Ворота дома Хиромицу были открыты настежь. Ещё с дороги виднелись густо поросшая везде трава и кусты бурьяна, за которыми с трудом можно было разглядеть главные двери. Со стороны усадьба казалась заброшенной, но Кадзуки уверенно шёл именно в этом направлении, так что Янис и Илария беспрекословно следовали за ним. 

Как только они переступили ворота, их накрыло жутким ощущением нежити — её здесь было полно. Янис с Иларией сразу же схватились за своё оружие, но Кадзуки выставил вперёд руку, остановив их. 

— Если возможно, я бы попросил вас воздержаться от насилия в доме Хиромицу-сана. 

Янис ослабил хватку, но снова схватился за рукоять, заметив стремительное движение травы перед ними. Внезапно оттуда вырвался чёрный змеёныш, который тут же набросился Кадзуки на шею и обвил её всем своим телом. Только Янис хотел вытащить меч из ножен, как змеёныш перевоплотился в мальчишку и маленькими ручками повис у Кадзуки на спине. 

— Кадзу-кун! Ты вернулся! — мальчишка, на вид лет пяти, стал ластиться к Кадзуки, блестя чёрной чешуей на своих щеках. 

В тот же момент тишина в усадьбе разрушилась топотом и шуршанием одеяний, и из главных дверей вывалилось бессчётное количество ёкаев. Они чуть ли не волной накинулись на Кадзуки и его спутников, обступив их со всех сторон. Все наперебой принялись приветствовать гостя, а тот, явно потеплев в лице, отвечал каждому лёгкой улыбкой, полностью погружаясь в плотную стену ёкаев. 

Прелестные девушки в пёстрых кимоно сошли с ширм, и опустив взгляд, провели гостей в выделенные им комнаты, которых в усадьбе было уйма. Каждому предоставили по лёгкому кимоно, но Илария и Янис предпочли облачиться в собственные рубахи — так спокойнее. Всё вокруг им казалось весьма необычным: начиная с раздвижных, бумажных дверей фусума, закачивая катающимся по полу дарума. 

Янис первым делом заглянул к Иларии. Она всё никак не могла расстаться с глефой. 

— Кадзуки попросил не обнажать оружие в этом доме, — сказал Янис и заставил подругу отложить глефу. Но вот охотничий ножик на бедре она всё же оставила. Впрочем, Янис её понимал. Сам пригрел под рубахой свой нож, так, на всякий случай. 

— Странная здесь нечисть, — тихо сказала Илария, настороженно осматриваясь по сторонам. 

— Меня больше интересует, почему её в этом доме так много. Кто же этот Хиромицу, если живёт бок о бок с нежитью? 

— А то, что Кадзуки ведёт себя с ними так спокойно тебя никак не волнует? Разве нежить не должна хотеть съесть его? 

— Видимо, эта не хочет. 

Янис раздвинул фусума, и на пороге увидел дзори. Пару секунд он пытался понять, для чего они здесь, пока те, внезапно, не открыли глаза и не запрыгали из стороны в сторону. 

— Мать моя, Сыра Земля, — удивился Янис и успел остановить руку, дёрнувшуюся в сторону спрятанного ножа. 

— Прошу вас пройти за мной в сад, дорогие гости, — заговорили дзори и запрыгали в сторону сада. 

В саду было оживлённо. Среди густых деревьев, высокой травы и бурьяна еле блестела белокаменная тропинка. У стены, вдоль которой росли кусты азалии, нашёлся Кадзуки. 

Янис с Иларией остановились в нескольких шагах от него, поняв, что тот сейчас занят чем-то важным. 

Кадзуки сидел перед беловолосой девушкой в белоснежном кимоно. У её ног таял снег, а вокруг медленно падали снежинки. 

— В Горденольском Царстве есть место под названием Навь. Там всегда царит зима и всё цветёт под коркой льда. Один мой хороший друг даже посадил там кусты ледяных цветов и любезно позволил мне сорвать один из них, — Кадзуки протянул вперёд цветок Яниса. 

Девушка коснулась его своими прозрачными руками, еле заметно улыбнулась, и словно умирая, закрыла глаза. 

— Благодарю, Кадзуки-кун. Он прекрасен, — сказала она и исчезла. 

Стоящий неподалёку Янис вперился взглядом в прямую спину Кадзуки, который продолжал сидеть у кустов азалии и небольшого бугорка снега. 

— Она умерла? — задал он вопрос в пустоту. 

А пустота ответила ему детским голосом: 

— Ты тупой? Это же юки-онна. Она вернётся в следующем году, когда выпадет первый снег. 

Под ногами оказался тот самый мальчишка, что кинулся на Кадзуки ещё у входа. Он недоброжелательно глядел на Яниса своими змеиными глазами и враждебно высовывал кончик раздвоенного языка. Битву взглядов прервал подошедший Кадзуки. Мальчишка тут же посветлел в лице и бросился к ногам мужчины, обнимая его. 

— Уже познакомились? — усмехнулся Кадзуки. — Это Арата. Он…

— Я его жених! — выпалил Арата и сильнее прижался к ногам. 

— Не думал, что тебе нравятся помладше, — усмехнулся Янис. Что-то неприятно перевернулось внутри, и возникло жгучее желание раздавить надоедливого мальчишку. 

— Он не мой жених, — устало выдохнул Кадзуки, — И по человеческим меркам Арате-куну уже девятнадцать. 

— Да он будто только из яйца выполз! — удивился Янис. На это высказывание ему в лицо тут же прилетел камень, но Кадзуки успел поймать его и отбросить в сторону. 

Арата уже сжал в руке второй камень, но рука Кадзуки, мягко опустившаяся ему на голову, успокоила его. 

— Арата-кун, не буянь. Янис и Илария мои спутники, так что, нравится тебе это или нет, придётся смириться с их присутствием. Лучше вот, смотри, что я привёз, — Кадзуки вытащил из рукава кимоно обеспокоенного подгрибовничка, успокоил его, погладив по головке, и вручил Арате в ладошки. — Только не ешь его, — сказал он в момент, когда Арата уже открыл свою змеиную пасть. 

— Если нельзя его есть, то что мне с ним делать? — обиженно надул губы Арата. 

— Подружись с ним, — махнул рукой Кадзуки и направился в сторону энгавы. 

— А этого съесть можно? — засеменил рядом Арата, указывая на Яниса. 

— Нет. У тебя от него изжога начнётся. Я же уже говорил тебе не тащить в рот всякую дрянь. — не оборачиваясь, ответил Кадзуки. 

Арата грозно обернулся на Яниса, и заметив блеск в узких зрачках малахитовых глаз, враждебно зашипел. Янис догнал его, опустился на корточки, и с добродушной улыбкой сказал: 

— Будешь выёбываться — я тебя в бантик скручу и своему коню на хвост нацеплю. 

Арата чуть сжался, чувствуя нависшее над ним давление, тут же догнал Кадзуки, схватился ручкой за его кимоно, и прижался ближе, не в силах оторвать глаз от ехидной улыбки рыжего богатыря. 

На энгаве их уже ожидали расставленные в ряд столики сова-зэн с едой, а вокруг копошились прочие ёкаи. Кадзуки первым делом попытался научить Яниса пользоваться палочками, но в отличие от Иларии, которая сразу же приноровилась к ним, у Яниса это получалось с трудом. 

— Можно я просто закину всю еду себе в рот? — вздыхал богатырь. 

