Следующее утро выдалось хаотичным и шумным. Проснулись от грохота снаружи. В спешке стали натягивать одежду, пару раз споткнулись о футон, а потом и друг о друга, неловко пряча взгляды. Из-за такого резкого пробуждения сложно было поймать связь с реальностью, оттого и слова все застряли в горле. Кадзуки только и смог выдавить из себя: «Не забудь ничего», — и, схватив с татами пояс, на ходу стал обвязывать его вокруг смятого кимоно и кинулся к дверям.

— Кадзуки, постой, — успел сказать Янис, прежде чем фусума с грохотом закрылись. — Это мой пояс, — закончил он и остался один в комнате, всё ещё хранящей тепло их совместной ночи.

О том, что пояс не его, Кадзуки понял, только когда вернулся в свою комнату и наконец смог вдохнуть полной грудью. За прошлую ночь произошло столько всего, что и в голове не укладывалось. Просьба Хиромицу, ответственность за всю нацию, отвращение к себе за собственную неуверенность, а потом тепло Яниса, в котором получилось утонуть и отвлечься на какое-то время, которое помогло хоть немного снизить вес свалившегося на него камня.

Думать о том, что случилось между ним и Янисом, хотелось — очень хотелось побродить в одиночестве среди деревьев, вспоминая его прикосновения, размышляя о значении каждого сказанного тогда слова, но стыдно становилось за такие мысли, когда перед ним стояли более важные задачи. Так что мысли эти ушли далеко и канули в суматохе следующих дней.

Вся усадьба собирала путников в дорогу. Ивао-сан — демон-самурай — привёл Кадзуки нового коня взамен того, что тот потерял, когда был схвачен работорговцами. Янис заметно погрустнел от того, что Кадзуки больше не будет сидеть за спиной и держаться за его талию, но на вопрос Иларии ответил что-то вроде «Да так, несварение от местной еды». А потом ещё и Арата возник из ниоткуда, закидывая на коня свой походный мешочек и требующий, чтобы его взяли с собой. После нескольких минут детской истерики змеёнышу всё же позволили присоединиться, и он с довольной мордочкой обвился вокруг шеи Кадзуки.

Так и отправились в путь — в город Хитати.

Дорога первые несколько часов казалась для Кадзуки пыткой. Поясница и низ откликались глухой болью при каждом шаге коня, и Кадзуки еле сдерживался, чтобы не спешиться. Это вновь напоминало о прошедшей ночи, но теперь уже не имело того трепетного флёра. Из-за жжения снизу хотелось хорошенько ударить Яниса под рёбра, который, напротив, казался более бодрым и довольным.

Несмотря на всё это, Кадзуки был рад, что у него, наконец, появился свой конь, хоть и было поначалу непривычно не чувствовать перед собой спины Яниса. Но так у него была возможность погрузиться в свои мысли, и, пока они были в дороге, он неустанно возвращался к последнему разговору с Хиромицу.

Всё спуталось в его судьбе, а попытки привести её в порядок лишь уводили его всё дальше и дальше в лабиринт собственной нерешительности. Так и продолжал строить коридоры, рассчитывать «за» и «против», хотя «за» уже давно превысило «против». Он уходил всё глубже и глубже, иногда даже теряя контроль над конём и сбиваясь с пути, из-за чего пару раз им пришлось возвращаться на развилку или делать крюк. Реальность путалась с внутренним миром, и всё становилось чёрным, везде становилось глухо, везде, но только не в голове — там жужжали мысли, стрекотали погромче цикад в летнюю ночь и разрывали черепную коробку своими маленькими лапками.

И лишь изредка он натыкался на воспоминания о ночи с Янисом. В такие моменты сердце откликалось ритмичным стуком, дыхание выравнивалось и взгляд становился кристально-чистым.

— Почему ты так странно пахнешь? — спросил как-то Арата во время очередного привала на берегу небольшой реки.

