— Ты вновь пугаешь жриц, — Гудзи Яэ усмехается, размашисто ставит подпись в конце письма, а после — хитро смотрит на Венкиан.

      Гудзи Яэ — посланница Кицунэ Сайгу, но не она сама. Гудзи Яэ смеётся мало, больше ухмыляется, но не по-лисьи — совсем иначе. Гудзи Яэ не пахнет лисами — грозой и озоном. Гудзи Яэ вся соткана из ярких взрывов молний, сверкающих на теле ночного неба, словно незаживающие язвы.

      — Я знаю, — смеётся Венкиан, заплетая волосы в свободные косы — длинные-длинные, ничуть не пахнущие кровью.

      Стоит ей обернуться чёрной-чёрной лисой, чтобы смеха ради пройтись вдоль коридоров храма, а после беззастенчиво задремать на ветвях Священной Сакуры, все жрицы приходят в ужас. А после, когда Венкиан оборачивается снова человеком, каждый раз приходится вновь заплетать растрепавшиеся косы.

      И это для Венкиан главная трагедия. А не то, что глупые жрицы считают, словно в храме поселился злой дух, приходящий в образе чёрной лисы — не рыжей, как они привыкли.

      Ведь злой дух действительно живёт с ними. Безбожно давно.

      — Выбирай для сна хотя бы не самые заметные ветви сакуры, — тихо посмеивается Гудзи Яэ, откладывая письмо, — иначе я совершенно случайно обмолвлюсь словом о том, что одна из жриц — проклятый потомок могуев.

      Венкиан смеётся, надёжно завязывая вторую косу, а после кружится в затянутой нежным мраком комнате, расставив руки с широкими рукавами кимоно.

      Венкиан хорошо-хорошо, до опьяняющего чувства свободы, до чувства полной сытости, до раздражения.

      Гудзи Яэ смотрит ничуть не удивлённо, но предупреждающе, стоит Венкиан подойти к ней слишком близко и доверительно положить голову на её колени. Звериные уши сменились человеческими — люди-звери слишком огромная диковинка для здешних жителей, чтобы легко объясниться с ними. Куда проще попросту отбросить свою звериную суть.

      — Что насчёт Сопротивления? — одними губами, точно застенчиво, спрашивает Венкиан. Гудзи Яэ не касается её волос в ласке, лишь поджимает губы, дрогнувшие в подлой ухмылке.

      Гудзи Яэ не Кицунэ Сайгу. Яэ Мико хитрая и рассчётливая лиса. Гудзи Яэ не воспитывает её хорошим и светлым духом, которому не позволено вредить людям. Яэ Мико ей первой рассказала о смерти Гео Архонта. Гудзи Яэ напомнила ей, что контракт всё ещё в силе, пока жива главная жрица Великого храма Наруками. Яэ Мико почти жаль, что Венкиан стала домашним котом вместо злого духа, способного пролить кровь.

      — Храм не вмешивается в дела правительства, — отвечает ей Гудзи Яэ, — мы сохраняем нейтралитет.

      — Смелые детки обожглись о молнии Сёгуна и отступили на остров Ясиори, прятаться от гнева гроз, — шепчет ей Яэ Мико, наклоняясь ближе.

      — Я могу посмотреть? — Венкиан отвечает шёпотом, жмурясь, словно сильно-сильно боясь отказа.

      — Одним глазком, — Яэ Мико прикрывает один глаз, ухмыляясь уголками губ.

      — Одним глазком, — кивает Веики, прикусывая клыками щёки, чтобы не оскалиться.

🌌🌌🌌

      Венкиан глубоко-глубоко втягивает воздух через нос, стараясь пропустить через себя такой знакомый до отчаяния запах. Но кровью не пахнет. Пахнет сыростью, мокрой землёй и слезами. Дожди на острове Ясиори никогда не прекращают идти, смывая то, к чему так привыкла Венкиан, окутывая чужим-чужим запахом.

      Отдалённо напоминает о Гудзи Яэ. Венкиан оборачивается, крепче сжимая в руках зонтик, по которому нещадно тарабанит дождь, и зло щурится на свечение Великого храма Наруками, что виден даже из родного Ли Юэ — она помнит.

      Но из храма не видно земель Гео Архонта.

      — Посторонняя! — замечает её один из солдат, окликнув. — Что тебе здесь нужно?

      Венкиан оборачивается обратно, медленно и неспешно. Подавляет оскал, подавляет рык, подавляет внутреннего зверя.

      Видеть людей вне храма — непривычная роскошь. Венкиан изящно улыбается одними уголками губ, как учила Кицунэ Сайгу, и чуть наклоняет голову, внутренне облизываясь от запаха человеческого тела. Жрицы пахнут совсем-совсем иначе. По-лисьи.

      — Все мы дети Селестии, — шепчет одними губами Венкиан, — разве справедливо, что вы, сражающиеся за свободу нашей великой Инадзумы, вынуждены стискивать зубы от боли и не иметь возможности залечить раны?

      Венкиан безразлична война. Венкиан безразлична Инадзума. Венкиан безразлична Селестия. Но солдат Сопротивления не знает об этом, потому смотрит недоверчиво, но с надеждой. От него тонко-сладко пахнет кровью, не успевшей смыться дождём.

      Нынче войны милосерднее. Умнее. Без рек крови. Металлический запах лишь дразнит-дразнит-дразнит, но не позволяет насытиться. Венкиан хочет большего.

      — Но храму запрещено вмешиваться, потому, — Венкиан поднимает свободную руку, позволяя рукаву роскошного кимоно соскользнуть и оголить запястье, и прикладывает указательный палец к губам, — это может остаться нашим маленьким секретом?

      Солдат стискивает дрожащие пальцы на копье, боязливо оглядывается на лагерь. Венкиан знает — вспоминает о своих товарищах, получивших раны.

      — Мы обязаны обсудить это с генералом Горо, — отвечает ей солдат, не находя сил ни согласиться, ни отказаться.

      Людей легко искусить.

      И это не будет считаться вредом им.

      — Уверена, что мы с ним договоримся, — Венкиан улыбается мягко, ласково, как добрая-добрая жрица в храме, и подходит ближе, укрывая зонтом дрогнувшего солдата, — отведёте меня к нему?

      Кимоно мокнет от ливня. Должно быть очень-очень холодно, но Венкиан чувствует себя так, словно горит заживо. Превдкушающее возбуждение греет изнутри, греет её фальшивое тело духа.

      — В этом нет необходимости, — отвечает ей, но не дрожащий и испуганный войной солдат, а маленький генерал.

      Маленький генерал подходит к ним. Маленький генерал смотрит прямо, смотрит уверенно, в нём нет страха. От маленького генерала пахнет животным.

      Венкиан не смотрит на него. Приказывает себе не смотреть. Пытается не смотреть, но взгляд сам скользит по нему.

      По его нечеловеческим ушам и хвосту. По доказательствам его нечеловеческой крови.

      Веики помнит — такая пахнет очень сладко. Пряно. Из-за неё становится вязко во рту.

      Проливать такую — не запрещено контрактом.

      — Рада нашей встрече, генерал, — трепетно лепечет Веики, чуть прикрывая разгоревшийся янтарный взгляд.

      А саму её ведёт до тянущего низа живота, её трясёт не от холода, трясёт от одурения и жажды.

      Жажды обладать.