В комнате полумрак, который ощущается как провокация. Как разрешение не контролировать ни себя, не обстоятельства, ненадолго всё себе позволить, безоглядно разрешить. И они разрешают, оба, отбросив все правила и условности, которые сковывали их хуже цепей. Нейтан рывком подаётся к Мише, едва успев перешагнуть порог номера. Обнимает за талию, толкает к стене, завладевает губами, выпивает дыхание настойчивым поцелуем. Миша ошеломлённо вцепляется Нейтану в волосы в тщетной попытке хоть немного усмирить, удержать, выхватить инициативу. Его сметает этим поцелуем за считанные мгновения, сметает и уничтожает без шансов. Жаркие губы, которые он чувствует на своих губах, ощущаются знакомыми едва ли не до слёз, страшно сказать – почти родными. И тёмные волосы густыми кольцами под пальцами – тоже знакомые, только отросшие ещё хуже прежнего. И чужие руки держат так же уверенно, как и прежде, надёжно опутывают тёплыми объятиями. Подавшись очарованию момента, Миша закрывает глаза – хорошо. Под опущенными веками полумрак превращается в темноту без единого проблеска, и все прикосновения ощущаются ещё жарче, а звук становится вызывающе громким – торопливое дыхание, вдохи, больше похожие на судорожные попытки глотнуть воздуха, шорох одежды, влажные звуки поцелуев. Всё яркое, раскалённое, пронизывающее насквозь. И сладостно знакомое – настолько, что вновь ощущать это даже немного больно.

– Если я наглею, – выдыхает Нейтан, чуть отстраняясь, и загнанно дышит, и Миша точно так же задыхается в его руках, – если ты не хочешь заходить слишком далеко, то просто скажи мне. Я пойму.

Миша обхватывает его за затылок и тянет обратно.

– Я зайду с тобой куда угодно. Я же так давно тебя не видел. И, похоже, совсем не разлюбил, – признаётся он. И позволяет себе уронить то, что крутится у него в голове вот уже целый вечер: – Можно. Сегодня можно.

И Нейтан целует его снова. Невообразимым образом слова Миши его не успокаивают – наоборот, поцелуи становятся лишь ещё более торопливыми, ещё более жадными.

– Я знаю, – шепчет он, как в лихорадке, ожесточённо и торопливо проталкивает слова между поцелуями, – знаю, что завтра утром мы разойдёмся, и это всё растает, исчезнет, словно и не бывало, и, может, уже не повторится. Но сегодня всё-таки – пожалуйста, можно, я буду тобой бредить? Недолго, совсем недолго. Утром я уйду, оставлю тебя в покое.

– Сегодня я и сам хочу тобой бредить, – порывисто сознаётся в ответ Миша. – Останься. Прошу, останься, я хочу, чтобы ты сегодня был рядом.

Нейтан улыбается с нежностью; его улыбка на мгновение влажно сверкает в полумраке завораживающим отблеском.

– Ты горишь, – ласково замечает он. – Я почти забыл, что ты умеешь быть таким горячим. Это идеально. Тебе очень идёт! – Его губы касаются Мишиных пылающих щёк, осыпают торопливыми скользящими поцелуями. Миша в ответ обхватывает его за шею, держит крепко, не позволяя отстраниться ни на шаг. Он и правда горит – у него внутри всё кипит и клокочет от того, как с Нейтаном непозволительно, преступно хорошо. Как безудержно приятно оказаться с тем, кто так долго и преданно ждал встречи.

Миша должен напомнить ему: но утром ты уйдёшь, и мы обо всём этом забудем.

Он просто не может произнести подобные ледяные слова в такой момент.

– Оказывается, мне очень сильно тебя не хватало, – признаётся он вместо этого. И гладит Нейтана по волосам, по шее и плечам, стягивает с него толстовку, потом ведёт ладонями ниже, пока его пальцы не натыкаются на прохладную полосу кожаного ремня. Нейтан жмёт Мишу к стене всё настойчивее, целует так жадно, словно немного готов проглотить, лишь бы никому не уступать, и дрожит, дрожит безостановочно, вздрагивает лишь крупнее в ответ на каждое провокационное прикосновение. И кто из них тут ещё сильнее в лихорадке. Мише пьяняще нравится чувствовать, как он действует на Нейтана – словно разряды тока, если судить по тому, как отзывчиво вздрагивает жаркое тело совсем рядом. И лёгкость во всем теле неожиданная и сладкая, такая, будто и ошибиться в эти мгновения нельзя, будто любое слово, любой жест будут правильными. Как давно такой свободы не было! Никогда её не было без Нейтана. Миша щёлкает пряжкой ремня и не сразу, но ускользает из тесно сжимающихся объятий – лишь для того, чтобы опуститься на колени.