— Как пахну? — уточнил Кадзуки, устало приземлившись рядом с костром.

Арата подскочил к нему, принюхался к шее, а затем резко дёрнулся в сторону Яниса и злобно зашипел:

— Как он!

— Правда? Я думал, что его запах уже давно выветрился. А оказывается — нет.

— Почему его запах вообще должен был остаться на тебе?

— Потому что мы переспали, — бесцветно ответил Кадзуки и развалился на мягкой траве, прикрыв глаза.

На такой ответ даже Илария отвлеклась от своих дел и вопрошающе взглянула на Яниса. А тот только и смог, что глупо улыбнуться и кивнуть ей, мол, да, так и есть, они переспали.

— Не делай так больше, — Арата забрался Кадзуки на живот и легонько ударил его в грудь кулачком.

— Арата-кун, не капризничай, — нахмурился Кадзуки, желающий лишь одного — тишины и спокойствия, а не ревнивых выговоров. — Если захочу, сделаю это снова, — вырвалось из него прежде, чем он это осознал.

Кадзуки надеялся, что Янис это не услышал, но тот уже стоял рядом, возвышаясь над ними. Даже с закрытыми глазами Кадзуки чувствовал его довольную ухмылку.

А затем Янис поднял Арату с Кадзуки, поставил рядом с собой на землю и демонстративно укрыл Кадзуки своей накидкой, тем самым пытаясь показать уровень их с Кадзуки отношений.

— Не лезь во взрослые дела, змеёныш, — оскалился он.

— А ты не будь таким довольным, Янис, — махнул рукой Кадзуки и перевернулся на бок, к ним спиной, скидывая с себя накидку. — Я сказал: «если захочу», а ведь могу и не захотеть.

— А мне ведь тоже одного раза с тобой было достаточно, — фыркнул Янис, сделав вид, что обиделся, но голос его звучал неубедительно.

— Неужели? То есть ты бы не хотел это повторить? — лукавый взгляд из-за плеча заставил богатыря приглушить свою гордость.

— Может, и хотел бы, — пробубнил Янис под нос так, чтобы больше никто не услышал.

— Вот и славно, — улыбнулся Кадзуки и лёг спать.

А Янис поднял накидку с земли, кинул её под дерево и сел рядом караулить их сон. Кадзуки долго ещё не мог уснуть, чувствуя его присутствие совсем рядом. Той ночью Кадзуки приснились объятия Яниса, и в них хотелось вернуться вновь.

Так тянулись дни. Река сменилась бамбуковым лесом, лес — рисовыми полями, поля — деревнями. Там, где густо рос бамбук, приходилось идти пешком, где жители деревень обращали внимание на горденольцев, приходилось ускоряться, чтобы не задерживаться надолго, а там, где на кончиках высокой травы сверкала утренняя роса, можно было немного замедлиться, чтобы чуть ближе познакомиться с природой Хинодешимы.

По вечерам, собравшись у костра, обсуждали дальнейший путь. После Хитати отправятся в Мицучи, где разорвут связь Яниса и Кадзуки, а затем, если получат к тому времени новости от Хиромицу, найдут и вернут Есению — живой или мёртвой, это уже как получится. А дальше…дальше разойдутся: горденольцы вернутся к себе, а шимеец отправится в столицу. Но это проскальзывало мельком. Предпочитали умалчивать да отшучиваться, что до расставания ещё далеко, словно привыкли уже путешествовать вместе.

Однако, несмотря на образовавшееся между ними доверие, у каждого всё ещё были секреты, о которых можно было подумать только ночью во время дежурства. Так Янис частенько садился ближе к спящему Кадзуки, уже не обращая внимание на шипение Араты, и всё думал о пророчестве Малены, не зная, как спросить об этом Кадзуки, чтобы тот не спрятался от него ещё глубже.