— Нельзя. Это неприлично, — ругался Кадзуки, а затем зарылся пальцами в рыжие волосы Яниса и вытащил оттуда маленькую мышь. — Не мешайте ему. Он точно справится. 

Яниса всего передёрнуло от прикосновения Кадзуки, и он моментально отвёл взгляд. 

— Понял, разберусь как-нибудь, — насупился он и стал уже самостоятельно орудовать палочками для еды. 

Мышь была не единственным ёкаем заинтересовавшимся в горденольцах. Остальные тоже понемногу тянули к Янису с Иларией свои лапы, руки, щупальца и волосы, норовя потрогать странного вида людей, но стоило Кадзуки бросить на них предупредительный взгляд, как они тут же ретировались обратно и где-то в углу продолжали наслаждаться привезёнными баранками и петушками. 

Затем из ниоткуда возник старик с тыквообразной головой. Он не спеша попивал чай, сидя между Кадзуки и Янисом и любовался колышущейся перед ними травой. Как оказалось, это был сам Нурарихён — предводитель ёкаев, заглянувший в гости. 

Янис, не в силах побороть любопытство, ткнул палочкой в голову ёкая, и её кончик недовольно дёрнулся. 

— Янис! — рявкнул на него Кадзуки, и тут же поклонился перед стариком. — Прошу его простить, Нурарихён-сама. Он не знаком с этикетом и правилами приличия. 

Нурарихён не стал гневаться, захохотал и отпил ещё глоток зеленого чая. 

— Не думал, что в твоём окружении есть и такие.  

— Дело в том, что мы связаны, поэтому и путешествуем вместе. Это вышло случайно, по кое-чьей вине. 

Янис чуть оскорбился. 

— По моей, что ли? А, ну простите, уважаемый кашумыварим, что спас вашу персиковую задницу! 

— Я не просил тебя меня спасать, и что за сравнения такие? — нахмурился Кадзуки. 

Голос Нурарихёна прервал их спор: 

— Какой шумный чужеземец. Тебе стоит кое-чему у него поучиться, Кадзуки-кун. 

— Что? Мне у него? Чему это? 

— И ему у тебя, — меланхолично ответил Нурарихён, встал на ноги, и собрав большее количество баранок и прочих вкусностей, утонул в тени. 

Всё что Кадзуки купил в Викроянске, он отдал ёкаям, и лишь некоторые подарки завернул в красочные платки и через тэнгу передал их в поместье Като. 

Позже вынесли сакэ, а на закуску жаренную рыбу. Сад погрузился в вечернюю дрёму, окрасился в ярко-красный цвет, и бутоны цветов постепенно стали отходить ко сну. Прохладный, влажный ветер пробежал рябью по пруду, поиграл с высокой травой и улёгся на плечах уставших путников. 

Ёкаи, наевшись, отошли в тень. Прекрасные девы вернулись танцующими мазками на ширмы, дзасики-вараси перестал шуметь колокольчиками, а дарума вернулся на своё место. Стало тихо, спокойно, и только голоса людей продолжали шелестеть в воздухе. Из всех ёкаев на энгаве остался только Арата, который катал по полу подгрибовничка и всё пытался понять его природу. 

— Вас, наверное, обескуражило такое количество ёкаев, — тихо произнёс Кадзуки, поставив чарку с сакэ на столик. — В этом доме всегда так. Хиромицу-сан больше доверяет ёкаям заботу о своей усадьбе, чем обычным людям. 

— Неужели они все его слуги? — спросил Янис. 

— Сикигами, если быть точным. Все, кроме Араты. Арата живёт здесь по моей личной просьбе, — Кадзуки любовно погладил змеёныша по волосам, и тот удобно расположился на его коленях, широко зевая. А затем рядом упал и подгрибовничек. Пальцы Кадзуки ещё какое-то время играли с волосами Араты, а когда в воздухе повисло тихое сопение, он подозвал к себе одну из дев с ширмы, и осторожно передал спящих змеёныша и подгрибовничка в её плоские руки. — У Хиромицу-сана много сикигами в услужении, поэтому я попросил его помочь нам с поиском Есении. 

— Он что-нибудь потребует с нас за такую помощь? — спросила Илария. 

— С вас — ничего, а вот с меня — вполне возможно, — усмехнулся Кадзуки, а затем виновато опустил взгляд. — Я не знаю, сколько времени займёт поиск твоей сестры. Возможно, когда мы её найдём будет уже поздно. Но я постараюсь сделать так, чтобы она вернулась домой целой и невредимой. 

— Ты не обязан. Ты уже сделал достаточно. 

— Знаю. В любой другой ситуации, я бы точно не лез, но, скорее всего, я так волнуюсь из-за того, что у меня тоже есть младшая сестра. К тому же, в её пропаже виноваты те же самые работорговцы, которые украли и меня. Так что, это уже личное. 

Илария сделала ещё глоток сакэ, повертела в руках чарку, и решившись, спросила: 

— Какие сейчас проходят фестивали в Хинодешиме? 

Кадзуки немного удивил её вопрос. 

— Довольно-таки много. Тебя интересует какой-нибудь особенный? 

Тут влез Янис, сразу понявший к чему именно вела Илария: 

— Слушай, подгрибовничек, а эти твои ёкаи могут найти ещё одного человека? — с хитрицой в голосе спросил он и подобрался поближе, не обращая внимания на гневный взгляд Иларии. 

— Случайно не Ладную Деву Василису? — бесцветно спросил Кадзуки. 

Илария тут же переменилась в лице. Кончики ушей немного вспыхнули ярко красным, губы чуть приоткрылись в изумлении, а затем брови сдвинулись в маленьком раздражении. 

— Я угадал? — спросил Кадзуки, повернувшись к ней. — Ладная Дева в лесу Сварога говорила о царевне, а такие, как она не остаются незамеченными, — он начал размышлять. — Можно узнать и у ёкаев, но обычные люди тоже могли что-то видеть. Горденольцы здесь одна из излюбленных тем для обсуждений. 

— Видишь! — ударил Янис Иларию по колену. — И Есению найдём и с Василисой встретишься. Ну разве не здорово?

Илария, видимо уставшая после дороги и разморенная местным алкоголем, не стала ничего отвечать. Лишь одарила Яниса недовольным взглядом, обещая как-нибудь вырвать его длинный язык, и поблагодарив Кадзуки, ушла с энгавы к себе. 

— Видимо, это что-то личное, — сказал Кадзуки, когда шаги совсем стихли. 

— Я лишь озвучил то, что она сама хотела спросить. По другому она бы окольными путями ходила, да всё никак бы не добралась до сути. 

Янис разлёгся на энгаве, уложив голову под руки и стал всматриваться в темнеющее небо. 

Вскоре вернулся тэнгу и принёс небольшое письмо с печатью клана Като. Рядом с Кадзуки вспыхнули синие огоньки ониби. Он быстро пробежал глазами по тексту, и попросил принести ему бумагу и тушь с кистью. 

— Не против? — легонько повернулся он к Янису. 

— Конечно, — махнул рукой богатырь и лёг поудобнее, на бок, наблюдая за тем, как Кадзуки плавно выпрямляет бумагу, как растирает тушь, как возносит кисть, придерживая рукав кимоно. 

