Выбор отложить принятие решения, перенести окончательный ответ в Гуанчжоу – это и хорошо, и плохо одновременно.

С одной стороны, попытавшись ответить Нейтану прямо там и тогда, пока они ещё лежали рядом, тесно переплетённые в объятиях, и пока ожившая любовь густо пронизывала воздух, словно озон, Миша бы ничего умного не сказал. Вернее, как раз кристально понятно, что он бы сказал: влияние момента и ослепляюще яркие эмоции загнали бы его в угол, заставили бы дать предсказуемое, безоглядное согласие. Пауза же даёт возможность как следует подумать над тем, что Нейтан предлагает и во что Миша рискует влезть. Если смотреть с этой стороны, то пауза, безусловно, идёт только в плюс, помогает обрести ясный разум и как следует всё взвесить.

Но есть ведь ещё и другая сторона, совсем не такая простая.

Встреча дала понять, что Миша ничего не забыл, вопреки всем своим попыткам. Что рядом с Нейтаном он теряет волю – да, не сразу, постепенно, но неумолимо. И в этих обстоятельствах вторая встреча, если она окажется достаточно длинной, обернётся тем же самым. А от второй встречи никуда не деться, Миша сам её назначил, сам её предложил.

И теперь у него в голове словно тикает невидимый таймер, напоминающий: времени мало, его всё меньше и меньше. Надо решать сейчас. К моменту, когда Миша вновь увидит Нейтана, у него должен быть уже готов ответ. Твёрдый и окончательный.

– Какой ты сегодня задумчивый, – замечает Лиза на завтраке. И мягко подталкивает Мишу локтем: – Эй, что случилось? Выглядишь так, будто призрака увидел.

В целом, она недалека от истины.

– Да так, ничего. Просто плохо спал, – выкручивается Миша. Технически, он даже не врёт: выспаться рядом с Нейтаном ему и впрямь не удалось. Слишком мало им было времени на двоих, слишком короткой оказалась ночь, не хватало рук для объятий, губ для поцелуев, друг друга не хватало, всё казалось недостаточно. Ничего из этого Миша, понятно, вслух не говорит. Это только его личное дело. Его и Нейтана.

Перелёт в Гуанчжоу – отличное время для того, чтобы как следует поразмыслить, отвернувшись к иллюминатору и прикинувшись спящим. Нужно отцепить от себя остатки ночных впечатлений, стряхнуть их с себя, как капли тропического ливня, успокоить эмоции, которые до сих пор ещё не улеглись до конца, и поразмыслить. Отыскать все плюсы и минусы обоих возможных ответов, положить их на весы и сравнить, что выходит тяжелее. Проверить, что он ничего не упускает, что нет никакой третьей альтернативы, и если вдруг она всё же есть – точно так же оценить и её тоже, выяснить, какой из ответов будет проще и разумнее дать.

Вернее, насчёт "проще" всё понятно. Уступить соблазну, поддаться искушению и броситься в раскрытые для него объятия, наплевав на всё остальное, с это как раз и есть самое простое. Мишу заметно тянет в этом направлении даже сейчас, когда у него есть только свежие воспоминания о жарких губах и ласковых словах, когда самого Нейтана даже нет рядом. Но надо сделать над собой усилие и успокоиться. Отсечь всё эмоциональное, слишком горячее, мешающее, оставить только прохладную рациональность.

Что ему грозит, если он действительно скажет Нейтану "да"?

Нет, лучше так: как они могут всё построить после такого "да", чтобы всё не развалилось?

Миша прикидывает и так, и эдак, взвешивает, чем он рискует, если выскочит из шкафа с объявлением о том, какие романы он желает крутить. Со всех сторон у него выходит, что хорошего будет мало. Что очень многое в жизни развалится, как карточный домик, и починить уже не выйдет. Надо будет на что-то менять – но на что? И получится ли? Найдёт ли он подходящую замену тому, что так или иначе выпадет из его жизни из-за таких откровений? Что ему тогда, придётся просить о помощи Нейтана, чтобы устроиться по новой где-то на совершенно новом месте? Он не сомневается, что Нейтан не откажет, но всё равно, даже так... получится ли? Вот, наверное, самый важный вопрос, который сидит в мозгу раскалённой иглой и на который никак не получается придумать внятного ответа.