Кадзуки же во время своего дежурства предпочитал отходить подальше от лагеря, чтобы погрузиться во тьму, в надежде, что даже сама ночь не услышит его мысли, его страх и колебания его души — такие, словно струну бивы зажали пальцы неуверенного новичка.

А Илария любила сидеть поближе к тлеющему костру, иногда ковыряя золу веткой. Она волновалась о Есении, отсчитывала дни и молилась Мокоши, чтоб не забирала её душу так рано, чтоб и дальше вела нить её жизни по своему полотну. И лишь изредка, когда удавалось успокоиться, думалось о Василисе и о том, что она тоже где-то здесь, где-то в Хинодешиме, и, возможно, им даже удастся встретиться. Очень хотелось этой встречи избежать.

Так и дошли они до Хитати.

***

Хитати был небольшим городком, спрятанным в сердце густых лесов. Весной, когда природа пробуждалась от зимней спячки, город преображался и становился истинным воплощением красоты и гармонии. Ежегодный фестиваль цветения немофил привлекал не только местных жителей, но и гостей с других провинций, и даже саму императорскую семью. Почти каждый в Хинодешиме хотел поглядеть на густо распускающиеся голубые цветы, которые голубизной были сравнимы с небом, упавшем на землю.

Из-за скопления приезжих улицы пестрели разноцветными ярмарочными палатками, где предлагались изделия из фарфора и шёлка. Музыканты каждый вечер играли на сямисенах и кото, разнося трепет струн над небесным ковром немофил.

— Прошу прощения, но у нас остались всего две свободные комнаты, — оповестил уставших после долгой дороги путников хозяин постоялого двора.

Вновь останавливаться под открытым небом не хотелось. Коням нужно было дать отдохнуть хотя бы день, да и провизией закупиться, так что пришлось соглашаться на то, что есть.

Стоило Кадзуки и Янису только войти в выделенную им комнату, как из рукава Кадзуки выполз Арата с подгрибовничком на голове и, перевоплотившись в человека, начал топать ножками по татами. Подгрибовничек повторял за ним, даже не понимая причину его недовольства.

— Спать будете в разных концах комнаты, поняли меня? — стал вредничать Арата и вместе с подгрибовничком, с которым уже успел сдружиться за это время, стал растаскивать футоны по разные стороны друг от друга.

Пока эти двое суетились, раскидывая вещи, Кадзуки и Янис стояли у закрытых фусума, плечами чувствуя друг друга. Они молчали, но каждый чувствовал натянутую между ними недосказанность. А потом постучал работник постоялого двора, оповещая об ужине. И в таком же молчании спустились вниз, оставив Арату и подгрибовничка в комнате.

Внизу, в выделенной для трапезы просторной комнате с открытыми сёдзи, за столиком их уже ждала Илария, вокруг которой суетилась молодая девушка лет семнадцати, видимо, дочь хозяина, подрабатывающая здесь.

— Не хотите ли горячего саке, дорогие гости? В такой прохладный вечер, как сегодня, самое то после тяжёлой дороги.

— От саке мы не откажемся, — кивнул Кадзуки, решив не спрашивать мнения Иларии и Яниса. Если они откажутся, то он будет пить один.

Девушка продолжала сидеть рядом на коленях, неловко сминала кончик своего кимоно и всё собиралась с силами, чтобы спросить.

— Вас что-то интересует? — спросил таки Кадзуки, на что девушка даже подпрыгнула. Глаза её заблестели, как два камушка в чистой реке, и она чуть не сбила столики, пытаясь подсесть поближе в гостям.

— А вы, случайно, не из какого-то знатного и богатого рода? — обратилась она к Кадзуки. — Я вижу, что вы ещё пока не являетесь синтаем, но у вас в качестве телохранителей горденольские воины, а они, я слышала, дорого стоят.

— Они не мои телохранители, — унял её восторг Кадзуки. — Мы просто путешествуем вместе.

— Ох, правда? Тогда, может, вы здесь из-за царевны?

