Савелия раздражает буквально все: от незначительного скрежета стула или шума в квартире на верхнем этаже, где маленькие дети то и дело носятся из комнаты в комнату, а ощущение, как будто пробегает стадо слонов, которым перед этим была вколота огромная доза адреналина, — Савве, пожалуйста, успокоительного вколите, желательно столько, чтобы хотелось любить весь мир, каждого долбоеба и сумасшедшего; до разлетающегося по всей кухне и отдающего слабым, но все-таки ощутимым эхом, голоса Леши, растягивающего, распевающего имя Антипова уже добрых минут десять.

Но сильнее всех взятых соседей с верхнего этажа или противного монотонного повторения своего собственного имени, в данный момент мужчина ненавидит самого Лешу. И пусть все приемы медитации катятся в пекло и тартарары, ведь ни один из них не помогает против царапающего подкорку мозга раздражения, перемешанного с разочарованием и чуть-чуть со смирением.

Савелий, сидя за небольшим белым столом с расставленными по бокам стульями, нервно прокручивает в руке телефон, чтобы посмотреть на медленно тянущиеся минуты. Периодически окидывает взглядом просторную кухню, залипая то на крупную серую плитку на полу, то на узорчатый ковер под ногами. Но всячески избегает смотреть на сидящего напротив пацана.

Именно благодаря жалкому виду, точь-в-точь как у ведомых на убой свиней, Антипов и терпит его из последних сил. Сжимает покрепче телефон в руках и молчит, боится, что если откроет рот даже на долю секунды, то все — пока, Леша, надеюсь, в следующей жизни не встретимся.

Разница только в одной детали — свиньи хоть и печальны из-за чувства тревоги, зато не забиты до полусмерти, а у этого, куда взгляд ни кинешь, везде наливающиеся синевой гематомы. При этом сломанная рука и наверняка ещё множество спрятанных под футболкой синяков. Вроде и добавить хочется, чтобы внести маленькую, но лепту. А посмотришь лишний раз — жалко руки марать.

Допрыгался. Добегался. Довыпендривался.

Получил.

А Савву за компанию потянул, чтобы наверняка. Не зря же люди говорят: тонешь сам — топи другого, вместе трупами плавать клево.

Поверить сложно, а представить еще сложнее, что его так подставила жизнь — тридцатилетнего мужчину, у которого отношения с девушками обычно длились не больше года, а в большинстве случаев и меньше пары месяцев хватало для разочарования во вновь найденной спутнице. Ведь Антипову через некоторое время, проведенное вместе, прекращало нравиться в дамах все, начиная с черт лица и заканчивая привычками и интересами.

И вот сегодня намечалось, жаль только, что в конце концов не наметилось, свидание с милой, красивой и естественной девушкой, засевшей не только в мыслях, но и в сердце, что поважнее многого. Он даже думает, что вот — идеальная жена, девушка, в которой он за несколько месяцев не успел разочароваться. Хотя, может, просто не успел достаточно хорошо ее узнать.

Так нет же, зачем налаживать отношения с противоположным полом, пытаться создать новую ячейку общества, когда можно кинуть все запланированные дела после неожиданного звонка матери. Действительно, ведь просьба приглядеть за сыном ее лучшей подруги — это то, от чего невозможно отказаться.

Он же за Лешенькой с детства присматривает, фактически братья! Савва, ну ты что? Тяжело помочь? Видишь, сложная ситуация, мальчик сильно пострадал, ах, Тоня так переживает… Быстро помог, я тебя таким бесчувственным не воспитывала!

Смешно. Если бы она его еще воспитывала. Но отказаться — вырыть себе могилу. И уж если он в нее попадет, то потянет за собой эту скотину мелкую, потому что нефиг.

Ведь мало того, что этот мальчик являл из себя совершенного балбеса, коего сыскать — прошерстить всю Матушку Россию надо, так Савелию приходилось бесплатно подрабатывать няней с момента, как Леше год стукнул. И вот пацаненок — никто иной, как молодой человек. А Антипова по-прежнему заставляют присматривать за ним. Попахивает профессиональной эксплуатацией трудящихся и скрытыми изощренными пытками.

