюда.

******

Когда было темно, в этой темноте пронеслись тени, и, успев поймать их взглядом, можно было увидеть, что тени что-то несли на своих спинах. Ведьма, чьи черные и длинные до икр волосы развивались на ветру, вышла из леса и мягко, словно паря над землей немного, двинулась по лугу к месту, о заготовке которого она позаботилась заранее. Тени сравнялись с ней, выскользнув из-за деревьев подальше, и почти вровень с ведьмой дошли до ямы, которую выкопал один ничего не ведающий подросток с таким же безобидным именем, как и он сам.

Ведьма шипит что-то на языке мертвых, и потом тени прыгают через могилу, роняя чуть теплое тело Эрики в могилу. Та еще дышит. И когда земля от закапывающих ее волков начинает ссыпаться ей на туловище и лицо, она тихо кашляет и шевелится, приходя в себя.

Рыхлая земля забивается ей в ноздри, а во рту ее вкус и вкус меди. Червяки щекочут ступни. Глаза слезятся. И все такое мутное и темное… Эрика моргает и снова кашляет, не понимая, что происходит. Она хочет сесть, но не может, ее парализовало, хотя она и чувствует пальцы рук и ног, ощущает холод и влагу земли, боль в костях и в груди. Когда она видит звезды вверху, и когда земляные крошки прилетают ей прямо в глаза, она понимает, что происходит. Ее закапывают. Ее закапывают живьем, и даже не в гробу. Страх поступает к ней внутривенно, он циркулирует по ее крови, заставляя ту холодеть. И, когда нечеловеческий голос говорит ей что-то, звуча искаженно как сломанная запись, запущенная проигрываться с конца в начало, Эрика поднимает с трудом взгляд и хныкает. Прямо на фоне прекрасного звездного неба женское тело с кожей цветом бледного синяка плывет над могилой, зависая параллельно той, кто в этой могиле лежит. Черные выжженные глаза смотрят прямо в душу Эрики и высасывают ее.

— Dydych chi ddim gwell na nhw, — медленно и четко, но все равно непонятно, говорит существо, парящее над Эрикой. — Mae'n rhaid i chi dalu…

Эрика не понимает, язык не знаком ей, но по тону понятно посыл: этот демон хочет ее убить, хочет ее смерти.

Земля снова начинает ссыпаться сверху, и Эрика плачет, потом кричит, пока не закашливается землей, залетевшей в горло. Эта земля везде, в ее глазах, во рту, в носу, снизу, сверху, сбоку. И земли становится только больше. В конце концов тело девушки начинает тонуть в почве как в болоте, пока не остается ни кусочка видимой плоти зарытой заживо.

Ведьма гладит костлявой рукой по черной шерсти большого волка, который пришел к ней из царства мертвых по первому зову, подгоняемый Сатаной, которому сама ведьма служит так долго. Волк рычит, а его горящие белые глаза смотрят на гостя, зашедшего к ним на огонек. Ведьма тоже смотрит на парня вдалеке, улыбаясь, обнажая зубы в крови и говоря:

— Fe wnaethoch chi fy helpu… Ond mae eich enaid hefyd yn aflan… Bydd eich marwolaeth yn gyflym…

Только ведьма заканчивает говорить, как волки стартуют вперед. Они бегут, не оставляя следов, прямо на Айзека, и тот стоит как восковая кукла, вместо того, чтобы бежать, думая, что спит и видит кошмар, и что сейчас проснется.

И, когда зубы почти впиваются в плоть Лейхи, из леса выпрыгивает другой черный волк, он проносится как фурия по полю, сбивает двоих дьявольских существ, вступая с ними в схватку, цена победы в которой — жизнь, а проигрышу — смерть. Звучит рычание, брызги крови пачкают шерсть волка и траву, и все черное смешивается, становясь непонятным клубком.

И тогда Айзек видит женщину позади дерущихся волков. Она смотрит на него еще более недовольно, зло, убийственно. Потом она начинает идти к нему. Ее черное платье развивается на ветру как черные паруса, а в свете луны блестит влажная кровь на серо-фиолетовом лице, шее, руках…

Айзек разворачивается, когда ступор проходит, и бежит обратно к домам, в которых уже никого нет, ибо остальные ушли искать его, правда, в другом месте, а не там, где он на самом деле был.

******

Они бродили по округе и звали Айзека все вместе уже минут пятнадцать или двадцать, но того и след простыл. Было тихо. Слишком тихо. Даже насекомые и птицы куда-то попрятались. И из шумов остался только тот, производителями которого были они сами, и шелест листьев от небольшого ветерка.

Стайлз зло ударил по ветке и крикнул:

— Блять, Айзек, хватит!

Дэнни положил руку ему на плечо, а Эллисон прижалась к Скотту, которому служила костылем, ибо нога парня, которую тот ранил вчера вечером у костра, совсем опухла, и тот морщился каждый раз, когда наступал на нее.

— Если его нигде нет, то давайте лучше вернемся. Вдруг он пришел обратно и ждет нас там?

