Знать настоящее имя духа для Архонтов и людей — непозволительная роскошь. Золотая цепь, на которую садят своенравных зверей. Абсолютная власть над ними. Возможность заставить делать чудовищные вещи.

      Знать настоящее имя духа для другого духа — ничего не значит. Духи слабы по своей сути. Они не могут разорвать связь — не могут подавить друг друга. Духи созданы прислуживать и выживать.

      Веики служила Архонту Ночи — Алатус служил Архонту Снов. Оба — не по своей воле. Оба — союзникам в войне. Пока не пришёл Моракс. Моракс, принявшийся Алатуса, как собственного сына, и давший ему другое имя, чтобы защитить, не подчинить себе. Моракс, забравший свободу Веики в обмен на жизнь.

      Венкиан помнит Алатуса — не Сяо. Сяо помнит Веики — не Венкиан. Теперь они говорят на разных языках. Венкиан — на языке лисы, выучившей храмовые молитвы, Сяо — птицы, забывшей все песни от печали.

      От имя Алатуса на кончике языка приятно горчит — Алатус это танцы в ливень, первый снег и болезненная ностальгия. Имя Сяо хочется сплюнуть с отвращением, но под ложечкой всё равно засосёт — Сяо это бесконечные сражения, кровь на снегу и расходящееся трещинами прошлое.

      — Уходи, — произносит Сяо, отводя копьё, и движения его всё такие же плавные, точно танец, — тебе не место в Ли Юэ.

      — Ли Юэ — мой дом, — отвечает Венкиан, и сама же смеётся.

      Её дома давно уже не существует.

      Её домом так и не стал храм — в нём она чужая, сколько молитв не выучи.

      Её домом всегда были другие люди, боги или духи — кто угодно. Лишь бы был хоть кто-то.

      Сяо мотает головой, вертит копьё в руках и смотрит недоверчивым зверем. Взгляд — не птичий. Взгляд — драконий. Птица, воспитанная драконом, им же вырастет.

      — Свой дом ты предала, — рубит с плеча Сяо, точно зная её мысли, точно помня былое так же хорошо, как она.

      Ли Юэ — дом Сяо. Он его ревностно оберегает день и ночь — не позволит нарушить хрупкий покой. Не позволит разрушить то, что осталось от Моракса.

      Для Сяо Веики — угроза. Угроза, следующая за ним лисьим хвостом. Угроза, не проявляющая враждебности. И это пугает в ней больше всего.

      Словно обещали ему показать прошлое, вспомнить всё. Словно действительно нашли последний уцелевший осколок. Дали в руки, подержать, посмотреть, вспомнить — а он держит, смотрит, вспоминает и понимает — фальшивка.

      Не то. Совершенно не то.

      И дело ли в том, что он измазал драгоценный осколок в крови на руках, или в том, что изначально правды не было?

      Веи-ки-ан смотрит иначе. Не обнажает меч и когти. Словно действительно считает Ли Юэ домом. Для той, что упивалась кровью, кажется слишком кроткой, смиренной. Скалится, конечно, озлобленно — но зверю позволено. Положено.

      На такую — такую, — копьё не поднимается. Пусть раньше был уверен: увидит — убьёт. Ведь она солгала ему. Солгала, что не пойдет за своим Архонтом войной на других.

      Но была ли в наивности её вина?

      Ночной дождь не смывает сомнения и терзания. Вместо этого — смывает кровь оскверненных демонов. Сяо указывает на одного из них копьём:

      — Узнаешь?

      Венкиан молчит — по глазам лишь видно, что узнаёт. Узнаёт отпечаток — цветом кромешной ночи, тяжёлый, оседающий на коже проклятием. Проклятие её Архонта.

      Место, поляну — не узнаёт, но понимает — тут их и настиг Гео Архонт тогда, в ту ночь. Здесь же покоятся останки Архонта Ночи, до сих пор не нашедшего покоя от предательства. Архонты не умирают бесследно, но… он больше не правит ночью. Не вернётся под покровом звёзд.

      Она не услышит своё имя от него.

      — Был бы выбор, — произносит Веики, скорее для себя, чем для Сяо, чтобы убедить, чтобы окончательно осознать истинную свободу, — я бы предала его снова.

      Сяо хмыкает. Её право. Сяо её не понимает, не понимает отчаяния, которому она повинуется.