За время полёта Миша успевает придумать несколько сценариев возможного развития событий, из которых ему не нравятся все, один другого хуже. Если где-то и есть лазейка в светлое будущее, то Миша её пока не видит.

Это наталкивает на неутешительный вывод.

Что ж... Миша живёт с этим "неутешительным выводом" уже довольно долго. Просто сейчас, похоже, настало время окончательно его принять.

Казалось бы, когда ответ понятен и уже практически сложился в голове, должно стать проще. Но не становится.

Несмотря на то, что с ответом Миша уже вроде бы полностью определился, он то и дело продолжает думать о Нейтане, сбивается на эти мысли сперва на репетиции, а потом и в закулисье самого шоу. И эти мысли какие-то... все не те, не подходящие для грядущего расставания, совсем на него не настраивающие. Нейтан сказал, что у него билет на это шоу – Миша вспоминает об этом в закулисье и забыть уже не может. Получается, прямо сейчас Нейтан здесь, на одной из трибун? И смотрит сейчас на лёд, и... возможно, это просто самовнушение и чересчур громко и самонадеянно так думать – но всё же, приятно, даже немного сладко дразнить самого себя мыслями о том, что Нейтан ждёт, когда Миша выйдет на лёд, его номера ждёт, его неустанно ищет взглядом за бортиком в терпеливом ожидании. Да, это определённо слишком наглая фантазия – и всё же, искушение велико, и Миша позволяет её себе снова и снова, мысленно твердя, что ничего плохого от этого не случится, и сердцебиение в груди трепещет взволнованно, как никогда не бывало от простого шоу.

У Миши так до конца и не получается выкинуть из головы лишние мысли, когда наступает время его номера. Ему удаётся сосредоточиться и нигде не ошибиться, сделать всё чисто, как должен – в конце концов, разве он не профессионал, разве не способен уберечься от простейших ошибок, даже если его мысли всё время пытаются улететь на другую орбиту? А они ведь пытаются. На поклонах после номера Миша бессмысленно и тщетно проскальзывает взглядом по тёмным трибунам, щурится от света софитов, пытается разглядеть знакомое лицо. Ему это предсказуемо не удаётся – но всё равно, предвкушать встречу уже ничто не мешает. Миша с лёгкостью представляет себе Нейтана – таким, каким он видел его в последний раз, вспоминает и мягко поблёскивающие, чуть печальные глаза, и кудри, густыми кольцами вьющиеся у лица, и чуть поношенную толстовку с логотипом университета, которая ему неожиданно идёт, придаёт всему его облику уютный, едва ли не родной вид. Мишу эти маленькие фантазии странно успокаивают, приносят незнакомый, непривычный покой.

Он ловит самого себя на размазанной, нежной, мечтательной улыбке во время общего финального номера. И эта улыбка его самого поражает как молнией, делает оглушающе очевидным то, что он всё это время успешно прятал от себя самого. Вот его ответ, вот какое решение ему на самом деле следует принять, если он не хочет бесконечно жалеть и бредить несбывшимися мечтами.

Понятно, что этим он загоняет самого себя на зыбкий путь, где нет определённости, где твёрдая почва под ногой в любой момент может обернуться зыбким болотом. Но... всё равно, наверное, уж лучше так, чем оставаться на холодной дороге, вымощенной серым гранитом, на которой определённость, безусловно, есть – в том, что ничего с ним уже никогда не случится.

Запоздало Миша соображает, что они с Нейтаном так и не договорились ни о чём конкретном, не решили, когда именно и как они встретятся. Но это, наверное, ничего страшного. Миша полагает, что имеет смысл попытаться последовать тому же сценарию, которым они воспользовались в прошлый раз, – просто попытаться пересечься у служебного входа после шоу. Именно на это он и рассчитывает, когда наконец выходит на улицу и жадно разглядывает людей, ещё стоящих снаружи, ищет знакомую осанку и лицо.