— Царевны? — спохватился Янис, пугая девушку своим резким, громким голосом.

Даже дамы, играющие в сторонке на сямисен, вздрогнули от неожиданности.

— Да, сама царевна из Горденольского Царства прибыла на фестиваль цветения немофил, вы что, разве не знали? В этом году в два раза больше приезжих именно из-за неё. Кто-то приехал посмотреть на цветы, а кто-то — на заморскую царевну. Я её сама не видела, но остановился у нас один поэт, и вот что он написал про неё:

«Владеют душой восхищенные думы,

О том, как в море цветочном,

Только и мог,

Что тонуть в голубизне чужого утреннего лика.

А движения её не могли не пленить,

Обещая бархатные прикосновения».

— Так вы что, и не из-за царевны здесь? — девчушка явно потеряла интерес и разочарованно поднялась с колен. — Видимо, просто проездом, — фыркнула она и убежала за саке.

Кадзуки заметил, как Янис с Иларией переглянулись и как помрачнела последняя. Он вспомнил встречу с Ладной Девой в чаще Сварога, а затем и вопрос Иларии о какой-то Василисе, и то, что она сейчас должна быть с царевной.

— Если хотите, мы можем остаться здесь подольше, — сказал он.

— В этом нет необходимости, — отрезала Илария, как раз когда принесли саке. Не дожидаясь остальных, она разом опрокинула в себя чашечку и поморщилась от жжения в горле.

Янис подлил ей ещё, а вот с третьей решил немного повременить.

— Разве тебе не было интересно, как дела у Василисы? — спросил он. — Нам не обязательно подходить к ней. Можем посмотреть со стороны.

Илария замешкалась, сама отобрала у Яниса кувшин и в этот раз решила дождаться остальных.

— Увижу её и захочу подойти, — буркнула Илария.

Кадзуки всё это время казалось, что она хмурилась, и только сейчас, когда фонари за открытыми сёдзи качнулись от ветра и их свет скользнул по лицу воительницы, он увидел в ней смущение.

— Василиса — она твоя… — вырвалось из Кадзуки, и он тут же прикусил язык.

Но Илария не стала бросать на него грозные взгляды и даже не воткнула нож в стол, а смущенно отвернулась в сторону.

— Она первая снежинка перед наступлением долгожданной зимы, — сказала тихо, больше самой себе, чем ему.

Кадзуки немного опешил от такой откровенности со стороны Иларии. То ли долгая дорога, то ли тоска по Родине, то ли беспокойство за сестру так на неё повлияли, то ли горячее саке отогрело глыбу льда в ней — неясно. Но на душе стало приятнее, и Илария перед ним приобрела более мягкие черты, обросла наветом лёгкости и даже намёком на невинность и нежность.

— Тем более, раз она так важна тебе, почему бы не встретиться?

— Именно поэтому я не хочу её видеть, — глухо ответила Илария. — Я слишком жадная. Я захочу большего, а она — Ладная Дева.

— Я не совсем понимаю.

— Ладные Девы обязаны любить всех. Они принадлежат миру, принадлежат людям и животным, но при этом не принадлежат никому.

От её слов осталось неприятное послевкусие, которое даже горячее саке не смогло унять. Спрашивать про Ладных Дев Кадзуки больше не стал, видя, что Илария и так рассказала ему слишком много за один вечер. Потемневшие под глазами круги и количество выпитого саке говорило само за себя — Иларии было сложно решиться на встречу с Василисой.

Остаток вечера говорили о чём-то отдалённом, что никогда не останется в памяти из-за своей неважности. А всё дело было в том, что каждый думал о своём, уныло хватая палочками еду, опустошая чашечки с саке, иногда бросая задумчивые взгляды за открытые сёдзи, будто бы любуясь чернильным садом, а на деле копаясь в своих думах.

Сямисены заунывно тянули мелодию, пьяные голоса других гостей приглушали их, сбивая весь настрой.