Стайлз застонал, оглядываясь вокруг. Никого. Он озвучил свои опасения:

— А если Айзек не вернулся? Что тогда делать?

На что Дэнни заметил:

— Просто ходить по лесу и звать дальше бессмысленно, и Эллисон права, Айзек мог вернуться. Сперва проверим, а потом решим, что дальше, исходя уже из того там Айзек или нет. Или у кого-нибудь есть идеи получше?

Стайлз отрицательно покачал головой и вздохнул.

— Больше никаких.

Тогда они пошли обратно. Медленно, так как Скотт не мог быстрее. И Стайлз, идущий позади парочки, заметил, как Скотт стал еще медлительнее, они шли почти как черепахи, и Дэнни почти скрылся из виду впереди, отчего Стайлз заныл:

— Скотти, у нас не вечернее «подышать воздухом перед сном». Ты можешь чуток быстрее?

Тот не ответил. Эллисон и он остановились, и Стайлз услышал свист, мгновенно узнавая его: приступ. Скотт астматик, и Стилински с младшей школы привык таскать в своем рюкзаке запасной ингалятор для друга, ибо смотреть снова, как тот не может дышать, он не смог бы, зрелище пугающее и травмирующее.

— Где ингалятор? — спросил Стилински, присаживаясь перед другом. Эллисон села рядом невесомо как бабочка, и ее поддержка, проявляющаяся беспокойством, была такая же неощутимая сейчас.

Скотт прислонился к дереву и просопел:

— В сумке… в д-доме.

Стайлз быстро поднялся на ноги, чертыхаясь под нос.

— Смотри за ним, — бросил он Эллисон, а потом побежал вперед, крича: «Дэн! Дэнни!».

Тот остановился и развернулся, хмурясь, когда Стилински схватил его за плечи.

— Ты… — запыхался Стайлз, — можешь вернуться обратно? У Скотта приступ, ему нужен ингалятор. Но я не хочу оставлять его с Эллисон.

— Черт, — только и вздохнул Дэнни, ощущая как теряет самообладание под напором свалившихся на них проблем.

— Я быстро, — сказал подросток в красной толстовке и убежал.

******

Айзек слышал голос позади, хриплый дьявольский смех и шаги, и он бежал как мог, пока не выбежал из леса. Он развернулся к нему, не видя никого, и пятился назад, пока не врезался во что-то, что оказалось дверьми какого-то сарая, который он раньше не видел или не помнил, что видел. Было без разницы, куда лезть или где прятаться, поэтому Айзек зашел внутрь, благо было не заперто, но в следующий момент пожалел об своем решении, ибо понял, что теперь в ловушке, ему нечем баррикадироваться изнутри, он попался, он мертв.

Снаружи послышался вой и шелест, и Айзек услышал голос за дверью и попятился назад, задевая пяткой что-то. Это была белая нерабочая морозильная камера, почему-то она была здесь. И почему-то Айзек открыл ее и залез внутрь, тихо закрыв дверцу, чуть не прищемив пальцы. Слишком страшно было снова увидеть то безобразное лицо, особенно близко.

Слыша свое дыхание и лишь его из-за толстых стен морозилки, Айзек не услышал шагов. А, может, их и не было. Но когда когти застучали по камере, он услышал это отчетливо. И стало страшно в несколько раз сильнее, хотя казалось, что такое невозможно. Страх удушал, обвивался вокруг горла Айзека, не давая пошевелиться.

Шли минуты. Но все было тихо. Вдох. Выдох. И снова быстрый шумный вдох. И такой же выдох. Айзек подождал еще минут десять, что казались вечностью, после чего заметил, как стало холоднее. Стенки были холодные. И холодный воздух обжигал горячее сухое горло. Наверное, холодильник был все же включен. Тогда странно — зачем? Внутри было пусто. Что он замораживал?

Решая, что опасность миновала, Айзек попытался сесть, чуть приоткрыв дверцу, но она не поддалась. Он надавил двумя руками сильнее. И снова ничего. Внутри было все холодней, и так темно, что не было видно своего носа. Камера была слишком мала, чтобы в ней можно было выпрямить ноги, а запас кислорода ограничивался 260 литрами, и этого в лучшем случае хватило бы на полдня. Но, может, из-за паники, Айзек начал задыхаться уже сейчас, что беспокоило. в свою очередь, еще сильнее. Воздуха больше не станет, и чем быстрее он дышит, тем быстрее расходует то, что есть у него сейчас.

— Черт, давай, — Айзек давил как мог, даже ногами, — ну же, пожалуйста. Пожалуйста, откройся…

Но он так и не смог ее открыть. Ведьма заперла его. Айзек бил по стенкам и дверце, давил ногами, кричал, плакал, звал на помощь, но ничего из этого так и не сработало. И он погрузился во тьму, такую же, какая была в душе лесного монстра, что не знал ничего кроме ненависти.

Этот монстр убьет их, как когда-то люди убили его. Кровь за кровь. Око за око, чтобы все ослепли.

Но, может, еще есть шанс им выжить?