Нейтан отделяется от стены так тихо и плавно, что на несколько мгновений ощущается продолжением той тени, в которой он стоял до этого.

– Я тут подумал: мы же с тобой так толком ни о чём и не договорились. Вдруг ты передумать решишь? А я и не узнаю, не пойму никак, так и продолжу стоять здесь, пока даже стенка от меня не устанет, – замечает он с неловким смешком. И странным образом кажется более сдержанным, чем во время прошлой встречи. Как будто более... нервным, что ли. Встревоженным.

Миша делает ещё шаг навстречу и обнимает Нейтана.

Удивительно, что он позволяет это себе вот так, на улице, при свидетелях, и... ничего. Молния не ударяет, земля не разверзается, даже осуждающих возгласов за плечом не слышно. Ничего. Как будто всё правильно и ничего такого в этом нет.

Ну да. Всё правильно.

– Ох, Миша, – ошеломлённо выдыхает Нейтан у него над ухом. И не сразу решается обнять в ответ, и с неловким, нервным смешком признаётся: – Я не думал, что ты вот так, сразу... Впрочем, я рад. Я всегда тебе рад.

Миша улыбается тому, как успокаивается голос Нейтана, становится твёрдым и ровным к последним словам. Это как лишнее подтверждение: всё правильно, с этой минуты всё будет только правильно и никак иначе.

– Я тоже тебе рад, – тихо сознаётся Миша. И размыкает подзатянувшиеся объятия, и вместо этого тянет Нейтана за рукав: – Пойдём. У нас большой разговор впереди, лучше без свидетелей.

На Нейтане опять та же толстовка – мягкая, чуть поношенная. Знакомая.

В этот раз они обходятся без вежливых крюков по кафе, а сразу отправляются в номер – теперь к Нейтану, потому что его отель ближе, а ещё потому, что Нейтан загадочно настаивает на том, что должен "вернуть гостеприимство". И по глазам видно: что-то задумал. Но это нисколько не пугает, лишь сладко интригует.

В номере, как и в прошлый раз – темнота, разбавляемая лишь светом уличных фонарей. Нейтан тянется было к выключателю, но почти сразу отдёргивает руку. И шагает вместо этого к настольной лампе, и у Миши приятно перехватывает дыхание: это так знакомо, что сентиментально свербит в горле. Они всегда так делали: никаких люстр, никаких потолочных ламп, никакого верхнего света. Как можно больше полумрака, в котором можно спрятать друг друга, спрятаться вместе со своей тайной, не терпящей лишних глаз.

– Ну вот, – чуть деревянно говорит Нейтан, словно нервничает и не знает, с чего начать. Он оглядывается на Мишу, и вдруг впервые становится заметно, как на дне его глаз плещется болезненная уязвимость. – Мы – или, вернее, ты? Как теперь будет можно говорить? Что ты решил?

Миша в ответ улыбается ему как можно твёрже.

– Решил, что ты очень правильно всё предложил, – говорит он. – Что я и правда хочу снова быть с тобой. Забыть у меня не получится, отрицать это глупо.

С коротким восторженным восклицанием Нейтан тянет его к себе. Миша утыкается ему в грудь и первые мгновения глупо трепыхается, не в силах совладать с навалившимися на него объятиями.

– Постой, постой! – упрашивает он, считая, что разговор ещё не окончен, а пока только начат. – Я ведь ничего кроме этого пока не знаю! Понятия не имею, как мы с тобой это устроим, сможем ли вообще такое провернуть, это всё пока в таком тумане, что через него, может, и продраться не получится.

– Неважно. Если ты согласен, то с остальным мы потом разберёмся, – горячо выдыхает Нейтан и целует его. И Миша уступает, позволяет себя убедить, ненадолго отбрасывает нерешённые проблемы. И правда, пусть это всё будет потом. Им не нужен подробный план действий немедленно, а целовать Нейтана слишком приятно для того, чтобы можно было от этого отказаться.

В номере есть небольшой столик, но они игнорируют его, садятся прямо на кровать, и Нейтан жестом фокусника вытаскивает из мини-бара бутылку вина.