Закончив с ужином, вернулись в комнаты.

Арата, свернувшись змейкой, уже посапывал на подготовленном футоне, а подгрибовничек уместился в самом центре его спиральки и чуть пошуршал лапками, когда рядом приземлился Кадзуки.

Под мерный шелест листвы деревьев за сёдзи, под шорох Яниса за спиной, в тёплой комнате, где всё пропахло благовониями, удалось уснуть почти сразу же. Тело ещё было напряжено и даже во сне не могло полностью расслабиться. А снилась тьма, чернота, поглощающая в свои объятия, и быть в ней было весьма уютно. Так что не хотелось возвращаться в реальность, где приходилось бы принимать важные решения.

Однако даже сквозь эту тьму Кадзуки почувствовал, что кто-то на него смотрит. Он уже проснулся и, продолжая делать вид, что спит, медленно потянулся за спрятанным за пазухой тэссэном, а затем резко направил его лезвиями на незнакомца.

— Тише, — послышался в ответ голос Яниса, и в отражении лезвий веера сверкнуло его лицо. Янис аккуратно убрал от себя тэссэн, перехватил Кадзуки за руку и нежно увлёк за собой. — Пойдём, — прошептал он.

Шёпот сработал как заклинание. Кадзуки, тихо выбравшись из-под одеяла, последовал за ним, тайком перенимая теплоту его пальцев.

Шли по тёмному коридору, на ощупь спускались по лестнице, не останавливались, пока не добрались до сада. Прошли по белокаменной дорожке вглубь, обошли беседку для чаепитий, несколько зарослей бамбука, а остановились, только оказавшись у старого гинкго.

— Для чего мы здесь? — наконец спросил Кадзуки, и голос его был весьма бодрым, хотя всё сейчас ощущалось словно во сне: прохладная земля под ногами, щекочущая лодыжки трава, множество светлячков, кружащих рядом, и Янис перед ним — с торчащими во все стороны рыжими волосами, в свободной белой рубахе, пояс от которой Кадзуки всё ещё не вернул, а хранил подле себя (даже сейчас держал в рукаве кимоно), и всё это в белёсой, тончайшей, словно шёлк, туманной дымке, спустившейся с гор.

— Для того, чтобы побыть наедине, — ответил Янис и опустил глаза на их робко сцепленные пальцы, а затем нахмурился и уже крепче взял Кадзуки за руку, плотно прижавшись ладонями.

— Что за шутки, Янис, — усмехнулся Кадзуки, но улыбка спала с губ, стоило лёгкому порыву ветра коснуться его плеч.

Он не стал больше говорить, уставился куда-то в тень сада. Туда же смотрел и Янис. Стояли, глупо сцепившись пальцами, не зная, для чего именно им надо побыть наедине. Но оба знали, что надо.

А потом Янис прервал тишину:

— Может ли произошедшее между нами в ту ночь быть последствием связи наших душ?

Кадзуки взглянул на его спокойный профиль, но почувствовал напряжение в сжимающей руке и решил не шутить в ответ.

— Нет, — пальцы Яниса чуть расслабились, он еле заметно выдохнул. — Мы не чувствуем эмоций друг друга, не предчувствуем смерть, не знаем о том, что творится внутри. Только висим тяжёлым грузом для каждого. Так что, даже если ты будешь на грани смерти, я могу этого не узнать.

— Что ж. Это хорошо, — задумчиво выдал Янис, а спустя пару минут спросил: — Почему ты так внезапно пришёл ко мне той ночью?

— Это ты первый поцеловал меня ещё на энгаве, — тут же ответил Кадзуки.

— А ты сделал это раньше, ещё в самой Нави, во время хоровода. Уже забыл?