Ониби парили рядом, возле столика и возле туши, мягким синим светом ложась на его белое лицо, крепкую шею. Кадзуки был сосредоточен: ни одна мускула на лице не двигалась, только ресницы иногда трепетали. По прямой спине, словно водопадом, спадали шёлковые, чёрные волосы, а те что норовили упасть на грудь, очень хотелось убрать за ухо, но Янис сдерживался, чтобы не тревожить Кадзуки. Зачарованно глядя на него, он ощущал невероятное спокойствие. Выглядел ли Кадзуки также безмятежно, когда писал письма и ему? 

Янис стал постепенно осознавать, что тогда желал не письма, а руки, написавшие их. 

Лежать без дела становилось скучновато и он потянулся за письмом, который принёс тэнгу. Он не хотел читать его. Его интересовал герб и сама бумага, от которой так знакомо тянуло вистерией. 

— Неприлично читать чужие письма, — упрекнул его Кадзуки, не отвлекаясь от своего текста. 

— Я и не собирался. Я по твоему совсем бесстыдник? 

— М, ну может, только если совсем чуть-чуть, — усмехнулся Кадзуки. — Шучу. Можешь читать, если так мне не доверяешь. Там нет ничего такого. 

— После случившегося в чаще Сварога я стал доверять тебе куда больше. Разве всё что произошло с нами после, это не доказывает? 

Кадзуки на секунду задержал руку над бумагой, и повернул голову к Янису. 

— Ты ничего не сказал. Как я мог догадаться? 

— А ты из тех, кому всё надо озвучивать? Что ж, подгрибовчничек, официально сообщаю, что я — Янис, сын Агатова из Ключевска, всецело доверяю тебе свою жизнь. 

— По-другому и быть не может. Мы же связаны, — хмыкнул Кадзуки и с довольным видом вернулся к письму. 

— Ты ведь знал, просто хотел, чтобы я это сказал вслух, ведь так? — привстал на руках Янис и попытался заглянуть Кадзуки в лицо, но тот успел успокоить тянущиеся вверх уголки губ и принял серьёзный облик, игнорируя вопрос. 

Янис какое-то время продолжал ворчать под самым ухом, чем немного отвлекал, но вскоре затих, и уже просто лежал рядом, словно рыжий кот, лениво отмахивался от огоньков ониби. Вскоре Кадзуки вновь погрузился в свой текст. Письмо, на которое он писал ответ, пришло от Минору — его младшего брата. Хоть они и не были больше семьёй, изредка тайно поддерживали связь, и благодаря ёкаям, передавали друг другу письма. Вот и сейчас, Кадзуки получил очередное:  

Дорогой наш брат, 

Мы получили омияге, за что безмерно благодарны. Риэ, в особенности, наслаждается странными конфетами в форме петушков. Не переживайте, отец и мать не знают о ваших подарках, но им уже доложили о случившемся с вами и о вашем возвращении. 

Так как мы не можем увидеться, я изложу свою просьбу в письме. Очень надеюсь, что у вас получится стать синтаем Хачиман-ками. А как только это случится, я уговорю отца вернуть вас в клан. К сожалению, сам я не обладаю ни способностью, ни умом, достаточным для мудрого даймё, но этим обладаете вы. Я надеюсь, что став синтаем, вы также продолжите наставлять меня на правильном пути. В связи с этим, прошу вас дать мне совет касательно работорговцев, коих стало в наших землях очень много. 

Что же касается матери, то она в добром здравии, но вот отец недавно захворал. Лечение проходит спокойно, но в виду его возраста, возможно, я стану даймё раньше, чем хотел бы. В связи с этим, отец также начал дальнейшие действия в попытке укрепить власть клана. Для этого он желает выдать Риэ замуж за Исаму. 

Ни я, ни Риэ не понимаем причину. Поэтому, возможно, вы сможете объяснить нам, как этот брак поможет клану Като.

Загасите это порочное пламя, 

Что сжигает весь сад,

И вернитесь к ветру,

Пронизанному вистерией,

Чтобы стать лозой для будущих бутонов. 

Закончив с ответом, Кадзуки пробежался взглядом по письму Минору, чтобы убедиться, что ничего не упустил, а потом поднёс к ониби и сжёг его. Ещё раз перечитав уже своё письмо, Кадзуки аккуратно сложил его и передал спрятавшемуся в тени тэнгу. Тот встрепенулся вороньими крыльями и утонул в наступающем сумраке.

Кадзуки расслабился, облокотился на руку и сделал ещё глоток сакэ. От алкоголя у него покраснели уши и шея, но он продолжал пить, глядя вдаль, где серое небо разрезали серповидные крыши замка с развевающимися флагами клана Като.  

— Почему тебя изгнали из клана? — осторожно спросил Янис, подсаживаясь ближе, и подливая Кадзуки ещё сакэ. 

— Потому что я мужеложец, — ответил шимеец. — Мой младший брат Минору всё надеется, что я стану синтаем Хачиман-ками и тогда отец вернёт меня в клан, но проблема в том, что для этого мне придётся отказаться от одной из своих пристрастий, а это, как выяснилось, довольно сложно, — и Кадзуки бросил пьяный, многозначительный взгляд на Яниса. 

— А кто стал причиной твоего изгнания? — Янис не отвёл взгляда, сцепился малахитом в пьяном танце с ониксом. 

— Исаму, — ответил Кадзуки и не почувствовал больше того тянущего чувства в груди, что обычно всегда следовало вместе с этим именем. 

— Тот самурай, что обучал тебя владению мечом? 

— Он самый. 

— Ты поэтому больше не носишь с собой катану? 

Кадзуки легонько стукнул дном чарки о деревянный столик. 

— В лезвии катаны отражается сущность, в моей же отражалось прошлое, а я всячески пытаюсь о нём забыть, — затем он улыбнулся, вытянул вперёд ноги и позволил себе полностью расслабиться возле Яниса. Лёг боком на прохладный пол, уложив руки под голову, и подметил, что летающие рядом огоньки ониби не такие яркие, как облик Яниса в его простой, белой рубахе и с собранными в пучок рыжими волосами. — Какое крепкое сакэ. Вот и о бывшем своём рассказал, — Кадзуки попытался спихнуть всю ответственность за открытую душу именно на сакэ, а не на слабость перед Янисом. 

— Хочешь, и я тебе о своих расскажу? — Янис прилёг рядом, приподнявшись на предплечье. Его тень накрыла собой Кадзуки, и чуть затрепетала от синего света летающих рядом ониби. 

— А их что, было несколько? 

— Побольше чем у тебя. Я и тут выиграл, — пошутил Янис. 

— Я с тобой не согласен. Разве такое количество любовников не доказывает твою неспособность правильно выбирать себе спутника? 

— Так значит, это я отстаю от тебя? 

— Ага, в развитии. 

Шутить над Янисом было приятно. От этого на душе становилось легче, и забывалось на время зачем именно он вернулся в Хинодешиму, как и всё то, что постоянно тяготило сердце. Сейчас он, уставший от долгого пути, наслаждался уютом вечера на энгаве, размеренностью от выпитого сакэ и приятной компанией Яниса, который зачем-то склонился над ним, полностью перекрыв собой взор на сад. А лицо его с россыпью веснушек, на удивление серьёзное, и что уж тут таить, чертовски привлекательное. Поэтому Кадзуки не отшатнулся, прикрыл глаза, и позволил Янису коснуться своих губ. 

