Когти впиваются в податливую шею трепещущего адепта, и кровь, проступающая через тонкую кожу, так сладко пахнет и заставляет Веики дуреть от жажды. Злости. Боли. Грудную клетку сдавливает чем-то непрошенным, чем-то слишком приземлённым, граничащим на грани с милосердием, что для неё запрещено.

      Веики скалится, скалится так, что сводит щёки и скулы; так, что становится невыносимо больно-обидно-жалко, но она смыкает пальцы крепче на шее, заставляя адепта в последний раз захрипеть и обмякнуть в её стальной хватке.

      Её преданность господину просит жертв. Её господин просит голов врагов, посмевших пойти против него в войне Архонтов.

      Её господин — единственное, что у неё осталось. Единственное, от чего она не может избавиться одним взмахом когтей. Кинжала. Меча. Даже дождём — и тем не смоет, словно грязь, осевшую на коже.

      Веики подползает к нему, точно дикий-домашний-бешеный зверь, ластится под подставленную руку, а Архонт Ночи и рад потрепать её по коротким-коротким чёрным волосам. Он не брезгует ею. Не брезгует тем, что металлический запах крови преследует её, впитавшись под кожу. Ведь это доказывает её преданность ему.

      — Моя чёрная жемчужина, — шепчет её господин, а в глазах бесконечный холод, словно ей позволили мельком-мельком заглянуть в далёкие края навсегда замёрзшей Снежной, — ты прекрасна. Продолжай меня радовать и дальше. Совсем скоро мы сможем разделить сладость победы.

      «Мы» — почти греет замеревшее сердце. Она могуй — просто злобный, несчастный дух, не заслуживающий хорошего отношения. Но её господин, её Архонт Ночи, всегда был с ней учтивым. С ней и её братом. Он воспитал их точно своих детей. Приютил, когда ещё не было войны, не было Ли Юэ, тонущего в пролитой крови.

      Не было отказа её брата участвовать в войне на стороне их господина. Не было господина, лишившего её брата головы, прежде чем повернуться к ней с ласковой улыбкой, чтобы спросить, что она думает насчёт его предложения.

      А Веики всегда очень хотела жить. До отчаяния, встающего комом в горле. До жажды крови, когда судьба смеётся ей в лицо, растягивая по слогам: твоя очередь умирать.

      Веики ластится ближе, ложится рядом с господином, устраиваясь у него под боком, точно домашний-домашний котёнок — даже звериные уши, оставшиеся от формы духа на память, трогательно поджимает, словно всем видом говоря: не укушу.

      Архонт Ночи улыбается ей, гладит по голове, и, несмотря на то, что Веики разнеженно прикрывает глаза, знает: в них, застыв в кровавом янтаре, столько отчаянной боли, столько ненависти и злости, столько вековой жажды мести, что однажды точно укусит. Предаст.

      Холодная рука чуть сжимает горло, чувствуя заледеневшими пальцами, как быстро бьётся горячий пульс духа, так отчаянно желающего жить.

      И не имеющего ни грамма преданности.

      Гео Архонт, пусть даже за его плечами безжизненные поля, покрытые пеплом, реки, залитые кровью, и множество трупов, напоминающих о себе даже в спокойные времена, выглядит величественно. Гордо. Словно весь он — не из камня, а из литой силы, сокрытой под белой мантией.

      Веики щурит глаза, щурит до тёмных пятен перед ними, щурит до боли, чтобы не слепнуть от величия чужого Архонта. Но, стоит её господину распасться перед ней на паутину из ночных звёзд, на ночной холод, на последнее напоминание о ночи перед рассветом, как её отчаянное желание жить вновь заставляет её открыть глаза.

      — Пожалуйста, — шепчет Веики, склоняя голову перед чужим Архонтом, силясь не скалиться от наигранной злобы, — пожалуйста, милостивый Гео Архонт. Я всего лишь дух, служивший своему господину. Сжальтесь, позвольте мне жить.

      Веики знает — Гео Архонт справедлив. Справедлив, заключая контракты. Справедлив, вынося приговор за их нарушение. Справедлив, даже когда смерть стоит рядом с ним, стуча по гранитной дорожке своей косой, говоря: ты следующая, милая.

      Её Архонт Ночи, её повелитель, тоже был справедлив, пока не началась война. Теперь его нет — пусть ночь и наступит снова, а война продолжится, пока не останется один единственный выживший среди них, но Веики больше не связана с этим. Веики больше не вздрогнет от прохлады, стучащейся в окно по приходу ночи, вспоминая слёзы брата перед смертью. Веики больше не прольёт кровь по его приказу.

      Веики обязательно выживет. Любой ценой.

      Гео Архонт оборачивается на неё, глядя с заинтересованностью камня к мелкому дождю. Его сердце — руда, которую не сумеет обработать даже самый умелый кузнец в мире. Веики не разжалобит его даже слезами, ведь знает — сам он потерял не меньше неё, чтобы настолько породниться с Гео.