– Я купил, когда сюда приехал. Подумал, что в любом случае пригодится, – чуть смущённо поясняет он. – Я думал, если ты согласишься быть со мной, мы откроем её на радостях, а если откажешься – что ж, я всё равно её открою, только уже с горя. Так что, получается, у нас есть повод? Откроем? Или у тебя сейчас режим?

У Миши отнюдь не такой строгий режим, чтобы от него нельзя было отступить ни на шаг.

– Думаю, немного можно. У нас действительно есть повод, мы не каждый день снова решаем встречаться, – замечает он. – Только нужны стаканы какие-нибудь. Не из бутылки же пить.

– С тобой? Я бы пил из одной бутылки. Это же близко к тому, чтобы целовать тебя, – немедленно отвечает Нейтан. И, чуть подумав, добавляет: – Хотя целовать тебя, конечно, в разы приятнее. – От его влюблённой прямоты вдоль позвоночника ползёт приятное тепло и тянет глупо улыбаться. И Миша на мгновение и впрямь раздумывает над тем, чтобы махнуть рукой и уступить, и на практике проверить, насколько поцелуи на самом деле далеки от распития вина из одной бутылки.

Его останавливает только мысль о том, что в этом случае он очень смутно будет понимать, сколько они уже выпили, и с каждым последующим глотком это понимание будет становиться всё более и более размытым.

– Я очень ценю то, что ты так обо мне думаешь. Но всё же. Я думаю, сегодня стаканы нам нужны, – просит он, стараясь соединить настойчивость с мягкостью.

В целом, сюда и кружки бы подошли, Миша замечает парочку на столике у зеркала. Но Нейтан исполняет его просьбу со всей доступной точностью и приносит из ванной два чистых стакана.

– За нас? – предлагает он, следя за тем, как Миша открывает бутылку и разливает вино. И как будо сам не очень видит того, на что смотрит – у него глаза блестят странно, кажутся застывшими. Миша тянется рукой к его руке, чтобы дотронуться, успокоить – ладонь прохладная и пульс под пальцами бешеный.

– Эй, ты что? Всё в порядке, – старается донести до него Миша. – Я здесь, и уже не передумаю и не убегу. Обещаю. Так что, и правда, давай – за нас, и чтобы мы друг у друга были как можно дольше. – Он, если честно, по-прежнему не представляет себе, как сможет это осуществить, но предпочитает сейчас о неприятном не напоминать, временно проглотить. Потом разберутся с этим. Когда оба уверуют, что никто никуда не денется больше, не растает в тонком эфире. А сейчас Миша вкладывает стакан Нейтану в ладонь и ещё раз напоминает: – Я с тобой. И останусь с тобой.

Нейтан чуть растерянно улыбается, сжимая стакан.

– Знаешь, иногда бывает такое: вроде бы и мечта сбывается – а ты как будто грезишь, и не уверен, что не спишь, и проснуться боишься, – шепчет он. – У меня так на Олимпиаде было. Какое-то время смотрел на табло и боялся: это сон, мне этот идеальный прокат приснился, сейчас я проснусь и всё заново делать, над каждым элементом потеть, ошибок опасаться. И сейчас вот тоже, я всё думаю: а вдруг сон? Вдруг я это твоё согласие себе только придумал, а потом мне придётся проснуться и по новой его ждать, и рисковать, что не дождусь вовсе. Хотя вроде бы: вот же, ты здесь – живой, тёплый, настоящий. И всё-таки что-то...

Миша не уверен, что хочет знать, что это за "что-то", позволять ему стать озвученным, разрастись, материализоваться. Обхватив Нейтана за затылок, он притягивает его к себе и напористо целует, кусает и снова целует. У него полное ощущение, что только укус заставляет Нейтана встрепенуться и начать отвечать. Ещё несколько мгновений они целуются почти яростно, и Нейтан вгрызается в Мишу в ответ, жалит торопливыми волнующими укусами. У них никогда раньше так не было – но... Миша не чувствует, чтобы это было плохо. Наоборот, в подобной остроте поцелуя есть своеобразный кайф, и делить его с Нейтаном приятно, и даже приходится сделать над собой усилие, чтобы остановиться.