То, что могло стать шуткой, произвело более ошеломляющий эффект, чем ожидалось. Кадзуки будто прирос всем телом к энгаве, подставившись рукам Яниса, которые оказались возле его головы. Ворвавшийся бесцеремонно язык мужчины тут же перехватил его язык, увлекая в танец, красочнее, чем был тогда в Нави. Кожа покрылась лёгкой испариной, зашуршали подолом кимоно ноги. Кадзуки не сопротивлялся, отдаваясь блаженству от тяжести чужого тела.

Жар кожи Яниса достигал прохлады кожи Кадзуки, и тот топил себя в нём, с осторожностью касаясь груди через рубаху. С губ так и просился сорваться глухой стон, когда на шею легла крепкая рука Яниса. От его пальцев, нахально зарывшихся в волосы, хотелось взвыть. А когда рука скользнула ниже, к открытой груди, Кадзуки разорвал поцелуй и еле сдержался перед возбужденным взглядом малахитовых глаз. Сам готов был немедля стянуть с него рубаху, чтобы прижаться к горячей груди лицом, но опасно это всё было, не вовремя. 

Кадзуки привстал на локтях, сел к Янису спиной, смущенно возвращая соскользнувшее с плеча кимоно. В спину вперился чужой взгляд, а затем послышался шорох, и руки Яниса нежно убравшие волосы с плеча, а затем и губы, коснувшиеся задней части шеи. 

— Янис, — томный голос вырвавшийся из Кадзуки заставил Яниса крепко ухватиться за его талию. — Остановись. — Одно слово, и Янис покорился. Неохотно отпустил Кадзуки, шумно вдохнул запах его влажной от волнения шеи, но отстраняться не стал. 

— Если ты того хочешь, то сегодня остановимся на этом, — прошептал он на ухо, и невесомо провёл губами по покрасневшему кончику.

Встал, молча покинул энгаву, оставив Кадзуки одного.

Огни ониби столпились вокруг Кадзуки, освещая его красное от смущения лицо. 

— «Сегодня остановимся на этом?». А мы что, собираемся это повторить? — протянул Кадзуки. 

Он просидел в одной позе несколько минут, пока сердце не перестало стучать в бешеном ритме, а потом вернулся к себе и долго-долго ворочался под одеялом. 

Жёлтый серп месяца выглянул из под тончайшей дымки сизых облаков. За сёдзи мелькнула чья-то тень. Кадзуки не заметил, продолжал глядеть в потолок, не в силах сомкнуть глаза. Где-то на периферии послышался голос, зовущий его по имени. И он тихо поднялся, отодвинул дверь, вышел в коридор со скрипучими половицами, проследовал за голосом и спустился в сад. Роса на траве, образовавшаяся от стелющегося тумана, намочила лодыжки.  

В редеющей дымке прояснился силуэт мужчины в каригину и шапочке эбоси. 

— Хиромицу-сан? Разве вы не должны быть в столице? 

— Император отправил меня по одному делу. А я узнал, что ты ослушался меня и вернулся в Хинодешиму, вот и решил проведать тебя. Прогуляемся? 

Рядом возник один из сикигами Хиромицу — чёрный тигр, и подставил Кадзуки свою спину. Взобравшись на него, Кадзуки ухватился за накидку Хиромицу, и они с невероятной скоростью помчались по крышам домов, едва касаясь вершин деревьев. За считанные минуты они добрались до границы Хрустального клина. Спешились, и тигр затерялся в тени, став чёрной дымкой. 

— Пройди вперёд, — Хиромицу кивнул в сторону клина, — хотя погоди, лучше с разбегу. 

— Зачем? — недоверчиво прищурился Кадзуки. 

— Давай же. Или хочешь, чтобы я подтолкнул? 

Спина тут же отозвалась фантомной болью, вспоминая, как больно умеет толкаться Хиромицу, поэтому Кадзуки пришлось согласиться. Он ещё раз взглянул вперёд, убедился, что там нет никаких растяжек или скрытых под листвой ям, и с разбегу бросился вперёд, врезаясь в невидимую стену. 

— Попробуй снова, — послышалось за спиной. 

Кадзуки потёр ушибленный нос, вытянул вперёд руки и упёрся ладонями в некий барьер, который не позволял ему перейти границу. 

— Что это? 

— Причина, по которой я и сказал тебе не возвращаться, — сказав это, Хиромицу начертил в воздухе заклинание, сложил пальцы и призвал территорию тишины. 

Вокруг сгустился туман, и уже ни месяца, ни облаков разглядеть было невозможно. Глухая тишина обуяла их со всех сторон, так, что даже собственной бурлящей крови не было слышно. Только тогда Кадзуки увидел что-то не характерное наставнику: круги под глазами, чуть осунувшееся лицо и изможденный, уставший вид. 

— Меня ты, обычно, всегда слушался, так что случилось на этот раз? Зачем вернулся? — голос Хиромицу в такой тишине эхом отскакивал от камней. 

— Мне надо было вернуться в Хинодешиму: разорвать связь с Янисом, помочь найти им Есению и стать синтаем. 

— А какой в этом всём смысл, если скоро все шимейцы умрут? 

Кадзуки сначала криво улыбнулся, ожидая, что это очередная шутка Хиромицу, но тот выглядел серьёзным. 

— Что вы имеете в виду, Хиромицу-сан? — насторожился Кадзуки. 

Хиромицу провёл рукой по гарде меча на левом боку, прикрыл глаза, и набравшись сил, ответил: 

— Примерно в то же время, когда ты исчез, из императорского дворца были украдены три священные реликвии. 

— Не может быть! Их удалось найти?

— Конечно. Это ведь я искал их. Вот только, нашёл я их в Ёми, в самой преисподней, — затем Хиромицу сделал паузу, будто бы подбирая слова, и снова заговорил: — Скажи, Кадзу-чан, знаешь ли ты, кто такой Курокумо-ками? 

— Конечно. Курокумо-сама — божество продвижения по службе, покровитель благородной мести. Он единственный среди всех богов, который раньше был человеком. 

— Что ещё ты о нём знаешь? 

Тогда Кадзуки вспомнил всё, что выучил у своего учителя божественной истории. 

— Курокумо-сама изначально был министром при императоре. Более того, он был искусным стратегом, и благодаря его советам получилось укрепить позиции императорского дворца. Однако он умер от предательства собственного ученика. После смерти его мстительный дух был разгневан настолько, что почти уничтожил столицу. Тогда император того времени приказал построить храмы по всей Хинодешиме, и люди стали молиться этому мстительному духу, сделав его Курокумо-ками. Так он возвысился и стал пировать в Такамагахаре. Так как он единственный бог, что когда-то был человеком, у него не может быть своего синтая, ведь его человеческая душа поглотит человеческую душу камигакари. Курокумо-сама знает это, поэтому не стремится найти себе сосуд, а отвечает на молитвы с самих небес. 

Хиромицу дослушал Кадзуки. Легонько качнул головой. 

— В чём-то ты прав. Вот только есть вещь, о которой нам не говорят. Курокумо ещё при жизни был властолюбивым человеком, и став богом, увы, такого пристрастия не лишился. Его желание стать выше всех привело к битве против верховных богов Такамагахары. Те, конечно же, одерживали победу за победой, но из раза в раз Курокумо возвращался снова, потому что его подпитывала вера людей. Люди молились богу, видя в нём невозможное — человек стал богом, это же невероятное чудо! И их молитвами он продолжал идти против верховного пантеона богов, пока те не низвергли его в Ёми, где заковали в прочные цепи. Так что, Курокумо не из милости не ищет себе синтай, а всего лишь потому что не может вырваться из Ёми. 