— Что ты хочешь от меня услышать? — Кадзуки слегка дёрнул рукой, но пальцы Яниса сжали его ладонь ещё сильнее, дав понять, что так просто он его не отпустит. Да и не хотелось уходить. Удивительно приятно было стоять с ним посреди тёмного сада, и даже тема разговора не омрачала сложившейся ситуации.

— Причину, по которой ты пришёл ко мне.

— Потому что захотел. Такой ответ тебя устраивает?

— Нет, — нахмурился Янис и повернулся к Кадзуки всем телом, тут же схватив его за вторую руку. — Простого «захотел» мне не достаточно. Если это желание не последствие нашей связи, то что тогда? Я…я всего лишь хочу, чтобы ты знал, что я не собираюсь быть заменой.

— Заменой? О чём ты? — не понял Кадзуки. А затем опешил от серьёзности в лице Яниса. Стал судорожно перебирать в голове все возможные «замены», пока его не прошибло пониманием, и глаза округлились от удивления, и смех сам вырвался наружу. — Пхах! Ну и дурак же ты, Янис. Ты что, думал, я тобой решил заменить Исаму?

Янис слегка смутился от громкого смеха Кадзуки и отпустил его руки.

— Мы ведь говорили о нём в тот вечер. Вот я и подумал, что ты, возможно, соскучился по нему и решил прийти ко мне, — сказал он, а Кадзуки продолжал хохотать. И вроде бы надо бы на него за это разозлиться, но Янис лишь понуро стоял напротив, ждал, когда он насмеётся вдоволь, и ловил взглядом его улыбку.

— Иногда я забываю, что твою голову редко посещают умные мысли, — отсмеявшись, съязвил Кадзуки. — И это то, что тебя так волновало?

— Да, — на полном серьёзе ответил Янис.

Кадзуки снова хмыкнул, сделал глубокий вдох, чувствуя, как душа раскрывается ему навстречу, и, не в силах совладать с собственным капризом, выудил из рукава спрятанный там пояс Яниса, перекинул тому через шею и, потянув за оба края, заставил пригнуться, остановив у самого лица.

В груди разгорелся маленький восторг от вызова в малахитовом взгляде, готовым сейчас на что угодно. Медленно отходя назад, Кадзуки потянул Яниса за собой, как хищник утягивает зверя в своё логово. Он замечал, как дёргались кончики его губ, как забилась жилка на шее Яниса, как тот сдерживался, чтобы не наброситься, и позволял вести себя за пояс, пока они не достигли ствола многовековой кэяки.

Упёршись в дерево спиной, Кадзуки перехватил два конца пояса одной рукой, заставив Яниса наклониться к нему ещё ближе, а свободной провёл по линии его челюсти, остановился на подбородке и слегка царапнул ногтем, довольно наблюдая за медленно вздымающейся грудью, виднеющейся под широким воротом рубахи.

Янис никогда не казался Кадзуки домашним животным, он скорее был больше похож на хищника, желающим только свободы. Поэтому сейчас по телу пробегал восторг от того, что Янис позволял прикасаться к себе и делать с собой всё, что хочется. Во взгляде его всё ещё читалась опасность, от которой возрастал интерес. И вот рука Кадзуки уже забралась в рыжие волосы, опустилась ниже, к шее, чуть оттянула давящий пояс, скользнула по плечу и вновь вернулась к лицу, чтобы коснуться губ. А когда эти губы оставили на пальцах поцелуй, Кадзуки осознал, что не он всё это время вёл добычу в ловушку, а его загнали в угол. И, стоя спиной к широкому стволу дерева, он ехидно улыбнулся разгорающемуся возбуждению в глазах Яниса.

— Ты никогда не был и не будешь заменой Исаму, глупыш, — прошептал Кадзуки.

— Я боялся, что той ночью ты произнесёшь его имя, — скрипнул зубами Янис.

— Уже забыл, как всю ночь я выдыхал только одно имя? — и, прильнув к нему, Кадзуки в самое ухо сказал: — Янис.

