Мико не чувствует угрызений совести за то, что учит Куникудзуши сбегать из дворца.

      Куникудзуши кажется даже счастливым. Он всё ещё кукла — изящная, мастерски выполненная, второй такой же не найти по красоте, но ничто не красит его больше — ни тонкие черты лица, высеченные молнией, ни дорогие одеяния, — чем улыбка. Робкая, едва заметная — но у Мико глаз острый, она видит всё.

      И в груди что-то, что-то ёкает.

      Она предана вечности, и вечностью будет предана. Мико чувствует это — в том, как Эи всё реже задерживает на ней взгляд, начав разработку новой марионетки. Мико чувствует это — в том, как сама свыкается с мыслью, что рядом, с ней, под боком есть Куникудзуши.

      Думается — Эи не откажется от своей идеи оставить правительство на марионетку. Эи не предаст идею запереться в своём личном царстве, не сейчас, сейчас — рано.

      Думается — Мико переживёт это. Всегда переживала. Будет терпеливо ждать возвращение непутёвой подруги, и её, в отличие от Кицунэ Сайгу, обязательно дождётся.

      Думается — пусть Куникудзуши не станет сёгуном, останется кротким, слишком человечным для куклы, Мико будет проще, если хотя бы он будет ря…

      — Я запечатаю его силы и погружу в сон.

      …дом.

      Почему Эи настолько желает уничтожить всё, что ей дорого?

      Мико — всего лишь непутёвая лиса. Мечтательная однохвостая кицунэ, которую Эи ни за что не послушает — она не слушала даже Кицунэ Сайгу, девятихвостую Богиню всех лис.

      И всё равно молчать она не намерена:

      — Лучше уничтожь его, — голос звучит ровно настолько твёрдо, насколько хотела Мико, скрещивая руки за спиной, — так будет лучше.

      Так будет правильнее. Милосерднее.

      Эи остаётся неподвижна — можно лишь позавидовать её непоколебимости и готовности целую вечность медитировать в отчаянной попытке спасти себя от эрозии. Можно лишь позавидовать её упорству, с которым она настаивает на своих решениях.

      Или возненавидеть за него.

      — Он — моё творение, и мне решать, что с ним делать, — Эи отвечает тоном, дающим понять, что обсуждать своё решение она не собирается.

      Как сказал великий сёгун, так и будет. Великий сёгун — воплощение милосердия к своему народу. Но…

      Действительно ли это милосердие — обрекать на вечный сон того, чьи сны — воплощение чужой скорби, от которой невозможно сбежать? Действительно ли это милосердие — показать краски мира, а после отобрать всё лишь из-за того, что даже в кукле зародились чувства?

      Или это лишь зависть, что её собственное творение вышло человечнее, чем она сама?

      Мико жаль, что она показала Куникудзуши счастье и радость. Мико жаль, что научила ценить жизнь и сбегать из дворца.

      Мико жаль, что из всех дорог — единственная, которая ему знакома, и которая несёт ему хоть что-то, кроме боли, это дорога к ней.

      Мико не удивлена, что Куникудзуши, в последнюю свою грозу, сбегает к ней. Наверняка уже услышал о своей близкой судьбе, наверняка понял уже, чем это обернётся для него.

      Куникудзуши стал слишком человечным для своей роли. Эи видела в этом лишь проблему, Мико — чудо, не меньше.

      Он не поднимает на неё свой взгляд, но цепляется за рукава дрожащими пальцами. Мико знает, что правильнее будет прогнать его, прогнать свою привязанность. Правильнее будет отговорить Эи, позволить ему жить.

      Но ни на что из этого не способна молодая Гудзи, вопреки статусу не имеющая настоящую власть.

      Мико подцепляет его подбородок своими пальцами — удивительно-тёплыми на его хладной коже. Она смотрит на его влажные глаза, впервые кажущиеся такими живыми, наполненными скорбью и болью.

      — Ничей сон не может длиться вечность, — единственное, что она сказала в тот вечер, впервые по-настоящему улыбнувшись именно ему. Не как жрица, что обязана успокаивать людей одним своим видом — но как верная подруга вечности.

      И та улыбка была последней улыбкой, которую запомнил Куникудзуши. А отчаяние в его глазах — последнее настолько живое проявление его истинных эмоций, которое видела Мико.

      Знал ли Куникудзуши уже тогда значение своего имени?

      Эи нарекла его разрушителем страны.

      Это был лишь вопрос времени, когда Куникудзуши поклялся бы действительно им стать.

      🌠🌠🌠

      Эи отдаёт ей своё Сердце Бога. Мико вертит его в руках, рассматривая взглядом оценщика — словно представляет, за сколько его можно продать.

      Красивая безделушка. Переливающаяся громом и молниями, может стать путеводным светом. Но не для Мико, хватающей своего собственного света, и не для Эи, что из-за этой безделушки лишь больше погружается во мрак.

      — А ты не боишься, что я просто продам его?

      — Тебе ли не знать ценности Сердца Бога. Захочешь продать — затребуешь равноценный обмен, а найти такую вещь непросто.

      — Это твоя идея, не моя, — в последний раз предупреждает Мико, сжимая в руках Сердце Бога, — смотри не пожалей об этом.

      И Мико впервые не знала — действительно ли её последние слова были сказаны Эи, или же себе, уже решившей судьбу Сердца глубоко в душе.

      Будет ли равноценным обмен, если она променяет его на чужое счастье и вожделенное чувство полноценности?

      Время покажет. Но даже спустя вечность будет лишь один человек, кому она готова будет отдать Сердце Бога, несмотря на последствия.

      Пусть он наполнит себя злобой, пусть обозлится на весь белый свет, пусть будет видеть в грозе и молнии лишь угрозу… пусть ненавидит и её тоже, если сам того пожелает. Главное — чтоб они вновь встретились. И тогда можно будет всё исправить.

      Всё же Мико — самая преданная подруга вечности, какое бы обличье та не приняла.