– Ну как? Помогает? Теперь поменьше похоже на сон? – выдыхает Миша. И тщетно пытается отстраниться – Нейтан уже обнимает его свободной рукой, держит цепко, не позволяя ускользнуть.

– Не знаю. И да, и нет, – чуть растерянно сознаётся он. – Наверное, скорее всё-таки да, ведь... всё такое реальное, как будто настоящее всё.

– Потому что всё и есть настоящее, – бесхитростно говорит Миша. И, уступая, снова подаётся к Нейтану теснее, и добавляет: – Буду здесь, пока ты не поверишь в это окончательно. Только постарайся как-нибудь успеть за ночь, пожалуйста. Мне с утра на самолёт.

– Я очень постараюсь. Хотя меня и тянет до самого утра делать вид, что всё ещё не до конца верится. Чтобы ты оставался подольше, – говорит Нейтан.

Миша тянется стаканом к его стакану, и в комнате на мгновение разносится тихий стеклянный звон.

– Делать вид не обязательно. Я останусь до утра, – прямо обещает Миша. Как минимум потому, что надо привыкать делать так – оставаться. Ну и потом, он просто думает, что это будет обоюдно приятно.

Вино терпкое, оставляющее крупные слёзы на стенках стакана, легко и пряно подчёркивает вечер, отличает его от предыдущего, очерчивает и углубляет. И тепло руки Нейтана кажется по-особенному пронизывающим, и вкус его губ манит как никогда. Миша склоняется к этим губам ещё и ещё и никак не может взять себя в руки.

– Это не потому, что я пьяный с одного глотка, ты не подумай, – неуклюже оправдывается он. Хотя надо ли? В предыдущую встречу всё было примерно так же, и Нейтан ни словом не возражал, и ему, кажется, всё нравилось. Но этот стакан вина в руке сейчас – как лишняя переменная в уравнении, на которую нельзя не оглядываться и которую чёрт знает как сейчас учитывать.

– Я не думаю, – легко соглашается Нейтан. И его глаза разгораются жарко, и к Мише он клонится уже сам, и его губы на губах ощущаются чарующе нежно. От долгожданной близости к нему хочется расплавиться, позволить себе вопиющую нетвёрдость. И Миша... позволяет.

– Если что, дальше меня можно не поить. Я уже и так на всё с тобой согласен, – сознаётся он чуть стыдливо. Боже, как же он отвык от подобной открытости, как тяжело снова её в себе вызывать. Это... занимает время, тогда как Мише хочется, чтобы в их с Нейтаном уютном коконе уединения не было никакой тяжести, чтобы всё между ними было как можно более лёгким и понятным, без заполненных темнотой недопонимания трещин.

– Ты напрасно дразнишь меня, – мягко замечает Нейтан. И глаза его сияют так ярко, и улыбка на губах такая, что сразу становится понятно: он вовсе не упрекает, напротив, сам дразнит в ответ. – Я ведь поверю.

– Так я же это для того и говорю. Чтобы ты поверил, – шепчет Миша. Кровь бросается ему в лицо и жжёт щёки. И стакан уже держится в пальцах на одном только честном слове, и запросто выскальзывает из рук, когда Нейтан бережно отбирает его.

Да, действительно. Вина им, кажется, больше совсем не нужно. Во всяком случае, Мише – его всё ещё пьянит ощущение вернувшейся, чудом воскресшей любви, кружит голову быстрее и сильнее любого вина. Лишний допинг ни к чему сейчас, когда от любого прикосновения по коже готовы пробежать искры.

– Берегись. Моя вера горяча. Даже очень, – мягко замечает Нейтан, переставляя оба стакана на прикроватную тумбочку. И подаётся к Мише вплотную, обжигает торопливым дыханием, и его ладонь движется вверх по бедру Миши откровенным, однозначным прикосновением.

Неизвестно, виновато ли здесь вино хоть в чём-то или и без него всё разворачивалось бы так же – но Миша не находит ни единой причины отказать.