Сиди, называется, смотри, чтобы покалеченный девятнадцатилетний пацан не решил добавить на себе для разнообразия еще парочку, а может, и троечку синяков.

Если что, Савва не против помочь. Платить не надо. У нас в стране пиздюли раздают бесплатно, в честь любви к отечеству и дуракам.

***

Создание, вступившее в пубертат и вряд ли когда-нибудь вообще собирающееся выходить из него, до сих чертовых пор напевает имя Саввы отвратительно приторным, специально выводящим из последней стадии молчаливого и бездейственного бешенства, тоном.

Мужчина честно терпит, по крайней мере делает для этого все возможное и запускает руки в темные короткие волосы с явным намерением отодрать несколько клоков. Останавливает лишь любовь к себе и нежелание становиться мазохистом при таких обстоятельствах.

Здравствуйте, расскажите, пожалуйста, как докатились до такого. Что-что? Извините, кажется, вы адресом ошиблись, мы такое не в силах вылечить. Но-но-но! Вынужденным суицидникам дверь напротив. Приятного путешествия и всех благ. Не забудьте оставить отзыв.

И происходит чудо.

Спасибо, Боже.

Раздается звонок в дверь. Леша от удивления вздрагивает, прекращая измываться над нервными клетками других обитателей квартиры, но с насиженного места не поднимается, предоставляя возможность более целым людям справиться с этим трудным делом — открытием входной двери.

Антипов только этого момента и ждал. Эксплуатационный ад заканчивается и начинается свобода.

Он встает, нарочито медленно проходит рядом с мелким чудовищем, показательно останавливаясь так, чтобы не просто лицом к лицу, а с явным превосходством. И улыбается, наслаждаясь настороженным взглядом и коротко брошенной фразой «открывать не собираешься что ли?». А потом идет дальше, уже не размениваясь на ненужные показательные действия.

***

Не успевает Савелий открыть дверь, как в коридор буквально тараном вваливается чересчур знакомая личность, наглость которой раздражает похлеще всякого Лешки. Вваливается и не смотрит по сторонам, как будто именно он хозяин квартиры или хотя бы ее непосредственный обитатель.

— Здравствуйте, Антонина Петровна, а я тут Леху навестить пришел.

Вот тебе и счастье, правда перевернутое вверх ногами и с приклеенной к нему кучей барахла, отталкивающего всякое везение.

Почистить бы карму, да только еще сильнее запачкаться страшно.

— «Леха» на кухне, — не церемонясь с приветствиями и передразнивая юношу, произносит Савелий, но наиболее недружелюбным тоном. Делает это специально, чтобы выказать всю скопившуюся за время, проведенное с одним дебилом, и появляющуюся из-за встречи с другим, злость. Захлопывает дверь, лишь случайно не придавив ей чью-то голову.

А потом встает рядом, облокачиваясь спиной о холодную, покрытую обоями с замысловатым узорчатым рисунком, стенку, и складывает руки на груди. И всеми фибрами маловерующей после очевидных подстав жизни душой надеется, что Воскресенский просто, как все нормальные люди, молча пройдет на ебаную всеми чертями ада кухню.

Но нет.

Рот у парня все-таки открывается, и из него вываливается… Вываливается то, что вываливается.

— Какого… Это что вообще за херня? Ты, то есть вы… Как вы здесь вообще оказались? Феи на крыльях принесли что ли?

Антипову знать не хочется, как можно настолько не уметь фильтровать свою речь. Ему, в принципе, Воскресенского узнавать никогда не хотелось. Но вот он здесь. Стоит.

Полноту представленной картине добавляет выразительное оцепенение и заторможенность, характерные совершенно не соображающему ничего человеку.

За это недолгое время, что Ян стоит, не двигаясь, и, что является самым важным фактом — молчит, Савелий успевает его рассмотреть: довольно длинные русые волосы, достигающие плеч и спускающиеся чуть ниже, обычно собраны в пучок, — он почему-то знает, почему-то запомнил, — а сейчас наоборот распущены и находятся в полном беспорядке.