      — Мы можем заключить контракт, — ровно произносит Гео Архонт, протягивая ей руку, чистую от крови — её нет у Архонтов, а адептов, насильно втянутых в войну, он никогда и не трогал, — ты сможешь жить свободно, если не нарушишь его.

      Под рёбрами что-то болезненно зазудело, разгорелось злобой и обидой. Какая же у неё будет свобода, если её будет связывать контракт с ним? Какая это свобода, когда вся она — извращённая, переломанная воля её господина, воспитавшего своего ручного духа на крови и боли?

      Какая же у неё может быть свобода, если она — могуй, несущий лишь несчастье и разруху за собой?

      Но Веики привыкла подчиняться. Привыкла прятать клыки за благодарной улыбкой до удобного времени. Привыкла скромно прикрывать глаза, пряча за веками свою душу, а после лепетать:

      — Я согласна, мой Архонт.

      Гео Архонт на такое обращение хмыкает, но ничего не говорит. Не говорит и позволяет маленькому, отчаянному могую жить, как благодарность за то, что она позволила убить своего господина, тайком передав послание об его планах, которые было легко нарушить.

      Ведь этот маленький могуй очень отчаянно жаждет жить. Любой ценой. С любой жертвой, которую нужно будет принести.

🌌🌌🌌

      Кицунэ Сайгу смеётся, стоит Веики показаться на пороге Великого храма Наруками. Кицунэ Сайгу смеётся, стоит Веики упомянуть о контракте с Властелином Камня. Кицунэ Сайгу смеётся-смеётся-смеётся, машет веером и щурит свои глаза хитро-хитро — совсем по лисьи.

      — Я знаю, — с лисьей ухмылкой отвечает Кицунэ Сайгу на слова об условиях контракта, — Моракс уже успел послать мне весточку насчёт тебя, маленький злой дух.

      Веики почти почтительно склоняет голову. Почти — вежливо смотрит из-под длинных ресниц, скрывающих кровавый янтарь во взгляде. Почти не скалится в ответ хитрой лисе.

      Весь Великий храм Наруками пахнет лисами, спящих на нагретых солнцем ступеньках крыльца. Весь Великий храм Наруками пахнет Кицунэ Сайгу.

      Звериного в ней, если не обращать внимание на взгляд-ухмылку-походку, меньше, чем людского. Меньше, чем в самой Веики, сдерживающей себя от того, чтобы выпустить когти, чтобы впиться ими в чужое горло, чтобы выцарапать из себя въедливый запах рыжего меха.

      Больше не пахнет кровью, ведь она не в Ли Юэ. Она в Инадзуме, мирной до тошноты, мирной до зуда под кожей, мирной до паранойи: а вдруг обманут?

      Она в Инадзуме, потому что того захотел Моракс, обменявший её жизнь на невозможность причинять людям вред. Ни одним из возможных образов. Ни морально, ни физически. Её когти — нужно обстричь, а клыки — вырвать, чтобы с них больше не капал яд мрака души. Кицунэ Сайгу, старая приятельница Гео и Электро Архонтов, умеет справляться с непослушными маленькими духами. В храме, святыне святынь, Веики не посмеет нарушить контракт, будучи под контролем и присмотром. Самому Властелину Камня не до неё. Война за Ли Юэ всё ещё не окончена, но эта война больше не касается Веики.

      Маленького злобного духа, предавшего своего господина.

      — Иди за мной, — смеётся ей Кицунэ Сайгу, подзывая за собой, махнув пушистыми хвостами.

      — Садись, — смеётся ей Кицунэ Сайгу, приводя её в купальню и усаживая в воду.

      Кицунэ Сайгу, словно зная, что Веики долгое время не приходилось заботиться о себе, тщательно вымывает её короткие волосы, а после и растирает кожу. Так, словно силясь содрать её, содрать вместе с въевшимся запахом крови, чтобы заполнить всё своим, лисьим.

      Веики даже после этого не чувствует себя чистой. Не чувствует себя святой. Не чувствует прощённой. Запах крови остаётся с ней, сколько бы воды она не вылила на себя, сколько бы масел не втерла в кожу.

      — Моракс писал, что тебя зовут Веики, «сохраняющая любовь», — произносит Кицунэ Сайгу, выводя на её голом плече иероглиф такого незнакомо-чужого имени для самой Веики, — но, раз ты начнёшь новую жизнь в храме, то тебе стоит дать другое имя. Что насчёт Венкиан?

      Веики со слепой злобой царапает пол купальни, надеясь, что Кицунэ Сайгу не слышала тихого скрежета.

      Веики кивает, лепеча привычно трепетно-уважительно:

      — Спасибо, милостивая Гудзи.

      Кицунэ Сайгу вновь смеётся, выводя на другом плече новый иероглиф: очищенная.

      Веики знает: имя ничего не поменяет.

      Ни-че-го.