      Но сейчас — сейчас всё же мелькает осознание, что Веики, на самом деле, это не бесконечная тысячелетняя война, не неутолимая жажда крови, не склонность к предательству. Веики — стремление к смирению, необходимость свободы и потребность в осознании этого же.

      Сяо подцепляет копьё, воткнутое в землю, подбрасывает его и, прежде чем поймать, думает — Веики вернулась не ради него. Не ради его крови. Не ради того, чтобы найти отмщение.

      Ради того, чтобы самой понять — им обоим дали свободу после освобождения. И свою она не желала принимать.

🌌🌌🌌

      Каждый шаг в храм — тяжёлый, словно ноги закованы и налиты свинцом. Пусть война окончена, пусть на Наруками больше не смотрят косо, но тревога не отпускает.

      Это ведь Великий храм Наруками. Храм, где главенствует Гудзи Яэ, желающая обсудить с Горо… работу в журнале её издательского дома. Зачем ей это — Горо понять не может.

      Гудзи Яэ — очень пугающая женщина.

      Гудзи Яэ говорит:

      — Это поможет наладить отношения между Ватацуми и Наруками!

      И улыбка у неё хитрая-хитрая — глаза блестят, точно предвкушающе, и за этим всем непременно что-то кроется. Вот только Горо не может разгадать лисьи загадки.

      Гудзи Яэ говорит:

      — Ты ведь выслушиваешь своих подчинённых? Значит, идеально подойдёшь для этой работы.

      Горо думает, что в этом, на самом деле, мало связи. Горо не принюхивается, но понимает — храм пахнет лисами. Горо присматривается — у всех жриц, даже Гудзи Яэ, кимоно красно-белые. Не чёрные.

      Не чёрные, как у неё.

      Гудзи Яэ говорит:

      — Неужели ищешь встречи с ней?

      И глаза — хитро прищурены. Горо передёргивает. Гудзи Яэ не назвала имени, словно зная — так проще выбить почву из-под ног.

      Гудзи Яэ не назвала имени, словно зная — Горо ни разу не слышал его.

      — Н-не понимаю, о-о чем вы, — храбрится Горо, выпрямляя плечи и стараясь звучать увереннее, но всё безтолку, — я готов попробовать вести колонку.

      Гудзи Яэ прячет ухмылку рукавом — всё понимает. И сама Гудзи Яэ, и Горо.

      Горо восхищается мудрыми людьми, за которыми пойти — быть уверенным в своём будущем. Горо видел многих мудрых людей — и каждый из них совершенно не похож на другого.

      Горо боится мудрость Гудзи Яэ — эта мудрость хаотичная, направленная на поддразнивания, шуточки. Её невозможно не признавать — невозможно долго находиться рядом. Горо не готов к этому.

      Горо признаёт мудрость Её Превосходительства — эта мудрость людская, понятная. Та, за которой можно наблюдать — та, чьё появление можно заметить, воспитать.

      Мудрость жрицы — дикая, первобытная, уходящая корнями в древность. Смотреть ей в глаза — смотреть в всепоглощающую бездну.

      И эта бездна не пугает, сколько бы не клацала зубами. Эта бездна влечёт, подзывает — завороженный взгляд не отвести.

      Горо понимает — людская жизнь для неё коротка. Как щелчок пальцев — как вспышка молнии на небе. Это его встряхнуло так, что внутри что-то перевернулось, утратив покой — так, что кожа до сих пор горит, стоит вспомнить, стоит представить тот образ, выжженный под веками. Стоит вспомнить прикосновения горячих рук, настойчивых губ — жадные, требовательные. Такие, что, признаваясь со стыдом, хотелось ещё. Ещё, чтобы открылась больше, открылась полностью, рассказала о своей печали и своей мудрости. Показала собственную бездну изнутри.

      А Горо даже имени не знает — язык не слушался ни единое мгновение, что они делили наедине. Так и не сумел спросить, не осмелился. Архонты не подарили ему уверенности.

      И всё равно её запах преследует — словно наваждение. Да настолько мощное, настолько удушающее, что чудится — вот она, за ним, за спиной, и…

      — Какая встреча, маленький генерал, — мурлычет жрица, невесомо коснувшись его плеча.

      …совсем настоящая.

      Гудзи Яэ смеётся.