На лице красуется россыпь потемневших синяков, сменивших цвет с насыщенного фиолетового на песочно-коричневый, потихоньку затягивающаяся полоска разбитой губы и рассеченная бровь.

Прям красавец.

Савва бы тоже хотел его так приложить, потому что бесит это нечто с блядскими голубыми глазами до зубного скрежета. Но будет как-то не педагогично.

Вот в целом и все, что удается заметить мужчине при более близком и детальном осмотре, нежели в последнюю их встречу на паре. А подумать, сопоставить схожесть травм с Лешкиными ему вовсе в голову не приходит. Потому что через несколько секунд голубые глаза Яна загораются нездоровым азартом. И он снова открывает свой поганый рот.

— И вам самого доброго дня, Савелий Алексеевич. Кстати, что это вы тут делаете? Неужели Антонина Петровна все-таки смогла захомутать себе кого помоложе? Жаль только, что наткнулась на такой, кхм, неудачный экземпляр.

— Обязательно проинформирую Антонину о твоем, безусловно, лестном мнение о ней.

Воскресенский действительно задумывается, несколько даже пугаясь возможности обидеть женщину, отзываться о которой хочется только в положительном ключе и никак иначе.

Она улыбалась искренне-искренне и всегда перевязывала раны после того, как они с Лешкой приходили покоцанные после бессмысленных детских потасовок за воротами школы, чтобы его собственная безмерно любимая мама не переживала и не тряслась лишний раз от страха за сына.

И Ян думал в такие моменты, что у него нормально, почти хорошо все. Нет никаких проблем. И что он обычный пацан, у которого есть друг. И неважно, что этот друг не знает о нем фактически ничего, никогда у него в гостях не был, и не зависали они в маках, бургеркингах и киношках после школы, потому что денег никогда не хватало на такие бессмысленные траты. Все это не важно, ведь они все равно друзья. Для Лешки Ян — обычный, просто немного скрытный, но родной человек. И это главное.

От одних только мыслей о том, чего этой светлой и доброй женщине пришлось натерпеться, саморучно бы кинуться на крест. Им с Лешкой, его лучшим другом со школьных дней обоим пришлось натерпеться.

Яну тошно, мерзко и до жути стыдно перед этой семьей. Но сильная ненависть к рядом стоящему мужчине, чувство безнаказанности за свои действия после пары и только что произнесенные слова, — здорово мотивируют и сносят остатки здравого смысла.

— Так я же ее предостеречь пытаюсь, чтобы ни в коем случае не совершила настолько ужасную ошибку и не связывалась с отвратительными людьми, — Воскресенский хорохорится, гордится бессмысленной смелостью и самоутверждается, пытаясь хотя бы так забыть о предстоящем разговоре и сложившейся ситуации. — А Леху-то и подавно жалко, он вас что, папочкой звать будет? Ну жуть. Это же край, просто край самого края абсурда, который только может быть.

Савелию бы посмеяться над услышанным, а потом врезать разочек или парочку-троечку по чужому и так покалеченному лицу, добавляя уже от себя несколько повреждений. И даже на мгновение представляет, как через некоторое время они начали бы превращаться в новые яркие гематомы.

Но он, как настоящий здравомыслящий взрослый человек, преподаватель в вузе, в конце-то концов, внимательно выслушивает весь словесный понос, струящийся изо рта нерадивого студента, разрешая себе лишь маленькую шалость: в уме придумывает и, насколько позволяет воображение, детально разбирает несколько его кончин.

Потому что нефиг.

Умные люди не лезут на рожон.

Антипов умный. Он умеет вовремя останавливаться, чтобы лишний раз не наломать дров и не пытаться потом склеивать их клеем «Моментом».

Только вот отказать себе кое в чем не может. Запоминает фразу про «отвратительных людей», ставя в уме галочку для лишнего повода завалить и без того глупого, бездарного студента на следующей сессии. Буквально вбивает на подкорку жирным шрифтом и успокаивается. Он взрослый. Он рассудительный.