— Но как тогда он отвечает на молитвы, если связан цепями верховных богов? 

— А он и не отвечает, — пожал плечами Хиромицу. — Люди, которые молятся ему, преисполняются такой верой, что всего добиваются сами, и любое своё достижение приписывают ему. Мудрый, великий, милостивый бог, на деле оказался алчным, властолюбивым, тщеславным божком, который все эти столетия грезил лишь об одном — свергнуть пантеон богов. Для этого он долго собирал приспешников среди демонов. А недавно эти демоны выкрали из императорского дворца три священные реликвии. 

— Но вы же нашли их, — Кадзуки чувствовал, как всё тело деревенеет от напряжения. 

— Нашёл, но это уже не более чем просто безделушки. Курокумо использовал божественную энергию реликвий, чтобы разорвать цепи. 

— Он собирается начать войну с богами? 

— Не только, — усмехнулся Хиромицу. — Курокумо понял, что у него не хватит сил вот так просто победить верховных богов. Поэтому он решил забрать всю силу у людей. Пока что он слаб, чтобы самостоятельно покинуть Ёми. Но так как он бог, он может войти в наш мир через камигакари. А выбрав себе синтай, Курокумо вырвется в наш мир и поглотит каждого шимейца, чтобы с этой силой раз и навсегда свергнуть верховных богов.

— Но ведь камигакари может отказать богу. Почему бы просто не сообщить всем о его планах? 

— Потому что это не сработает. Помнишь Рюноске, с которым вы были на обучении в столице пару лет назад? Он тоже должен был стать синтаем в этом году, и совсем недавно была его церемония. Тогда Курокумо попытался овладеть им, но Рюноске воспротивился, и лишился рассудка. Ночами и днями рвёт на себе волосы, ломает зубы о камни, бьётся головой о землю и даже лезет на потолки храма. 

Кадзуки слушал внимательно. И с каждым словом становился всё мрачнее, понимая, к чему всё идёт. Паника накатывала, но останавливалась где-то не периферии и словно хищник, ожидала идеального момента для нападения. 

— А что на это говорят боги? — уже более серьёзным тоном спросил Кадзуки. — Они должны были почувствовать, когда Курокумо разорвал цепи. 

— Молчат, — пожал плечами Хиромицу. — Я догадываюсь, что им до этого нет дела. Верховные боги не зависят от веры людей, так что даже если Курокумо уничтожит всех шимейцев, они от этого слабее не станут. Ты знал, что однажды боги уже истребляли людей? Это было давно, несколько тысяч лет назад. Идзанаги и Идзанами повздорили, из-за чего Идзанами пообещала убить всех людей, которых создал Идзанаги. И она это сделала. А Идзанаги просто создал новых. И вот мы являемся потомками второго поколения шимейцев. Кроме императора, конечно же. Только императорская семья, находясь под покровительством самой Аматэрасу, переживёт всю надвигающуюся катастрофу.

— Раз вы здесь, значит есть способ предотвратить это, так? 

Кадзуки впервые увидел боль на лице наставника. Затянувшаяся пауза тревожила и без того быстро бьющееся сердце. И то, что Хиромицу, который обычно сразу же выдаёт ответ и решение, сейчас так колебался, заставляло думать о чём-то ужасном. 

Наконец Хиромицу протянул вперёд печать императора, означающую его личную просьбу. 

— В момент, когда Курокумо найдёт себе синтай и поглотит его, он будет наиболее уязвим, и тогда его можно будет запечатать снова. Врядли у нас получится уничтожить самого бога, но мы хотя бы сможем вернуть его в Ёми и сковать цепями молчания. Поэтому нам нужен подходящий камигакари, который бы смог взять на себя роль жертвенного агнца.

— Я так понимаю, не каждый камигакари подойдёт на эту роль, верно? 

— Ты прав. От состояния души камигакари зависит совместимость с богом. Чем сильнее и прочнее душа, тем легче ей управлять. Прочный сосуд — крепок и надёжен, а вот непрочный — непредсказуем. Никогда не знаешь где появится трещина, и всё содержимое выльется наружу. Поэтому чтобы убить Курокумо нам нужен камигакари со слабой душой. 

Кадзуки уже понимал к чему вёл Хиромицу. 

— Что станет с синтаем, когда вы запечатаете Курокумо-ками?

— Ты знаешь, что бывает с синтаем, когда бог покидает его тело. Либо человеческая душа Курокумо поглотит его душу раньше, чем ками покинет сосуд. 

— То есть, в любом случае, синтай умрёт?

— Боюсь, что так.

— А что насчёт Кёске? Он ведь тоже должен стать синтаем в этом году. 

— К нему я отправлюсь сразу после тебя. Но ты прекрасно знаешь, что Кёске напористый и целеустремлённый. Он с самого детства готовился стать синтаем бога их владений, так что он, скорее всего, пусть и неосознанно, но начнёт противиться воле Курокумо, и в итоге, кончит, как Рюноске. 

— А что потом? 

— Курокумо уже стал посылать своих демонов в наш мир, чтобы те ловили людей и приносили ему в жертву. Хинодешима утонет в войне против демонов Ёми, пока Курокумо не насытится достаточно, чтобы самостоятельно вырваться в наш мир.

— Остаюсь только я, — нервно усмехнулся Кадзуки. 

— Поэтому я не хотел, чтобы ты возвращался. 

— Хотели, чтобы я оставил вас всех на верную смерть? Я бы совершил сэппуку и последовал за вами, — твёрдо ответил Кадзуки, не желая даже представлять какое отчаяние бы настигло его, останься он один в Горденольском Царстве, пока все, кто ему дорог умирали бы от рук демонов. 

— Я не вправе просить тебя о таком, Кадзу-чан, — хоть Хиромицу и говорил это, в глазах его блестела надежда. 

— Почему я? А, кажется я понял почему. Потому что я слаб душой, верно? 

— Верно, — кивнул Хиромицу. — У тебя нет чёткой цели в жизни, ты не пылаешь ярким пламенем ради своей мечты. Твоя душа спокойна и расплывчата и легко поддастся влиянию Курокумо. И именно потому что ты так нестабилен, Курокумо будет сложно контролировать тебя, и мы сможем убить его. 

Кадзуки понадобилось время, чтобы осмыслить всю полученную информацию. Может это из-за территории тишины, а может, он просто ещё не осознал масштаба проблемы, но внутри не было страха и переживаний. Была тишь да гладь, и некое подобие принятия. 

«По крайней мере, у меня появится какая-то цель. Может, в этом и заключается моё предназначение?». 

— Ты не обязан давать ответ сейчас. Возможно, Кёске сможет взять на себя эту роль, и тогда тебе не придётся жертвовать собой. 

— Могу ли я сначала помочь Иларии и Янису найти Есению? Я обещал им, и хотелось бы сдержать обещание. И только после того, как они покинут Хинодешиму, я пребуду в столицу. 

Хиромицу сжал в кулаке печать императора и впервые за все годы их с Кадзуки знакомства, поклонился перед ним. 

Кадзуки тут же схватил его за плечи, поднимая на ноги. 

— Прошу вас, Хиромицу-сан, не надо. 

И руки его слегка дрожали, держась за плечи наставника, который, кажется совсем исхудал. Больно было видеть, как Хиромицу склоняет перед ним голову, и непривычно от растерянности на его лице. Кадзуки понял, что Хиромицу уже пытался найти альтернативный способ предотвратить катастрофу, но этот, по-видимому, оставался самым действенным. 