Янис мгновенно напрягся. Мышцы рельефным узором выступили под рубахой, моля прикоснуться к ним. Одной рукой продолжая тянуть пояс на себя, второй Кадзуки взял руку Яниса и уложил её себе на шею, провёл ниже, цепляя его пальцами ворот своего кимоно, проник под ткань, поглаживая свою прохладную кожу.

— Тебе напомнить о том, что было? — выдохнул он намеренно эротично, продолжая поглаживать себя Янисовой рукой.

Ладонь Яниса вырвалась из руки Кадзуки, чтобы уже самой приласкать его.

— Чёрт, Кадзуки, почему ты так сводишь меня с ума? — процедил Янис. Вопрос был адресован Кадзуки, но, казалось, он спрашивал больше у самого себя. Столько в нём было борьбы с собой, столько непонимания и желания одновременно, что даже Кадзуки не мог понять истинной причины их рвущегося наружу влечения.

Кадзуки снова засмеялся, даже не представляя, что его смех внушал благоговейный трепет человеку, у которого скоро откажет сдержанность.

— Уверен, это потому что у тебя давно не было секса, — неосторожно ответил Кадзуки, за что его больно сжали за талию.

— И кто из нас глупыш? — оскалился Янис. — Дело не в том, что я нуждаюсь в близости с кем-либо. А в том, что так сильно, как тебя, я ещё никогда никого не хотел. И я думал, может, после одного раза всё пройдёт, но стало только хуже. Знаешь, как я был рад, когда узнал, что ты тоже хотел бы повторить это? Будь моя воля, мы бы занимались этим каждую ночь, до самого рассвета, а потом и на рассвете. О, я уверен, твоя кожа, потная, зацелованная мною, в предрассветном блеске ещё прекраснее.

Янис говорил это тихо, но с жаром, в самую душу. Кадзуки окаменел от таких слов, впервые растерялся настолько, что даже шевельнуться было страшно. И оставалось лишь тонуть в глазах, полных решимости и желания. Какой же восторг внушал Янис своим полным осознанием того, чего на самом деле он хочет. Очень хотелось прикоснуться к нему, чтобы почувствовать, как бьётся его крепкое сердце — сердце человека, жаждущего чего-то настолько сильно.

— И что мы имеем? — голос едва не дрогнул от накатившего волнения. — Тебе одного раза было мало, это я понял, а что дальше? Как долго это будет продолжаться?

— Так долго, как только захотим, — искренне ответил Янис.

— Это сейчас мы вынуждены идти одной дорогой, но у нас разные пути. Когда-то нам придётся разойтись.

— Не знаю насчёт твоего, но мой путь весьма туманный, так что он может привести меня куда угодно и к кому угодно. А значит, и к тебе я тоже могу вернуться.

Кадзуки вымученно улыбнулся, покачал головой и еле увернулся от рук Яниса, которые попытались перехватить его лицо. Секундная слабость, блеснувшая на губах Кадзуки, почти что заставила его признаться о ближайшем будущем, о смерти, к которой он сам же себя и приговорил. И пусть думать о ней не хочется, но она даже сейчас не даёт покоя. Хочется верить в длинный жизненный путь, скрытый за густым туманом, и в то, что не раз ещё пересекутся их с Янисом дороги, но конец на самом деле ближе, чем кажется.

Кадзуки попытался надменно усмехнуться, но ничего не вышло, а Янис всё пытался всмотреться в его лицо, и стоит ему только увидеть это отчаяние, как он сразу же всё поймёт, и ведь не отстанет, пока Кадзуки не сдастся и не расскажет ему всё. Поэтому выбора не оставалось, кроме как потянуть на себя пояс, заставив Яниса склониться ближе и поцеловать его. Целовал грубо, с напором, покусывал губы, позволял кусать свои и дрожал от скользящей под кимоно руки, сам тянулся к его коже. Кадзуки делал всё, лишь бы скрыть от Яниса свои страхи.