— Ну, не знаю, с чего даже начать. — Савва отталкивается от стены, принимая полностью стоячее положение. Сразу становится ясно, что в росте, как и в весовой категории, он лидирует, имея возможность давить своим близким присутствием, задевать нервы, а значит, и производит в последствии некий эффект. — С того, что Антонина не кто иная, как моя тетя, нянчившая меня с пеленок? Она мне как вторая мать. Или с того, что я все еще твой преподаватель и тебе придется очень тяжело на экзамене?

***

Что он в очередной раз провалился, Воскресенский осознает незамедлительно после исчезновения из поля зрения своего «любимейшего» преподавателя. В какой-нибудь другой ситуации ему бы точно стало интересно, как тот смог уйти незамеченным или еще тысяча-две глупых вопросов, ответы на которые воспаленные мозги дать просто не в силах.

Но сейчас Яну хочется только курить.

Он даже успевает натянуть кроссовки на ноги и в сотый раз посылает идею заявиться сюда, оказавшуюся провальной, как перед ним появился Леша. Тот, приткнувшись к дверному косяку, зыркает пару секунд и заявляет:

— Разувайся, пошли фильм смотреть. Я сегодня все утро качал, хотел вот глянуть.

А потом скрывается за углом, заметно прихрамывая левой ногой, чтобы действительно пойти в просторную гостиную, завалиться на диван и начать смотреть очередное нечто, что «интересным» язык назвать не поднимается. И никаких тебе проклятий до десятого поколения, ора на всю квартиру, чтобы сразу и соседи сбежались, и менты подъехали, никакой ругани и ненависти. Просто, черт возьми, «пошли фильм смотреть».

***

По всей гостиной раздаются крики героев фильма, у которых ни минуты на отдых нет: ведь каждый раз то взрывается что-то, то ломается, а то и вовсе приходится изображать из себя супергероев, спасая невинных жителей. Добрые боевики бабушек, детей, беременных женщин и инвалидов не трогают. Не в чести жанра.

Лешка по сравнению со всей картиной, сверкающей различными эмоциями и посекундно меняющей поле действий на экране плазмы, выглядит странно: слишком спокойный, отрешенный и совершенно незаинтересованный.

— Скучный оказался? — Воскресенский перестает мяться в дверях, проходит в недра комнаты и по привычке забирается с ногами на мягкий диван, усаживаясь так, чтобы положить голову на скрещенные в позе неудавшегося лотоса ноги друга. Так удобнее: можно запросто запрокинуть голову и наблюдать, фактически шпионить, если понадобится проследить за реакцией парня.

— Знал бы, что настолько, никогда б не скачивал, — друг цокает досадливо, видно становится, как разочарованно поджимаются уголки его губ, а глаза все меньше и меньше следят за происходящим на большом экране.

Ян наблюдает за движениями парня заинтересованно, пытается уловить непонятно что в его положении и действиях. Ждет подвоха или сигнала какого, что бы подтолкнуло, заставило открыть рот. И вдруг находит.

Взгляд цепляется за загипсованную правую руку, — повезло, что он левша — скользит выше и натыкается на потихоньку утихающий синяк под уже не заплывшим глазом.

Воскресенскому всегда нравился цвет Лешкиных глаз: выразительно карие, с примесью заметных зеленых и желтоватых крапинок. Как будто драгоценные камни, под которыми благодаря ему красуются болящие синяки и царапины.

Этого хватает, чтобы тут же вспомнить во всех деталях события той гребаной ночи.

Большего и не надо.

— Леш… Лешка, — Ян умудряется быстро, но аккуратно вскочить и принять такую же позу хренового лотоса, чтобы не крутить головой туда-сюда, а спокойно сидеть и смотреть в лицо напротив, потому что иначе он попытается свести все в шуточное русло и будет чувствовать себя самым настоящим мерзавцем всю оставшуюся жизнь. Нет, он никогда не перестанет этого ощущать, но чувство, что все обошлось без безумной трагедии, безусловно, успокаивает. — Давай поговорим. Серьезно. Ты молчишь, и это в сотни раз хуже, чем если бы ты орал, не знаю, обматерил меня или…

— Заткнись, а? Я не хочу ничего перетирать, тем более что тут и нечего, понимаешь? — Леша показательно вздыхает, делает вообще все возможное, чтобы показать незаинтересованность в каких-либо обсуждениях.