Территория тишины рассеялась. Снова ворвались отовсюду звуки ночной жизни: шелест травы, завывание ветра, скрип веток. Вновь возник чёрный тигр, который вернул их в сад Хиромицу. 

— Ещё есть время, Кадзу-чан, — слабым голосом сказал Хиромицу. — Нам остаётся только надеяться на Кёске. 

— Нам не привыкать жить надеждами, Хиромицу-сан. 

На этом Хиромицу слабо улыбнулся, а затем потерял равновесие и упал в руки возникшему из воздуха демону-самураю. Кадзуки почтительно поклонился ему, и проводил взглядом его блестящий в свете луны доспех и чёрного тигра. Они унесли Хиромицу, и в саду сразу стало пустовато. 

Холодный ветер, пропитанный терпким запахом зарождающихся почек пробирался под кимоно, липкими струйками обхватывая и без того замёрзшее тело. Ступни в открытых дзори промокли от ночной росы, а пальцы рук окаменели, не в силах согнуться. 

Кадзуки стоял во мгле, среди деревьев, кустов и травы, вглядываясь в никуда, и слушая, как медленно бьётся собственное сердце. 

«Почему именно я?» — снова задался он этим вопросом. Мысли его, подобно карпам в пруду метались между долгом и страхом. Глаза его закрылись, и перед ним возник образ Исаму. Стало смешно, ведь Исаму, наверняка, с честью принял бы такую возможность, и немедля отправился бы в столицу. Но Кадзуки не был самоотверженным самураем, и уж тем более альтруистом. Вспомнилось детство, время, когда он готовился стать даймё. А потом и десять лет тренировок в образе камигакари. Казалось, всю жизнь его готовили к определенным жертвам: к отказу от своих желаний во имя клана, к полному подчинению высшему существу во имя бога. Но всё это — ничто, по сравнению с грузом ответственности, свалившимся на его плечи этой ночью.   

Вдохнув поглубже, Кадзуки попытался найти в себе ту самую силу, о которой слагались легенды, которые восхваляли в песнях, но в его груди бушевала буря сомнения и страха: «Смогу ли я? Достоин ли я быть среди тех, кто без колебаний отдавал свои жизни на благо других людей?». Перед ним вспыхивали лица благородных воинов, полные решимости и мужества, и он не мог избавиться от мысли, что ему этого не хватает. Что, если сердце дрогнет в самый решающий момент? 

«А может, в этом и заключается моё предназначение? Может, судьба именно к этому меня и готовила? Стану ли я легендой, рассказанной шёпотом в ночи, или моё имя утонет в забвении, как слёзы в океане, а главное — хочу ли я всего этого?». Тогда Кадзуки стал хаотично перебирать моменты своей жизни. Она представала ему в блеклых красках. А самое ужасное то, что впереди его ждёт точно такая же серость. Он не совершает подвигов, не наставляет великих людей и не выделяется даже среди камигакари. У него нет цели, нет решимости. И это делает его идеальной жертвой богу Курокумо. 

Кадзуки поднял голову вверх, там, где в чёрном небе молочными полосами плыли облака. Вспомнились предки, которые боролись за это мирное небо, за твёрдую, плодородную землю, за свежий, не пропитанный гнилью воздух. Пришло и его время внести вклад в будущее поколение. И та гордость, та самоотверженность, что должна сейчас переполнять всю его душу, занимала лишь некоторую его часть. Где-то на задворках, далеко в тени пряталось что-то непонятное, что-то единственное, мешающее почувствовать себя героем. Страх ли это? Возможно. 

А затем его накрыло одиночеством. Холодным, пронизывающим до костей одиночеством. И пусть он привык к нему, в этот момент стало совсем тошно, до боли в мышцах, до судорог в ногах. Сердце разрывалось на части от собственной нерешительности, и стыдно было за себя настолько, что хотелось взвыть. Благо, никто не знал, что творится в душе, а там сплошной хаос, неразбериха, которую никак невозможно унять. 

Он упал на колени, больно ударившись о твёрдую землю. Стал задыхаться, и ртом попытался словить воздух. Дополз на дрожащих руках и ногах до вишни, упёрся спиной о ствол, чтобы чувствовать хоть какую-то опору, и мелко задрожал. Сад, в котором он всегда находил убежище и утешение, теперь казался ему безжизненным. Ветви вишни над головой нависали свинцовой тенью, трава вокруг резала кожу, а в кустах затаилось нечто устрашающее, и приглядевшись, Кадзуки узрел там свои слабости. Плющ, разросшийся по каменным стенам складывался в слова «долг», «обязательство», «неизбежность». Карпы в пруду взволнованно махнули хвостами, и один из них выпрыгнул на серые камни, затрепыхался в агонии. В отражении его сияющих, чёрных глаз, Кадзуки увидел своё измученное лицо, и стало жаль карпа, а себя он начал презирать. Поднявшись с колен, взял в руки скользкое тело рыбы, опустил его обратно в воду, и чуть не рухнул сам. 

Испытывая разочарование, Кадзуки двинулся обратно в усадьбу. Взошёл на энгаву, где совсем недавно распивал саке, беседовал с Янисом и Иларией, писал письмо младшему брату. Хватило всего нескольких часов, чтобы смыть с плеч весь этот восторг и спокойствие. 

Он долго шёл по длинному коридору, не слыша и не чувствуя даже ёкаев, лишь в такт сердцу скрипели половицы. А когда он попадал в желтоватый луч месяца, останавливался, прежде чем снова утонуть в тени. 

Замер у бумажных фусума, прислушался к тишине за ними. В голове возник вопрос: 

«А как бы поступил Янис?», — отдал бы он жизнь за горденольцев, совершил ли подвиг, или бы послал всех и вся и нашёл бы другой способ? А если этого способа нет? Стал бы он съедать себя изнутри за то, что не пожертвовал ради всех, или же смиренно принял свою участь? Все эти вопросы растаяли за сомкнутыми, карминовыми губами. 

Фусума внезапно распахнулись. Ударивший в лицо тёплый воздух сбил с толку, и Кадзуки не сразу разглядел перед собой грудь с меткой Ярило на плече. 

— Уже успел соскучиться, подгрибовничек? — заспанный голос Яниса звучал улыбкой, и Кадзуки поднял на него взгляд, а встретившись с его, не нашёл в себе силы, чтобы ответить. Янис, заметив в его лице тревогу, нахмурился и прижал ладони к его ушам. Стало тихо, но не как на территории тишины Хиромицу, а приятно тихо, успокаивающе. И через эту тишину послышался слегка взволнованный голос Яниса: — Ты что, всё это время был снаружи? Уши холодные, как лёд. Скорее, тебя надо согреть. 

И не дав Кадзуки и слова вставить, он ввёл его в комнату, усадил на футон, сам сел сзади, и прижавшись горячей грудью к спине, накрыл их обоих одеялом. Только теперь Кадзуки заметил, как сильно замёрз. Тепло, разливающееся по телу, напомнило ему о том, как в Нави его растирали жиром, и как всю ночь к нему также прижималось что-то горячее, согревающее. 

Он обхватил руками колени, зарылся в них лицом и чувствовал спиной как бьётся чужое сердце, а своё даже не слышал, будто оно и вовсе остановилось. А потом ступней коснулись руки Яниса, и стали растирать, приводя в движение медленно текущую кровь. 