– Только будь осторожнее, пожалуйста. Мне ещё тур докатывать, – только и просит он, и обнимает Нейтана за плечи, искренне готовый довериться и согласиться на всё, что угодно.

– Ну что ты. Я к тебе со всей моей нежностью, – отзывается Нейтан. И влажно целует в шею, и быстро становится настойчивее. Жарче. И раствориться в его объятиях без остатка снова оказывается приятно и просто.

Ранним утром Мишу вырывает из блаженной темноты звонок будильника. Хорошо, что он подозревал, что дело может кончиться чем-то таким и заранее подготовился. Мелодия назойливо ввинчивается в мозг – специально выбирал такую, чтобы проигнорировать никак не получалось. Миша нехотя выбирается из-под одеяла, отключает будильник, а затем начинает собирать разбросанную одежду. Футболка оказывается вообще не там, где он запомнил в пылу объятий. Впрочем, и всё остальное тоже. Похоже, он этим вечером не запомнил толком ничего, кроме Нейтана.

Нейтан. Они провели вместе целый вечер, но так до сих пор и не понимают даже примерно, как они смогут быть друг у друга. Миша грызёт за это себя: сам вчера требовал "большого разговора" и сам потом растёкся под первыми же поцелуями. Позорище безвольное.

– Совсем ты нас сбил со своим вином, – беззлобно бормочет Миша, влезая в джинсы. Он и правда не сердится, ему нечего сказать, кроме того, что вечер удался на славу. Лишь немного жаль, что они увлеклись сиюминутным удовольствием и так и не поговорили о глобальном и нужном.

– Виновен, – глухо соглашается Нейтан. Он выползает из-под одеял следом за Мишей, потягивается, зевает – а потом быстро теряет сонную расслабленность, и даже по голосу слышно, как он напрягается, когда спрашивает: – Ты уже уходишь? Так рано? Совсем не можешь задержаться? Ненадолго?

– Я бы с радостью, но мне правда никак, – честно говорит Миша. – Мне надо вещи из отеля забрать, успеть перехватить что-нибудь на завтрак и двигать в аэропорт. Я и так оставил себе очень маленький запас по времени. Прости. Без вариантов.

Несколько мгновений Нейтан молчит, склонив голову; потом, встрепенувшись, снова поднимает взгляд.

– А если я очень быстро соберусь? Смогу напроситься с тобой на завтрак? – спрашивает он. – Даже так: я смогу пригласить тебя на завтрак? Здесь недалеко есть пара очаровательных круглосуточных мест. Обещаю тебя не забалтывать и время не тянуть. Пойдёшь? Это – вариант?

– Более чем, – соглашается Миша. Наверное, слишком быстро соглашается, потому что глаза Нейтана немедленно вспыхивают как-то уж очень ярко. Но ведь это и правда вариант, и приятно думать о том, что он может урвать себе ещё немного времени с Нейтаном, не рискуя при этом обрушить, как цепочку домино, всё, что он ещё должен сегодня сделать. И, возможно, даже для разговора наконец найдётся место. – Это ты замечательно придумал. Я пойду. С удовольствием.

Нейтан воодушевлённо вспыхивает.

– Я буду быстрее ветра, – обещает он и вскакивает.

Вообще Миша планировал в первую очередь добраться до своего отеля, а там уже и завтрак ловить, и вещи свои собирать. Но он полагает, что от небольшой рокировки ничего дурного не случится. А место, в которое приводит его Нейтан, и правда на свой лад очаровательное: небольшое, светло и уютно обставленное, без каких-то изысков в меню, но этого сейчас и не требуется. Зато там есть отличный кофе, на который они с Нейтаном оба стараются не налегать сверх меры. Вариант действительно оказался "более чем".

– Надо же, как быстро время промчалось, – приглушённо вздыхает Нейтан в какой-то момент. – Ещё вчера я думал: как минимум целая ночь впереди, успеем друг другом надышаться. А теперь – где она, эта ночь? Уже и нет её совсем. Как будто у нас несколько часов просто украли, а мы и не заметили. И ничего я не успел. И теперь не знаю, когда увижу тебя снова.