Воскресенский не понимает. Ему хочется сказать «да почему ты не видишь, что это моя вина?», «это из-за меня ты сейчас в таком состоянии» или совсем простое «вини меня, вини меня, вини меня», но он молчит, потому что ни одна фраза ни на одном языке мира не способна описать гамму чувств, испытываемых им в данный момент.

И Леша тоже понимает, сердцем или шестым чувством, фиг его знает. Но он считывает, сканирует ураган эмоций. И всегда понимает, даже если и не знает всех причин терзаний. Такой умный-разумный мальчик, которому и в помине не нужны слова, чтобы осознать чужое настроение. По глазам видит, в душу залезает.

Не скроешься ведь, не убежишь.

— Яньч, я не сержусь, понимаешь? Ты не виноват в случившемся. Неудачное стечение отвратных обстоятельств, а не сказка про розовых феечек. Так бывает.

— Ага, бывает.

«Яньч» — Лешка, лучший и самый верный друг Лешка, всегда его так называет. Из уст кого другого услышал бы — разозлился, подумал, мол, «какое право ты имеешь, пасть закрой». А тут приятно. Ласково и искренне, как будто обращение к самому дорогому человеку на свете. Без приторности и ванильности, но с долей только ему одному позволенной нежности.

Это расслабляет.

Утешает.

Радует.

— Давай еще что-нибудь глянем, если этот не нравится, — вспоминая о фильме, решает окончательно сменить русло разговора Воскресенский. Особенно если брать в расчет то, что действия в фильме перестали принимать такой серьезный оборот, а главные герои наслаждались мнимым спокойствием. Лучшее время перестать мучить душеньку. А то говорят, когда втянешься, любое говно будет казаться самым лучшим. — Или вообще выключим.

Парень укладывается на диване поудобнее, снова уместив свою голову другу на колени и уставившись тому глаза в глаза, мол, жду твоего решения, выбирай что хочешь, согласен на все, кроме насилия над животными. Никто не любит насилия над братьями нашими меньшими, это же бесчеловечно настолько, что сравнивать невозможно.

— Ага, или вообще потрахаемся, — смеется Лешка, потрепав светловолосую шевелюру друга и даже не собираясь сгонять того со своих коленок. Рассудил, что, во-первых, он вовсе и не против, пусть лежит, а во-вторых, может тот почувствует себя хотя бы чуточку спокойнее, обойдется.

— Только по обоюдному согласию! Не хочу потом узнавать в суде, что я тебя изнасиловал, правда, вопрос спорный.

— Ой, ну тебя, дебил. У меня ни на кого, кроме Светки не встанет. Ты же знаешь, она такая…

Свету эту Ян видел от силы раз пять, но их хватило, чтобы убедиться — девушка Лешу не то, что не замечает, она талантливо его игнорирует, умудряясь в нужный для себя момент пользоваться беспросветной влюбленностью бедного парня так, что он на крыльях буквально летит исполнять любое требование. Разве возможно переубедить того, кто и в помине слышать ничего не хочет в опровержение придуманной действительности? Нет, конечно.

Вот такая любовь выходит, как в сказках прям, где принцы похожи на марионеток больше, чем на живых людей: у них будто тумблер стоит или в голове мантра играет, повторяя «она твоя принцесса. всю землю обыщи, сдохни и в ад отправься, но лучше тебе не видать, а теперь живите долго и счастливо, все равно на твое счастливо правда, ведь ее важнее».

Но Воскресенскому сейчас совершенно все равно и на Свету, в которой нет ничего примечательного, а хорошего тем более, и даже на Савелия Алексеевича, теперь-то подавно понятно каким боком оказавшимся в стенах квартиры, потому что Лешка смеется, вбрасывает смешные и не очень фразочки, рассказывает про свою «даму сердца» и не держит зла на Яна. И пусть сам Воскресенский себя не простил, пусть так и не осмелился сказать всей правды, это все не суть важно, ведь его друг улыбается.

Иного и не надо.