— Если бы знал, что ты в саду останешься, то не ушёл бы так рано, — непривычно тихий голос шёлковой лентой пролетел у самого уха. — Что-то случилось? 

Кадзуки повернул к нему голову. В малахитовых глазах не было ледяного любопытства и едкой издёвки, а было лишь добродушное участие. Эта внезапная нежность казалась противоестественной, но столь необходимой в час терзаемой души. Кадзуки считал, что прекрасно сдерживает свои переживания, пока Янис не поцеловал складку над переносицей, тем самым расслабив её. И оказалось, что всё это время дрожали уголки губ, что глаза были влажные, и что лицо выражало лишь отчаяние и боль. Хотелось сказать «Ничего не случилось, глупый Янис», а сказал: 

— Поцелуй меня снова. 

И сам вздрогнул от своего же натужного голоса. Но отступать уже не было сил — Янис приблизился, навалился всем телом, обнял крепче, словно заковывая в цепи, и мягко поцеловал сначала в лоб, затем в щёку, в уголок губ, а потом и в сами губы. Опустил свою голову ему на плечо, тяжело вздохнул, и руки покрепче сомкнулись в замок на животе. Было приятно ощущать плечом тяжесть его головы, а шеей — трепетное дыхание. 

— Можно ещё разок? — спросил Янис, утыкаясь носом в холодную шею. 

Ответом стал поцелуй Кадзуки в висок Яниса. Тот встрепенулся, как птенчик, округлил глаза, а потом мягко, ласково улыбнулся. И так необычно было видеть его столь нежным, что всё казалось миражом. Чтобы убедиться в реальности, Кадзуки коснулся холодной рукой горячей груди Яниса, нащупал бьющееся сердце, и подавил в себе желание прижаться к этому сердцу ухом. 

— Так и хочется целовать тебя. Думаешь, это саке так действует? — усмехнулся Янис и стал зацеловывать лицо Кадзуки. Тот жмурился от колючей щетины, извивался, как уж, но позволял губам жечь лицо. 

— Может и саке, — выдохнул Кадзуки, перехватывая наконец лицо Яниса. — А может, что-то другое. 

Янис развернул Кадзуки к себе, усадил на колени и скинул с плеч одеяло. От их объятий слегка развязался оби, ослабив кимоно, и взгляд хватался за ложбинку на ключицах, в которой луч месяца плескался золотистым озером. Припал к ней губами, услышал томный вздох и еле сдержался, покрепче сжав в ладонях бока.  

— Точно что-то другое, — Янис прижался головой к груди, прикрыл глаза, когда в волосы нежно зарылись сильные пальцы. — Я ведь и раньше хотел поцеловать тебя. 

— Насколько раньше? — лукаво спросил Кадзуки. 

— Не делай вид, что не замечал моих взглядов. Ты ведь специально ходил вокруг весь из себя такой прекрасный и неприступный. 

И вспомнились взгляды Яниса, его попытки содрать морозную корку после медитации. Кадзуки соврёт, если скажет, что не придавал им интимности, но верить в это не хотелось. Оставил дерзкой мечтой где-то на задворках, а оказалось, они вовсе и не были бурным воображением. 

В руках Яниса было тепло, в его объятиях ощущалась жизнь. В его жилах бурлила кровь воина, глаза пылали надеждой и весь его облик являл собой человека, истинно наслаждающегося своей жизнью. В нём Кадзуки увидел того, чего не мог разглядеть в себе — отваги, эгоизма и гордости за свои желания. 

Руки сами зарылись в его густые, рыжие волосы, тело прижалось ближе, чувствуя, как у него, и у Яниса горит в паху. Позволил себе чуть оттянуть рыжие волосы, выставить на свет чуть загоревшую шею с дёрнувшимся кадыком, и жадно слизать образовавшуюся каплю пота. Моментально ощутил стальную хватку на своих бёдрах, заметил дрожь в плечах Яниса и понял — ему нравится.  

— Удивишься, если я скажу, что не соблазнял тебя? — Кадзуки выдохнул, оставил влажную дорожку на шее, задел мочку уха и вслушался в торжествующее, сбитое дыхание Яниса. 

— Не удивлюсь, — улыбнулся Янис и руками проник под кимоно, опалил напряжённые мышцы бёдер, скользнул по внутренней стороне, вызвав томный восторг. — Такие, как ты соблазняют одним только своим существованием. 

— Такие, как я? — прищур его глаз сверкнул ониксом над Янисом. 

— Я ошибся. Только ты, — выдохнул Янис, и еле удержался, когда Кадзуки властно и с жадностью притянул его ближе, впиваясь в губы сладким поцелуем. 

Кадзуки словно хотел заткнуть его этим поцелуем, боясь, что тот ляпнет что-то неуместное, потому что в том, как Янис прижимал его к себе, как гладил влажную кожу под кимоно и как отвечал на поцелуй — не было ничего дружественного. Ощущалась давно забытая страсть и что еще удивительнее — поддержка. Янис не спрашивал о случившемся, но всем телом говорил: «Забудь о том, что было до. Не думай о том, что будет после. Смотри на меня, ведь я здесь и я рядом для того, чтобы избыть твоё волнение. Если надо, найди во мне утешение, а если хочешь — я стану твоей зависимостью». Именно этого Кадзуки и боялся. Боялся, что ему понравится, и что-то внутри подсказывало прекратить, пока не поздно, оттолкнуть и уйти, чтобы забыться в своём одиночестве, но что-то горячее и влажное толкнулось в самое горло, и Кадзуки разорвал поцелуй, откашливаясь. 

— Что это было? — схватился он за горло, щурясь от подступивших слёз. 

— Прости, не удержался, — виновато ответил Янис. А грудь его вздымалась всё выше и выше, метка Ярило мерцала во мраке комнаты, и взгляд его — туманный, жадный…змеиный. Чёрные зрачки сузились на фоне малахитово-золотистых глаз, и хищно вперились в Кадзуки. 

— Покажи, — властно потребовал Кадзуки. 

И Янис повиновался. Открыл рот, выпустив длинный, раздвоенный язык, прошёлся им по ключице Кадзуки, не разрывая зрительного контакта, и снова потянулся за поцелуем. 

Кадзуки не боялся его. Завороженный такой трансформацией, он прижался всем телом, и бёдра сами стали тереться о пах. 

Кимоно зашелестело на плечах, и с помощью чужих рук было сброшено в тёмный угол. Остался совершенно нагим, объятый сияющим светом Ярило. 

— Хочу тебя, — прошипел Янис у самого уха, и Кадзуки позабыл о своих опасениях. 

Пусть Янис станет зависимостью, пусть станет хоть чем-то радостным в предстоящем пути, где конец очевиден. И Кадзуки отпустил себя, вверился в руки Яниса, поддавшись возбуждению и пылкости.  

А Янис случайно выпустил острые клыки, и не сдержавшись, оставил неглубокий след на белой коже. И когда Кадзуки в ответ на это чуть болезненно выдохнул, Янис уложил его на спину, отстранился, чтобы полюбоваться синевой его кожи, блеском его облика — таким невероятно красивым, невероятно желанным. Его хотелось подмять под себя, зацеловать и катать в своих объятиях, исследуя каждую частичку, вызывая всё новые и новые эмоции. 