Разорвав поцелуй, Кадзуки поймал на себе взгляд змеиных глаз, провёл пальцами по выступившим изумрудным чешуйкам на лице Яниса (по прохладным, гладким чешуйкам) и легонько засмеялся от щекочущего чувства внутри. Как же хорошо ему сейчас было. Как же приятно было стоять и целовать Яниса, разглядывать его возбуждённого, еле сдерживающегося, почти перевоплотившегося в змея.

— Блять, — выругался Янис и с силой ударил кулаком по стволу за спиной Кадзуки, а затем устало уронил голову ему на плечо. Он тяжело дышал, прижимал к себе, кажется, что-то шептал, но его голос тонул в глухом стуке сердца, и Кадзуки приходилось только стоять и надеяться, что кожа запомнит его слова.

Неожиданно что-то сзади хрустнуло, а затем густая листва над головой шумно зашуршала, и ствол дерева, сначала медленно, а потом с шумом полетел вниз, подмяв под себя несколько мелких деревьев и кустов, с грохотом упав на землю.

— Чтоб его, — успел только выругаться Янис.

На постоялом дворе зажглось несколько фонарей. У входа в сад показались люди.

Кадзуки моментально очнулся, пришёл в себя и тут же рванул в тень.

— Кадзуки, стой, — прошипел Янис и хотел было уже кинуться за ним, но глухой удар в живот вынудил его согнуться от боли.

— Ты сам натворил дел, так что сам будешь отдуваться, — насмешливо сказал Кадзуки.

— Так я из-за тебя это дерево и ударил! Ты меня довёл!

— Ох, точно, — опомнился Кадзуки и, подбежав, легонько, чтобы раздразнить, поцеловал Яниса в уголок губ, а затем быстро скрылся, прежде чем работники постоялого двора заметили его.

Он вернулся в их комнату, задвинул фусума и, не дойдя до футона, упал коленями на татами, прижимая холодные ладони к горящему лицу. Слова Яниса ужасно смутили его и в то же время сделали немного счастливее. Быть настолько желанным Янисом оказалось приятно. И хотелось продолжать бередить в нём этот интерес, озорничать с ним, доводить до помутнения рассудка, чтобы узнать, а что будет там, когда рухнет сдержанность?

На секунду даже показалось, что вернулся в безмятежное время, что нет сейчас никаких забот. Вот только взгляд зацепился за открытые настежь сёдзи и только сейчас удалось почувствовать чужое присутствие. Боковым зрением заметил тень, не мешкая, высвободил тэссэн и направил на фигуру в углу. Это оказался Хиромицу. Точнее тануки, перевоплотившийся в Хиромицу.

— Чего тебе? — спросил Кадзуки, опустив тэссэн.

— Гото-сан хочет встретиться с тобой завтра в храме Бисямонтена. Не опаздывай, — ответил тануки и, снова став енотом, зашуршал по татами, укатываясь обратно к сёдзи.

Проверив, не проснулись ли Арата с подгрибовничком, которые после долгой дороги спали как убитые, Кадзуки забрался в футон, укрылся с головой одеялом и приобнял себя за плечи, вслушиваясь в тишину.

Через некоторое время скользнули фусума, послышались недовольное бормотание Яниса, его тяжёлые шаги, копошение в сумке, а затем и перезвон монет. Он вышел из комнаты и вернулся через пару минут, но вместо своего футона остановился у футона Кадзуки и тихо сел рядом. Чуть приподнял край одеяла, впуская прохладный воздух, провёл рукой по волосам, опустился к самому уху:

— Я никогда не забуду того, что произошло между нами в ту ночь, и я бы хотел создать как можно больше таких воспоминаний.

Обжигающий поцелуй в висок, испытующий взгляд.

Укрыл одеялом, вернулся к своему футону. А Кадзуки пришлось приложить все свои усилия, чтобы не дать сердцу забиться громче.