***

Сначала Антипов бесится, мысленно проклиная все на свете, но больше, конечно же, двух запершихся в гостиной оболтусов, аура выраженного дибилизма которых просачивается через стены, двери и окна, намекая, что данная квартира уже оккупирована. Бегите, спасайтесь, до вас тоже скоро доберутся. Не одному же страдать.

А потом наоборот.

Осознание того, что надоедливый «братец» наконец-таки переключился на нечто, возможно, с характером в десятки раз хуже его самого, радует получше миллиона, неожиданно действительно свалившегося на голову.

Теперь ничто не мешает посвятить время себе, себе и еще, конечно, себе. Например, пролистать ленту в твиттере или просмотреть новые фотки друзей в инстаграмме, как делают все взрослые люди, у которых наметился выходной, но кроме него не наметилось ничего другого.

Договоренность о встрече с Ксюшей приходится в тот же вечер благополучно отменить, объясняя совершенно правдивым фактом — попросили посидеть с ребенком. А уж уточнять, какого возраста был ребенок, Савелий попросту не решается, понимая всю нелепость тогдашнего диалога и муторность разъяснения последующих слов, явно не похожих на правду.

Оказывается, жизнь любит изысканный юмор.

Антипов — нет.

Поэтому чертыхается, когда видит пришедшее сообщение от девушки, пока еще радостно сообщающей, что она с пакетами, полными вкусностей для маленького — ма-лень-ко-го, твою же ж мать — ребенка, стоит около подъезда и ждет, когда же мужчина спустится, чтобы явно не ручкой помахать и домой послать, а для начала помочь с этими самыми пакетами и познакомить с малышом.

Тем самым малышом и его возникшим из ниоткуда дружком, которым девятнадцать годиков стукнуло, а мозгов, увы, не додали.

Вот тогда-то Савелий и начинает жалеть, что упомянул чертов адрес.

Потому что Ксюша похожа на тех самых идеальных женщин, гордо смотрящих с глянцевых обложек журналов. С красиво стриженными каштановыми волосами и пронзительными зелеными глазами, высокая, уверенная в себе и твердо ступающая по жизни в нужном для нее направлении. 

На ее фоне, даже будучи ни много ни мало привлекательным брюнетом, существенно превосходящим в росте, Савелий терялся. Его глаза обычного серого цвета не так горели, он не был переполнен амбициями и не светил лучезарной улыбкой. Савва просто был. Существовал в одной с ней плоскости и как-то старался плыть по течению, чтобы жить как все. Ксения отлично дополняла его, маскируя его статичность своей энергетикой. И если бы она стала его женой, их брак обязательно выглядел нормальным и гармоничным. 

Поэтому Савелий считал, что с такой девушкой можно прожить оставшуюся жизнь. Выстроить классические теплые семейные отношения, дарить подарки, возить на солнечные теплые курорты, выходить в свет.

Но никак не терять, причем при настолько неудачных обстоятельствах.

***

Савва долго и очень настойчиво уговаривает Ксюшу забить на детей, которым вовсе нельзя есть много сладостей, да и баловать тем более. Но про возраст сказать не решается, просто не представляет, как начнет оправдываться и извиваться, а это приведет к более ужасным последствиям.

Выходит то, что выходит.

Ксюша сгребает сопротивляющегося Антипова под обе руки и ведет в подъезд, а ощущение, как будто на расстрел. Для одного-единственного человека. Все было бы не столь ужасно и трагично, если бы это был кто-нибудь другой, но нет.

И пока Савелий раскладывает то ли вкусности, то ли различные вариации исхода событий, девушка отправляется на поиски «детей». Находит быстро. В гостиной. Встает напротив лежащих на диване огромных лосей, никак не поддающихся предстающему в уме описанию, и поверить не может.

— Мальчики, вам сколько лет?

Вопрос звучит больше как надежда на невозможное, такие обычно задают в больницах, когда веришь не во что-то конкретное, а во все сразу, лишь бы спасли, лишь бы произошло чудо.

Чудес не бывает.

Потому что мальчики, как Ян или Леша, просто-напросто ломают их вдребезги.