Где-то в глубине души он знает, что ему не стоит так поступать, что лучше будет хоть немного сдержаться, не позволять этой встрече стать чересчур яркой ни для одного из них. Но у Миши не выходит. Он хорошо помнит, как нравится Нейтану – на удивление, даже слишком хорошо, учитывая, что они не виделись добрых года два, – и никак не может остановить самого себя в желании причинить удовольствие, отблагодарить за любовь, вдруг чудесным образом воскресшую на этот вечер.

– Мишенька, – потрясённо и размазанно стонет Нейтан у него над головой. И его ладонь у Миши на затылке – мягкая, почти невесомая, ни на мгновение не давит и не принуждает. И его вкус у Миши на языке – знакомый настолько, что в груди щемит. И сильные мышцы бёдер мелко дрожат, когда Миша размашисто оглаживает их, оглаживает ладонями и поддразнивает мягкой лаской.

Он планирует вспомнить и воссоздать их близость в той форме, которую полагает наилучшей: подвести Нейтана к самому пику и оставить немного остыть, и дальше провалиться в наслаждение уже вместе. Но то ли здесь его память даёт сбой, то ли долгая разлука всё-таки даёт о себе знать и меняет ощущения, их жар и остроту. Как-то очень быстро Нейтан срывается на вскрик, и его бёдра трепещут крыльями пойманной бабочки, и он тяжело опирается Мише на плечо, вцепляется пальцами так, словно борется с собой, старается не дать самому себе сгрести Мишу за затылок и бесцеремонно насадить ртом сильнее. Миша торопливо отстраняется, сообразив, что это может значить, – но всё равно уже не успевает остановиться вовремя.

Горячие капли быстро густеют и остывают у него на лице.

– Ох, прости, – выдыхает Нейтан. И по голосу безошибочно слышно, как он смущён и пытается неловко улыбнуться. – Это было... как-то слишком быстро, да? Ты не так хотел?

– Честно? Я так давно тебя не видел, что меня устроит как угодно, – сообщает Миша. Он стирает с лица саму крупную каплю, которая дрожит над бровью, угрожает сползти в глаз и мешает, – а потом целует Нейтана, там, куда может дотянуться, где только в состоянии нащупать губами разгорячённую кожу, и, обняв за бёдра, тянет вниз, к себе. – Да и потом, ты ведь остаёшься до утра? Да? Не передумал? Значит, мы ещё всё успеем, по-всякому, как захочется. Я даже не против продолжить прямо здесь.

Нейтан торопливо соскальзывает к нему, на шершавый отельный ковёр.

– Конечно. Конечно, продолжим! – кивает он. И снова тянется целовать взахлёб, и Миша чувствует, как горячий язык касается его лица, собирая вязкие капли, а ничуть не менее горячие пальцы проскальзывают под одежду, тревожат хаотичной лаской и распаляют – хотя ещё минуту назад Мише казалось, что распалиться сильнее уже нельзя. – Я останусь, пока не выгонишь. И сделаю для тебя всё, что захочешь, всё, что в моих силах. Ты не пожалеешь, что впустил меня. Ох, какой ты твёрдый! – Его ладонь уже очень далеко, уже обжигает торопливыми прикосновениями, и нет ничего проще, чем под этими прикосновениями забыться.

Миша обнимает Нейтана за шею, теснее привлекая к себе, и прикрывает глаза, сдаваясь окончательно.

Когда в окно начинает прокрадываться рассвет, они всё-таки успевают перебраться на кровать, но совершенно не успевают сомкнуть глаз. И Миша побеждённо думает, что совершенно не прочь этот рассвет задержать, отложить ещё на пару часов – или и вовсе малодушно попросить Нейтана остаться. Слишком хорошо оказывается лежать вот так, прильнув плечами к плечам, лбом ко лбу, переплетаясь лодыжками, и расслабленно вбирать в себя тёплую близость. Какой же он дурак, что хотел всё это выбросить, не вспоминая, это же бриллиант среди ощущений.