Янису было тревожно. Он видел в Кадзуки страх, но знал, что то был страх не перед ним, а перед чем-то, о чём тот никогда не расскажет. И хотелось забраться в душу, чтобы вырвать этот страх, разорвать в клочья и сжечь, как солнце сжигает поля в знойный летний день. 

Он провёл ладонями по тугому животу с еле заметными следами жертвенной метки. Припал к ней губами, зацеловывая каждый шрамик, скользнул языком по низу живота, слизывая накапавшую смазку. И взглядом ухватился сначала за руки Кадзуки, сминающие футон под ними, а потом за его вздымающуюся грудь с двумя соблазнительными горошинками. 

И тут его проняло нежностью. Он вернулся к лицу Кадзуки, прижался к нему всем телом и стал ласкать их обоих, почти сходя с ума от жара чужой плоти. 

— Это не то, — жалобно заскулил Кадзуки. — Этого мало…

— Тише, — ласково целует в лоб Янис. — У нас вся ночь впереди. Успеется, просто наслаждайся. 

— Чёртов змей, — ругается Кадзуки, и впивается пальцами в плечи, царапает метку Ярило. 

— Чёртов колдун, — смеётся Янис в самое ухо, и сжимает покрепче руку, доводя их до исступления. 

Кадзуки дрожит от горячей жидкости, излившейся на него, теряет рассудок, не понимает, почему волна возбуждения не проходит после разрядки, а становится жарче, становится невыносимо от желания получить больше. Через полуопущенные, трепещущие ресницы он жадно следит за каждым движением Яниса. Тот отстраняется, убирает пятернёй с лица влажные волосы и ухмыляется. 

Нарочито эротично облизывает свои пальцы раздвоенным языком, удерживая взгляд Кадзуки, а потом вводит один в него, и перехватывает свободной ладонью за выгнувшуюся поясницу. Кадзуки отступать не намерен, и тянет руки к Янису, упрашивая того увлажнить и его пальцы. После, влажными, горячими движениями он прикасается к своей груди, ласкает себя и постанывает от удовольствия и стреляет взглядом по Янису, который дар речи потерял от вида. 

Они сошлись в схватке, выясняя кто же соблазнительнее, и оба безнадёжно катятся к проигрышу. Янис величественным станом, в барельефе мышц которого игриво скачут отсветы месяца, умело растягивает колечко мышц, не забывая при этом вновь припадать губами к Кадзуки, и целовать его ноги, бёдра, живот, руки и лицо. Кадзуки, извивающийся под ним грациозным цветком, овладевает мыслями одним лишь только томным вздохом и кокетливым взглядом.

А потом Янис подставляет головку, входит плавно, осторожно, и глухо выдыхает Кадзуки в плечо, когда погружается в него полностью. Прижимается всем телом, чувствуя, как трепещет влажная грудь под ним, и зацеловывает всего всего, дав ему время привыкнуть. 

— Ты весь дрожишь, — замечает он. — Будет, конечно, тяжело, но мы можем остановиться. 

И Кадзуки заливается прелестнейшим смехом в перемешку с тяжёлыми вдохами. 

— Что-что, а вот сдержанности я от тебя никак не ожидал, — он толкает Яниса, заставляя того лечь на футон, а сам садится сверху и еле заметно шипит от ощущений внизу. — Мы дойдём до конца, и не закончим, пока я не буду удовлетворён, — Кадзуки расслабляет ноги, садится глубже, и стон тянется тягучей струйкой к потолку. 

— Кадзуки, — хмурится Янис, до синяков хватается за бёдра Кадзуки, пытаясь остановить его напор, но тот привстаёт и вновь садится грубо, резко, глубоко. 

Второй толчок. 

— Кадзуки, чёрт…

Третий. 

— Блядство, ты просто невыносим! 

Кадзуки ехидно и довольно посмеивается, и его переворачивают на живот. Он больно бьётся локтями о пол, и только тогда замечает, что фусума, оказывается, слегка приоткрыты, а наружу льётся пар их разгорячённых тел. Кадзуки тянется к фусума, чтобы закрыть их, но от резкого толчка сзади, вываливается вперёд, и рука хватается за порог, выглядывая в тёмный коридор. А сверху её накрывает чужая рука с рыжей порослью волос, сплетает их пальцы, и утягивает обратно в комнату, хлопая фусума. В коридоре снова становится темно и тихо. 

Томятся в собственном иступлении, дышат воздухом друг друга, слышат лишь хлопки, прикосновение кожи о кожу и стоны — такие необходимые, такие излечивающие. Янис берёт Кадзуки сзади, дивясь красотой его выгнутой спины, любуясь чёрными ручьями волос, растекающимися по светлой коже и по полу. Оставляет ярко-красные следы рук на ягодицах, падает к открывшейся шее и впивается клыками, еле сдерживая яд огненного змея. Залечивает ранки раздвоенным языком и блестит змеиным взглядом, обнимая Кадзуки, наполняя его собой. 

А Кадзуки больше ни о чём не думает: ни о долге, ни о страхе, только о том, как хорошо быть в руках Яниса. И когда его отрывают от пола, он разворачивается обратно к Янису, чтобы видеть лицо. Всматривается в него всего долю секунды, прежде чем слиться в жарком поцелуе. 

— Янис…— шепчет он сбивчиво. 

— Я здесь, Кадзуки, — отвечает Янис, сбрасывая Кадзуки обратно на футон. Сминает в руках его податливое, крупное тело, и толкается как можно глубже, изнывая от сладких стонов. — Я был так рад, когда встретил тебя снова спустя двенадцать лет разлуки. Я так скучал. 

И Кадзуки не выдерживает. Тянется к нему, прижимается всем телом, и понимает, что тоже скучал, что тоже вспоминал о нём в моменты накатывающей тоски. Что пусть и был тогда с Исаму, о Янисе никогда не забывал. Вначале лелеял его, как дорогого друга, потом, как оплот чего-то далёкого и яркого, а теперь…теперь и не знает, в каком именно ключе он смотрит на Яниса: как на утешение, как на способ забыться или как на что-то большее? 

Одно известно — ему сейчас хорошо, до одури прекрасно. Он целует Яниса, и топит в этом поцелуе рвущиеся наружу слова: 

Научи меня быть свободным. 

Закончили только на рассвете. Пусть и были потными и липкими, продолжали прижиматься друг к другу. Кадзуки сонной мордочкой ластился к груди Яниса, который лежал к нему боком и не спал, а любовался тем, как сквозь сёдзи проливается на Кадзуки предрассветный свет, и как жемчугом блестит кожа. 

Когда смотришь на спящего человека обнажаются истинные намерения. От того ли, что он выглядит уязвимым, и имеешь власть сделать с ним, что захочешь? Убить, обнять, приласкать. Янис же, любуясь спящим Кадзуки хотел поцеловать его, но боялся потревожить сон. Никогда прежде он не чувствовал к Кадзуки такой нежности, от того сейчас сложно было понять истинную природу своих чувств. Однако Янис был до ужасного прост. Настолько, что долго не задумывался, а принимал эту нежность, как должное. Раз хочет он его поцеловать — значит так надо, значит так и будет. И Янис тянется к Кадзуки, губами убирает с лица влажную прядь волос, и под недовольное мычание, поцелуем расправляет хмурые брови. Рука сама легла Кадзуки под шею, а вторая удобно уместилась ему на спину. 

Одно только не выходило из головы в этой предутренней, приятной неге: слова Малены «Ему придётся сделать выбор, от которого умрёт либо его душа, либо тело».