И, к Мишиному стыду, только эти слова наконец заставляют его встрепенуться в ответ и перейти таки к разговору, которым он уж сколько времени грозится.

– Я думал об этом, – неуклюже начинает он. – Ничего толкового не придумал, к несчастью. У меня ещё куча обязательств по шоу, и большинство из них дома, так что... это ещё надолго. Очень надолго. Но вот потом, на лето, у меня наклёвывается приглашение поработать тренером. В Чэнду. Это, конечно, не лучшая идея, которую можно придумать, – но пока это единственное, что я могу предложить. Может, из этого получится хоть что-то? Для начала? – Очевидно, что для подобных встреч им нужна более-менее нейтральная территория. И Китай в этом плане ощущается как раз примерно так, как нужно. Здесь можно что-то ловить.

Нейтан задумчиво кивает.

– Ты пришли мне потом детали. Может, получится сделать так, чтобы у меня тоже там что-нибудь наклюнулось одновременно с тобой, – просит он. И вдруг улыбается легко, обезоруживающе: – Как раз к этому времени успею получить диплом. Надо будет двигаться куда-то дальше. Почему бы и не в Чэнду для начала. Тем более, Раф мне периодически клевал темя, чтобы я попробовал себя в тренерстве. Вот. Попробую.

Миша с трудом представляет себе, как это у Нейтана получится взять и набиться тренером туда, куда его совсем не приглашают. Хотя, если подумать... он ведь олимпийский чемпион, живая легенда. На пару мастер-классов, может, и сумеет договориться.

Легенда тем временем придвигается ближе и под столом осторожно дотрагивается своим коленом до колена Миши.

– Я люблю тебя, – горячо шепчет Нейтан, понижая голос до состояния полной нелегальности. – Я так хотел, чтобы ты снова был рядом, так все эти ограничения ненавидел. Ужасно не хочу сейчас тебя отпускать. Умом понимаю, что надо, но не хочу до трясучки. – Он вздыхает, потом добавляет уже спокойнее: – Но я, конечно, взрослый, сознательный, умный человек. Возьму свои нехотелки под контроль и буду очень ждать следующей встречи. Только не передумай, умоляю.

– Ни за что, – заверяет Миша. – Как я могу?.. Да у меня уже ни о чём думать толком не получается, кроме этой следующей встречи.

Нейтан улыбается ему со светлым облегчением.

– Ешь давай, – говорит он ласково. – Иначе я опять нас собью, и ты никуда не успеешь.

Оттянуть неизбежное прощание нет совершенно никакой возможности, но в этот раз попрощаться у них выходит легче. Они обещают друг другу быть на связи, и Миша ради этого даже вспоминает, как пользоваться инстой. Он высылает Нейтану всё, что сейчас знает о своей предполагаемой работе в Чэнду – пока ещё только предполагаемой, Боже, какое же у них всё расплывчатое и зыбкое! – и получает в ответ с десяток смайликов с оттопыренным большим пальцем. А затем, сразу после этого – два коротких сообщения.

Только не пропадай

Пожалуйста

Эти несколько простых слов остаются в памяти, как заноза, тревожит изо дня в день. И точно так же Миша изо дня в день заходит в инсту, чтобы написать Нейтану хоть что-нибудь, пусть даже совсем не значимое, пусть даже совсем ерунду какую-то, если ничего внятного на ум не приходит. Лишь бы диалог не пересыхал, лишь бы оставался живым как можно дольше. Почему-то это кажется очень важным. Благо, Нейтан всегда отвечает охотно, отзывчиво, подробно. И даже если поначалу переписка хромает, её становится легко привести в гораздо более насыщенный, человеческий вид.

Удивительно, но это и правда помогает. И они словно могут коснуться друг друга через расстояние, и разлука становится гораздо более терпимой.

А потом в какой-то момент Нейтан присылает ему копию своего приглашения в Чэнду – почти такого же, какое уже направили самому Мише, и не до конца понятно, как он этого добился, но ощущается как чудо.

Миша рискует отправить в ответ пульсирующее красное сердце.

И думает, что всё у них сложится, раз даже чудеса на их стороне. Способ найдётся.