– Я подумал, – говорит Нейтан, пока его пальцы касаются Мишиного бедра, играют на кожу какую-то невообразимую и вместе с тем завораживающую гамму, – и прежде, чем ты начнёшь на меня ругаться, я сразу скажу, что это просто мысль, которая никого из нас ни к чему не обязывает. Но всё-таки, что, если нам попробовать снова? Я знаю, что обещал уйти утром, но... честное слово, я умираю внутри только от того, что думаю об этом. Мне с тобой хорошо, как ни с кем. И, может быть, я просто выдаю желаемое за действительное – но мне показалось, что тебе тоже хорошо. Я прав? Если вдруг да, то – может, попробуем? Раньше у нас были соревнования, карьера, сборная, это всё очень ограничивало. Но теперь, когда уже нет ни первого, ни второго, ни третьего, получается, что мы уже не так скованы, верно? Вдруг у нас действительно что-то получится?

Господи, ну зачем он всё это говорит.

Миша и сам думал об этом мельком два или три раза за ночь – и каждый раз давил эти мысли, гнал их от себя, не позволял бегло промелькнувшей фантазии оформиться и расцвести. Чтобы потом не стало хуже. Чтобы больнее не было, чтобы расставание после этого не казалось чем-то, смерти подобным. И вот – теперь оказывается, что всей его старательной сдержанности грош цена. Слова Нейтана звучат, как вырвавшиеся наружу потаённые мысли, оглушают и обезоруживают.

– И правда, за это на тебя очень надо ругаться, – бормочет Миша и давит тяжёлый вздох. – Не знаю. Не знаю. Я не могу так просто взять и решиться, это же... если менять, то очень много всего. Чуть ли не целую жизнь сразу. – Он не питает иллюзий насчёт того, что если он открыто заявит о своей связи с Нейтаном, его выход из шкафа встретят аплодисментами, его продолжат приглашать на шоу или объявят желанным тренером. Скорее всего, осыплется всё и сразу, и придётся искать другие варианты. Готов ли Миша к такому? Хватит ли у него сил бороться за себя? Это не тот вопрос, ответ на который можно найти мгновенно.

– Прости, – говорит Нейтан. Его ладонь соскальзывает выше и теперь просто лежит у Миши на талии, уже не делает ничего провокационного. – Конечно, мы же с тобой договаривались, что это последняя вспышка. Вот я сам же и договаривался. И сам так вылез... это я зря, очень зря. Всё, умолкаю. Ты извини меня, я просто... нет, я не буду этого говорить, а не то ты рассердишься ещё сильнее. Всё. Больше не буду. Не тревожься.

– Ты говорил, что у тебя билет в Гуанчжоу, – перебивает его Миша. Не тревожиться он уже не может: Нейтан вытащил на свет его несбыточную мечту, его ярчайшую фантазию, которой Миша сам боялся, и теперь её нельзя так просто ни осуществить, ни спрятать обратно, и очевидно, что всё уже очень сильно запутано.

Нейтан чуть заторможенно моргает, словно не понимает, куда и почему вдруг свернул разговор.

– Ну да, – подтверждает он. – На самолёт и там на шоу потом. Я планировал пойти, посмотреть на тебя ещё. Если ты не против, конечно. Если тебе не будет из-за этого неуютно или неловко.

– Я не против, – заверяет его Миша. Наоборот, ему самому это в каком-то смысле на руку. Если он будет знать, что может с уверенностью рассчитывать на ещё одну встречу с Нейтаном, во время которой у них будет возможность обсудить всё, что понадобится, и на все повисшие между ними вопросы дать ответы, – ему будет намного спокойнее. Намного, намного спокойнее и вместе с тем – ещё и проще. Пауза даст возможность выдохнуть, стряхнуть жар проведённой вместе ночи, как следует всё обдумать и принять взвешенное, свободное от эмоций решение. Да, так, пожалуй, будет лучше всего. – Тогда встретимся в Гуанчжоу. Я отвечу тебе там.

Нейтан смотрит на него со смесью недоверия и восторга.

– Я думал, ты сразу откажешь. Уже готовился откусывать себе слишком длинный язык, – с нежностью шепчет он. – Но, получается, ты подумаешь? Ты правда готов подумать об этом? Не сердишься на меня за вопрос?

Он такой искренний и восторженный, что сердиться на него попросту невозможно.

– Ни в коем случае, – качает головой Миша. Льнёт щекой к тёплому плечу Нейтана, подставляет затылок под ласкающие пальцы, которые немедленно оказываются у него в волосах, и повторяет: – Увидимся в Гуанчжоу. Поговорим обо всём там.

В конце концов, ему ведь и правда надо подумать. Очевидно, что эта часть него ещё до сих пор слишком жива. И, может быть, отсекать её не глядя – всё-таки не лучший выход. Может, окажется разумнее отсечь что-то другое.